| Как уже указывалось, первые массовые аресты начались в 1929 году. В 1930–1931 годах они продолжались; власти методично расправлялись с оппозицией митрополиту Сергию. По обвинению в контрреволюционной и антисоветской деятельности арестовывались десятки священнослужителей и сотни мирян, прервавшие общение с митрополитом Сергием. Все они, по версии следствия, были объединены в единую «контрреволюционную монархическую организацию Истинно-Православная Церковь » и представляли ее «филиалы» на местах; руководящий центр находился в Москве и Ленинграде. Приговоры по делам »филиалов» были жестокими: так, в Воронеже 28 июля 1930 года двенадцать человек были приговорены к расстрелу, среди них и епископ Алексий (Буй) (в отношении него приговор был отменен, так как он был вывезен в Москву и привлечен по новому групповому делу). 30 августа 1930 года прошли массовые аресты духовенства, монашествующих и мирян, не признававших митрополита Сергия, в Казани и области. Епископ Нектарий (Трезвинский) проходил по делу как один из главных руководителей " " филиала» Всесоюзного политического и административного центра контрреволюционной церковно-монархической организации ИПЦ в Татарии и Нижегородском крае». В октябре – ноябре 1930 года прошли аресты в Московской и Тверской областях, по делу организации «Истинное Православие» к следствию были привлечены пребывавшие в заключении в Соловецком концлагере епископ Максим (Жижиленко) и священник Александр Кремышенский, привезенные в Москву. 18 февраля 1931 года семнадцать человек было приговорено к расстрелу, среди них епископ Максим и отец Александр. В декабре 1930 года – новая волна массовых арестов в Ленинграде. Среди арестованных – епископы Сергий Дружинин и Василий Докторов, а также множество иосифлянских клириков и активных мирян. Следствием было выделено несколько групповых дел, только по делу епископа Сергия проходило 76 человек. 18 февраля 1931 года в Ленинграде было арестовано сразу пятьсот человек, среди них более двухсот семидесяти монашествующих. |
| Согласно показаниям митрополита Иосифа, Наталья Николаевна приезжала к нему дважды, привозила продукты, письма, и с ней были разговоры о церковных событиях; владыка упоминал один разговор о серьезной проблеме, но другой, не о патенте на продажу свечей, возможно, об этом речь шла в другой приезд. Как бы то ни было, вопрос этот был принципиальным; и у митрополита Иосифа, по его словам, одно время были колебания, которые он объяснял большими смущениями среди верующих и опасениями произвести еще больший соблазн. В то время и иерею Николаю Ушакову, отказавшемуся служить в своей церкви на Охте из-за того, что приходской совет выбрал патент на свечи, митрополит Иосиф написал письмо, в котором «благодарил за твердую и решительную борьбу со всякими уклонами и покраснениями». «В письме я ему писал, что я на него надеюсь в будущем, что время лукавое и опасное для всяких послаблений, призывал быть на страже, так как находил, что и нашу группу хотят тоже использовать для целей, ничего не имеющих с истинною церковью Христовою, просил поддержать слабых и робких своим примером». Владыке пришлось тут же объяснить, что он имел в виду, неосторожно употребив слово «покраснение»: ««Покраснение» – это нарушение устоев Церкви, и обновленцев, и сергиевцев я считаю красными». Однако в дальнейшем митрополит старался держаться в стороне от этого вопроса, предоставляя его решать самим верующим. «И тогда, когда эти верующие без соблазна среди себя приходили к решению выбирать патенты, я не возражал и не считал их за это нарушившими чистоту веры». »Распоряжения советской власти и ее мероприятия в отношении церковной политики (налоги на духовенство, церкви, выборка патентов и т. п.) считаю для себя обязательными, как гражданский долг, поскольку они не простираются на существо веры». Такое же отношение у митрополита было и к вопросу о регистрации, вернее, перерегистрации церковных советов («двадцаток»). Этот вопрос обсуждался на последнем собрании у архиепископа Димитрия, и тогда большинство высказалось за перерегистрацию. Однако вскоре часть духовенства вновь выступила против перерегистрации; об этом как раз и рассказывала митрополиту Иосифу Наталья Николаевна Андреева, будучи, по его словам, «удручена последним расколом, происшедшим в нашей организации в связи с регистрацией «двадцаток», вследствие чего духовенство в лице Викторина Добронравова, Алексея Вознесенского, Николая Ушакова, Николая Васильева и других отошли от епископа Сергия Дружинина и Василия Докторова и прекратили служения в церквах, принявших регистрацию. Наталия Николаевна мне говорила, что она лично принимала усердие к примирению, а тем более еще тогда, когда увидела, что бывшие духовные чада умершего священника Федора Андреева прекратили посещать храм Воскресения на крови» 315 . |
