| Лахис (Tell ed-Duweir) был укрепленным пограничным городом, или царской цитаделью. Он был укреплен Ровоамом (ок. 920 г. до н. э.) и представлял собой важный стратегический пункт, поскольку защищал слабую северную границу. Город был расположен на холме правильной формы, в районе Шфелы, между Иудейским нагорьем и прибрежной равниной, на природном мысе, окруженном со всех сторон глубокими долинами. В Лахисе была система внешних и внутренних ворот и внешняя стена, толщиной около 12 футов. В помещениях внутри ворот сохранились обломки медных предметов, которые датируются ассирийским временем. Было найдено 18 черепков (фрагменты керамики с надписями) халдейской эпохи, относящихся к нашествию Навуходоносора. Лахис дважды подвергался осаде в течение столетия; многие стратиграфические слои в Лахисе перемешаны и трудноразделимы. Поскольку город окружен со всех сторон холмами, собственно осада осуществлялась только на его юго-западной окраине, хотя местоположение ассирийского военного лагеря археологическими данными не установлено. По всей площади города присутствуют следы разрушения, включая остатки древесного угля. Сохранились остатки насыпи с нагромождением камней. Это древнейшая из найденных насыпей на Ближнем Востоке и единственная в Израиле. Аналогичные насыпи были изображены на ассирийских настенных рельефах. Город был разрушен до основания. Все здания были уничтожены при пожаре и обнаруживают следы сильнейшего огня, который опалил кирпичи до красноты. На полу находят разбитые сосуды и утварь. Город был полностью разграблен; остались лишь никому не нужные и тяжелые, недвижимые предметы. Было найдено сотни наконечников от стрел, а также 20 фрагментов медной кольчуги и бронзовый гребень шлема. В огромной яме сохранились полторы тысячи человеческих костей и черепов от отрубленных голов (которые, как считают исследователи, принадлежат гражданскому населению). Поверх человеческих костей было много костей животных (в том числе свиней) и множество глиняных сосудов. Было также найдено более 400 кувшинов со штампом Imlk («для царя»). Для ассирийцев эта осада была чрезвычайно важна. Как указывалось, в Ниневии они выделили специальное помещение, где были представлены рельефы в память об этом событии. Комната 36 (для Лахиса) занимала во дворце главенствующее положение, поскольку была предназначена для экспонатов, свидетельствующих о завоевании Иудеи и Лахиса. На настенных панелях показаны ассирийские войска, которые тремя колоннами продвигаются в сторону города по местности, сходной с ландшафтом Лахиса; таким образом, ученые получили беспрецедентную возможность сравнить новоассирийские каменные рельефы, изображающие древний город, и само его городище. |
| Кроме того, в Сокольниках увеселительный сад, арендуемый прежде Брауном, а ныне кн. Оболенским, где играет несколько раз в неделю, по вечерам, музыка, происходят танцы, показываются иногда фокусы и т. п. – хотя все это при весьма неприхотливой обстановке, далеко уступающей той, которая существует в Петербургских увеселительных местах. В коронацию нынешнего государя, на Сокольничьем поле был устроен народный праздник, продолжавшийся три дня. Были построены качели, комедии и т. п. увеселения; стояли большие чаны с вином, медом, пивом·, на столах – различные яства. Праздник посещал сам государь. Здесь, на Ширяевом поле, московское купечество 1 мая 1867 г. принимало государя императора, наследника цесаревича Александра Александровича с супругой его цесаревною Мариею Феодоровною и великого князя Владимира Александровича. Для приема высоких гостей московским купечеством был сооружен в шесть дней роскошный большой павильон, построенный по плану и смете архитектора А.С. Каминского. Распорядительницами по приему августейших особ были: Е. М. Алексеева, Е.В. Алексеева, Е.К. Бостонджогло (поднесшая государыне цесаревне букет из белых роз), С.С. Боткина, Е.Р. Баланова, А.