| Это в полной мере не удалось сделать даже таким крупным ученым, как протоиерей Д. В. Разумовский, протоиерей И. И. Вознесенский , Ю. К. Арнольд и С. В. Смоленский. Изучив множество крюковых рукописей разных эпох и сделав ценнейшие наблюдения по многим ключевым вопросам знаменного распева, в толковании сущности русского осмогласия они исходили из ошибочных предпосылок. Упомянутые исследователи стремились объяснить русское осмогласие исходя из древнегреческой ладовой системы. По их мнению, каждый глас знаменного распева характеризовался употреблением в нем определенного лада, основанного на соединении двух тетрахордов, имел свои опорные и господствующие звуки. Эта умозрительная концепция развилась под влиянием греческой и отчасти западной теорий музыки. При таком подходе к осмогласию анализ конкретных образцов знаменного распева не мог не быть тенденциозным. Протоиерею Василию Металлову принадлежит заслуга преодоления этого взгляда. Говоря о зависимости знаменного распева от древнегреческой системы ладов и звукорядов, он отмечает, что «каждый изучающий древнее православное пение практически вправе спросить, в чем же именно заключается и где видна эта зависимость... где те теоретические или практические данные, по которым прежний русский певец, а за ним и нынешний могли бы на основании древней музыкальной системы греческой, по методу технического устройства греческого осмогласия, определить гласы русского церковного пения» 11 . На основании множества исследованных им крюковых рукописей Металлов пришел к выводу, что музыкальный материал знаменного распева состоит из определенного количества готовых мелодических формул, или попевок, различные комбинации которых по принципу гласовой характерности составляют основу русского осмогласия. Другими словами, каждый глас знаменного распева характеризовался не звукорядами, ладами или тетрахордами, а суммой попевок – интонаций, свойственных только данному гласу. Это было открытие огромной значимости. Система гласовых попевок окончательно сложилась в XV – первой половине XVI века. |
| Гамма 1 гласа греческого распева та же, что таковая же гамма и в греко-восточном пении; они разнятся лишь гласовыми приметами. Затем лишь гаммы гласов 2 и 6 с их гласовыми приметами не имеют сходства в греческом и нашем пении, но в той и другой системе представляются гаммами особыми, взаимно независимыми. – Господствующие звуки в мелодиях нашего греческого распева составляют тот же пентахорд до-ре-ми-фа-соль, который мы видим в таких же звуках нашего старого знаменного распева и нынешнего греко-восточного пения, хотя в каждом из этих видов церковного пения распределение господствующих звуков по гласам различно. При этом нельзя не заметить, что в большинстве гласов греко-русского распева преобладающими звуками являются ми и фа. – Что касается до конечных звуков мелодий, то в греко-восточной системе осмогласия они составляют тот же пентахорд, как и звуки господствующие (до-ре-ми-фа-соль), в нашем же греческом распеве все гласовые мелодии оканчиваются на до (или ми – несовершенное окончание) и только мелодии 5 гласа на ре. Из всего же здесь сказанного ясно, что система нашего греческого распева близка к системе греко-восточного осмогласия, но не вполне выдержана. Наконец, в наших нотных книгах есть песнопения не осмогласные, т. е. не имеющие надписания гласа и ясных гласовых примет. К ним относятся: предначинательный псалом на всенощном бдении „Благослови душе моя Господа“ (Обих. л. 2 об.) с напевом в две строки для текста и дня припевов; „Блажен муж“ (л. 13), – в две же строки с господствующим звуком фа и конечным ре, подобно знаменному и киевскому распеву того же песнопения; „Свете тихий“ (л. 24 об.) с мелодией в одну строку; полиелей „Хвалите имя Господне“ (л. 45) в две строки; из них первая речитативная с довольно пространным звуковым развитием на конце оканчивается на фа и вторая на до; трисвятое (л. 121) протяжённого распева в одну повторяющуюся мелодическую строку, с окончанием на ми или до. Некоторые из этих песнопений, на основании их господствующих и конечных звуков можно было бы причислить к тому или иному гласу осмогласия, но этого не дозволяют их звуковые области и особенности их мелодического движения, не похожего ни на один из известных нам гласовых напевов. |
