| Хотя майор Бегсток уже достиг того, что в изящной литературе именуется великим расцветом жизненных сил, и ныне совершал путешествие под гору, почти лишенный шеи и обладая одеревеневшими челюстями и слоновыми ушами с длинными мочками, а глаза его и цвет лица, как уже было упомянуто, свидетельствовали о состоянии искусственного возбуждения, — тем не менее он был чрезвычайно горд тем, что пробудил интерес к себе в мисс Токс, и тешил свое тщеславие, воображая, будто она блестящая женщина и неравнодушна к нему. На это он много раз намекал в клубе в связи с невинными шуточками, вечным героем коих был старый Джо Бегсток, старый Джой Бегсток, старый Дж. Бегсток, старый Джош Бегсток и так далее — ибо оплотом и твердыней юмора майора было самое фамильярное обращение с его же собственным именем. — Джой Б., сэр, — говаривал майор, помахивая тростью, — стоит дюжины вас. Будь среди вас еще несколько человек из породы Бегстоков, сэр, вам от этого не стало бы хуже. Старому Джо, сэр, даже теперь нет надобности далеко ходить за женой, буде он стал бы ее искать; но у него жестокое сердце, сэр, у этого Джо, он непреклонен, сэр, непреклонен и чертовски хитер! После такой декларации слышалось сопение, и синее лицо майора багровело, а глаза судорожно расширялись и выпучивались. Несмотря на весьма щедро воспеваемые самому себе хвалы, майор был эгоистом. Можно усомниться в том, существовал ли когда-нибудь человек с более эгоистическим сердцем — или, пожалуй, лучше было бы сказать — желудком, принимая во внимание, что этим последним органом он был наделен в значительно большей степени, чем первым. Ему в голову не приходило, что кто-то может его не замечать или им пренебрегать; во всяком случае, он не допускал и мысли, что его не замечает и им пренебрегает мисс Токс. И, однако, как выяснилось, мисс Токс забыла его — забыла постепенно. Она начала забывать его вскоре после того, как открыла семейство Тудлей. Она продолжала забывать его вплоть до дня крестин. Она забывала его после этого дня с быстротою нарастания сложных процентов. Что-то или кто-то занял его место и стал для нее новым источником интереса. |
| Когда сами себя не понуждаем на вольные скорби и лишения, то посылаются невольные от Промысла (IV, 83, 212). Болезни вместо подвигов вменяются И телесная болезнь твоя не легка, но милосердый Отец весть, чего ради оную послал, тоже к навершению недостатка дел наших, от любви Своей, посещает нас оными. Не будь же болезни, могла бы быть плотская брань, и невыносимая. Слави и благодари Бога! (III 247,415). Бог премилосердый посылает тебе болезнь телесную, более промышляя о спасении твоем душевном; и, может быть, ты могла подпасть тяжким и сильным искушениям, тяжелее и самой болезни (III, 254, 435). Читая… твое письмо, нахожу в нем ропот и нетерпение в болезни твоей и помысл, будто ты отвергнута от служения Церкви и обители. Помысл сей вражий и прививается к тебе от гордости. Не лучше ли думать, что Бог , любя тебя, посетил болезнию, в коей ты найдешь спасение, и что Бог, предвидя немощь твою душевную, сохранил тебя чрез болезнь от многих бед, искушений и скорбей. Ты, думая служить Церкви и обители, сделалась бы рабою честолюбия и самомнения и прочих грубых страстей, могущих не спасти, а погубить душу (V, 539, 721–722). …Болезни твои вместо подвигов тебе вменятся, а может быть, без них могла бы впадать и в страсти, – еще лютейшие болезней (IV, 159, 416). В телесных своих немощах, яко невольных, от Бога посланных для исцеления души, укрепляться надеждою на неисследованное и премногое милосердие Божие, что от любви сие послано и ко удержанию многих страстей, коих бы была без сего содеятельница и прогневала бы Господа, а ныне хотя неволею свободна, хотя и не вовсе, а только требуется едино терпение и благодарение… (V, 384, 518). В болезнях необходимо прибегать больше к духовному врачевству Сердечно сожалею о болезни матери О., а паче о ее малодушии; где ж вера? Промысл Божий тако устроил, надобно смиренно и повиноваться и в терпении и принимать со благодарением, ибо когда внешний наш человек тлеет, тогда внутренний обновляется ( 2Кор. 4, 16 ). Лекарство принять не мешает, с надеждою Божией помощи, но паче прибегнуть должно к духовному врачевству, то есть к очищению совести, размышлениям о содеянных и кого чем не оскорбила ли, – сожалеть в мысли, а буде явно, то и сознанием пред тем ; исповедаться и Святых Тайн сообщиться, хотя и недавно сего удостоилась, но и еще не мешает, особливо же когда будет продолжаться болезнь… (V, 422, 570). |