Н. Лепешкина, Е.С. Лямина, Е.Н. Ремизова, Г.И. Ремизова, В.В. Сапожникова и А.Г. Ширяева. Представляем описание этого павильона, заимствованное из статьи С.П. Яковлева («Московские ведом»): «Наружный фасад павильона представлял две изящные, крытые эстрады, посреди которых находился царский балкон, роскошно убранный цветами. Резные украшения из дерева, флаги, разноцветные шкалики, все это придавало фасаду очаровательный вид·, при чем приятно бросалась в глаза легкость его архитектурного стиля, павильонный его характер. Внутренность павильона была убрана сколько изящно, столько же роскошно. Стены, обтянутые белым ситцем, были украшены по углам группами растений и редких цветов, громадные зеркала в простенках отражали тысячи огней, блеск нарядов и общее торжественное веселье. Вензеля Августейших гостей, сделанные из живых цветов, по преимуществу роз, украшали карнизы залы. Гостиная его величества и их высочеств была убрана роскошною золоченною мебелью. Сплошь обтянутая ситцем с цветами по розовому фону, комната эта имела вид очаровательной игрушки, украшенной всеми прихотями уборной и изящным камином. Буфеты как в Царской гостиной, так и круглый стол посреди павильона, были убраны замечательными по своей величине азалиями, вся крона которых была сплошь покрыта розовыми, белыми, пунцовыми, расписными цветами. Богатые серебряные украшения царского буфета были доставлены И.И. Сазиковым.» |
| В действительности неправильно ни то, ни другое. Конечно, ссылка на технологию, совершенно так же, как и на всякий другой факт нашего опыта, отнюдь не опровергает того утверждения Канта, что всякое показание опыта предполагает известное а priori, наличность форм познания, в которых оно только и может быть опознано. В этом смысле и факт технологии принципиально ничем не отличается от всякого другого факта - затмения луны, движения светил небесных и т. д. Как факт познания технология не выводит за Канта с его учением о формах познания, о гносеологическом субъекте. Но как факт действия технология, действительно, не вмещается в познавательных и лишь созерцательных схемах Канта, ибо требует для своего понимания иного характера схем, которыми Кант вообще не располагал. Но такое принципиальное значение, приписываемое Энгельсом технологии, очевидно, ввиду поразительности ее успехов, принадлежит и всякому объективному действию, всякому хозяйственному акту, - сложнейшей машине не более, нежели целесообразному удару простого топора. Кант, конечно, не опровергается фактом хозяйства или техники, но в то же время он философски и не объясняет их в своей чисто созерцательной, теоретической позиции. Просто в его схеме не вмещается постановка этого вопроса. 42 System des transzendentalen Idealismus (Schelling " s Ausgewählte Werke, II, 103). 43 Этому не противоречит, что Кант в то же время оказывается отцом научного прагматизма в своей теории научного знания или в критике чистого разума. Ср. гл. VI. 44 Ср. о Фихте выше, примечание 7. 45 О, бездна страданья И море тоски! Чудесное зданье Разбито в куски. Ты градом проклятий Его расшатал. Горюй об утрате Погибших начал. Но справься с печалью, Воспрянь, полубог! (И.В. Гёте, " Фауст " , ч. 1, сцена " Рабочая комната Фауста " ) ( пер. Б.Л. Пастернака) 46 Приведение к абсурду ( лат.). 47 Вот эти замечательные слова Шеллинга, сказанные им с кафедры Мюнхенского университета (цит. у К. Фишер, История новой философии, т. VII, стр. 329-330): " Когда я почти 30 лет тому назад впервые принял участие в философской деятельности, тогда в этой области господствовала система философии, мощная в самой себе, внутренно в высшей степени жизненная, но далекая от всякой действительности. |