| Богослужебное пение как аскетическая дисциплина есть путь мистического соединения человека с Богом через обожение. Музыка как вид искусства есть художественное воспроизведение взаимоотношений человека и Бога через создание произведения. Музыка — это прежде всего произведение, вещь или “opus”. И когда мы говорим о музыкальном процессе, то имеем в виду процесс создания музыкального произведения. Идет ли речь о создании композитором нового произведения или о воссоздании произведения исполнителем в процессе исполнения — и в том и в другом случае мы имеем дело с произведением, художественно воспроизводящим какое-то состояние человеческого сознания. Вот почему любая попытка исполнения богослужебных песнопений — будь то концерт, аудио-или видеозапись — моментально превращает богослужебное пение в музыку, ибо процесс внебогослужебного исполнения превращает исполняемое песнопение в произведение, в котором подлинное аскетическое соединение с Богом неизбежно подменяется художественным воспроизведением этого соединения. Богослужебная певческая система может быть действительным путем аскетического соединения с Богом только тогда, когда она переживается как единое целое во всей полноте своей структуры, когда она полностью сливается и отожествляется с жизненным потоком, когда она становится содержанием жизни человека. Любое искусственное вычленение фрагмента распева из его общей мелодической структуры приводит к полному обессмысливанию не только выключенного фрагмента, но и всего принципа распева, ибо сама идея возможности подобной фрагментации сводит на нет идею распева как единого метода организации жизни. На практике это означает, что ничто не может увести нас дальше от понимания принципа распева, чем концертное исполнение отдельных песнопений, входящих в состав данного распева. Подобное исполнение заставляет человека думать, что он принимает участие в мелодическом потоке распева и тем самым подчиняется определенному методу организации жизни. На самом же деле он принимает участие всего лишь в фрагментарном и иллюзорном воспроизведении жизни, внутреннее наполнение которой остается за пределами затраченных усилий. Вот почему концертное исполнение богослужебных песнопений является самым злостным извращением сущности богослужебного пения вообще и принципа распева в частности. |
| В конце XVI в. в певческих рукописях появляется термин «большой распев», или « большое знамя», относящийся к наиболее пространным, мелодически развитым песнопениям, изобилующим развернутыми мелизматическими построениями. На более ранних стадиях становления древнерусской певческой системы выделить и обнаружить подобные песнопения весьма затруднительно, хотя предположить их существование уже в конце XV – начале XVI вв. вполне возможно. М.В.Бражников указывает на роль фитного пения в возникновении большого распева в следующих словах: «Мелодические, технические, текстовые особенности и исполнительские приемы фитного пения явились одной из тех основ, на которых образовался большой распев – новая система и разновидность обычного знаменного распева». Фиты из вставного, украшающего элемента становятся органически неотъемлемой частью напева. В отличие от путевого и демественного распевов, большой знаменный распев не имел своей специализированной системы нотации, однако употребляемая для записи большого распева знаменная нотация приобрела некоторые специфические черты. Одной из этих черт явилось почти полное отсутствие тайнозам-кненных, стенографически зашифрованных формул, столь характерных для знаменной нотации вообще. В большом распеве все подобные формулы подробнейшим образом разведены и не выделяются из