| Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим. Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что-то несколько раз тихо повторил ему. Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно-поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне. Находившиеся в слабо-освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто-нибудь выходил из нее или входил в нее. — Предел человеческий, — говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, — предел положен, его же не прейдеши. — Я думаю, не поздно ли соборовать? — прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения. — Таинство, матушка, великое, — отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос. — Это кто же? сам главнокомандующий был? — спрашивали в другом конце комнаты. — Какой моложавый!.. — А седьмой десяток! Что, говорят, граф-то не узнает уж? Хотели соборовать? — Я одного знал: семь раз соборовался. Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол. |
| – Вот Бушуй-то как чуял-выл... и во мне тревога все, на кладбище будто что в душу толконуло... И заплакал, тоненьким голоском... – Голову в руки спрятал и затресся. И я стал плакать. Антипушка крикнул – “народу что в воротах толпится!..”. Уж мы подъехали. Говорят – “хозяина привезли, лошадь разбила... а еще жив был, водицы просил, как сымали его с кирпича”. И наш гробовщик Базыкин, молодой, доглядывает, тут же; Горкин на него замахал: “креста на тебе нету!.. человек живой, а ты!..” Он за народ и схоронился, совестно ему стало. Говорят, – доктора привезли уж, и доктор Клин, Крап Ерастыч, сказал: “голова цела, кости целы, – выправится!. Потшли мы с Горкиным в дом, на цыпочках, а там Василь-Василич, в передней на табуретке сидит, лица нет. И в уголку на полу – тряпка словно ржавые такие пятна... Горкин папашенькин пиджачок признал, которые чесучовый был. А Василь-Василич замахал на нас, и шепотком, так страшно: – Не велено тревожить, ни Бо-же мой!.. Ледом голову обложи, бредит!.. Велел в мастерскую идти, все там прижухнулись, мамашенька только с доктором. Вышли мы в верхние сени, Горкин и закричал в окошко, не своим голосом: – У-у, злая сила!... – и кулаком погрозил. А это он на Стальную. И я вижу: привязана Стальная у сарая, скучная, повислая, висят стремена, седло набок. И вспомнилось мне страшное слово кузнеца: “темный огонь в глазу”. Часть 1 Часть 1 У нас каждый день гости, с утра до вечера, – самовар так и не сходит со стола. Погода жаркая, летняя совсем, а май только. Рано зацвели яблони, белый совсем наш садик. Смородина и крыжовник зеленые бусинки уж развесили, а малина пышная, бархатная стала. Говорят, – ягодное лето будет, все хорошо взялось, дружно. Вечерний чаи пьем в саду, в беседке, а то под большой антоновкой. В комнатах душно, а в саду легкий воздух, майский, сирень скоро распустится, – на воздухе-то приятно чайку попить. И отцу поспокойней, а то от гостей шумно, тетя Люба без умолку тараторит, и накурят еще курильщики, особенно дядя Егор, кручонки свои палит – “сапшалу” какую-то, а от курева у отца голова пуще еще болит, тошнится даже. А от гостей никак не отделаться, наезжают и наезжают, все о здоровьи справляются, советами докучают, своих докторов советуют, и все дивятся, все любопытствуют, да как же это могло случиться, – ездок такой, не хуже казака ездил?.. |