| Могила отца Иоанна помещалась в склепе, под храмом монастыря, превращенном в часовню. Гладкая, большая, достаточно высокая мраморная плита указывала ее место. Часовня была отделана мрамором тоже и украшена многочисленными иконами. Везде горели лампады, а в возглавии надгробия помещался огромный медный подсвечник, неизменно уставленный жарко горевшими свечами. Часовня была открыта для желавших навестить могилку отца Иоанна с утра до ночи, и я не помню случая, чтобы она оставалась праздной. Имев счастье видеть и знать отца Иоанна, мне не пришлось при его жизни соприкоснуться с ним более тесным образом. По смерти не было ничего на свете более близкого его могилки. Как многие и многие, и я сам, и семьи наши, и присные шли мы на Карповку со всеми нашими радостями и печалями, часто даже и без этих побуждений – из желания поделиться с Батюшкой тем, что на душе было. И в общении с почившим все мы находили и поддержку, и утешение и обретали покой душевный. Мысленные беседы с отцом Иоанном освежали душу; сами собой отпадали суетные заботы, становились смешными и незначительными казавшиеся неодолимыми осложнения, и ясен, прям и прост становился путь, которому надлежало следовать. Бизерта. 1948 г. С.А. Полторацкая. Светлые мгновения Никогда не забуду моего первого знакомства с дорогим Батюшкой, отцом Иоанном. Это было в Петербурге. Я тогда была нервно больна и, совершенно ослабевшая от болезни, все время проводила в постели. Много докторов перебывало у меня... Но вот кто-то – кто именно, не помню – посоветовал нашей семье пригласить ко мне отца Иоанна, чтобы вместе с ним помолиться о болящей. Написали в Кронштадт. Ждали довольно долго. Боялись, что Господь не удостоит нас этого счастья. А я все лежала больная... Как-то муж мой уехал на обед к родственнику. Вдруг бегут с докладом: «Отец Иоанн приехал!..» Так неожиданно... Я в полном отчаянии, что мужа моего нет дома и он не познакомится с отцом Иоанном. Вбегает священник... Кроткие, глубокие, в душу проникающие глаза... Подбегает ко мне, кладет свою руку мне на голову, крепко нажимая на темя, и пристально смотрит... Кажется, что нет такой сокровенной мысли, которой бы он не прочел... |
| Сергия (Страгородского ; впосл. патриарх Московский и всея Руси) о лояльности к советской власти, к-рую в числе членов Временного Патриаршего Свящ. Синода подписали митр. Арсений (Стадницкий) и архиеп. Алексий (Симанский), противники «Декларации» объявили о выходе из подчинения митр. Сергию (см. ст. Иосифлянство ). Митр. Иосиф (Петровых), ставший лидером оппозиции митр. Сергию, с 29 дек. 1926 по сент. 1927 г. находился в ссылке в официально закрытом Моденском во имя святителя Николая Чудотворца монастыре . На территории Н. и С. е. иосифлянскими приходами управлял еп. бывш. Гдовский Димитрий (Любимов) . По его поручению новгородских иосифлян курировал прот. Димитрий Кратиров. Маловишерский еп. Кирилл (Васильев) после издания «Декларации» прекратил поминовение за богослужением митр. Сергия (см. ст. «Непоминающие» ), в июле 1928 г. в Ленинграде иосифлянским еп. Стефаном (Бехом) был пострижен в схиму с именем Макарий, после чего ушел на покой и поселился в Макариевой пуст. Он продолжал тайно окормлять общины «непоминающих», часть к-рых в 1928 г. без его согласия перешла под управление еп. Димитрия (Любимова). В кон. авг. 1928 г. схиеп. Макарий (Васильев), еп. Стефан (Бех) и иосифлянский еп. Василий (Докторов) совершили тайную хиротонию Модеста (Василькова) в иосифлянского епископа Вытегорского. Тайные богослужения иосифлян проводились в пос. Чудове (с 1937 город), в М. Вишере, в детской колонии им. Ушинского на ст. Оксочи (ныне деревня Маловишерского р-на). В кон. 1929 - нач. 1930 г. по групповому делу еп. Димитрия (Любимова) и др. иосифлян в Н. и С. е. были арестованы архим. Сергий (Андреев), иеромонахи Николай (Степанов), Варсонофий (Кузьмин), монахи Серафим (Суздальцев), Макарий (Клишин), Владимир (Кожанов), иеродиак. Иоанн (Семёнов) и 5 мирян. 3 авг. 1930 г. они были приговорены к 5-10 годам заключения в лагерях. 17 февр. 1932 г. по обвинению в контрреволюционной деятельности вся братия Макариевой пуст. (ок. 40 чел.) была арестована. 22 марта 1932 г. Коллегия ОГПУ приговорила насельников закрытой обители к различным срокам лишения свободы; схиеп. |