| Это объект идет навстречу чувственному: облака и туман удаляют его, а отражение в них снова приближает. Желание уже обладает тем, что станет предметом желания, однако оно обладает им, не желая его, а значит, и обладания, по сути, нет. Таково мучительное и вместе с тем в сладости своей также увлекательное и чарующее противоречие, которое своей тоской и тяжестью отзывается на всем протяжении этой стадии. Его мучение состоит не в том, что его слишком мало, но в том, что его слишком много. Желание здесь — это тихое желание, влечение — тихое влечение, мечты — тихие мечты, в которых рассветно восходит предмет желания, он так близок им, что уже находится внутри их. Желанное парит над желанием, погружается в него, и все же это движение происходит помимо собственной притягательной силы желания, то есть вовсе не потому, что его пожелали. Желанное не исчезает, оно не избегает и объятий желания, ибо как раз в этом случае желание бы действительно пробудилось; однако, хотя его и не желали, оно существует для желания, а то, как раз по этой причине, становится печальным, ибо оно не может прийти к самому действию желания. Как только желание пробуждается, или, скорее, в его пробуждении и посредством него, желание и предмет желания отделяются друг от друга; теперь желание дышит свободно и легко, тогда как прежде оно не могло жить и дышать ради желанного. Пока желание не пробудилось, желанное чарует и завлекает его, даже почти пугает. Желанию нужен воздух, оно должно прорваться, — это происходит благодаря тому, что оно разделяется с желанным. Желанное робко ускользает, стыдливое, как женщина, и они разделяются; желанное исчезает et apparet sublimis или, во всяком случае, за пределами желания. Если расписать весь потолок комнаты фигурами от одного конца до другого, такой потолок будет подавлять, как говорят художники; но если написать на нем только одну легкую и летящую фигуру, комната покажется выше. Таково же и соотношение между желанием и желанным на первой и последующих стадиях. Стало быть, желание, которое на этой стадии представлено только как предчувствие самого себя, лишено движения, лишено беспокойства, оно лишь мягко покачивается под воздействием неясных внутренних чувств. |
| Ближе к правому заднему углу по той же стене находится стол с внутренним большим ящиком, закрывающимся дверкой, крашенный желто-красной краской. Ящик пуст. Стол покрыт старой грязной клеенкой, и на нем лежат небольшая медная кастрюля, два медных продолговатых тазика, две чугунные сковороды, три пустых жестяных банки, из-под пюре-томат фабрики Эйнем, две – синяя и белая – эмалированные кастрюли, железный совок, большая медная кухонная ложка, большое медное сито, небольшая медная кастрюля с длинной ручкой, большой медный сотейник с решетчатым дном и большая медная крышка от кастрюли. Все медные вещи лужены и имеют на себе государственный герб. В правом заднем углу обломки кирпичей, две деревянных решетки и небольшой, медный, продолговатый, прямоугольный бак с краном. У задней стены громадная плита с духовым шкафом. На плите железный белый большой таз с двумя ручками и медный бидон с государственным гербом. На полу около плиты вязанка дров; при разборке в них никаких вещей не оказалось. На прилегающей к плите стене – деревянная вешалка из трех палочек, на которой висит сотейник и грязный из мочала пустой мешок. На полу валяются обрывки разной бумаги. На окне семь пустых бутылок, и восьмая наполнена красным ягодным соком. Тут же стоит круглая, жестяная, пустая банка с крышкой». Комната Великих княжон под цифрой X. «На полу линолеум коричневого цвета, шашками; стены оклеены светло-серебристыми с розовато-зеленоватыми цветами обоями. Потолок выкрашен розовой масляной краской, дверь с внутренней стороны выкрашена в тон потолка. Справа и слева в задних углах две печки с герметически закрывающимися топками, окрашенные клеевой краской в розовый цвет. Верх обоев оклеен золотым бордюром с зеленым багетом. С потолка спускается электрическая люстра в виде цветочной ветки с тремя лампочками. Против двери окно; на подоконнике белая штора, пустая небольшая банка с одной конфеткой «монпансье», черная короткая шпилька, два висячих замка, коричневый пузырек с небольшим количеством какой-то жидкости; штора свернута. На окне висит одним концом длинный, песочного цвета, шерстяной, очень мягкий плед, принадлежащий, по словам Т. И. Чемодурова, бывшему Императору. |