| – Вот Бушуй-то как чуял-выл… и во мне тревога все, на кладбище будто что в душу толконуло… И заплакал, тоненьким голоском… — Голову в руки спрятал и затресся. И я стал плакать. Антипушка крикнул — «народу что в воротах толпится!..». Уж мы подъехали. Говорят — «хозяина привезли, лошадь разбила… а еще жив был, водицы просил, как сымали его с кирпича». И наш гробовщик Базыкин, молодой, доглядывает, тут же; Горкин на него замахал: «креста на тебе нету!.. человек живой, а ты!..» Он за народ и схоронился, совестно ему стало. Говорят, — доктора привезли уж, и доктор Клин, Крап Ерастыч, сказал: «голова цела, кости целы, — выправится!. Потшли мы с Горкиным в дом, на цыпочках, а там Василь-Василич, в передней на табуретке сидит, лица нет. И в уголку на полу — тряпка словно ржавые такие пятна… Горкин папашенькин пиджачок признал, которые чесучовый был. А Василь-Василич замахал на нас, и шепотком, так страшно: – Не велено тревожить, ни Бо-же мой!.. Ледом голову обложи, бредит!.. Велел в мастерскую идти, все там прижухнулись, мамашенька только с доктором. Вышли мы в верхние сени, Горкин и закричал в окошко, не своим голосом: – У-у, злая сила!… — и кулаком погрозил. А это он на Стальную. И я вижу: привязана Стальная у сарая, скучная, повислая, висят стремена, седло набок. И вспомнилось мне страшное слово кузнеца: «темный огонь в глазу». Скорби СВЯТАЯ РАДОСТЬ У нас каждый день гости, с утра до вечера, — самовар так и не сходит со стола. Погода жаркая, летняя совсем, а май только. Рано зацвели яблони, белый совсем наш садик. Смородина и крыжовник зеленые бусинки уж развесили, а малина пышная, бархатная стала. Говорят, — ягодное лето будет, все хорошо взялось, дружно. Вечерний чай пьем в саду, в беседке, а то под большой антоновкой. В комнатах душно, а в саду легкий воздух, майский, сирень скоро распустится, — на воздухе-то приятно чайку попить. И отцу поспокойней, а то от гостей шумно, тетя Люба без умолку тараторит, и накурят еще курильщики, особенно дядя Егор, кручонки свои палит — «сапшалу» какую-то, а от курева у отца голова пуще еще болит, тошнится даже. А от гостей никак не отделаться, наезжают и наезжают, все о здоровьи справляются, советами докучают, своих докторов советуют, и все дивятся, все любопытствуют, да как же это могло случиться, — ездок такой, не хуже казака ездил?.. |
| Поездку в школу мы совершили от Рыбинска по Волге, проехав на пароходе до Нижнего Новгорода. Этот верхний плес Волги оставляет незабываемое впечатление, потому что здесь река оживлена множеством сел и городов; особенную теплоту придают русскому пейзажу многочисленные церкви и монастыри. Через две недели после этой поездки мы отправились всею семьею на лето в Семеново. Тотчас же по приезде мы оба, жена моя и я, слегли; у нас начался брюшной тиф. Возможно, что мы схватили заразу где-нибудь на Волге. Болезнь эту мы перенесли благополучно благодаря заботам добрых людей докторов В. Ф. Ланге и А. М. Борткевича. Они прислали нам из Петербурга опытную фельдшерицу, ванну и другие предметы, необходимые для ухода за тифозными больными. Борткевич приехал к нам на несколько дней и дал точные наставления, как ухаживать за нами. Вскоре после нашего выздоровления в Семенове состоялась свадьба моей сестры Веры с молодым инженером Владимиром Михайловичем Алтуховым. Скажу несколько слов о его семье. Отец его Михаил Иванович Алтухов был известным в России инженером специалистом по водопроводам. Во многих гордах России, например в Царском Селе, им были построены водопроводы. Некоторые из них, например вДвинске, в Белостоке, даже принадлежали ему на правах частной собственности. С семьею этою я познакомился уже на первом курсе университета благодаря В. Ф. Ланге, который был гувернером Володи Алтухова, тогда мальчика лет девяти. У Алтуховых была прекрасно устроенная дача в Левашове с оранжереею и парком при ней. Весною и осенью я часто проводил у Алтуховых на даче по несколько дней. В семье этой я был дружен и с Василием Федоровичем Ланге и с дочерью Алтуховых Верою Михайловною, которая в это время окончила гимназию и поступила на Высшие Женские курсы. Мать семьи София Григорьевна, урожденная Малеванная, была очень привлекательная добрая женщина, сочувственно входившая во все духовные интересы нас, молодых людей. Сын их Владимир был