| Фото: vpmon.ru «Так почему же ты вцепился в грехи?» И как всегда вопрос: что делать на практике в эту неделю? Опыт исповеди обнаруживает одну потрясающую вещь. Вот человек кается в грехах. Спрашиваешь: – Ты ведь чувствуешь, как грехи отравляют тебе жизнь, приносят боль и разрушают жизнь? – Да. – Ты чувствуешь, как молитва и праведность приносят тебе легкость, радость и как в духе любви вокруг тебя расцветает мир? – Да. – Так почему же ты вцепился в грехи? Они-то в тебя вцепились, это понятно. Бес живет соками человека. А тебе-то бесы зачем? Что отвечают? Молчат и отворачиваются. Все понимают, а сделать ничего не хотят, да и не могут. Бесы, как клещи, выпивают жизнь человека. Душа его чахнет и тихо умирает, но страх Креста сильнее. Приняв крест, человек лишится того, главного, что унес с собой Адам из Рая – слова сатаны: – Будете как боги. Хочется остаться богом. Крест убьет эту мечту. Пусть эта мечта доведет до скотоподобного состояния. Пусть настоящим богом человек станет только вместе с Богом. Нет, ревнивая душа ни за что не поклонится Богу. Невыносимо такое поклонение не только гордому и злому человеку, но темному духу, в лапах которого находится самолюбивая душа. Такой человек в двойных цепях. Предмет их поклонения – Я и только Я – предмет пустой гордости, и страшная ошибка в том, что свобода в безбожии и безвластии над собой. Послушаем Христа: И, подозвав народ с учениками Своими, сказал им: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Свободных людей нет. Абсолютная свобода – это смерть. То, что кажется свободой, чаще всего видимость свободы. Каждый человек чему-нибудь да поклоняется: кто-то деньгам, кто-то рыбалке, кто-то аэробике, кто-то блуду, кто-то вину, себе, а кто-то Богу. Ясно, что человек кланяется не рублю и не бутылке, не своей фотографии, а духу самолюбия, сребролюбия или демону пьянства. Таким образом, поклонение – факт признания над собой власти некоего духа, которого нужно знать. Если все правильно, откуда уныние? |
| Этому, часто темному, но вечно живому ощущению мы обязаны сохранением и всеобщностью религии в роде человеческом, несмотря на все степени глубокого упадка различных племен и народов в умственном и нравственном отношении, как и всегдашним стремлением к богопознанию 151 . Убеждение в бытии Божием, таким образом, имеет опытную основу, – внутренний религиозный опыт, восприимчивость к таинственному прикосновению или откровению Божию в духе человеческом, убеждают человека в том, что Бог, действительно, существует. В особенности делается восприимчивою к воздействиям Божества душа христианская, очищенная от греха и приближенная к Богу 152 . Но христианство дает основание для убеждения в бытии Божием и внешнее, историческое – в явлении Бога во плоти в лице И. Христа. Есть Бог, потому что, действительно, существует Господь И. Христос. На присутствие в человеке особого органа или способности к восприятию воздействий на него Божества, и близость самого Бога к способным ощущать Его присутствие и Его присносущную силу указывает и св. Писание. Сотворил есть, говорит о Боге ап. Павел, от единыя крове весь язык человече жити по всему лицу земному, уставив предучиненные времена и пределы селения их: взыскати Господа, да поне осяжут Его (ψηλαφσειαν) и обрящут, яко не далече от единого коегождо нас суща. О Нем бо живем, и движемся и есмы... сего бо и род (γνος) есмы ( Деян. 17, 26–28 ). По мысли апостола, назначение каждого человека как созданного Богом и состоит в том, чтобы искать и находить Господа; средством к тому служат ему осязание, но, конечно, не чувственное, для которого неуловимо присутствие Божества, а душевное. И этому Бог, Которого мы род есмы, всячески способствует. Он недалек от каждого