| Якова. Отвечено, что даст. О. Тит Комацу хвалится оживленностию проповеди в посещенных им Церквах; совершил несколько крещений; есть дальнейшие слушатели. Был Петр Оодадзуми, бывший катехизатор, ныне окружной начальник (гунчёо) в провинции Мияги, имеющий своим местопребыванием Наканиеда, где у нас большая Церковь ; с ним был Василий Конно, старшина в той Церкви, старший брат Иоанна Конно, который недавно оставил катехизаторство по болезни. Оодадзуми был одним из лучших катехизаторов в свое время; и ныне он хороший христианин, ни перед кем не скрывающий свое христианство. С удовольствием побеседовал с ними часа два. Об упадке Церкви в Сендае сетует Оодадзуми, откуда он родом, требует туда ученого катехизатора, авторитетного; но где взять? В духовные школы не идут ныне даровитые юноши, из которых бы воспитывать докторов учености… 13/25 марта 1899. Суббота второй недели Великого Поста. О. Роман Циба вернулся из Хацивоодзи и Гундо. Несмотря на обещание христиан помогать катехизатору в деле оживления Церкви, ничего и теперь там нет; исповедаться пожелал только один, другие отозвались теми же причинами, какими в Евангелии отказываются званные на царский пир; слушателей учения у Георгия Мацуно тоже только один. В Гундо исповедались и причастились святых тайн пятнадцать человек. Павел Ямада, служащий в редакции «Уранисики», отправлявшийся недавно пожить в Одавара для здоровья, вернулся и говорит, что там по наружности мирно, но внутренне христиане все-таки в разладе с о. Петром, особенно женщины враждуют. Новых слушателей у катехизатора Петра Кураока много; учащихся церковному пению у Елисея Хаякава до тридцати. Конон Амано, ученик Семинарии старшего курса, по причине чахотки, несколько месяцев тому назад отправившийся на родину, в Сидзуока- кен, сверх всякого чаяния (так как болезнь казалась глубокою), вернулся совсем здоровый (если только время удостоверит в этом). Вылечил старик земледел в Эдзири оригинальным лекарством: какие-то кости (какие, держит в секрете), размельченные в порошок, кипятит три раза; дает пить, и чахоточные бациллы исчезают. Конон говорит, что чувствует ныне себя совершенно здоровым; одышки нет, сколько бы ни ходил или на какую бы гору ни поднимался; кровь не показывается, боли никакой. |
| Хорошего человека видно сразу, но Людмила Григорьевна поразила всех ещё и прямотой, нетерпимостью ко лжи и личным бесстрашием. Она оказалась не только знающим преподавателем, профессором, учёным с именем, выпустившим в «свободное плавание» многих кандидатов и докторов наук, но и беспокойным человеком, всегда готовым защитить слабого, помочь ему, наставить на путь истинный. Её бескомпромиссность и вера в Бога не всем была по душе, некоторые из студентов и коллег даже роптали, но потом смотришь: одна студентка, другая, третья – уже на Литургии, а затем и аспиранты, преподаватели... Она всегда говорила, что личная нравственность должна быть необычайно твердой, даже алмазной, жить надо в любви и чистоте! Людмила Яцкевич стала прихожанкой Лазаревского храма Вологды. Его настоятелем был строгий, но прозорливый игумен отец Никита. На службах можно было встретить четырёх профессоров, художников-академиков, нескольких писателей, например, Роберта Балакшина, Ольгу Фокину, Ингу Чурбанову, Александра Цыганова, Геннадия Сазонова... Ходил в этот храм и народный артист СССР Николай Олялин. И в семье Людмила Григорьевна была центром притяжения, воспитала вместе с мужем, замечательным человеком и профессором-физиком Владимиром Антоновичем, дочерей, а потом и внуков, правнуков... Для неё не было в жизни разделения на личное и духовное – она была подлинной православной христианкой во всём: и когда учила, и когда горела душой в молитве, и когда сражалась за чистоту русской речи, литературы, национальной жизни. Она выступала против русофобии авторов так называемого «тотального диктанта», против засилья англицизмов... Не против людей, а против их грехов. Людмила Яцкевич писала о русском языке, о творчестве Николая Клюева, составляла областные и авторские словари (словарь языка Василия Белова), собирала частушки, пословицы, поговорки, сочиняла рассказы (как и её супруг), очерки (например, исторический очерк о поэте Батюшкове, которому, как она выяснила, несправедливо приписали душевную болезнь), опубликовала знаменитые «Бывальщины», выпустила несколько книг воспоминаний. |