во многих отношениях человек не от мира сего. По окончании гимназии Гуревича, он был послан отцом в Цюрих, где получил высшее образование в политехникуме. Отец хотел выработать из него себе помощника, но он, обладая большими техническими способностями, питал в то же время отвращение к деловой жизни и предпочел стать учителем физики. Свое необычайное искусство экспериментирования и как бы магического подчинения себе материи он показывал, устраивая иногда публичные лекции, на которых демонстрировал множество эффектных и трудных опытов по всем отделам физики. Я не видел случая, когда бы опыт у него не удался. В свободное время он отдавался чтению книг по оккультизму и собрал целую библиотеку своеобразных книг из этой области. |
| Дорогого стоит предисловие выдающегося психолога и педагога, создателя (совместно с Д. Б. Элькониным) знаменитой во всем мире системы развивающего обучения Василия Васильевича Давыдова. (Давыдов умер в 1998 году, следовательно, книга отца Бориса к тому времени уже была написана, но не нашлось издателя). По воспоминаниям коллег, знаменитый ученый не был воцерковленным человеком. (Был ли он верующим, мы судить не вправе - тайна человеческого сердца открыта только Богу). Тем более ценно такое его признание: " В рассматриваемой книге поднимается вопрос о том, как человек приобщается к Божественным и демоническим силам: к силам добра и зла, благодати и бездны. Только по воле самого человека в него входят те или иные силы (энергийности). Благодать - это любовь, радость, милосердие, вера, воздержание и некоторые другие свойства человека. Добродетельная и подвижническая жизнь способствует проникновению человека в благодать. Усугубление пороков, немощи и отчаяния ведет его в бездну. Благодать и бездна - два различных духовных начала человека. Психология энергийности, излагаемая в книге отца Бориса, - это, по сути дела, попытка оценить роль и значение этих начал в сложной жизни человека, в становлении его поступков и личностных отношений. Здесь действительно лежит та область, о которой современная светская психология имеет, на мой взгляд, лишь беллетристические суждения и о которой духовная психология, опираясь на поэтический и религиозный опыт, может сказать нечто более весомое " . (Протоиерей Борис Ничипоров. " Времена и сроки " , Книга первая, " Паломникъ " , фонд " Сеятель " , Москва, 2002. С. 7). В интервью отец Борис, отвечая на мой вопрос, сказал, что в начале 80-х коллеги не поняли его - молодого преуспевающего кандидата наук, сначала ушедшего работать в издательский отдел Московской Патриархии, а затем принявшего священный сан и уехавшего из столицы в глубинку. Сегодня молодым людям это трудно понять. Среди современных священников немало выпускников МГУ и других престижных вузов, кандидатов и докторов не только богословия, но и светских наук. Но 20 лет назад духовный выбор отца Бориса мог быть воспринят как вызов общественному мнению. Наверное, многие коллеги были искренне убеждены, что молодой ученый просто сошел с ума. В то время только очень мужественный и сильный человек мог предпочесть пастырское служение научной карьере. Прошли годы, и многие коллеги отца Бориса (даже неверующие) поняли серьезность и глубину его выбора, осознали, что батюшка не только не погубил свой талант, но приумножил его. Предисловие В. В. Давыдова к книге отца Бориса - лучшее тому доказательство. |
