| В I веке среди простого народа бытовало мнение, что христиане организовывали так называемые " фиестовские вечери " . Это выражение связано с одним из самых мрачных древнегреческих мифов о царе Фиесте, которому его брат Атрей подал в качестве угощения мясо его собственных детей. Так Атрей отомстил Фиесту за то, что тот соблазнил жену Атрея и при её помощи выкрал из стада брата златорунную овцу, обладатель которой должен был получить царскую власть. Именно таковым было, по всей видимости, представление язычников о главном Таинстве Церкви – Евхаристии – причащении верующих Тела и Крови Иисуса Христа. Ходили слухи, что христиане питаются какой-то кровью, следовательно, они закалывают младенцев. Если же христиане и говорят о хлебе, то в народном представлении это означало только одно – прежде, чем заколоть младенца, они посыпают его мукою. Однако и простой народ, и римская власть уже к началу II века поняли нелепость таких представлений о том, что творилось на христианских богослужениях. (В.В. Болотов. Собрание церковно-исторических трудов. Т.3, стр. 79, 494).)). То есть речь идет о религии и вере. Ничего преступного, с нашей точки зрения, вроде бы не происходит. Почему же христианство так не нравилось Риму и почему государственный чиновник настолько обеспокоен распространением этого учения, что апеллирует к самому императору? А тот, в свою очередь, не отсылает Плиния в " комиссию по религиозным вопросам при правительстве Римской империи " , а сам принимает активное участие в решении, с нашей точки зрения, сугубо религиозной проблемы. Дело в том, что за два тысячелетия, прошедшие со времен Плиния и Траяна, коренным образом изменилось представление о том, что такое религия. И это изменение произошло как раз благодаря христианству. В чем изменение? Современный человек убежден, что вера – это вопрос, в первую очередь, совести. Нынешние законы, посвященные религии, так и называются – законы о " свободе совести " . При этом человек, по своим религиозным убеждениям, может быть хоть сатанистом. |
| Трудно теперь назвать точную дату, когда Ирина Владимировна начала писать свой роман. Несомненно, он вынашивался и обдумывался ею давно, так как бабушка была очень склонна к литературному творчеству еще с детства, да и будучи взрослой писала разные короткие заметки, стихи. В 1958 году было уже написано несколько глав. Разгар работы пришелся на 1959–1960 годы. Как раз в это время Ирина Владимировна стала бабушкой и должна была нянчиться с новорожденной внучкой. Работать приходилось урывками, но несмотря на это бабушка писала сразу чистовой вариант. Ей не нужно было ждать вдохновения, искать какие-либо формы, долго думать над последовательностью изложения. Она просто брала «вставочку» и писала, писала, пока маленькая внучка не требовала ее внимания к себе. Роман читали близкие люди, читали подруги. Иногда бабушка скрывала свое авторство и давала читать рукопись как переданный ей кем-то самиздат. Однако друзья тотчас понимали, кто автор, и по типичному слогу, и выражениям, и по идейному наполнению, и по конкретным фактам из жизни героев, о которых они могли слышать ранее от самой Ирины Владимировны применительно к реальным людям. Бабушка постоянно твердила, что в романе нет ни одного вымышленного факта, даже самого мелкого или незначительного. Решительно все, до мелочей, было в реальной жизни. Потому-то, видимо, он и был написан на одном дыхании, хотя и в условиях, когда нелегко было сосредотачиваться. При всей своей документальности роман все же стал жить жизнью художественного произведения, а не простой хроникой реальных событий. Образы героев, конечно, имеют свои прототипы, связь с которыми очень сильна и ощутима, – так прообразом Елочки стала двоюродная сестра Ирины Владимировны, Вера Михайловна Римская-Корсакова. Однако автор избежал простой кальки, изображения «один к одному». Все же герои обрели в произведении самостоятельную жизнь, получили художественное воплощение, не всегда и не во всем воспринимаются как их прототипы. Некоторые образы собирательны. В некоторых случаях – наоборот, факты из жизни одного человека распространяются на нескольких героев. Образы Аси и Олега можно спроецировать на автора и Капитона Васильевича, хотя последнему принадлежат черты и эпизоды из жизни Валентина Платоновича, и так далее. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 6 голосов: 4.8 из 5) Глава XI. Конституция духовной школы Хотя училище, в которое я поступил, состояло из двух, приходского и уездного, и последнее из двух отделений, Низшего и Высшего, как приходское из двух классов, первого и второго, и хотя употреблял я эти названия в предшедшей главе, но они ученикам были почти неизвестны. Нам были известны: 1) Бурса (первый класс приходского училища, одногодний), 2) Фара (второй класс, тоже одногодний), 3) Грамматика (Низшее отделение уездного училища, двухгодичное), 4) Синтаксия (Высшее отделение, опять двухгодичное). Названия шли со старых времен, когда еще была семинария. Почему первый класс назывался Бурсой, тогда как это слово есть название не класса, а общежития; почему второй класс назывался Фарой и откуда самое это слово, предоставляю разыскивать другим. Названия Грамматика и Синтаксия соответствовали курсу старых семинарий; старые семинарии, в свою очередь, были сколком с западных школ. В средние века на Западе быть ученым и знать по-латыни было однозначительно; ученая литература была исключительно латинская, общая всей Европе, как и римская вера, официальным языком которой был латинский же. Отсюда школа имела задачею прежде всего обучить по-латыни, открыть дверь, ведущую в храм премудрости. На основании этого расположилось и преемство классов в таком порядке: Грамматика, Синтаксия, Поэзия, Риторика. Латинский язык (или, по-теперешнему, классическое языкознание) признаваем был орудием знания; самостоятельную образовательную силу классических языков выразумели уже позднее. Сами учителя старой школы, подвергая посредством латыни ум учеников гимнастике, не думали о том; они старались только обучать языку. Духовная школа поэтому совсем несоответственно носила название духовной; она была общеобразовательная, более даже отвлеченная и менее специальная, нежели всякая другая. Латынь была в ней средоточием курса, как во всякой другой школе, и притом по всей Европе. Но она была сословная, и это клало на нее свой отпечаток и давало ей особенность. Отпечаток врезывался тем глубже, особенность выступала тем виднее, что преемственность школы не прерывалась: никакой полковник и никакой штатский чин не врывались в ее администрацию, и никакому новатору из других систем воспитания не давалось вторгнуться в ее внутреннюю педагогию. Она шла как шла, с неизменными преданиями, одинаково святыми, прибавлю, для учителей, для начальников, для учеников, для родителей, ибо все они прошли тот же, совершенно одинаковый путь, вышли из того же быта, с теми же привычками и с одинаковыми бытовыми воззрениями. |
| Сократ не был необычайным либералом. Прежде утверждали, что догматическая точка зрения этого историка отличается либерализмом, однако же этого нельзя утверждать. Он придерживался общих норм Православия безо всякого колебания. В этом отношении он представлял собой одного из многих. Его либерализм усматривали в том, что Сократ остается равнодушен к догматическим тонкостям, не интересуется догматическими спорами, но это зависело единственно от того, что Сократ был мирянин и потому, естественно, питал нерасположение к догматическим распрям, находя в них даже источник зол. В других же отношениях он являет собой обычный тип византийца тех времен. На многое он смотрел такими же глазами, какими смотрели и другие лица, не имевшие никаких либеральных тенденций. Например, Православие и ересь для Сократа представляется не чем другим, как пшеницей и плевелами; он разделяет обычное в то время воззрение, по которому ересь делает тем большие нападения, чем больше в цветущем состоянии находится вера и благочестие; он вполне признает инспирацию Вселенских соборов; он держится воззрения о непогрешимости Церкви, о том, что она всегда остается тождественна сама с собой, поэтому смотрит на ереси как на что-то случайное. Многое в воззрениях Сократа объясняется тем, что, как мирянин, он очень ограничивал понятие о самом Православии: для него, как человека недостаточно знакомого со всей догматикой, те или другие лица, те или другие общины представлялись ничем не отличными от православных, как скоро у них он находил веру в Св. Троицу. Что действительно Сократ держался такого ограниченного понятия о Православии, это Гарнак усматривает в следующих фактах, находимых в «Истории» Сократа: новациан и православных он почитает единомышленными в вере на том основании, что те и другие одинаково понимают учение о Св. Троице; для того же Сократа Ориген несомненно православный человек опять-таки потому, что он правильно учил о Св. Троице. Объясняя подобным образом особенности церковно-исторического воззрения Сократа, вследствие которого этот историк равнодушно проходит мимо таких явлений, о каких другие писатели говорят с негодованием и суровостью, вследствие которого он кажется снисходительным до индифферентизма и свободолюбивым, Гарнак при этом прибавляет, что сложиться такого рода воззрению историка много помогли его, Сократа, темперамент, наклонности, нравственное образование, беспристрастное чувство, а также его нерасположение к клерикальным раздорам и догматическим тонкостям. |
