| у-ух... много легше... жила-то... словно на место встала... маслице-то как... роботает... Пантелемон-то... батюшка... что делает...Все мы рады. Смотрим — нога краснеет. Домна Панферовна говорит: — Кровь опять в свое место побёгла... ногу-то бы задрать повыше.Стаскивают мешки и подпирают ногу. Я убегаю в елки и плачу-плачу, уже от радости. Гляжу — и Анюта в елках, ревет и шепчет: — Помрет старик... не дойдем до Троицы... не увидим!..Я кричу ей, что Горкин уж водит пальцами и нога красная, настоящая. Бегу к Горкину, а слезы так и текут, не могу унять. Он поглаживает меня, говорит: — Напугался, милок?.. Бог даст, ничего... дойдем к угоднику.Мне делается стыдно: будто и оттого я плачу, что не дойдем.А кругом уже много богомольцев, и все жалеют: — Старичок-то лежит, никак отходит?..Кто-то кладет на Горкина копейку; кто-то советует: — Лик-то, лик-то ему закрыть бы... легше отойдет-то!Горкин берет копеечку, целует ее и шепчет: — Господня лепта... сподобил Господь принять... в гроб с собой скажу положить..Шепчутся-крестятся: — Гроба просит... душенька-то уж чует...Антипушка плюется, машет на них: — Чего вы каркаете, живого человека хороните?! Горкин крестится и начинает приподыматься. Гудят-ахают: — Гляди ты, восстал старик-то!..Горкин уже сидит, подпирается кулаками сзади, — повеселел. — Жгет маленько, а боли такой нет... и пальцами владаю... — говорит он, и я с радостью вижу, как кланяется у него большой палец. — Отдохну маленько — и пойдем. До Братовщины ноне не дойти, в Пушкине заночуем уж. — Сядь на тележку, Горкин!.. — упрашиваю я, — я грех на себя возьму!То, что сейчас случилось, — вздохи, в которых боль, тревожно ищущий слабый взгляд, испуганные лица, Федя, крестящийся на елки, копеечка на груди... — все залегло во мне острой тоской, тревогой. И эти слова — " отходит... лик-то ему закрыть бы... " . Я держу его крепко за руку. Он спрашивает меня: — Ну, чего дрожишь, а? жалко меня стало, а?..И сухая, горячая рука его жмет мою.Солнце невысоко над лесом, жара спадает. Вон уж и Пушкино. |
| Он меня гладит и говорит: — А Господь-то… воля Господня… помолись за меня, косатик. Я пробую молиться, а сам смотрю, как трет и строгает ногтем Домна Панферовна, вся в поту. Кричит на Федю, который все крестится на елки: — Ты, моле-льщик… лапы-то у тебя… три тужей! Федя трет изо всей-то мочи, словно баранки крутит. Горкин постанывает и шепчет: — У-ух… маленько поотпустило… у-ух… много легше… жила-то… словно на место встала… маслице-то как… роботает… Пантелемон-то… батюшка… что делает… Все мы рады. Смотрим — нога краснеет. Домна Панферовна говорит: — Кровь опять в свое место побегла… ногу-то бы задрать повыше. Стаскивают мешки и подпирают ногу. Я убегаю в елки и плачу-плачу, уже рт радости, Гляжу — и, Анюта в елках, ревет и щепчет: — По-мрет старик… не дойдем до Троицы… не увидим!.. — Я кричу ей, что Горкин уж ррдит пальцами и нога красная, настоящая. Бегу к Горкину, а слезы так и текут, не могу унять. Он поглаживает меня, говорит: — Напугался, милок?.. Бог даст, ничего… дойдем к Угоднику. Мне делается стыдно: будто и оттого я плачу, что не дойдем. А кругом уже много богомольцев, и все жалеют: — Старичок-то лежит, никак отходит?.. Кто-то кладет на Горкина копейку; кто-то советует: — Лик-то, лик-то ему закрыть бы… легше отойдет-то! Горкин берет копеечку, целует ее и шепчет: — Господня лепта… сподобил Господь принять… в гроб с собой скажу положить… Шепчутся-крестятся: — Гро-ба просит… душенька-то уж чу-ет… Антипушка плюется, машет на них: — Чего вы каркаете, живого человека хороните?! Горкин крестится и начинает приподыматься. Гудят-ахают: — Гляди ты, восстал старик-то!.. Горкин уже сидит, подпирается кулаками сзади, — повеселел. — Жгет маленько, а боли такой нет… и пальцами владаю… — говорит он, и я с радостью вижу, как кланяется у него большой палец. — Отдохну маленько — и пойдем. До Братовщины ноне не дойти, в Пушкине заночуем уж. — Сядь на тележку, Го-ркин!.. — упрашиваю я, — я грех на себя возьму! То, что сейчас случилось, — вздохи, в которых боль, тревожно ищущий слабый взгляд, испуганные лица, Федя, крестящийся на елки, копеечка на груди… — все залегло во мне острой тоской, тревогой. |