| А Эрвин Николаевич Бланк — математик. Сейчас он живет в Германии, ему около ста лет. Он был выходцем из Тбилиси, блестяще образованным, но не менее важно то, что мы видели в нем очень увлекающегося человека, — он интересовался буквально всем. Дом его кишел учениками: в одном углу занимались математики, в другом — шахматисты, в третьем — кто-то еще. Мы с ним готовили к всесоюзным конкурсам разные интересные вещи: помню, карту делали с лампочками — чтобы там все подсвечивалось, загоралось. Дети для него были энергетической подпиткой, и мы тоже тянулись к нему. Кроме того, он серьезно увлекался спортом и нас увлекал за собой: у него во дворе мы занимались настольным теннисом, под его руководством играли в волейбол. Позже он стал тренером женской сборной Казахской ССР по волейболу! Такой феноменальный человек. А в мединституте меня ожидала встреча с мощной плеядой свердловских докторов. Хирургическая школа, терапевтическая школа, мощнейшая рентгенология, школа нейрохирургов — одна из лучших в стране… Василий Иванович Климов, который был у нас ректором,— фронтовик, хирург, удивительная личность. Проректор Виталий Степанович Полканов, с которым я работал в деканате,— человек с уникальными управленческими способностями, именно рядом с ним я прошел свои управленческие университеты. Тут долго можно перечислять: что ни человек, то личность. Офтальмолог Екатерина Михеева Со студентами на заседании научного общества (СНО). Рядом – Христо Тахчиди. 1976 г. Автор фото неизвестен Я родился после Рождества, поэтому меня назвали Христо — Что представляет собой сегодня греческая диаспора в Москве? Чем она живет, как поддерживается взаимодействие с исторической родиной? — Греческая диаспора, как и все остальные, претерпела события лихих 90-х годов. В результате на сегодняшний день мы имеем внутри нее несколько обособленных групп, сложившихся по интересам. Есть Греческий культурный центр, который занимается словесностью и предоставляет возможности изучения языка. У них широко поставлена работа: выписывают из Греции учителей, есть, помимо лингвистического, историко-образовательное, лекционное направление. Кроме них есть группа, которая занимается темой геноцида и всей спецификой понтийской темы. Есть женская группа «Агапе» и некоторые другие. |
| Коринна (Корнилия) Делкескамп-Хэйес, из семьи немецких протестантов, росла и училась преимущественно в Бонне (Германия). В должности ассистент-профессора философии преподавала в Университете штата Пенсильвания (Pennsylvania State University, USA), позже, вернувшись в Германию, вышла замуж. В 1998 году была крещена в Сербской Православной Церкви в день памяти преподобного Корнилия Комельского игуменом Василием из скита во имя святителя Спиридона, что в Гайльнау (Германия). В настоящее время Корнилия – независимый ученый, публикует свои работы в Европе, Америке и Китае. Она также редактирует журнал «Христианская биоэтика: неэкуменические исследования в медицинской этике» («Christian Bioethics: Non-Ecumenical Studies in Medical Morality»), состоит членом редколлегии «Журнала медицины и фuлocoфuu»(«Journal of Medicine and Philosophy»). Золотой реликварий с мощами волхвов – Корнилия, вы из лютеранской семьи. Как вы узнали о Православии? – Для меня «узнать о Православии» не было проблемой. Мои лучшие друзья Сьюзен и Герман Энгельгардты , с которыми я профессионально связана уже много лет, приняли Православие за восемь лет до меня; они говорили со мной на эту тему, но я оставалась глухой. Я тогда была глубоко вовлечена в жизнь протестантской общины – в самые разные ее сферы: от работы с детьми до органов окружного самоуправления. И хотя я чувствовала ограниченность «богословских поисков» этой социальной группы, но была убеждена, что каждый уважающий себя немец не меняет религии. (Для меня поменять веру было все равно что менять профессию, мужей, юристов, докторов – слишком «по-американски».) Я больше беспокоилась не о своем спасении, а о том, как бы не обидеть своих предков, упокоенных в протестантских могилах. Честно говоря, я всегда ощущала недостаток общения с Богом. Я представляла себе, что где-то спрятан сундук с сокровищами, в котором можно найти подлинное христианство. Я знала, что когда-нибудь захочу отыскать этот сундук и открыть его крышку. Я молилась буквально такими словами: «Господи, приди и открой мне Себя – но только оставайся на расстоянии вытянутой руки, чтобы не расстроить мою счастливую жизнь». И Он ответил. Внезапно возникшая тяжелая семейная проблема заставила меня молиться буквально о выживании. |