общего изложения. Другим графическим признаком большого распева является многократное повторное выписывание гласных или простановка черточек под знаменами при длительных внутрислоговых распевах, требующих для своей письменной фиксации целого ряда певческих знаков. Основой большого распева являлась попевочная структура, однако в результате общей тенденции к увеличению распевности и пространности мелодического изложения границы отдельных попевок часто становились неясными, расплывчатыми и выделение их из общего контекста оказывается порой затруднительным. Некоторая размытость попевочной структуры распространялась и на размытость осмогласной системы большого распева, проявляющуюся, например, в том, что песнопения разных гласов могли оканчиваться одной и той же заключительной по-певкой, сводящей на нет индивидуальное мелодическое лицо гласа. И все же наиболее характерным для большого распева являлись именно песнопения, требующие четкой гласовой значимости, такие как евангельские стихиры, Блаженны на литургии, воззвашные, стиховые и литийные стихиры Великих и особо чтимых праздников. Все эти песнопения особо активно начали распеваться большим распевом в XVII в., являющимся кульминационной точкой его развития, а затем большой распев начинает быстросходить на нет, так что в синодальных изданиях мы уже не встретим ни одного песнопения, положенного на большое знамя. |
| Нужно было установить более однообразные и простые формы напевов, со схематическим устройством мелодии. Это и достигнуто клиросной практикой в обычных тропарных и ирмологийных напевах. Таким образом, обычные напевы греческого распева, как сокращённые и видоизменённые, не сохраняют всех свойств не только подлинного греческого пения, но и перевода Мелетиева; однако же и они по своему строению не лишены некоторой системы и обобщающих их отличительных признаков. Они отличаются: а) Краткостью нотации. Все песнопения обычного греческого распева в новейших его изданиях (а некоторые и в Синод. Обиходе) излагаются вдвое кратчайшими нотами. б) Теснотой звуковых областей и разными отступлениями. Большая часть песнопений, принадлежащих к этому виду распева, удерживает приметы гласов среднего распева, равно как и общий характер и общие формы мелодического голосоведения, свойственного тому или другому гласу, и лишь немногие песнопения имеют более или менее самостоятельное движение 36 , но вообще происходят в тесных пределах гласовых областей кварты и квинты; другие из них транспонированы в иные тональности, обыкновенно на кварту, а некоторые на терцию выше их нормальной высоты 37 и пр. в) Малоколичественностью повторяющихся мелодических строк и вариантов. В напевы обычного распева заимствовано из распева среднего весьма ограниченное количество строк и их вариантов. Так напев тропарей первого гласа в обычном пении состоят из двух только строк – повышение и понижение, чередующихся без всякого их варьирования до конца песнопений; в ирмосах воскресных того же гласа и Рождеству Христову правильно чередуются два варианта повышения, заключаемые наконец однообразной строкой понижения; в ирмосах Пасхи напев сверх того ещё дополняется вариантом восходящим до ля, составляющим обыкновенно предконечную строку в песнопениях. Средние добавочные строки, особые варианты строк начинательных и заключительных почти не встречаются. г) Родом или стилем композиции. Стиль обычных напевов иногда силлабический, допускающий на каждый слог текста по одной или вообще по незначительному количеству нот, по большей же части речитативный, повторяющий многократно один и тот же звук к ряду. |