из нас, и не только недалек, но и близок к нам, так близок, как ничто другое не близко нам: о Нем (ν υτ) бо живем, и движемся и есмы. Итак, насколько мы чувствуем в себе свою собственную жизнь, силу движения, блага бытия, настолько не можем не чувствовать присутствия и близости к себе Того, от Кого она истекает, Кем поддерживается, и к Кому она по закону своего сродства непременно устремляется: никтоже бо нас себе живет (для себя)... аще бо живем, Господеви живем ( Рим. 14, 7–8 ). Бог, говорит сын Сирахов, исполнил их (людей) проницательностью разума и показал им добро и зло. Он положил око Свое на сердца их, чтобы показать им величие дел Своих, да прославляют они святое имя Его и возвещают о величии дел Его... Вечный завет поставил с ними и показал им суды Свои. Величие славы видели глаза их, и славу голоса Его слышало ухо их ( Сир. 17, 6–11 ; сн. Втор. 30, 12–14 ; Рим. 10, 6–10 ). |
| Ева подвергалась искушению как религиозное начало человеческой природы, а поэтому именно в ее лице прежде всего надо было уязвить человека и подвергнуть его порче. Когда приведен в расстройство самый восприимчивый, самый чуткий к общению между Богом и человеком орган, все остальное совершается само собой. Адам не проявляет никакого сопротивления и следует за Евой: через нее он уже оказался вне Бога в силу Божественного установления: «...и будут одна плоть» ( Быт.2:24 ). 8. Это таинственное соответствие женщины, ее открытость по отношению к «силам» раскрывают евхаристический аспект падения. До падения зло не могло принимать человеческого облика, и оно представляется под видом змия, существа чуждого и внешнего по отношению к человеческой природе; и лишь через разговор оно выходит на поверхность, на границу двух противостоящих друг другу эонов. Извращение означает некое проникновение. Так же как исповедание христианской веры завершается вкушением Плоти и Крови Христовых, сущностным проникновением Христа, так и в преступлении заповеди, в извращении нормативного порядка «запретный плод» есть образ бесовской вечери. Зло как пища, которую вкусили, преобразуется из внешнего и «чуждого» во внутреннее, становится «познанным» в библейском смысле. Обряд запрещения и изгнания нечистых духов (экзорцизм) при Крещении раскрывает со страшным реализмом мрачное присутствие бесовского элемента в сердце человека. Решающие моменты человеческой судьбы относятся преиумщественно к религиозному пространству: именно через женщину человечество пронизывается злом, и именно в ней – пшеничном колосе – лежит обетование спасения: «...оно [семя жены] будет поражать тебя в голову» ( Быт.3:15 ), но женщине суждено родить Спасителя. 9. Двум ликам Евы, светлому и темному (у софиологов – светлому и темному ликам Софии), соответствуют два женских образа Конца времен. Апокалипсис описывает Новый Иерусалим в терминах света: это – «жена, облеченная в солнце» ( Откр.12:1 ). На другом полюсе в последний момент истории – тьма, которая сгущается в вавилонской блуднице; ее развратность относится не к плотской сфере, но к религиозной сущности. |
| Печора! В эти места мы собирались в начале лета на пейзажи. Собиралась группа, в ней и Варюха. Собирался ехать нами всеми любимый художник и педагог Сергей Михайлович Ивашев-Мусатов — чудесный педагог, зажигающий сердца, наполняющий силой творчества, окрыляющий души мощной силой духа как человеческого, так и творческого. Собирались ехать, чтобы творить первозданную красоту этих мест. Я мечтал, я грезил, я с нетерпеньем ждал того часа. И я стою на ее берегу , замерзший, обессиленный ЗК — зэк. «Кто за судьбой не идет, того судьба тащит». Вот она — моя судьба! Кто бы думал? Ноги как култышки, руки — их словно и нет. Пляшешь, дуешь, топчешься. Наконец! Вышло