| „Друзей старайся иметь таких, которые любят верность, правду, и хранят присягу, хотя б они и ниской породы были; справедливой человек сам себе благороден: он тем подает о себе надежду, иметь его другом, что всегда бывает одинаков в своих предприятиях, в богатстве и убожестве равнодушен; только таких адамантов и финиксов в свете весьма мало. Старайся, искать их дружбы; а когда надобность тебя доведет, в необходимых случаях требуй от них доброго совету, что тебе весьма будет полезно, хотя б ты и знатной господин был. Сих честных людей называют плуты и ненавистники чудовищем в свете, понеже от них кроме доброго порядка в отечестве быть не может; их деньгами подкупить и обольстить ничем нельзя; они богатство презирают, о чинах поклонов не теряют, одну только рожденную свою честь, верность правду и присягу хранят 53 . „IX) Когда ж до 50 лет достигнешь своего века, тогда надлежит тебе помышлять о увольнении от всех дел 54 для того, что от сих лет крепость и сила телесная начнет сохнуть и исчезать, ум и память умалятся, и от времени до времени во управлении своей должности неспособным явиться может. Весьма остерегайся того, чтоб тебя без прошения от службы не отставили; сие для честного и благородного человека великой стыд и поношение; одни только скоты сего наказания не ощущают. И для того лучше отстать честно по своей воле, нежели с нареканием продолжать службу и от того терпеть стыд и поношение. Напротив же того не меньше предосуждения достойны и те, которые притворя себя больными, за деньги чрез докторов, безо всякой причины, не выслужа 30 лет, ищут от службы увольнения; весьма сие непохвально и паче тем нарушают свою присягу. „По увольнении ж от службы надлежит осмотреть свои деревни, в каких оные положениях, чужее возвращать, свое требовать дружелюбно, и елико возможно, от подачи алчных прошений убегать; оставь сие проклятым жадным ябедником и душевредцам, плутам и ворам. О церьквах, где твои села и деревни есть, всеусердное попечение иметь надлежит и всем потребным снабдить, а особливо книгами, и стараться, с дозволения Архипастырей, ветхие иконы и старые порядочным письмом исправить без окладов серебреных: ибо сие украшение ворам соблазн. |
| «Недавно был у Вашего Высокопреосвященства земляк наш Владимирец, священник о. Василий Альбицкий, ныне служащий в дисциплинарном батальоне г. Воронежа и сообщим мне о желании вашем знать о моем недостоинстве, поэтому и осмеливаюсь сообщить о себе: мирское имя Петр Тенеровский; родина – Переславский уезд, село Ведомши от Сергиевой Лавры, по Углицкой дороге, в 40 верстах; кончил курс во Владимирской семинарии в 1846 г.; в 1848 г. поступил во Владимирский архиерейский дом; при переводе преосв. Парфения 326 в 50-м году на Воронежскую кафедру, он пригласил меня послужить ему в старости и я за великое счастье принял это приглашение послужить такому великому мужу на чужой стороне, и с усердием служил ему, как сын отцу до самой смерти его, последовавшей 5 августа 1853 г. Тяжка была болезнь его параличная. С 5 мая 1851 г. и по смерть не мог сам ходить: возили в креслах; поили и кормили из рук ложечкой. Сам не мог действовать свободно рукой, но говорил, можно сказать, разборчиво; занимался епарх. делами неопустительно. Во время занятия не раз случались припадки с потерей сознания, но от прикладывания к голове холодных компрессов приходил в чувство, и первое обращение было ко мне: «ах некорыстный (так он называл меня) опять пустил меня на свет. Моя