| Философия Платона преимущественно пользовалась уважением христианских учителей. Это же предпочтение выразилось и в отношении к учению его о бессмертии. Так, например, Иустин Мученик в Увещании к Эллинам говорит: «Платон прямо сказал: душа вся бессмертна... Платон ясно излагает учение о суде после смерти»... 42 Теперь нам остается еще выслушать голос римского народа – народа-победителя, стоящего в конце древней истории, подчинившего своей власти почти весь известный тогда свет. Римлянин был создан не для интеллектуальных и идеальных стремлений. Это был характер чисто практический; утилитарные стремления составляли основу всей его жизни и деятельности. Призванием его была жизнь политическая. С точки зрения пользы и интересов гражданских он смотрел на все от начала до конца своей истории. От народа с таким анти-идеальным характером трудно было бы ожидать чего-нибудь особенного, самобытного и возвышенного в идеальной области религии. Древние формы его религиозных верований рано начали смешиваться с греческими и другими культами. Его религия последнего времени представляет смесь древних национальных верований с чужеземными, преимущественно же с греческими. Как вообще религия римлян выражалась не столько в богатых мыслью и образами мифах, сколько в благочестивых обрядах и действиях, так и римская вера в бессмертие насколько богата практическими проявлениями, настолько же бедна идеями и представлениями. У римлян, точно так же, как и у греков, был особенный бог – владыка подземного царства: это бог мрака – Оркус. К этой таинственной области принадлежала также и богиня Dea Muta, или Tacita, олицетворявшая собою жизнь умерших обитателей айда, которые назывались taciti, или silentes, то есть молчаливые. Сюда же относилась богиня Мана, названная так по имени умерших (manes), со сродными ей нимфами Оркуса фуриями, или фуринами. По верованию римлян, к каждому человеку приставлен свой гений, руководящий его судьбой при жизни и даже определяющий его состояние после смерти. Однако, гения, этого существа, принадлежащего к царству света, не следует смешивать с душою, нисходящею в подземный мир. Души умерших, маны или лары, были почитаемы как божественные существа. «Когда я умру – пишет знаменитая мать Гракхов своему сыну, – ты будешь приносить мне жертвы и призывать божество твоей матери». Погребальные обряды у римлян были многочисленны и весьма торжественны, свидетельствуя о высоком и почтительном уважении живых к умершим, переселявшимся для продолжения жизни в другой мир. |
| На стене темничной пляшет предо мной Тенью грозной и гигантской часовой. Чуть мерцает в подземелье огонек, Мое тело онемело от досок… Всего подряд не помню. Другое стихотворение мне настолько понравилось, что я попросила разрешения его переписать: оно очень верно отражало мое состояние. Вот это стихотворение: Рождена на враждебной планете И в чужие пришла времена! Моя жизнь, как яблонь в расцвете, Ранним морозом сражена. И со мною так много помятых, Обессиленных цветов полегло, И от жизни ушло без возврата Обреченное в тайне число. Мы – чужие, изгнанники, нищие! Вера, долг, романтизм, идеал — Все, что было нам жизнью и пищей, Этот мир развенчал и изгнал. Все, что радостью прежде нам было, Стало острою болью для нас. Мы как будто стоим над могилой И не можем свести с нее глаз! И не смеем жить радостью новой — Рок на все наложил свой запрет. Пусть бы этот жеребий суровый Вспомнил после великий поэт. Я, как белая лебедь в балете, Неизбежно погибнуть должна. Рождена на враждебной планете И в чужие пришла времена. Кто автор? Написано от лица женщины… Ни Ася, ни Леля не могли написать так: слишком несерьезны обе. Кто же эта поэтесса, вырвавшаяся из крымских подвалов? Передавая мне тетрадь, девочки не пожелали сделать разъяснений, и я не решаюсь расспрашивать. Сегодня – суббота: для меня и для Аси, очевидно, тоже, день этот имеет особое значение. Минуты сгорают, улетая к вечернему поезду. 15 июля. Что бы это могло быть… странно! Здесь столько узких переходов, заворотов и клетушек, что я постоянно, совершенно непреднамеренно, слышу чужие разговоры. В эту субботу я снова слышала один, всего из двух-трех слов, но он посеял во мне тревогу. Было так: Олег уже приехал, Ася разогревала ему обед, а он пошел с ведром к колодцу; я вышла в сени и увидала, как он, проходя, быстро подошел к Леле, которая черпала там воду из бочки, и озабоченно спросил: «Благополучно?» Она ответила, тоже шепотом: «Потом расскажу, очень тяжело». Что все это может значить? Что может быть между ним и Лелей такого, что является их общей тайной от меня и от Аси? По-видимому, то горе Лели, которое так беспокоит Асю, Олегу хорошо известно! Я не хочу даже предполо-1 жить, что он изменяет Асе. |