| Даже не взглянув на Дроздовского, он ударил кулаком по диску автомата, поднялся и шагнул к ровику с легкой пустотой в груди, позвал негромко и хрипло: — Уханов, Рубин, Чибисов, взять гранаты и автоматы — и ко мне! В ответ услышал из темной щели ровика тихое, невнятное, собачье поскуливание, и почудилось: там кто-то придушенным голосом выл, затыкая себе рот. Кузнецов подошел. В углу ровика полулежал на боку Чибисов; заслышав шаги, он отпрянул в глубину укрытия, ноги его заелозили, словно опору искали, чтобы плотнее вжаться в землю. — Чибисов, встаньте! — приказал Кузнецов. — Что с вами? Где ваш карабин? Оставьте его здесь. Возьмите автомат Нечаева. — Товарищ лейтенант, Зоя-то сказала: валенок, мол, в крови. Я стрелял… не думал я. Неужто знал я? В парнишку-то… — Встаньте, Чибисов! Чибисов выкарабкался из темноты, его лицо в мокром инее выступало из подшлемника, плачуще искажалось; и, чтобы задавить голос, он кусал покрытую льдом рукавицу, а другой рукавицей ослабленно шоркал по снежной бровке, по-слепому пытался нащупать карабин на бруствере; наконец нащупал, потянул к себе, но едва не выронил: закоченевшие руки не подчинялись ему. — Замерзли? Вы замерзли, Чибисов? — Кузнецов подхватил карабин, всунул его в колом торчащие рукавицы Чибисова, и тот нелепо прижал ложу к груди, так что ствол уперся в щеку. — Закоченел я — ничем не владаю… ни рук, ни ног… Слезы покатились из моргающих глаз Чибисова по неопрятно-грязной щетине его щек и подшлемнику, натянутому на подбородке, и Кузнецова поразило в его облике выражение какой-то собачьей тоски, незащищенности, непонимания того, что произошло и происходит, чего от него хотят. В ту минуту Кузнецов не сообразил, что это было не физическое, опустошающее душу бессилие и даже не ожидание смерти, а животное отчаяние после всего пережитого Чибисовым в течение нескончаемо долгих суток — после бомбежки, танковых атак, гибели расчетов, после прорыва немцев куда-то в тылы, что походило на окружение, — и это было отчаяние перед тем, чего никак не принимало сознание: надо куда-то идти и делать что-то… Наверно, то, что в слепом страхе он стрелял в разведчика, было последним, что окончательно сломило его. |
| Необходимо же для возжелавших веровать право ведение Святой Троицы. Стало быть, если называющий [Бога] Отцом взирает на Сына, из-за Которого Он является Отцом, а именующий [Его] Несотворенным взирает на сотворенных, коим по справедливости противополагается Тот, Кто не был сотворен, то много лучше теми [наименованиями], из которых рождается знание о Сыне, обозначать для себя Бога, нежели теми, от которых возникает воспоминание о творениях, нисколько не способствующее ведению Святой Троицы. И называющий Бога Отцом обозначает Его, отталкиваясь от того, чем Он является, а сказавший «Несотворенный» – от того, чем Он не является. Ведь Отцом Сына Он является, а сотворенным – не является. А что более подходящим будет обозначать Бога, исходя из того, чем Он является, нежели из того, чем не является, всякому станет ясно отсюда. Ибо если кто оную неизреченную и непостижимую природу назовет Богом, то [таковой] правильно именует [ее, отталкиваясь] от того, чем [она] является, и, сказав «Бог», он, несомненно, ее обозначил; а если кто попытается обозначить ее, [заимствуя наименования] от того, чем она не является, называя беззлобной и нелукавой по той причине, что в ней нет злобы или лукавства, то [таковой] скажет, конечно, истину, но не вполне раскроет Бога, поскольку и среди людей есть беззлобные и нелукавые. Таковыми же, мы веруем, являются и св. ангелы. Следовательно, истиннее и лучше [Бог] будет обозначаться [именами, заимствованными] от того, чем Он [безусловно] является, нежели от того, чем не является [т. е. является только относительно]. ИНОЕ. Блаженный Давид поет и глаголет к Сыну: «Сего ради помаза Тя, Боже, Богъ Твой елеемъ радости паче причастникъ Твоихъ» 83 . Итак, если причаствующее является чем-то иным по отношению к причаствуемому, – ибо одно следует понимать в другом, – а тварь причаствует Сыну, то Он будет иным по отношению к причаствующей Ему твари, а стало быть – и не сотворенным. А если Сын не является по отношению к ней иным и по природе от нее отделенным, то какая нужда в причастии, или как кто-либо причастится того, чем сам же является? Читать далее Источник: Книга сокровищ о Святой и Единосущной Троице/Святитель Кирилл Александрийский ; Пер. с греч. и ком. Р.В. Яшунского, вступ. ст. Г.И. Беневича. - Санкт-Петербург: Изд. Олега Абышко ; Изд. «Текст» (Краснодар), 2014. – 384 с. (Серия «Библиотека христианской мысли. Источники»). Вам может быть интересно: Поделиться ссылкой на выделенное |
| Жаннетта – Плоть Христова, плоть Христова. Что они оскверняют хлеб и вино, плоть и кровь Христову. Госпожа Жервеза – У нас есть иные дома, чем те, что нам принадлежат. У нас есть дома, к которым солдаты никогда не подступятся. Дом, которого солдаты никогда не разрушат. У нас есть иные дома, у нас есть иные дома. Есть иные дома, чем отчий дом. Есть иной Отец, чем наш родной отец. Господь уготовил нам, Иисус стяжал для нас иные чертоги, Иисус стяжал для нас чертоги горние. У нас есть иной Отец, чем тот, который доводится нам родным. Жаннетта – Плоть Христова, священная плоть Христова. Госпожа Жервеза – Они разрушают церкви, но мы всегда будем отстраивать их заново. " Мы всегда отстроим заново каменные церкви. Есть иной Отец, чем наш отец. Мы всегда отстроим заново церкви дольние, мы всегда возведем церкви бренные. Но есть Церковь, к которой они никогда не подступятся. Есть Церковь Божия, к которой они никогда не подступятся. Есть Церковь горняя, Церковь на небесах Господних. Есть Церковь Вечная. К которой они не подступятся никогда. Святые сподобились святости навсегда, святые пребудут святы всегда, во веки вечные. Ничто больше не может погубить святых. Иисус сподобился святости навсегда, Иисус свят, Он пребудет Иисусом Христом всегда, во веки вечные. А на небесах Господних пребудет плоть Христова, которой никогда больше не коснутся пальцы грешных рук, никогда во веки веков. Плоть Христова, которой пальцы грешных рук не осквернят больше никогда. Жаннетта – Плоть Христова. Заставить служить греху даже саму плоть, священную плоть Христову. Госпожа Жервеза – Есть иная Церковь, чем все церкви ( указывая на них) Мёз и Лотарингии, чем Домреми и Максэ, Вокулер и Нанси, Реймс и Руан, Париж и Рим. Есть Рим небесный. Есть Иерусалим небесный. Есть иная Церковь, чем все церкви земли. Есть иная Церковь, чем все церкви христианского мира. Есть иная Церковь, которую грешные руки не разрушат, не осквернят никогда, во веки веков. Есть иная Церковь, чем все церкви земли христианской. Жаннетта |
| Чем больше грехов прощается этой женщине, тем большая любовь у нее ко Господу. И Христос рассказывает Симону фарисею притчу о двух должниках. Один был должен в десять раз больше другого. Но поскольку оба не имели, чем заплатить, заимодавец простил тому и другому. «Который из них более возлюбит его?» — спрашивает Господь. «Думаю тот, — отвечает Симон, — которому более простил» (Лк. 7, 42—43). Мы все грехами своими неоплатные должники перед Господом. Один должен больше, другой — меньше. Один должен пятьсот динариев, а другой только пятьдесят. Фарисей был меньший должник, но он тоже был должник. И, на самом деле, гораздо больший должник, чем он думал. И каждый человек больше должен Богу, чем он может заплатить. Никакие наши труды, никакие посты, никакие подвиги не могут дать нам возможность расплатиться с нашими грехами. Никакие слезы не