| В углу около входной двери переносное судно, по словам Чемодурова, принадлежащее Наследнику Цесаревичу. При осмотре комнаты, занимаемой Великими Княжнами, из печей было выгребено большое количество золы, в которой оказались обгорелые металлические остатки от рамок для карточек, медальонов, образков, обгорелая бумага, сплавившиеся стекла и т. п. Комната Государя Императора, Государыни Императрицы и Наследника Цесаревича под цифрой XIII. «Стены комнаты оклеены полосатыми, одноцветными, бледно-палевыми обоями с волнообразным с цветами широким фризом. В правой от входа наружной стене, а равно и в передней по два окна, причем в обоих первых и в одном, прилегающем к переднему углу окне находятся летняя и зимняя рамы; наружные рамы, как и в других комнатах, выбелены масляной краской до верхней фрамуги. В прилегающем к левому переднему углу окне имеется только одна летняя рама, за которой вделана железная решетка. Справа у косяка входной двери стоит прислоненная к стене деревянная, полированная с одной стороны доска длиною 1 аршин 5 вершков и шириною 13 вершков. Этой доской, по словам Т. И. Чемодурова, пользовался Наследник Алексей Николаевич во время болезни, причем ее клали поперек кровати, и она служила ему столом, на котором он писал, читал, играл игрушками и кушал. Рядом с этим столом (доской) в углу стоит высокая полированная подставка для цветов в виде небольшого столика. На столике стоит красная стеклянная лампадка, наполовину наполненная маслом; около лампады цветочная пыль. Рядом с этой подставкой свернутый ломберный стол с зеленым сукном. В простенке между окнами правой стороны придвинут письменный стол конторского образца с зеленым сукном и такой же пропускной бумагой на четырех точеных ножках. На столе электрическая бронзовая лампа с синим самодельным колпаком; стеклянная коробочка, края которой в серебряной с позолотой оправе, пестрый узкий шнурок и коричневая ленточка незначительной длины, подушечка из голубого шелка для булавок, двустворная шахматная доска с четырьмя внутренними ящиками, задвигающимися деревянными пластинками и с двумя комплектами игры в шашки; книги: «Лествица Иоанна, игумена Синайской горы»; на первом печатном листе ее сделана пометка: «А. |
| В самой глубине Сити, в районе Чипсайда , стояло заведение мистера Моулда. Его гарем — иначе говоря, жилая комната, она же гостиная миссис Моулд — был расположен над маленькой конторой, примыкавшей к мастерской, и выходил окнами на небольшое тенистое кладбище. В этом внутреннем покое и сидел теперь мистер Моулд, безмятежно глядя на свой пунш и на своих домашних. А если на какую-нибудь минуту он отрывался от всех этих приятностей для более широкой перспективы, чтобы потом вернуться к ним с новым интересом, его влажный взор, подобно солнечному лучу, проникал сквозь идиллическую завесу турецких бобов, которые вились перед окном по веревочкам, — и тогда он созерцал могилы оком художника. Общество мистера Моулда составляли подруга его жизни и обе дщери. Каждая мисс Моулд была жирна, как перепелка, а миссис Моулд была жирнее обеих мисс вместе взятых. Так округлы и пухлы были их завидные пропорции, что могли бы принадлежать херувимам из мастерской в нижнем этаже, но только во взрослом состоянии и с другими головками, более приличными для смертных. Их персиковые щеки были круглы и надуты так, как будто бы они постоянно трубили в небесные трубы. Бестелесные херувимы в мастерской, которые были изображены вечно трубящими в эти трубы, не имея легких, надо думать, полагались главным образом на слух. Мистер Моулд с любовью взирал на