| – Как бы в подъезде… как бы в подъезде на кого не нарваться! – прокряхтел Дудкин. Дверь подъезда, как всегда, была открыта только на одну створку. Антону с Васькой пришлось попыхтеть, втаскивая меня боком. Нам повезло: в подъезде мы никого не встретили и кабина лифта оказалась внизу. Зина побежала наверх пешком, Антошка с Васькой внесли меня в лифт, за нами вошла Аглая. Она закрыла двери и нажала кнопку. Зина взбежала на четвертый этаж почти одновременно с нами. Тяжело дыша, она открыла сначала внутренний замок, потом английский. – Тащите! – прошептала она. Дудкин с Васькой снова запыхтели, протаскивая меня в дверь. Войдя в переднюю, Антон споткнулся о резиновый коврик для ног, и мы все трое грохнулись на пол. Девчонки юркнули за нами и бесшумно закрыли дверь. – Вроде тощий, а какой тяжелый! – заметил Дудкин, подымаясь и потирая голову над ухом. Отдышавшись, мы пошли осматривать мое новое жилище. Тут действительно было четыре комнаты: кабинет профессора, спальня профессора и его жены, комната их взрослой дочери и ее мужа и еще большая общая комната вроде гостиной. Мебель везде была новая, низкая, и только в спальне стояли две старомодные кровати никелированными спинками к двери. На них Зинаида обратила мое особое внимание. – Ты, если услышишь три звонка, не бойся: это значит – я пришла или Вася. А если услышишь, кто-то без звонка входит, – сразу под кровать ныряй: это значит – мама пришла или, еще хуже, отец. Получил я и другие инструкции. Мне велено было держать пальто и провизию под кроватью, чтобы в случае тревоги не оставить где-нибудь на виду. Меня предупредили, чтобы я не зажигал электричества даже в передней и в коридоре, потому что двери в комнатах застекленные и свет будет заметен со двора. Потом все собрались уходить. – Я тебе сегодня горячий ужин принесу, – сказала Аглая. – Я сразу пять звонков позвоню, и ты открой. А то для желудка вредно без горячей пищи. Оставшись один, я присел на тахту в большой комнате. Конечно, это очень здорово, что Аглая принесет мне горячий ужин, но сидеть одному было скучновато, и вообще меня смущала мысль о том, что я буду тут делать, когда стемнеет. Когда же я подумал о ночи, которую мне придется провести, не зажигая света, в этой огромной квартире, мне совсем стало тошно. |
| Средину передней половины занимало сравнительно довольно обширное, в большинстве случаев полуоткрытое, пространство, двор (atrium), куда входили прямо с улицы через небольшой коридор (prothyrum). Пространство это редко покрывалось все; большей частью только по бокам, причем в средине пола против верхнего отверстия в крыше (compluviam) устраивались углубления для дождевой воды (impluvium). Ко двору примыкали со всех сторон небольшие отдельные комнатки, имевшие различное назначение. Полагают, что большая часть этих комнат устраивалась для помещения прислуги. Самая обширная комната здесь примыкала к задней стороне двора и устраивалась прямо против входа с улицы. Это был tablinum – официальная приемная, где хозяин принимал посетителей по делам. Непосредственно за этой передней половиной дома следовала задняя, хозяйская, более обширная, но имевшая такое же устройство. Средину ее занимал опять atrium или двор такого же устройства, как и в передней половине, но только более обширный и украшенный. Среди него так же, как и там был бассейн воды (piscina); по сторонам он обносился колоннадой, отчего и назывался чаще всего перистилем. Колоннада поддерживала кровлю, которая покрывала перистиль со всех сторон, оставляя открытым только среднее пространство над бассейном. По бокам перистиля устраивались различные, небольших размеров, комнаты: alae, cubiculae, exedrae, triclinia и др., а на задней стороне его, прямо против tablinum устраивался oecus – самая большая 49 комната в доме. Этот oecus назначался главным образом для пиршеств, был праздничной столовою залою и местом приема знакомых людей. По внутреннему техническому устройству своему экусы в различных домах были различные. Впрочем различие между ними не было существенным и зависело от большей или меньшей обширности их и от происходившей вследствие этого разницы в способах покрытия. У древних писателей упоминаются: oecus tetrastylus, oecus corinthius и oecus egyptiacus. Экус тетрастильный имел сравнительно небольшие размеры и потому во внутренности его помещались только четыре колонны, которые поддерживали его крышу. |