могут омыть их. Прощение — непостижимый дар бесконечной любви Господа. Оно предлагается всем, но принимают его только те, кто глубоко и искренне приносит покаяние. И здесь нам открывается великая тайна: чем большие грехи нам были прощены, тем больше мы должны возлюбить Господа. И еще нечто совершенно неожиданное: кто пришел к Богу от больших грехов, тот должен стремиться достигнуть большей святости. Мы знаем пример апостола Павла — бывшего гонителя Церкви, того, кто больше всех потрудился для Господа. И преподобная Мария Египетская — бывшая блудница — обретает такую чистоту, перед которой не может не поклониться подвизающийся всю жизнь в подвиге поста и молитвы преподобный Зосима. И всякий, кто узнаёт, что такое грех и как любит Господь кающегося грешника, всего себя отдает Господу. Чем святее человек, то есть чем больше у него любовь к Богу, тем яснее он видит свои грехи. Сегодня последний раз мы произносим молитву преподобного Ефрема Сирина: «Господи, дай мне зрети моя прегрешения». И вторая часть этой молитвы: «и не осуждати брата моего» — о том же самом. О том, о чем идет речь в Евангелии. Чем глубже человек видит себя, тем больше понимает, что это он — неоплатный должник. Не кто-то другой, а именно он первый среди грешников. Не та плачущая у ног Спасителя грешница, а он должен пятьсот динариев. И пятьсот — это на самом деле условная сумма, потому что грехам нет числа. Как говорит преподобный Петр, святой пятнадцатого века, начало святости — видеть свои грехи бесчисленные, как песок морской. |
| Чем дальше по духовному Пути продвигается человек, тем все яснее он осознает наличие двух несовместимых друг с другом фактов – запредельность есть еще большая близость Предвечного. Во-первых, путник все больше и больше понимает, что Бог есть тайна. Бог есть «абсолютное Иное». Он невидим, непознаваем, полностью трансцендентен, выше любых слов, выше любого понимания. «Вне сомнения, новорожденный, – пишет римский католик Джордж Тиррелль, – знает столько же о мире и его путях, сколько и мудрейший из нас может узнать о путях Господа, Который правит и небом и землей, временем и вечностью». Православный христианин полностью с этим согласится. Как утверждали Отцы Церкви: «Бог, Которого можно постигнуть, не есть Бог». Одним словом, Бог , Которого мы хотим понять до конца посредством нашего логического ума, становится не больше, чем идолом, созданным в нашем собственном воображении. Такой «Бог» ни в коем случае не является истинным живым Богом Библии и Церкви. Человек создан по образу Божиему, а не наоборот. Во-вторых, тем не менее Бог как тайна является в то же время невероятно близким к нам, наполняя все вещи, присутствуя повсюду вокруг нас и в нас. Он присутствует здесь не только как воздух или безликая сила, но как Личность. Бог , Который бесконечно выше нашего понимания, предстаёт пред нами как Личность: он каждого из нас называет по имени, и мы Ему отвечаем. Взаимосвязь между нами и трансцендентным Богом есть любовь, похожая на ту, которая возникает между каждым из нас и близкими нам людьми. Других людей мы узнаем через нашу любовь к ним и их любовь к нам. Также и Бог . Говоря словами Николая Кавасилы , Бог , наш Повелитель, есть более нежный, чем любой друг, более справедливый, чем любой правитель, более любящий, чем любой отец, более часть нас, чем наши собственные члены, более необходимый для нас, чем наше собственное сердце. Здесь перед нами налицо два «полюса» человеческого опыта Божественного. Бог одновременно дальше от нас и ближе к нам, чем кто бы то ни был. И как это не парадоксально, мы видим, что эти два полюса не нейтрализуют друг друга, а, наоборот, чем больше нас притягивает один «полюс», тем яснее мы в то же время осознаем другой. Продвигаясь все дальше по духовному Пути, человек видит, что Бог становится все более близким и более недоступным; хорошо знакомым и тем не менее неизвестным: хорошо знакомым младенцу и непостижимым для самого проницательного богослова. Бог пребывает в «неприступном свете», однако человек, преисполненный сокровенной любовью, существует в своем бытии и взывает к нему как друг. Бог является одновременно точкой назначения и точкой отсчета. Он гостеприимно встречает нас в конце путешествия и в то же время заботливо сопровождает нас на каждом шагу по Пути. Как выразил это Николай Кавасила , «Он – и дом, где мы обретаем ночлег, и конечная цель пути». |