| Дневные напевы болгарского распева кратки по своему мелодическому составу, так что на каждый слог, текста приходится лишь по одному звуку напева, однако их мелодии, следуя нота за нотой основным звукам недельных напевов, не изобилуют речитативным повторением того или другого, а имеют колебательное движение вверх и вниз, выражаемое притом белыми, а не черными нотами, и потому, допуская скорость в исполнении, не допускают беглости в пении, как допускают оную некоторые из напевов краткого киевского распева, по позднейшим их редакциям. По этой же причине эти мелодии болгарского распева не могут быть и сокращаемы в нотописи, но всегда излагаются в полном их виде. В юго-западных нотно-линейных ирмологах дневные мелодии болгарского распева имеют весьма ограниченное употребление: они применены главным образом к краткому песнопению „Бог Господь“ и только в гласах 6, 7 и 8 – к воскресному тропарю и седальным песнопениям, в праздничных же песнопениях не встречаются. В Синодальном Обиходе они, кроме упомянутых гласов, совершенно выпущены. О происхождении болгарского распева Распев, именуемый у нас ныне болгарским, в старых крюковых великороссийских певчих книгах не встречается. Он становится известен в России только с 17 века, главным образом, из юго-западных нотно-линейных ирмологов и других нотных сборников, из которых заимствован и в нотные великорусские книги. В Великую Россию распев этот в первый раз принесен певцами и пришельцами Юго-Западной Руси в конце жизни патр. Иосифа (1648–1650 г.) и потому, как распев новый, отвергнут мнимыми старообрядцами 22 . Итак, непосредственным источником болгарского пения для великорусской Церкви были певчие книги и практика православной Юго-Западной Руси 17 века. Но затем время и место первоначального происхождения болгарского распева остаются неясными. В самой Юго-Западной России болгарский распев известен лишь с 17 века, в период борьбы юго-западных православных братств с католичеством и унией, и притом только на линейных нотах. Ранее же сего времени памятников его там не открыто. Не открыто пока его памятников также и в болгарской или какой-либо другой славянской церкви, и только в 18 веке Барский слышал этот распев на Афоне. Более ясных исторических указаний на происхождение болгарского распева мы пока не имеем. |
| Шестой глас как малого знаменного распева, так и киевского с его отраслями нотирован буквально сходно с старым знаменным распевом по Синодальным его изданиям, именно в области пентахорда: до-ре-ми-фа-(соль), т. е. вне установленных тональностей, на кварту ниже нормальной его гиполидийской тональности и также с господствующим звуком ми (иногда еще и ре) и конечным ре. Седьмой глас в малом знаменном и киевском распеве с его отраслями имеет пентахорд на терцию ниже области того же гласа большего знаменного распева, т. е. их гласовая область звуков взята от конечного звука мелодий этого гласа до, как просламваномены лада вне установленных тональностей, но с той же господствующей нотой ми (или соль) и отличается только конечным ре вместо до, стоящего в большом знаменном распеве вне гласовой области. Различие господствующего здесь звука зависит, как и в 1 гл. от двоякого вида мелодического движения в этом гласе – в терцию и в квинту от тоники. Восьмой глас малого знаменного и киевского распева с обычными совершается и нотируется буквально по образцу большего знаменного распева в лидийской тональности в области звуков: ре-ми-фа-соль-(ля), с господствующим звуком фа (иногда еще ми) и конечным ре, и также с добавкой к пентахорду еще звука до (или до пред окончанием периода в ре), но обыкновенно с опущением верхнего звука ля. Вообще гласовые области звуков и приметы рассматриваемых нами дневных распевов – малого знаменного и киевского с его отраслями – в цефаутном ключе имеют следующий общей вид: Из сравнения этих таблиц между собой и с таковыми же таблицами большого знаменного распева, а равно и византийского осмогласия 73 ясно: 1) что киевский распев со своими отраслями имеет совершенно те же музыкальные основания, какие и малый знаменный распев. Отступления киевского распева в господствующем звуке 1 гл. и в конечном 2 гл. неважны, так как господствующий звук 1 гл. соль состоит в гармонической замене звука ми в том же аккорде, а конечный звук 2 гл. си есть звук добавочный к нормальному окончанию этого гласа