| В данном случае это, вероятно, связывалось с вторжением в Палестину вавилонских войск (декабрь 604 г. до н.э.). 36:9. Хронология. Девятый месяц пятого года правления Навуходоносора приходится на ноябрь-декабрь 604 г. до н. э. В декабре 604 г. до н. э. вавилонская армия прошла маршем вдоль филистимского побережья Средиземного моря и захватила город Аскалон. Вероятность того, что этот враг «с севера» мог повернуть на восток к Иерусалиму, по-видимому, побудила к совершению поста в день, когда Варух и должен был прочитать записанный им под диктовку текст. Навуходоносор вернулся в Вавилон в январе-феврале 603 г. до н. э. 36:10. Место прочтения свитка. Храм в период монархии имел в виде пристроек трехъярусные боковые комнаты, окружавшие его с трех сторон. Можно предположить, что комната Гемария располагалась там же. О дворах храма в Ветхом Завете говорится немного. Вполне вероятно, что упоминаемый здесь верхний двор был «внутренним» двором из 3Цар. 6:36 , – территорией, которая окружала сам дворец. Это самое высокое место в пределах храмовой территории. Новые ворота также упоминаются в Иер. 26:10 , но точное их местоположение неизвестно. Обычно считают, что они находились на южной стороне двора, создавая переход между храмовым приделом и царским дворцом. 36:12. Комната царского писца. От царского тронного зала (зала аудиенций) могли отходить небольшие комнаты, где проводились деловые совещания или обмен информацией. Одна из таких комнат могла служить «офисом» царского советника или писца. Вполне вероятно, что советники Иоакима могли собраться в комнате Елисама, царского писца, перед тем как передать свиток Иеремии царю. 36:16. Донесение пророческого послания царю. Согласно текстам из Мари (XVIII в. до н. э.), царские советники и другие придворные были обязаны сообщать царю пророческие вести. В некоторых из этих документов содержатся различные предостережения пророков: о возможности мятежа, о необходимости совершения жертвоприношения, о нежелательности продолжения военной кампании и т. |
| Уже с нетерпением считаем версты на столбах. Вдруг ущелие расширяется – ощущение, как если бы пробку проталкивал в бутылку, и вдруг она провалилась. Это станция Аджарис-Цхали, узел двух ущелий и место впадения в Чорох реки Аджарис-Цхали. Отсюда одна дорога, по мосту переходя Чорох, идет по ущелию Чороха – на Артвин, а другая, по Аджарскому ущелию, – на Ахалцых. Папа, собственно, строил Батумо-Ахалцыхскую дорогу, а Артвинскую – наш знакомый инженер Пассек. Но мост через Чорох – папиной постройки. Я помню, раньше тут был паром на каюках, и, приезжая в Аджарис-Цхали, мы обязательно совершали паромную переправу на другой берег – жуткое удовольствие ощущать, как паром, увлекаемый стремительно-мощным течением, кажется, вот-вот сорвется с каната. Потом, на моей памяти, стали свозить в Аджарис-Цхали большие железные трубы, фермы, бочки цемента, лебедки и краны, а к одному из приездов появился и мост; но он отнял что-то от дикости нашего Аджарис-Цхали и лишил нас парома. Мы прочно считаем Аджарис-Цхали своим поместьем, гораздо более своим, нежели батумскую квартиру. Тут все уже поделено между мною и Люсей. Речка при въезде в Аджарис-Цхали – моя, и взрослыми называется не иначе, как Павлина речка. Она стала моею, когда Люся была еще совсем мала и не стремилась к собственности. Но в одну из поездок, услышав о Павлиной речке, Люся вдруг сообразила усмотреть здесь обиду для себя, раскапризничалась, как она вообще умела капризничать. Ее еле успокоили, сделав компенсацию из ручья, протекавшего несколько далее, за Аджарис-Цхали. Правда, этот Люсин ручей был менее Павлиной речки; но, я помню, у него оказались какие-то свои достоинства, так что мне стало завидно. Оба этих горных потока впадают в реку Аджарис-Цхали, протекая по сравнительно небольшим ущелиям. А между ними, на пригорке, стояла каменная двухэтажная инженерная сторожка для остановки проезжающих. В нижнем этаже жил чрезвычайно преданный папе, как и все папины подчиненные, сторож Ахмет, а в верхнем – было две или три комнаты, разделенные коридором. Мы считали эту сторожку собственным нашим домом, т. е. не отца своего, а нашим, детским, и одна комната была моя, другая – Люсина. Приехав, располагались в этих комнатах гораздо свободнее, чем дома: ведь дома нужно было соблюдать порядок, не разводить грязи, а тут, в почти пустых комнатах, можно было делать все, что угодно. Раз или два за все время какой-то проезжающий инженер остановился в одной из этих комнат. Хотя он весьма скоро уехал, но нашему внутреннему негодованию и ревности не было конца. Мы не могли понять, как смеет «какой-то чужой человек» располагаться в нашей сторожке и почему папа, столь внимательный ко всем нашим прихотям, не примет мер, чтобы удалить незваного гостя. Мое негодование смягчалось только тем, что занята была Люсина комната, а не моя. |