| Одна – Вера Михайловна Моляс, бывшего камергера, находящегося ныне в Соловках. Другая – дочь генерала Троицкого, Анна Петровна. Она осталась с двумя детьми младшей сестры, которая была взята в концентрационный лагерь по той только причине, что муж ее, морской офицер, был белогвардеец и эмигрант. Дамы делились горестями. Моляс, грассируя, жаловалась на материальные трудности, но в печали старой генеральской дочки звучали патриотические ноты: она до самых последних дней, как святыню, хранила доставшиеся ей от отца трофеи – турецкие малахитовые полумесяцы, снятые со стены Плевны и поделенные в свое время между русскими генералами, бравшими крепость. Она не продавала их, хотя бедствовала с двумя детьми, которые к тому же болели. Но в коммунальной квартире разве можно уберечь что-нибудь? Соседи выкрали ее полумесяцы и продали их на барахолке. – Я снесла бы их в музей, если бы знала, чем кончится! Ведь это память о славе русского оружия. Ах, ma chere , русские потеряли теперь всякую любовь к своему прошедшему! – и она прикладывала платок к глазам. Воспитанная в самых строгих правилах вежливости, Ася встала, едва только завидела приближающихся дам. Она услышала, как Анна Петровна сказала Вере Моляс: – Viola la fille du colonel Bologovskoy, qu’on a fusille a Crimee. Elle est charmante, cette orpheline! «Зачем они называют меня сироткой? – думала Ася, отвечая на их вопросы о здоровье Натальи Павловны. – Все люди словно сговорились напрасно жалеть меня. У меня есть бабушка, есть дядя и тетя Зина. Я как раз очень, очень счастливая. Когда старые дамы прошли, она вернулась к своим думам, ей хотелось скорее отнести письмо, но она знала, что нельзя уходить, пока не отнесут в алтарь Чашу, и ждала. «Завтра вынос Плащаницы, – думала она, – будут петь «Разбойника» и «Даждь ми Сего странного». Как я люблю эти напевы! Даждь ми… Господи, даждь ми Олега! Без него я уже не могу быть ни радостна, ни спокойна! Я хочу утешить его и сделать счастливым. Я буду заботиться, любить его и ласкать. Я возьму его голову к себе на грудь и поцелую израненный лоб. |
| Несмотря на мои беспокойства, билета мне ни разу писать не приходилось, и еще не приходилось ни разу сдавать экзамен и даже быть спрошенным из одного предмета, который, однако, стоял в программе — из нотного пения, и я переведен был в следующий класс, в «уездное» училище, с самою отличною аттестацией. Не был ни разу я и сечен, да сколько помню, не был ни разу высечен в течение года никто, хотя лозы и готовились аккуратно к каждому дню. Ребята объясняли эту благодать тем, что уже год как поступил к нам на место Иродиона Степановича новый смотритель, Василий Иванович Груздев. Прежняя патриархальность бывшего чтителя конклавов отменена, и между прочим, как слухи носились, у учителей отнята власть сечь. Секут, но только по разрешению смотрителя, и сечет не «секутор» из учеников, а солдат Давыд. С почтением посматривали поэтому на Давыда, а бурсаки делились с ним ломтями хлеба. Но толкования были лишь отчасти основательны. Дело в том, что Иван Васильевич сам по себе был мягкий человек, и притом с тем чувством порядочности, которого так часто недостает у «вахлаков». По окончании курса он жил некоторое время у князей Черкасских учителем побочных детей Александра Борисовича (Борис Михайлович уже умер). Вот отчего нам было всем легко, а мне, как родственнику, и тем легче перейти первый школьный искус. Глава XI. Конституция духовной школы Хотя училище, в которое я поступил, состояло из двух, приходского и уездного, и последнее из двух отделений, Низшего и Высшего, как приходское из двух классов, первого и второго, и хотя употреблял я эти названия в предшедшей главе, но они ученикам были почти неизвестны. Нам были известны: 1) Бурса (первый класс приходского училища, одногодний), 2) Фара (второй класс, тоже одногодний), 3) Грамматика (Низшее отделение уездного училища, двухгодичное), 4) Синтаксия (Высшее отделение, опять двухгодичное). Названия шли со старых времен, когда еще была семинария. Почему первый класс назывался Бурсой, тогда как это слово есть название не класса, а общежития; почему второй класс назывался Фарой и откуда самое это слово, предоставляю разыскивать другим. Названия Грамматика и Синтаксия соответствовали курсу старых семинарий; старые семинарии, в свою очередь, были сколком с западных школ. В средние века на Западе быть ученым и знать по-латыни было однозначительно; ученая литература была исключительно латинская, общая всей Европе, как и римская вера, официальным языком которой был латинский же. Отсюда школа имела задачею прежде всего обучить по-латыни, открыть дверь, ведущую в храм премудрости. На основании этого расположилось и преемство классов в таком порядке: Грамматика, Синтаксия, Поэзия, Риторика. |