до; 2) как малый знаменный распев так и киевский с его отраслями имеют вообще те же области звуков, ту же последовательность интервалов, те же господствующие и конечные звуки, какие имеет и большой знаменный распев и какие требуются византийской теорией церковного осмогласия; 3) отступления дневных распевов от нормы касаются лишь частностей, притом не многочисленны и не важны. Одни из них дозволительны теорией, напр., сокращение или расширение гласовых областей, другие – обычны в знаменном распеве, напр., произвольный выбор тональностей, нотирование мелодий на кварту вниз вне тональностей лидийской и гиполидийской, разнообразие конечных звуков и проч. 74 , иные существуют только в партесных переложениях мелодий, каковы: тот же произвол нотирования мелодий и обилие переменных знаков, иные разности зависят от различия вариантов того же напева, напр., в глл. 2 и 7, и наконец, некоторый из них удобоисправимы. |
| «Радуйся живоносный кресте. «Преподобне отче богоносе Феодосие». Оба подобна имеются во всех четырех ирмологах. Первый из них распет киевским распевом, как и в Синод. Октоихе )л. 76), а второй – большим знаменным распевом южно-русской редакции, с фитной мелодией над словом «славословят»; в Синод. Октоихе не имеется. Оба подобна тех же распевов изложены и в ирм. Головни (лл. 29 об. и 30 и, сверх того, еще подобен «Крест Господень да похвалим», болгарского распева, близкой редакции к Синод. Обиходу )л. 42). У г. Малашкина (ор. 46) изложен только один подобен: «Званный свыше», но он, как выше сказано, принадлежит четвертому, а не пятому гласу. Глас 6-й «Ангельские предыдут (предыдите) силы». Подобен этот знаменного распева, южнорусской редакции. Имеется во всех юго-западных ирмологах, Синодальном Октоихе (л. 90), в ирм. Головни (л. 31) и г. Малашкина (ор. 46). У г. Малашкина почему то отнесен к седьмому гласу. В ирм. 1700 т 1709 г. тот же подобен распет и болгарским распевом. «Тридневно (тридневен) воскресл еси Христе» – киевского распева. Напев видоизмененный из старого знаменного. Имеется во всех юго-западных ирмологах, равно как в Син. Октоихе (л. 89 об.), в ирм. Головни (л. 31 об.), где он изложен пространнее и кудрявее, и, наконец, у г. Малашкина (ор. 46) в редакции весьма отдаленной от прочих изданий. «Все упование на небесех положиша (Всю отложивше на небесех надежду»), киевского распева. Во всех ирмологах, а также в ирм. Головни (л. 32) и у Малашкина (ор. 46, стр. 6) изложен почти буквально сходно с Син. Октоихом (л. 89). «Кто ти, Спасе, ризу раздра» – старого знаменного распева южно-русской редакции. Подобен достойный внимания по художественности мелодии и весьма уместный для пения в виду бывших на юго-западе России церковных раздоров. Изложен сходно во всех ирмологах, а также в ирм. Головни (л. 32 об.) и у г. Малашкина (ор. 46), и только в ирмол. 1652 г. неправильно отнесен к 8-му гласу, а у г. Малашкина к 7-му. В Синод. Октоихе не имеется. «Неначаемая жития ради», того же распева, как и предыдущий подобен. Имеется только в ирмологах 1652, 1674 и 1709 г. Вместо него в ирм. Головни (л. 33) изложен подобен: «Гробу отверзту», болгарского распева, как и в Синод. Обиходе (л. 42 об.). Глас 7-й |
| Богородичен догматик. «Царь небесный». Во всех ирмологах – знаменного распева, на кварту ниже Синод. Октоиха, но весьма близкой к нему редакции, кроме разве средней кулизмы и немногих других, довольно своеобразных оборотов. Тоже в ирмологе Головни (л.246) и у г. Малашкина (Всенощ. бд. стр. 30) На стиховне, богородичен: «Безневестная Дево». Во всех ирмологах знаменого распева, весьма близкой к Синод. Октоиху редакции, но на кварту ниже. Тоже в ирм. Головни (л. 247) и у г. Малашкина (Всенощ. бд. стр. 41). Степенна, антифоны 1, 2, 3 и 4: «От юности моея» и проч. Во всех ирмологах – знаменного распева в редакции почти буквально сходной с редакцией Синод. Октоиха, но на кварту ниже. Тот же напев изложен в ирмологе Головни (л. 247 об.) и у г. Малашкина (стр. 114). Ирмосы: «Вооруженна