| В его духовной жизни наступит час встречи с Воскресшим Христом. С этого и начинается подлинная духовная жизнь. Человек изменяется сам и верит уже не чужому опыту. Нас собрала сегодня надежда в эту пасхальную ночь встретить Воскресшего Христа. Каждый из нас ждет сегодня личной встречи с Воскресшим. Каждый из нас по примеру апостолов хочет стать живым свидетелем воскресения. Мы в лучшем положении, чем апостолы 2000 лет назад. Мы знаем , что «Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Аминь. Протоиерей Павел Адельгейм Мироносицы передали ученикам Господа волнующую весть о Воскресении. Что же апостолы? Бурно возрадовались? – Нет. Никакой бури. Они не поверили. Они не поверили не потому, что мысль эта не укладывалась в их сознание. Нет. Они видели воскрешение Лазаря, знали о дочери Иаира, о сыне наинской вдовы. К чудесам они, можно сказать, привыкли. Не чудо их изумило. Они еще не могли вместить в свое сознание того, что значит теперь, с момента Воскресения их Учителя и Господа, начинается новое царство, новая жизнь мира. Оно, новое, никак не походило на их представление о нем. И это апостольское неверие, их неторопливость в выводах происходила от отсутствия легковерия. Среди современных людей немало честно сомневающихся в основах нашей веры, но сомневающихся так же из-за отсутствия легковерия, легкомыслия, слишком поверхностного отношения к таким серьезным моментам. И, возможно, такое сомнение ближе к Богу, чем вера многих, вера без рассуждения, ни о чем не думающая, ничего в жизни не меняющая, никак не проявляющаяся. Если вера человека истинна, глубока и серьезна, она обязывает жить так, чтобы жизнь его не топтала грехами его убеждения. Если сомневающиеся смотрят на тех, кто называет себя верующими, то они вправе спросить с них ответа жизнью. Чем жизнь подтвердит их веру? Если наша вера для нас основа жизни, то жить надо не так, иначе. Кто легковерен, тому ничего не стоит в один момент отказаться и отойти от этой веры. Хотя он ни в чем не сомневается, но он ничего не знает и ни о чем не думает. Какое свидетельство веры он представит? А мы? Уверовать в Воскресение Христово так, как апостолы – великое дело. Вера апостолов стала основанием Церкви. Вера наша должна быть основанием храма в душе каждого. Когда вера утвердится – явится Господь Сам. Апостолы услышали о Воскресении раньше, чем увидели Господа. Время сомнений, раздумий, тревог было временем их подготовки к встрече с Ним. Они напряженно думали о случившемся, они ни о чем другом уже не могли думать. Мы можем подтвердить, – да, в тот момент и не подумаешь ни о чем другом, мелком, постороннем. |
| Как бы преобразилась наша жизнь, если бы каждый из нас положил за правило предупреждать желания своих ближних, стремиться по мере сил своих, дарований и возможности служить ближним, забывая себя, чтобы по слову Господа, быть всем слугою. И если вы будете поступать так по велению души, от чистого сердца, то несомненно почувствуете радость, блаженство смирения» (« Опыт построения исповеди »). Гордость часто имеет печальные последствия болеющего ей: Преподобный Иоанн Лествичник : «Господь оставляет гордых, чтобы и прочих научить не возноситься». Иван Александрович Ильин : «Гордость не знает о смирении, именно поэтому ей предстоят многие и жестокие унижения…». Лев Николаевич Толстой: «Много есть наказаний гордому человеку, но главное и самое тяжелое наказание то, что, какие бы