| Древняя Славянская роскошь гостеприимства, известная у нас под коренным Русским именем хлебосольства, оказывалась и в домах частных: для гостей не было скупых хозяев. Зато самый обидный упрек в неблагодарности выражался словами: «ты забыл мою хлеб-соль». – Сие изобилие трапез, долгий сон полдневный и малое движение знатных или богатых людей производили их обыкновенную тучность, вменяемую в достоинство: быть дородным человеком значило иметь право на уважение. Но тучность не мешала им жить лет до осьмидесяти, ста и ста двадцати. Только Двор и Вельможи советовались с иноземными врачами. Феодор имел двух: Марка Ридлея, в 1594 году присланного Английскою Королевою, и Павла, Миланского гражданина: первый жил в Москве пять лет и возвратился в Лондон; о втором в 1595 году писал Генрих IV к Феодору, ласково прося, чтобы Царь отпустил его на старости в Париж к родственникам и друзьям. Сие дружелюбное письмо знаменитейшего из Монархов Франции осталось для нас единственным памятником ее сношений с Россиею в конце XVI века. – На место Ридлея Елисавета прислала к Борису доктора Виллиса, коего испытывал в знаниях Государственный Дьяк Василий Щелкалов, спрашивая, есть ли у него книги и лекарства? каким правилам следует и на пульсе ли основывает свои суждения о болезнях или на состоянии жидкостей в теле? Виллис сказал, что он бросил все книги в Любеке и ехал к нам под именем купца, зная, как в Германии и в других землях не благоприятствуют медикам, едущим в Россию; что лучшая книга у него в голове, а лекарства изготовляются аптекарями, не докторами; что и пульс и состояние жидкостей в болезни равно важны для наблюдателя искусного. Сии ответы казались не весьма удовлетворительными Щелкалову, и Виллиса не старались удержать в Москве. Борис в 1600 году вызвал шесть лекарей из Германии: каждому из них он давал 200 рублей жалованья, сверх поместья, услуги, стола и лошадей; давал им и патенты на сан докторов: сию странную мысль внушил ему Елисаветин посланник Ли, убедив его назвать доктором лекаря Рейтлингера, который с ним приехал служить Царю. |
| Так отвечают на поставленный вопрос святитель Василий Великий и святитель Филарет, митрополит Московский. Подобно и другие подвижники и отцы Церкви, нисколько не отрицая той мысли, что болезни действительно посылаются нам от Бога и, следовательно, от Него же и должно ожидать не только облегчения в болезнях, но и полного врачевания их, какое нередко и подается по вере и молитве болящего, однако никому не дают совета пренебрегать и естественными врачебными средствами и помощью людей, знающих врачебное искусство, указывая, что у докторов лечиться не грех. Преп. Варсонофий относительно того, обращаться ли врачу в болезни, пишет: «Предоставить все Богу есть дело (духовно) совершенного, хотя это и трудно, а (духовно) немощного дело — показывать себя врачу, потому что это не только не грех, но и признак смирения, когда он, как немощнейший, пожелал показать себя врачу. Брат! Те, которые прибегают к врачам и которые не прибегают к ним, поступают так в надежде на Бога. Прибегающие говорят: во имя Господа вверяем себя врачам, да через них Бог подаст нам исцеление. А не прибегающие в надежде на имя Его не прибегают к ним, и Он врачует их. Знай же, что хотя ты и ко всем врачам прибегнешь, но будет лишь то, что угодно воле Божией». «Не лечиться можно, — пишет Феофан Затворник, — определяя для себя терпение, но надо бояться, как бы не прокралась самонадеянность: “Пусть лечатся слабые, а мы сильные”. За такое о себе думание находит (попускается) ропотливость. Лучше так: прими болезнь — полечитесь. Пройдет боль от лекарства — слава Богу. Не пройдет — терпеть надо и Бога благодарить». Оптинский подвижник о. Амвросий на вопрос: «Ждать ли всегда в обыкновенных болезнях чудесного исцеления, молитвенно прибегая к помощи Божией, или можно и лечиться?», «Не грешно ли пользоваться в болезни врачебными средствами?» — так отвечает: «Греха в этом нет никакого, потому что все от Господа Бога, и лечебные средства, и самые лекаря. И не в том состоит грех, что человек прибегает к врачебным пособиям, а в том, если больной всю надежду на выздоровление полагает (только) на одних врачей и врачебные средства, забывая притом, что все зависит от Всеблагого и Всемогущего Бога, Который Един, “кого хочет живит и мертвит”». |