| Делать нечего, согласилась она. Приходит и видит, что комната оклеена новыми обоями, мебель полирована, занавески белые, а в переднем углу висят все ее иконы, которые утром были вынесены из комнаты. Все ее вещи стоят на прежнем месте; все так и блестит. Ничего не понимая, озирается она кругом; вдруг батюшкины слова промелькнули у нее в голове: «Твоя комната заново оклеена, мебель полирована, занавески белые повешены». Не смогла она дальше выдержать, с воплями и рыданиями упала перед святыми иконами и стала громко высказывать: «Пророк, чудотворец, святитель, все-то ты знаешь, все решительно»,– а сама так и рыдает, никак не может успокоиться. Долго она плакала, долго с благодарностью прославляла Господа за такую защиту и помощь. Сестра ее, слыша непонятные ей слова: «Пророк, чудотворец»,– в недоумении поглядывала на нее, боясь за ее рассудок. Но когда она, успокоившись, передала сестре батюшкины дивные слова, то последняя, со своей стороны, рассказала, как батюшка вразумил ее поправить утреннее «злодеяние». «Выпроводив тебя,– так передавала она выгнанной сестре своей,– я не находила места от внутренней ужасной тоски и упреков совести. Мне как бы кто властно приказывал опять помириться с тобой и выпросить прощение за обиду. Вдруг я надумала заново оклеить комнату, как можно лучше убрать ее и поставить твои вещи на прежнее место. Сразу же почувствовала себя легко и отрадно и быстро принялась исполнять свое намерение». Ну как же после этого не убедиться, что батюшка был осенен великой благодатью, которая раскрывала ему невидимое, объясняла незнаемое. И вот теперь, когда не стало дорогого пастыря, теперь только вполне понимаешь, кого лишились люди в лице его. Куда ни пойди, повсюду такой стон и вопли без него, такая нищета в семьях, нужда, уныние, безотрадность, что и не понимаешь, как эти несчастные вдовы и сироты, безродные, одинокие, будут жить без батюшки. Многие с горя и отчаяния бросились по другим пастырям, ища поддержки и отрады, но не удовлетворились в своем искании и стремлении и уныло должны были сознаться, что не найти им ничего подобного и что надо оставаться теперь в тоске и безотрадности. |
| Первые были просты в своих внутренних и наружных украшениях; вторые – блистали роскошью отделки. Но и те и другие существенно были устроены по одному плану. Ионийский дом представлял из себя продолговатый четырехугольник, узкие стороны которого были параллельны направлению улицы. Он делился обычно на следующие части: a) чрез ворота переднего двора или, если где двора не было, непосредственно с улицы, шел вход в некрытые сени (θυρωβεον); к этим сеням примыкали с обеих сторон крытые помещения, служившие различным хозяйственным нуждам; b) далее следовала большая некрытая зала (αλ), окруженная со всех четырех сторон портиком, т. е. крытой колоннадой; это был главный покой мужской половины; посреди залы стоял обыкновенно жертвенник Зевсу – домохранителю (Ζες ρκειος). Эта языческая святыня делала обыкновенно залу местом всех наиболее торжественных собраний по различным случаям. С боков к этой зале примыкали другие, так сказать, непарадные мужские комнаты, как то: комнаты для угощения мужчин – гостей (симпосии), визитные комнаты, рабочие и дрр.; c) далее в больших домах следовала другая, женская зала, подобная мужской, а в маленьких – простой коридор, к которому примыкали женские жилые комнаты; тут же, в их числе, были и супружеские спальни и столовые комнаты 3258 . – Несомненно, в существенном и общем дом, занимаемый —357— Прискиллой и Акилой, в своем устройстве выдерживал этот план. Так как у Акилы собирались верующие, то естественнее всего им было избрать местом своего общественного богослужения и религиозных собеседований мужскую залу, удалив, конечно, из нее все признаки язычества. Эта зала в доме Акилы была первым ефесским христианским храмом. Рабочая комната Акилы была приспособлена к его занятиям ремеслом, а приемная комната – часто наполнялась приходившими сюда верующими и расположенными к христианству братьями. Едва ли Акила, Прискилла и их братья точно могли знать наперед время прибытия св. Апостола в Ефес. Он не шел в Ефесе безостановочно, но по пути задерживался в различных местах столько времени, сколько того требовали местные нужды. |