начальство в валенках, в овчинных полушубках, розовые, сытые. На носилках уносят в зону павших в бою. Их много! Остальным команда: «Кругом, шагом марш к вагону». Это смерть! Белая смерть! Я не дойду , нет сил, нет ног. Но есть второе дыхание! Надо, надо, надо. Я не помню, не знаю, откуда оно пришло, кто дал силы! Дошли все обмороженные, еле живые, но дошли. Вагон! Милый желанный вагон. Теплый вагон. Тюрьма, клетка стала желанной, необходимой для спасения жизни. В зоне, на берегу, этап не приняли: слишком большие сроки, в зоне побоялись. Взяли только обмороженных и не могущих идти — как гуманно, как демократично! Остальных — на Воркуту! Ехали, ехали и въехали в кромешную ночь, круглосуточную, многомесячную. Плывут по темному небу, как огромные удавы, спазматически сами себя проиатывающие, светящиеся бледным свечением фосфора сияния, возникающие и пропадающие, внезапно рождающиеся и медленно умирающие. Они бродят по темному небу средь звезд и Млечного Пути, как страшные призраки неумолимой безысходности! Воркутинская пересылка. Прожарка, вшей навалом — хоть греби. Баня — отрада «дней моих суровых». — Эй, Борода! Давай, валяй в прожарку , принимай шмотки! Валяю, принимаю, куда-то сую. Этап вымылся. — Эй, Борода! Валяй мыться! Валяю, раздеваюсь. — Эй, Борода! Валяй сюда, давай, давай. Не пойму, что давать и что валять. |
| Печора! В эти места мы собирались в начале лета на пейзажи. Собиралась группа, в ней и Варюха. Собирался ехать нами всеми любимый художник и педагог Сергей Михайлович Ивашев-Мусатов – чудесный педагог, зажигающий сердца, наполняющий силой творчества, окрыляющий души мощной силой духа как человеческого, так и творческого. Собирались ехать, чтобы творить первозданную красоту этих мест. Я мечтал, я грезил, я с нетерпеньем ждал того часа. И я стою на ее берегу, замерзший, обессиленный ЗК – зэк. «Кто за судьбой не идет, того судьба тащит». Вот она – моя судьба! Кто бы думал? Ноги как култышки, руки – их словно и нет. Пляшешь, дуешь, топчешься. Наконец! Вышло начальство в валенках, в овчинных полушубках, розовые, сытые. На носилках уносят в зону павших в бою. Их много! Остальным команда: «Кругом, шагом марш к вагону». Это смерть! Белая смерть! Я не дойду, нет сил, нет ног. Но есть второе дыхание! Надо, надо, надо. Я не помню, не знаю, откуда оно пришло, кто дал силы! Дошли все обмороженные, еле живые, но дошли. Вагон! Милый желанный вагон. Теплый вагон. Тюрьма, клетка стала желанной, необходимой для спасения жизни. В зоне, на берегу, этап не приняли: слишком большие сроки, в зоне побоялись. Взяли только обмороженных и не могущих идти – как гуманно, как демократично! Остальных – на Воркуту! Ехали, ехали и въехали в кромешную ночь, круглосуточную, многомесячную. Плывут по темному небу, как огромные удавы, спазматически сами себя проглатывающие, светящиеся бледным свечением фосфора сияния, возникающие и пропадающие, внезапно рождающиеся и медленно умирающие. Они бродят по темному небу средь звезд и Млечного Пути, как страшные призраки неумолимой безысходности! Воркутинская пересылка. Прожарка, вшей навалом – хоть греби. Баня – отрада «дней моих суровых». – Эй, Борода! Давай, валяй в прожарку, принимай шмотки! Валяю, принимаю, куда-то сую. Этап вымылся. – Эй, Борода! Валяй мыться! Валяю, раздеваюсь. – Эй, Борода! Валяй сюда, давай, давай. Не пойму, что давать и что валять. – Бороду давай! |