ни были у него достоинства и как бы он ни старался, люди не любят его». Святитель Игнатий Брянчанинов указывает на две разновидности гордости – явную и скрытую: Явную гордость распознать очень легко, потому что она всегда говорит: «Я больше, чем… Я лучше, чем… Я умнее, чем… Я мудрее, чем…». Этот вид гордости является ничем иным, как «раздутым самолюбием». Скрытая гордость говорит: «Я меньше, чем… Я хуже, чем… Я страшнее, чем… Я бесполезнее, чем кто-то другой». Этот вид гордости является «сдутым самолюбием». Скрытая гордость ничем не лучше явной и наносит духовному состоянию точно такой же вред. 2. Тщеславие. Симптомы его: нетерпение упреков, жажда похвал, искание легких путей, непрерывное ориентирование на других, на то, что они скажут, как это покажется им, что что подумают. Бес тщеславия радуется, говорит преподобный Иоанн Лествичник, видя умножение наших добродетелей: чем больше у нас успехов, тем больше пищи для тщеславия: «Когда я храню пост, я тщеславлюсь; когда же, для утаения подвига моего, скрываю его – тщеславлюсь о своем благоразумии. Если я красиво одеваюсь, я тщеславлюсь, а переодевшись в худую одежду, тщеславлюсь еще больше. Говорить ли стану – тщеславием обладаюсь, соблюдаю молчание – еще больше оному предаюсь. Куда это терние не поверни, все станет оно вверх своими спицами…. |
| Как я окажусь отцом природного сына? Старость отталкивает от себя веру; вне природы это дело; я иду с посохом, как с конем, и ты побуждаешь меня к брачному делу, когда все тело мое стало гробом? Чем мне убедиться в этом, скажи мне, великий Гавриил (нужно незнающим знать, что Гавриил — значит «человек Божий»)? Скажи, чем мне убедиться в этом? Вот мои члены трясутся, вот по старости мы оба в землю смотрим. Если бы один был молод, а другой состарился, была бы некоторая надежда на сказанное; теперь тело нас обоих дряхло; ничего другого мы не ожидаем, кроме серпа смерти, как зрелые колосья во время жатвы; если ты во всем истинен, что говоришь, владыка Гавриил, то дай наперед какое бы то ни было знамение, вручи мне залог обещанного чуда. Чем мне убедиться в этом? Аарон не поверил бы, если бы не расцвел жезл; Моисей не был бы удостоверен, если бы его рука не побелела; Гедеон не понял бы, если бы не было росы на руне; Езекия не признал бы, если бы солнце не отступило назад; чем мне убедиться в этом? Ты дай знамение, и я буду рад, как юноша; дай знамение, чтобы Елизавета не посмеялась легкомысленно, как Сарра; чем мне убедиться в этом, вестник архангел? Откуда для меня очевидны твои слова ко мне? Если я являюсь вторым Авраамом, будет и для меня свойственное Аврааму, то войди в мой дом, и я омою твои ноги после совершенного путешествия, и предложу тебе трапезу, исполненную тайны; Елизавета замесит три саты муки, предъизображая церковь; спрашивай тельца, чтобы тебе одарить сыном. Чем мне убедиться в этом, о, ты, приносящий нам на землю прекрасное благовестие свыше? Зачем, ангел, преднарекаешь мне имя сына, и исчисляешь добродетели еще не существующего? Покажи мне то, что свыше природы, чтобы мне поверить тому, что против природы. Если небо станет шатром, и я обновлюсь; если море измерится, и жена моя Елизавета станет матерью; если солнце будет задержано, и иссохшие сосцы источат молоко; если луна низвергнется, и иссохшая утроба увлажнится. Чем мне убедиться в этом, ибо я стар, и жена моя в летах преклонных ( аз бо есмь стар, и жена моя заматоревши во днех своих ) (ст. 18)?» Ангел (говорит) Захарии: «Ты требуешь от Бога ручательства? Считаешь немощь сильнее Владычного обещания? Не боишься наперед расспрашивать приносящего тебе благовестие? «Чем мне убедиться в этом?» — говоришь, Захария? Разве тебя посылают в Египет, чтобы устрашить фараона? «Чем мне убедиться в этом?» — говоришь, Захария? Разве ничего сверхъестественного Бог не делает? Ты спрашиваешь последовательности у природы, и не видишь изумительного дела божества. |
|
|