| Наступил 1928 год и Анну Васильевну перевели, как она опасалась и предвидела, в бухгалтерию, при этом в главную, или центральную, бухгалтерию управления. Эта бухгалтерия находилась в том белом трехэтажном доме на пристани, который первый бросился ей в глаза при ее вступлении на соловецкую землю. Бухгалтерия состояла в основном из трех больших комнат: центральной, большой и светлой комнаты, а от нее налево комната-кабинет начальника финчасти; направо другая большая комната с несколькими столами, один из которых Анна Васильевна и заняла. В бухгалтерии она была единственной женщиной, но ее смущало не это, а то, что она ровным счетом ничего не смыслила в счетном деле, а главное, чувствовала глубочайшее отвращение к нему. «Если бы ты была в силу какого-либо рока счетоводом на воле, то за всю свою жизнь ты бы не продвинулась ни на шаг. Так бы и осталась на всю жизнь счетоводом, никогда не став бухгалтером. Ты бы всю жизнь производила впечатление полной идиотки! Висит же такое проклятие над некоторыми людьми, как нелюбимая работа! Ну что ты будешь делать? Вспоминать пошивочную мастерскую и свои художественные петли, как потерянный рай?!» – внутренне возмущалась Скрябина. Поручили обучать Анну Васильевну счетоводству Алексею Петровичу, сибиряку лет 55, с которым она быстро подружилась, т. к. он вдохновенно и влюбленно рассказывал ей о Сибири. Анна Васильевна заявила первым долгом своему наставнику, что она совершенная тупица и бездарность в области бухгалтерии и никогда не предвидела в своей жизни такого несчастья, как счетная работа. Но Алексей Петрович тоже добродушно и откровенно признался, что никогда не мечтал на воле в Сибири о такой профессии. – А кем же вы были на воле? – Я-то? Охотник, промысловый сибирский охотник! Уйдешь из дому на несколько месяцев в тайгу и промышляешь! – А есть охотничьи избушки в тайге? – Есть-то они есть, но часто и от них уходишь очень далеко! Анна Васильевна задумалась, потом спросила, несколько замявшись: – Скажите, а где и как вы моетесь эти полгода или совсем не моетесь? |
| Над крышей раскидывались полотняные навесы для прохлады. Она была местом уединенных занятий, тайных совещаний, молитвы, также служила, после наступления вечерней прохлады, для отдохновения, для освежения, для прогулки, для собраний, частью использовалась как гостиная, спальная, больничная комната и как комната для покойников. На кровлю вели лестницы со двора и иногда с улицы. Что касается внутренней отделки домов, то двери большей частью делались низкие, верхние косяки дверей украшались надписями библейских изречений, окна не имели рам со стеклами, а решетки, и завешивались прозрачными завесами. Дверные косяки, двери, оконные решетки и лестницы делались из смоковничного дерева, а в лучших домах – из масличного, кипарисового, кедрового и сандалового. Стены домов большей частью строились из кирпичей, обожженных или просто высушенных на солнце, а также из известкового камня, и только дома богатых и дворцы – из обтесанных камней, а иногда даже из белого мрамора. Снаружи и внутри стены покрывались штукатуркой, дворцы – цветной блестящей краской. Внутренние стены в богатых домах украшались столярной работой, резьбою, а местами слоновою костью; пол выстилали простым камнем или цветными мраморными плитами 383 Над аммонитянами Давид исполнил грозный суд Божий за их нечестие, за их постоянную вражду и злобу к израильтянам и другим народам 384 Избавившись от всех врагов своих, Давид воспел Богу псал. 17: «Возлюблю тебя, Господи, крепость моя! Ты препоясал меня силою для войны и низложил под ноги мои восставших на меня. Я развею их, как прах перед лицом ветра, как уличную грязь попираю их» 385 Оказалось в десяти коленах Израилевых 800000 человек, в колене Иудином 500000 человек; всего 1300000 человек, способных к войне, а с пришельцами 1600000 человек 386 Давид избрал моровую язву потому, что это наказание могло погубить и его, тогда как погибели от голода и войны он мог избежать, как царь (блаженный Феодорит) 387 Иосиф Флавий приписывает наказание Божие тому, что при исчислении народа не внесена была в Святилище подать. |