| «Маня!» — попробовал я вскрикнуть в совершенном отчаянии и, сделав над собой последнее усилие, спрыгнул в полусне с дивана так, что старые пружины брязгнули и загудели. На этот шум из-за истоминских дверей ответил слабый, перекушенный стон. Как ошеломленный ударом в голову, выскочил я в другую комнату и прислонился лбом к темному запотевшему стеклу. В глазах у меня вертелись тонкие огненные кольца, мелькал белый лобик Мани и ее маленькая закушенная губка. Я перебежал впопыхах свою залу, схватил в передней с вешалки пальто, взял шляпу и выскочил за двери. Спускаясь с лестницы, слабо освещенной крошечною каминною лампою, я на одном повороте, нос к носу, столкнулся с какой-то маленькой фигурой, которая быстро посторонилась и, как летучая мышь, без всякого шума шмыгнула по ступеням выше. Когда эта фигурка пробегала под лампою, я узнал ее по темному шерстяному платью, клетчатому фланелевому салопу и красному капору. Спешными и неровными шагами обогнул я торопливо линию, перебежал проспект и позвонил у домика Норков. Мне отперла Ида Ивановна. Держа в одной руке свечу, она посмотрела на меня без всякого удивления, отодвинулась к стенке и с своей обыкновенной улыбкой несколько комически произнесла: — Честь и место. — Здравствуйте, Ида Ивановна! — начал я, протягивая ей руку. — Проходите, проходите, там успеем поздороваться, — отвечала девушка, поворачивая в двери довольно тугой ключ. В маленькой гостиной сидели за чаем бабушка и madame Норк. — О, хорошо ж вы нас любите! — первая заговорила навстречу мне старушка. — Да, хорошо вы с нами сделали! — поддерживала ее с относящимся ко мне упреком madame Норк. — Месяц, слышим, в Петербурге и навестить не придете. Я Иденьке уже несколько раз говорила, что бы это, говорю, Иденька, могло такое значить? — А Ида Ивановна, — спрашиваю, — что же вам отвечала? — Не помню я что-то, что она мне такое отвечала. — Кажется, ничего, мама, не отвечала, — откликнулась Ида и поставила передо мною стакан чаю. Я осведомился о Берте Ивановне, о ее муже и даже о Германе Вермане спросил и обо всех об них получил самые спокойные известия; но спросить о Мане никак не решался. |
| По небу, изголуба-темному, как будто исполинскою кистью, наляпаны были широкие полосы из розового золота; изредка белели клоками легкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрогивался к щекам. Вся музыка, наполнявшая день, утихала и сменялась другою. Пестрые овражки выползывали из нор своих, становились на задние лапки и оглашали степь свистом. Трещание кузнечиков становилось слышнее. Иногда слышался из какого-нибудь уединенного озера крик лебедя и, как серебро, отдавался в воздухе. Путешественники, остановившись среди полей, избирали ночлег, раскладывали огонь и ставили на него котел, в котором варили себе кулиш; пар отделялся и косвенно дымился на воздухе. Поужинав, козаки ложились спать, пустивши по траве спутанных коней своих. Они раскидывались на свитках. На них прямо глядели ночные звезды. Они слышали своим ухом весь бесчисленный мир насекомых, наполнявших траву, весь их треск, свист, краканье; всё это звучно раздавалось среди ночи, очищалось в свежем ночном воздухе и доходило до слуха гармоническим. Если же кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то ему представлялась степь усеянною блестящими искрами светящихся червей. Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летели по темному небу. Путешественники ехали без всяких приключений. Нигде не попадались им деревья, всё та же бесконечная, вольная, прекрасная степь. По временам только в стороне синели верхушки отдаленнаго леса, тянувшегося по берегам Днепра. Один только раз Тарас указал сыновьям на маленькую, черневшую в дальней траве точку, сказавши: „Смотрите, детки, вон скачет татарин!“ Маленькая головка с усами уставила издали прямо на них узенькие глаза свои, понюхала воздух, как гончая собака, и, как серна, пропала, увидевши, что козаков было тринадцать человек. |