была ночная стража – сидеть около его постели и читать доколе не заснет. Часто бывали бессонные ночи, и в это время я катал его на кресле по залам, и он с удовольствием воспоминал о любимой им владимирской пастве и рассказывал о разных случаях и лицах; он жил и оживлялся более прошедшим владимирским, нежели настоящим воронежским. В 53 г. холера доконала его, которой он всегда боялся и во Владимире; от нее и пришлось покончить жизнь. На 5 августа в ночи появились припадки холерные, но к утру заснул до 8 час., и, когда проснувшись, узнал, что уже 8 часов, позабывший ночную тревогу, как бы обидевшись, сказал: что же меня не разбудили? Пора одеваться и заниматься делами (начинал заниматься по обыкновению с 9 ч.) Далее припадки холерные не возобновлялись, но более и более видимо слабел; в 10 ч. по принятии Св. Таин, был преосв. Антонием 327 особорован, и в три часа по полудни мирно отошел ко Господу. Когда один из докторов, посмотрев на умирающего и пощупав пульс, сказал своим коллегам (вероятно, для ободрения умирающего): он еще хорош, болящий, услышав такой отзыв доктора, промолвил: хорош уже! Он вполне сознавал свое положение и до самого конца был в памяти; почти незаметно угасла жизнь, не смотра на то, что я внимательно следил за его положением: то что-нибудь поправишь, по поцелуешь в руку, и это ему, как видно, было приятно, не раз рукой своей охватывал меня за шею и прижимал к себе; без всяких крепких вздохов испустил дух, и я закрыл ему глазки на веки, горько оплакав за всю Владимирскую епархию. Погребен 8 августа в монастырском соборе, где почивают мощи свят. Митрофана. Вечная память да будет достоублажаемому святителю Парфению. |
| Король Сигизмунд III тоже послал новому царю Шуйскому привет и отозвал своего посла, который был отправлен к Димитрию. Касательно убитых его величество отвечал, что поляки свободные люди, они могут ездить и служить, где и кому им вздумается, что они по собственной воле поехали с воеводой Сандомирским и его дочерью на свадьбу, и если они там что-то натворили и за это им в свою очередь досталось, то до этого его королевскому величеству дела нет и потому он этим заниматься не станет, а что будут делать родственники убитых, то тут его величество ничего поделать не может. Они, польские вельможи, — вольные люди, если они захотят отомстить, то его величество не может им запретить этого. Присланных подарков его величеству было не надобно, и он отослал их все обратно, требуя только возвращения своего посла, который вскоре после этого и был туда отпущен. Всех других поляков Шуйский посадил в тюрьмы в разных концах страны и так очистил христианский город Москву от нехристей (как они называют всех иноземцев), что там остались только истинные христиане и благочестивые люди (scilicet — как же!). 23 июня он выгнал из Москвы четырех докторов медицины, с которыми много общались поляки Димитрия и люди воеводы Сандомирского, потому что он им уже не доверял. Пятого доктора, Давида Фасмара из Любека, который всегда жил уединенно и тихо и с теми поляками никаких особых дел не имел, он оставил своим лекарем. Так как в это время широко распространилась выдумка о спасении Димитрия, московиты были сильно сбиты с толку таким странным известием и скоро перестали уже понимать, во что и кому им верить. Шуйский, которому это было важнее, чем кому-либо иному, решил вывести русских из заблуждения и поэтому послал 30 июня в Углич вырыть труп настоящего Димитрия, убитого там в детстве, пролежавшего в земле 17 лет и давно истлевшего, перевезти его в Москву и похоронить в той же церкви, где лежат прежние цари. Сделано это было лишь для того и с той целью, чтобы простонародье узнало и увидело, как дерзко оно было обмануто Димитрием, а теперь снова может дать себя обмануть второму появившемуся Димитрию. |
|
|