| От этих случаев представляются на первый взгляд резко отличными случаи иного рода, в которых индивидуальный предмет кажется целиком вмещающимся в восприятие. Когда я говорю: «эта роза красная» или «эта комната богато обставлена мебелью», то я, по-видимому, утверждаю только то, что непосредственно вижу. Я вижу розу и вместе с тем вижу ее красный цвет, или вижу комнату и вместе с тем ее богатую меблировку. Мне не нужно проникать во чтолибо не данное, скрытое, чтобы определить предмет, как «красную розу» или «богато обставленную комнату»: его содержание явственно и воочию лежит передо мной. Именно такие соображения в связи с допущением, что суждения такого типа суть основа всего опытного знания (и далее — всего знания вообще), привели к распространенному со времени Локка и до наших дней продолжающемуся направлению мыслей, для которого всякое суждение есть только связь между двумя «идеями», «представлениями» или даже «ощущениями». Более тщательный анализ, однако, тотчас же показывает, что суждения такого типа в интересующем нас отношении хотя и отличаются от суждений, рассмотренных выше, но не столь резко, как это кажется с первого взгляда. Никакая конкретная «вещь» вообще не может быть непосредственно дана. Как бы это ни казалось парадоксальным неискушенному сознанию, но никогда никто на свете не может в буквальном, точном смысле слова «увидеть» чтолибо, подобное «красной розе» или «хорошо обставленной комнате». Я не могу ведь сразу увидеть и переднюю, и заднюю сторону розы, и наружные и внутренние ее лепестки во всем их объеме, и в этом целом усмотреть красный цвет. То, что я действительно вижу, есть ряд отдельных образов, как бы снимков или проекций, изменяющихся при каждом движении глаз или повороте розы. Точно также очевидно, что невозможно сразу увидеть «комнату», т. е. все четыре стены, пол и потолок, и все, что в ней вмещается. С другой стороны, последовательно сменяющиеся при повороте глаз и головы зрительные образы «комнаты» или «розы» с ярко выступающей центральной частью и расплывчатыми, сходящими «на нет» крайними ее частями и в своей совокупности совсем не тождественны мыслимой нами «комнате» или «розе». Их много, но выражают они только одну вещь; они сменяют друг друга, но сама вещь остается неизменной; точных очертаний их уловить невозможно, тогда как «комната» и «роза» сами по себе выступают из их хаоса с совершенно определенными контурами. |
| Это искажение является самой глубинной и при этом самой тяжелой чертой в психологическом и нравственном облике такого человека, поскольку он отвергает слово Господа: познайте истину, и истина сделает вас свободными 92 . Это искажение обнаруживается в действия противоречивых сил его души. Эти силы человеческой психики действуют автономно и проявляются независимо друг от друга. Это подтверждает и Карен Хорни, когда пишет о раздельном мышлении 93 того, кто страдает таким душевным разладом. Брат Господень Иаков замечает, что двоедушный человек не тверд во всех путях своих 94 . Так и логика поведения и мышления фантастического христианина нетверда (неустойчива) и даже нелепа. У него формируется такое внутренне душевное состояние, при котором в различных случаях его поведения, его суждения и его логика становятся похожими на различные герметично закрытые комнаты (или отсеки) многоквартирного дома не сообщающиеся между собой. При этом каждой комнате соответствует особенный образ мыслей, который не согласуется с другими комнатами. У такого человека имеется комната для осуждения. Есть комната для бизнеса. Есть и просторный этаж и для благотворительности. Еще одно помещение – для его церковной жизни и благочестия. Другое – для его общественной жизни, где возможны дела, совершенно противоположные духу Церкви. Не лишен он и комнаты отчаяния – для случающихся тяжелых событий. Там он оплакивает свою судьбу. А еще есть небольшой уголок для «случайного» неверия. И наверняка имеется еще одна маленькая комнатка для сомнений в Божественном правосудии, из-за того, что не исполняются его мечты о богатой комфортной жизни, как у соседа. А еще … Да много чего еще … Спасибо его фантазии, которая дает такой простор для поведения и мыслей, укрепляющих его идеализированный образ, его уверенность, что он хороший христианин! Накануне Своих Страстей в Своей Первосвященнической молитве Господь сказал об отношениях своих учеников с миром: Я не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы соблюл их от лукавого … Освяти их истиною Твоею 95 . Господь не просит Отца забрать из мира Своих учеников, но просит сохранить их от лукавого. Христианам суждено жить в мире. Мир –это поле борьбы христиан за свое спасение. И они существуют в мире, между лукавым 96 и истиной, которая есть Христос. Первый свой выбор между лукавым и истиной Адамов человек сделал в раю. И возможность обожения тогда он потерял. |
|
|