| Термин «прозелиты» есть греческий перевод слова герим, «пришельцы». В эллинистическую эпоху так называли всех неевреев, исповедовавших иудаизм. Прозелит иудейской религии должен был целиком преодолеть старое сознание, отказаться от жертв Олимпийцам и от гражданских ритуалов. Он безоговорочно вверял себя Единому — Творцу неба и земли, о Котором учила Библия. Держаться с корректной терпимостью, поздравить язычника в день его праздника — вот самое большее, что мог позволить себе человек, принявший иудаизм. В остальном между ним и его прошлым компромисс исключался. Именно в этом пункте и возникла главная напряженность, которая впоследствии вызвала столкновение Рима с христианами. Иудейская миссия в Риме сопровождалась столь же острой борьбой, как и эллинизация. Но в обоих случаях ни вражда, ни меры правительства не могли создать глухой плотины: число прозелитов возрастало по всей империи. «Наши законы, — писал Филон, — привлекают к себе всех: варваров, иноплеменников, греков, обитателей материка и жителей островов, на Востоке, Западе и в Европе». Особенно много обращенных появилось в Антиохии и Дамаске, но главным центром иудейской проповеди стала Александрия. Прозелитизм был одним из самых удивительных явлений римской жизни. Ведь в той или иной степени он приобщал неофитов к иудеям, а доводов против этого было достаточно много. Народ Библии после ста лет свободы снова был лишен независимости и в диаспоре (рассеянии) не раз терпел притеснения. Каждый, вступивший с ним в диалог, мог рассуждать так же, как через тысячу лет князь Владимир: если вы находитесь в столь незавидном положении, не значит ли это, что религия ваша ложна или Бог отвернулся от вас? И все же вера Ветхого Завета оказалась столь притягательной, что вопреки этим соображениям прозелитизм продолжал распространяться. Человекобог. Римская империя, 66—7 гг. до Р.Х. Человечество томилось перед пришествием Избавителя. Но если одни ждали в Его лице вестника иного мира, то другие были готовы искать спасения у земного повелителя и бога. |
| 470 Одно их смущало, что плакат, объявлявший такие широкие права, подписан не Екатериной, а губернаторами. 471 Но это опасение за прочность дарованных прав было совершенно напрасно. В тайном наказе губернаторам 1772 года находился один пункт, который устранял всякие недоразумения и опасения по самому важному вопросу о правах жителей новоприсоединенной области. Вот этот пункт. «Мы уже однажды на всегда во всей Российской Империи за правило постановили, что в так великом государстве, распространяющем свое владение над так многими, разными народами, весьма бы вредный для спокойства и безопасности своих граждан был порок – запрещение или не дозволение их различных вер (см. 494, 495 и 496 статьи наказа комиссии уложения 1767 года). Вы во всей точности имеете в вверенной вам ныне губернии сохранить сии статьи, как коренные, основанные на правиле православия, политики и здравого рассудка.» 472 В 1773 году Екатерина это же воззрение на веру внесла в мирный свой трактат с Польшей и, следовательно, обязалась открыто и перед иностранной державою следовать ему в управлении новоприсоединенной областью. В § 5 этого трактата сказано: «римские обоего звания католики имеют, поскольку, что касается до гражданских прав, пользоваться в уступленных сим трактатом провинциях всеми своими принадлежностями, также движимыми и недвижимыми имениями; а что до веры их принадлежит, то остаться им при оной в прежнем состоянии, то есть, иметь им вольное отправление службы Божией по их обрядам со всеми теми церквами их и принадлежащими духовенству маетностями, 473 которые состояли за ними во владении в то самое время, когда сии провинции присоединены к державе её императорского величества в сентябре месяце 1772 года; и её императорское величество и наследники её, по самодержавной власти своей отнюдь ничего не предприимут в предосуждении тому состоянию, в коем римская католическая вера по выше помянутым провинциям доныне находится.» 474 Об униатах в этих актах нигде прямо не говорится, но они были убеждены, что в выражении трактата «римские обоего звания католики» разумеются и они, униаты, 475 и имели неоспоримые доказательства, что действительно подходят под права, дарованные латинянам. |
|
|