миссис Моулд, которая сидела рядом и содействовала ему в пунше-питии, как и во всех других делах. Обеих своих ангелоподобных дочек мистер Моулд тоже одарял благосклонными взглядами, и они тоже улыбались ему в ответ. Столько имущества было у мистера Моулда и столь велик был запас его товара, что даже здесь, в семейном святилище, стоял объемистый шкаф, хранивший в своем палисандровом чреве саваны, покровы и прочие похоронные принадлежности. Хотя обе мисс Моулд выросли, так сказать, на глазах у этого шкафа, однако его тень не омрачила их застенчивого детства и цветущей юности. С колыбели резвясь и забавляясь за кулисами смерти и похорон, обе мисс Моулд весьма здраво смотрели на вещи. В траурных повязках для шляп они видели лишь столько-то ярдов шелка или крепа, в могильном саване — лишь столько-то полотна. Девицы Моулд могли идеализировать плащ актера, шлейф придворной дамы и даже парламентский акт. Но гробовые покровы не могли ввести их в заблуждение: они сами их сшивали иногда. |
| Нам удалось достичь полного взаимопонимания с представителями всех религиозных движений, чьи спортсмены примут участие в Олимпиаде. В олимпийских деревнях каждой Церкви и конфессии были построены или предоставлены отдельные помещения для их культовых требоисполнений. Раньше, если вспомнить прежние Олимпиады, помещений для проведения богослужений не было (была одна комната, в одной деревне). Так было и в Ванкувере, и в Пекине, но хуже всего, с точки зрения организации, было, пожалуй, в Турине, где имелось единственное помещение для молитв для всех религий! — В «Сочи-2014» для верующим каждой Церкви будет по отдельному помещению? — Да. Во-первых, стоит отметить, что в Сочи будут три олимпийских деревни. Везде есть отдельные помещения для всех религий: христианских деноминаций, мусульманства, иудаизма и т.д. Эти помещения связаны между собой общим холлом, где представители разных конфессий могли бы между собой свободно общаться, обсуждать спортивные достижения, духовные проблемы, принимать для беседы спортсменов или членов делегаций, которые приходят за советом, наставлением, утешением. Таким образом, в Сочи всем предоставлены максимально хорошие условия. Это первое, самое важное. Теперь второе: на сегодняшний момент, как увидели представители инспекции, состоящей из представителей от различных конфессий, все почти готово. Помещения отделаны полностью. Сейчас идет оборудование внутреннего убранства молитвенных помещений. — Создание раздельных молитвенных помещений — Ваша инициатива или Национального олимпийского комитета? — Не могу сказать, как решались организационные вопросы при подготовке предыдущих Олимпиад. Но, имея личный опыт служения на четырех Олимпиадах, могу смело утверждать, что подготовка с точки зрения духовного окормления у нас будет во многом лучше. Между представителями Русской Православной Церкви и Национальным олимпийским комитетом есть полное взаимопонимание. Они сотрудничают с нами, учитывают все наши пожелания. Да, разделенные конфессиональные часовни появились по нашей заявке. |
| Когда ребёнок устойчиво демонстрирует поведение, при котором он не выполняет указаний взрослого и сопротивляется им, такой ребёнок с большой вероятностью может получить диагноз оппозиционно-вызывающего расстройства поведения. Такой термин редко используется в России (это связано с особенностями нашей психиатрии), но, конечно же, сама проблема встречается уж точно не реже, чем в других странах. В нормальной ситуации все дети могут быть непослушными в какой-то степени. Обычно ребёнок выполняет где-то 80–90 % указаний взрослого, не все 100 %. Когда непослушание становится патологическим? Во-первых — когда поведение не соответствует возрасту. Есть возрастные периоды, когда дети выполняют меньше указаний взрослых, чем выполняли раньше или чем будут выполнять в ближайшем будущем. Это, к примеру, возраст двух-трёх лет (так