| Чрез несколько дней, царь и семейство его, оставив герцога в Москве, отправились торжественным поездом на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, при чем висячая, вроде немецких, карета царевича, обитая бархатом, запряженная в шесть лошадей и окруженная всадниками, следовала перед каретой государевой пустая, а сам царевич ехал на коне, которого вели под уздцы знатные чиновники. 16 октября, на возвратном пути из монастыря, царская семья неожиданно узнала о болезни герцога; 19 окт. посетил больного царевич, 27 – царь, а к вечеру 28 окт. жених Ксении уже не существовал, – в чем иные, тогда же, если не позже, стали бездоказательно обвинять самого Бориса, который, будто бы «нача мыслити, что по смерти моей не посадят сына моего на царство, начать королевича не любити, и не пущать дочери своей, и повелел Семену Годунову, как бы над ним промыслити» 37 . Оплакав потерю милого герцога, царевич по-прежнему принялся за науку или, вернее, книжность, которой любил преимущественно посвящать свободное время свое и, как ребенок, скоро забыл недавнее горе. Забвение это последовало, может быть, еще скорее, если в руки царевича попала тогда каким-нибудь случаем «Книга, глаголемая Космография, сложена от древних философов и переведена с римского языка на славянский» – книга как раз в ту пору явившаяся на Руси в рукописи и предлагавшая любознательному читателю ряд таких, напр., сведений: «О острове Вритансоком: островы Вританские ныне же нарицается королевство англинское и шкоцкое, вера ж в них была прежде благочестивая и крещены от царя Константина, нынеж в них ересь лютерская и евангелицкая, войны ж у тех королевств ни с кем не бывает, потому что они одни на островах жительсвуют, и в долготу земля их толико пятьсот верст. Градыж каменные имеют, и села многолюдные и много в них людей купеческих, а воинских мало, человецыж в них мудры и смышлены и к лечбам доктороваты; изобильнож овощем и вином, и скотом, и рыбою, а лежит же в сей части Европии; о островах восточных. Первый остров Макарицкий близ блаженнаго рая, потому же его близ глаголют, яко оттуду залетают райския птицы, гамаун и финикс и благоухание износят чудное, Овосточном же острове где живут василиски. |
| —281— ского курса учения на один год. Приказали: Принимая во внимание, что студент Московской духовной академии Виктор Машковский окончил курс учения на университетском отделении Императорского лицея в память Цесаревича Николая и имеет таким образом диплом высшего учебного заведения, Святейший Синод определяет: разрешить Совету Московской духовной академии включить Машковского ныне же в число студентов II курса академии, с освобождением его от изучения в академии тех небогословских предметов, кои он изучал в лицее, и с предоставлением ему сдать испытания по богословским предметам I курса академии вместе с переходными экзаменами из II на III курс; о чем и послать Вашему Преосвященству указ». Определили: 1) Указ Святейшая Синода принять к исполнению. – 2) Просить ходатайства Его Высокопреосвященства пред Святейшим Синодом о предоставлении на будущее время Совету Академии, согласно п. 4 временных правил, установленных определениями Святейшего Синода от 26 ноября 1905 года за 6081 и 25 января 1906 года за 459, права сокращать, по его усмотрению, для лиц, поступающих в Академию по окончании курса высших учебных заведений, срок прохождения ими академического курса наук с освобождением сих лиц от изучения в Академии тех небогословских предметов, по коим имеются отметки в представляемых ими дипломах и аттестатах. VI. Прошения: а) Действительного студента Киевской Духовной Академии Василия Стернова: «Двадцать восьмого августа текущего года я держал дополнительные экзамены по литургике и церковной археологии на соискание степени кандидата богословия. Выдержав экзамен по литургике, я получил неудовлетворительную отметку по церковной археологии, что послужило препятствием быть мне кандидатом богословия. В виду усиленной каникулярной подготовки к указанным экзаменам, мое и без того слабое зрение расстроилось еще больше, так что по прибытии домой в Симбирск, по совету местных докторов, я вынужден был обратиться в Москву для медицинской помощи. Здесь у меня явилась мысль держать экза- |
|
|