фараона (колеснице-гонителя фараона) погрузи». Во всех ирмологах – знаменного распева. Напев, при общем сходстве с изложенным в Синод. ирмологе, в подробностях довольно отдаленной редакции, на кварту ниже, и по местам украшен фитными мелодиями (наприм., в ирмосе 7-й песни: «Иже халдейская пещь»), которые в ирмологах: Львовском 1700 года и Синодальном выпущены. Тот же напев, с исправленным текстом, изложен и в ирм. Головни. У г. Малашкина (стр. 152) изложен неизвестный речитативный напев минорного тона. Ирмосов, по Синод. ирмологу, в восьмом гласе имеется всего 158 столпов, по ирмологам 1652 и 1700 г. – 98, по ирмологам же 1674 и 1709 г. – 99 столпов; в ирм. Головни 100 ирмосов. III. Подобна на осемь гласов Глас 1-й «Небесных чинов радование». «Прехвальные мученицы». «О дивное чудо, источник жизни во гробе полагается». Подобны эти имеют незначительные разности в мелодиях с такими же подобнами киевского распева, изложенными в Синод. Октоихе (л. 11–12) и почти буквально сходны по редакции во всех южно-русских ирмологах. Подобен «О дивное чудо» имеется только в Львовском ирм. 1700 г. и в Синод. Октоихе; при том в последнем – только киевского, а не знаменного распева. В прочих ирмологах стихира эта распета большим знаменным распевом в ряду стихир на праздник Успения богородицы. В ирм. Головни (л. 24) имеются также только два первые подобна в редакции почти буквально сходной с Синод. Октоихом; подобен же «О дивное чудо» изложен также в ряду стихир на праздник Успения (л. 354–355), а вместо него изложен подобен «Гроб Твой Спасе» болгарского распева, как и в Синод. Обиходе (на лю 39 об.). У г. Малашкина изложены тоже два первые подобна (ор. 46, стр.2), а подобен «О дивное чудо», краткого же напева, отнесен к песнопениям праздника Успения (ор. 47, стр. 82). Глас 2-й |
| Скудость источников для решения вопроса о происхождении болгарского распева еще более становится ощутительной вследствие отсутствия более или менее удовлетворительных описаний самых нотных памятников этого распева, несомненно, имеющихся в разных книгохранилищах, и даже указаний на них. Доселе исследователи, рассматривая иногда довольно подробно церковный быт старой Юго-Западной Руси, решительно умалчивают о церковном пении в ней и даже о печатных львовских и почаевских нотных книгах, как бы их вовсе и не существовало. Даже в специально археологических брошюрах и статьях, описывающих певчие книги юго-западного происхождения, мы видим лишь описание миниатюр, заставок и особенностей текста книг, и решительно не находим упоминания не только о мелодическом их содержании, но даже о количестве и составе заключающихся в них песнопений. Такое молчание историков и археологов о существенном в деле, конечно, не может приблизить вопрос о происхождении болгарского распева к его решению, но не должно останавливать относящихся к нему исследований и выводов, хотя бы только предположительных. Исследования эти по крайней мере могут уяснить частные пункты вопроса, отвергнуть неуместные предположения, наметить места, в которых распев этот мог сложиться, и пути, которыми мог проникнуть в Россию. С другой стороны, недостаток положительных данных истории может быть в известной мере дополнен через рассмотрение свойств самого распева и через указание на косвенные аргументы. В этих видах и с этой оговоркой мы и решаемся с своей стороны предложить по данному вопросу некоторые свои соображения. Прежде всего обращаете на себя внимание неясность и, так сказать, разноречивость исторических и технических данных, которые как будто отвергают происхождение болгарского распева из Болгарии, а указывают на источники его в иных местах. В самой Болгарии доныне не открыто памятников известного нам болгарского распева. Но есть в старых нотных великорусских книгах надписи, намекающие как бы на составление этого распева в самом Киеве или Юго-Западной России, есть свойства в болгарском распеве, указывающие как бы на западно- европейское его происхождение. |
|
|