называемый кризис трёх лет) или же подростковый возраст. Подросток — это физиологически взрослый человек, с ценностями и взглядами, отличными от родительских, и часто подростки не делают того, что хотелось бы взрослым, — не надевают ту одежду, которая родителям кажется правильной, не убирают в своей комнате (это моя комната, мама!), не слушают советов. Но даже в эти возрастные периоды дети в целом должны быть управляемы. Во-вторых, когда поведение сильно мешает ребёнку в выполнении тех возрастных задач, которые у него есть. Этих возрастных задач много: социальные (установление и поддержание отношений со сверстниками, родителями, братьями и сёстрами), академические (учёба), спортивные и даже духовные (формирование убеждений, ценностей, внутренней морали). Когда из-за непослушания ребёнок не справляется с учёбой, портятся его отношения с братьями и сёстрами, родителями, становится понятно, что поведение ребёнка нельзя считать правильным или нормальным. В-третьих, когда поведение ребёнка — это источник постоянного стресса для окружающих и для самого ребёнка. Отношения с непослушным ребёнком редко бывают последовательными и мягкими, поэтому и сам ребёнок может постоянно испытывать напряжение, иметь сниженную самооценку (о, как часто на приёме дети с проблемами поведения говорят про себя, что они плохие!) и даже телесные проблемы. Чего уж говорить про родителей — вот кто может рассказать кучу историй про то, как им непросто! |
| Виктор Попков. Автопортрет Художник Виктор Попков принадлежал к поколению, многим представителям которого выпало взрослеть без отцов, погибших на фронте. Но они не чувствовали себя «безотцовщиной», поскольку, если судить по произведениям искусства, был внутренний диалог, некая внутренняя связь, ощущение преемственности поколений. Только вот в ходе этого диалога не могло быть советов, которые дают отцы сыновьям. Такой диалог мы слышим в фильме Марлена Хуциева «Мне двадцать лет» (1964), он звучит, пусть и по-другому, и в работе Попкова «Шинель отца» (1972). Но, в отличие от героя Хуциева, герой работы – не ищущий себя юноша, а взрослый, профессионально состоявшийся человек, которому, однако, остро необходимо чувствовать эту связь поколений… Почему я начала рассказ именно с этой работы? Не раз встречала мысль, что тем, кто рос без отцовской поддержки, земного чувства отцовской руки, трудно осознать небесное Отцовство Бога. Но как там было у художника – размышлять точно не наше дело, единственное, что мы можем, – всматриваться в его работы, думать о них. Шинель отца. Художник: Виктор Попков Творчество – само по себе некий прорыв сквозь вещную оболочку мира, в даль, в глубину, сквозь «здесь и сейчас». Поэтому так или иначе художник (если он пытается не разрушать этот мир, а исследовать) сталкивается с вопросами веры. А она все-таки была в жизни художника (все-таки – потому, что мы можем, опять же, судить по внешнему, тому, что нам было показано – оставлено), благодаря древнерусскому искусству, иконам, фрескам. Например, он ездил в Ферапонтово и зарисовывал, делал этюды фресок Дионисия… А еще, возможно, через старшее поколение, через тех людей, что не переставали верить даже тогда, когда вера была гонима. Говорить об этом позволяет работа «Мать и сын» (1970), в которой – звучит молитва. Немолодая женщина в белом платке стоит с книгой недалеко от иконы, под иконой – кровать, на которой – с открытыми глазами, глядящий то ли вдаль, то ли в себя, свои мысли – сын, причем в нем узнаются черты самого художника. Сын, таким образом, тоже оказывается в пространстве молитвы: красная наволочка подушки перекликается с абажуром, под которым стоит мать, а света лампы хватает на них обоих. Как тут не вспомнить высказывания о силе материнской молитвы… Уютная, очень скромная по обстановке комната воспринимается неким ковчегом, защищающим от темного мира там, за занавешенным наполовину окном… |
|
|