| Анна С.В. 15 ноября 2017, 16:08 " р.б. Александр14 ноября 2017, 17:48 Анна С.В.14 ноября 2017, 09:06 " Мне очень жаль вас. " Как снисходительно, свысока Вы относитесь к " темному " православному народу, который не разделяет вашу " продвинутую " точку зрения. Вам даже жалко их, заблудших. А ведь ежегодный Царский крестный ход собирает ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ православных людей. Вообще я заметил, что адепты (или лоббисты?) признания " екатеринбургских останков " всегда стараются подчеркнуть (или просто плохо скрывают?) свое лёгкое презрение к " дремучему православному люду " . Так может это просто гордыня? " Наверное вы думаете, мне нужно радоваться, что люди не почитают мощи? Гордая я очень,простите,но мне всё равно жалко ,что не почитают мощи. Вера 15 ноября 2017, 15:54 Статья наполнена ложью: большие ямы с известью на самом деле маленькая канавка(так в интервью 18июля сказал сам м.Викентий)с известью, оставшейся после строительства там храма; " со следами органики " -ложь, следствие это не подтвердило. Сама идея, что последний русский Царь был сожжен и осталась только известь - кощунственна, ее может поддерживать только инородец и богоборец, а не верноподданный Царя. Особенно смешно, как Мультатули определяет, где есть благодать, а где ее нет, это про суп он может рассуждать (как правнук повара), есть там соль или нет. Николай Хороших 15 ноября 2017, 15:06 В беседе с В.Аксючицем гл. редактор радиостанции Радонеж проговорился, что существует некая установка на то, что " останки должны быть признаны подлинными " . Видать, кому-то это очень нужно. Вопрос - кому? и зачем? Александр 15 ноября 2017, 13:35 Дмитрий 12 ноября: " Мультатули просто сделал себе карьеру........ Он ничего слушать не будет. Если даже доказательно опровергнут все его тезисы - он будет стоять на своем. " Да Вы провидец, Дмитрий, все наперед знаете. А вы попробуйте не голословно, а доказательно опровергнуть.Вот тогда вместе вынем соринку или бревно из глаза Петра. р.б. Александр 14 ноября 2017, 17:48 Анна С.В.14 ноября 2017, 09:06 " Мне очень жаль вас. " Как снисходительно, свысока Вы относитесь к " темному " православному народу, который не разделяет вашу " продвинутую " точку зрения. Вам даже жалко их, заблудших. А ведь ежегодный Царский крестный ход собирает ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ православных людей. Вообще я заметил, что адепты (или лоббисты?) признания " екатеринбургских останков " всегда стараются подчеркнуть (или просто плохо скрывают?) свое лёгкое презрение к " дремучему православному люду " . Так может это просто гордыня? |
| Но вот, что замечает о сих вратах писатель беседе к глаголемому старообрядцу: «ответ 5-й ссылается, между прочим, на двуперстное сложение благословляющей руки Святителя Александра, изображеннаго на медных западных вратах Новгородскаго Софийскаго собора, по темному преданию называемых Корсунскими». По сему темному названию, сочинитель поморских ответов присвоил сии врата святому равноапостольному Владимиру, и поспешил искать древнего православного благословения у изображенного на них епископа Александра. Но ища желаемого, он «или не хотел, или не умел усмотреть, что литые на сих вратах надписи суть не греческие, а латинские, и, следственно, врата сии вылиты не в Корсуне и не в Греции, а в Латинской земле; что епископ Александр изображен без бороды и с остриженною головою, по обычаю западной церкви, что облачение на нем западное, и посох в руке его также западный, с загнутым на одну сторону верхним концом; что латинская надпись – Александр епископ де Блуцих также показывает епископа Западной церкви; что на тех же вратах изображен другой также западный епископ Вихман Магдебургский, живший и умерший в XII столетии. «Вот от кого поморские ответы принимают двуперстное «благословенье!» (стр. 211–213). Надеемся, что беспристрастный исследователь древнего перстосложения сочтет достаточными сделанные нами указания (на свидетельства книжные и художественные, древние памятники) для того, чтобы признать обычаи двуперстного моления и благословения несомненно происходящим не от древней Греческой церкви, но от древней Римско-католической. Происхождение в России двуперстия обыкновенно объясняли так: «Когда оба перстосложения, именословное и троеперстное, вместе с христианскою верою пришли в Россию: перстосложение именословное, без сомнения, казалось непонятным для неграмотных. Между тем, они не могли не заметить, что священник иначе слагает персты, когда благословляет, нежели как они, когда крестятся. Знамение, употребляемое священником, естественно представлялось более священным и более сильным, нежели употребляемое мирянином. |
| «Корень революции: нигилизм» («Человек против Бога») Предисловие В начале 1960-х годов в одном из подвальных помещений в деловой части Сан-Франциско за столом, заваленным книгами и бумагами сидел Евгений Роуз, будущий отец Серафим. Комната была чрезвычайно темная, так как свет почти не проникал в окно. Евгений переехал сюда несколько лет назад; в этой комнате когда-то произошло убийство и говорили, что в ней до сих пор живет злой дух. Но Евгений, как бы бросая вызов этому темному духу и бесконечно темному духу окружавшего его города, повесил на одну из стен иконы, перед которыми теплилась красная лампадка. В этой комнате Евгений начал писать монументальную хронику войны человека против Бога, попытки человека разрушить старый порядок и создать новый, без Христа, его стремления отрицать существование Царства Божиего и заменить его собственной земной утопией. Эта книга должна была быть озаглавлена «Царство Божие и царство человеческое». Лишь за несколько лет до того Евгений сам томился в ловушке «царства» человеческого, невероятно страдая; тогда он тоже воевал против Бога. Отвергнув как слабое и бесплодное христианство протестантизма, с которым он столкнулся в период своего формирования, он влился в контркультуру богемы 1950-х годов и углубился в изучение восточных религий и философий, говорящих, что Бог абсолютно безличен. Подобно абсурдистским художникам и писателям его времени, он экспериментировал с умопомешательством, ломая процессы логического мышления для того, чтобы «прорваться на ту сторону». Он усердно вчитывался в слова безумного «пророка» нигилизма Фридриха Ницше, пока эти слова не отозвались в его душе с поразительной адской силой. С помощью всех этих средств он пытался достичь Истины или Реальности в своем сознании; но все его попытки заканчивались неудачей. Он дошел до такого отчаяния, что, когда позже его просили описать свое состояние, он только и мог сказать: «Я был в аду». Он пил и начинал бороться с Богом, о Котором заявлял, что Его нет: он бился об пол и кричал Богу, чтобы Тот оставил его в покое. Однажды в состоянии опьянения он написал: «Я болен, как болен всякий, пребывающий вне любви Божией». «Атеизм, – писал Евгений позже, – настоящий, экзистенциальный атеизм, горящий ненавистью к якобы несправедливому и немилосердному Богу, – это состояние духовное, реальная попытка бороться против Истинного Бога, чьи пути неисповедимы даже для самих верующих людей, и подобная борьба не раз приводила к тому ослепительному представлению о Боге, которого и ищет в действительности настоящий атеист. Именно в таких душах действует Христос. Антихрист же обретается не только в душах великих отрицателей, но и в душах тех мелких поддакивателей, у которых только на устах имя Христа. Ницше, назвав себя Антихристом, тем самым доказал свою неутолимую жажду Христа...» |
|
|