| В одной из них содержалось, что по дошедшим показаниям и донесениям находится в их губернии делатель фальшивых ассигнаций, скрывающийся под разными именами, и чтобы немедленно было учинено строжайшее розыскание. Другая бумага содержала в себе отношение губернатора соседственной губернии о убежавшем от законного преследования разбойнике, и что буде окажется в их губернии какой подозрительный человек, не предъявящий никаких свидетельств и пашпортов, то задержать его немедленно. Эти две бумаги так и ошеломили всех. Прежние заключения и догадки совсем были сбиты с толку. Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову, однако ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили, что они еще не знают, кто таков на самом деле есть Чичиков, что он сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да ведь всё это как-то темно, и когда вспомнили при этом, что он даже выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся на жизнь его, то задумались еще более: стало быть, жизнь его была в опасности; стало быть, его преследовали; стало быть, он ведь сделал же что-нибудь такое… Да кто же он в самом деле такой? Конечно, нельзя думать, чтобы он мог делать фальшивые бумажки, а тем более быть разбойником, наружность благонамеренна; но при всем том, кто же бы, однако ж, он был такой на самом деле? И вот господа чиновники задали себе теперь вопрос, который должны были задать себе вначале, то-есть в первой главе нашей поэмы. Решено было еще сделать несколько расспросов тем, у которых были куплены души, чтобы, по крайней мере, узнать, что за покупка, и что именно нужно разуметь под этими мертвыми душами, и не объяснил ли он кому, хоть, может быть, невзначай, хоть вскользь как-нибудь, настоящих своих намерений, и не сказал ли он кому-нибудь о том, кто он такой. Прежде всего отнеслись к Коробочке, но тут почерпнули не много: купил-де за пятнадцать рублей, и птичьи перья тоже покупает, и много всего обещался накупить, в казну сало тоже ставит, и потому наверно плут, ибо уж был один такой, который покупал птичьи перья и в казну сало поставлял, да обманул всех и протопопшу надул более чем на сто рублей. |
| И вот 8 Февраля 1724 г. Петр пишет собственноручный указ сенату: «есть ведомость, что раскольники, которые живут близ Повенца намерились уйдти в Сибирь (конечно, под влиянием новых мер Петра) и некоторые уже и поехали... по моему мнению мочно к ним явный указ послать: ежели так станут делать, то как беглецы будут казнены, понеже им всякая свобода есть... а там их и так много» 168 . Вследствие этого из сената последовал указ ландрату Муравьеву: «Оным раскольникам объявить, чтоб оные... никуда не сбегали, а в тоя их обязать друг в друге порукою... а буде куда побегут, за то казнены будут и пр.» 169 . Близкие отношения Андрея к местным властям были причиною того, что не смотря на все эти указы Выговская община продолжала благоденствовать. А до какой степени близок был Андрей с этими властями, это можно видеть из следующего рассказа биографа Андрея. Случилось Андрею за общебратскими нуждами быть в Каргополе и ехал он ночью по посаду. Вдруг на встречу попались весьма «борзо едущие» и закричали: что за люди? Возница смело и самоуверенно отвечала: выговляне! «Они же, диаволом научены, крикнуша: о, тот-то нам и надобен, – и устремились, как лютые звери, на блаженнаго отца, никогда никакой досады им не учинившаго. Помилуйте, добрые люди, чужестраннаго человека! возопил Андрей. Но они никакой милости над ним не учиниша, и толико озлобиша его, яко еле жива оставиша... и убегоша. Воевода и прочии знаемии ему первоначальнии града, услышав сие, весьма соболезноваша, и догадками намекаше ему на оных злодеев, и советоваше, чтобы подал на них челобитную, и они бы скоро отыскали их и учинили наказание. Но Андрей никако к сему совету преклонися: аще попустившему их Создателю моему тако мя за грехи наказати, то кто аз есмь – земля и пепел, – говорил будто бы Андрей, противитися святей Его воле, благодетелей толиких, духовно мя облагодетельствовавших, буду озлобляти?» В другом месте тот же биограф рассказывает: «в политических и гражданских случайно бываемых разговорах весьма чиновным господами превожделенен показовашеса»; так Андрей разглагольствовал однажды о неких политических делах с господами петрозаводскими ландратами. Своею бсседою он их в толикое любление себе привлек, что один из них нача в жалости преклонятися, еже таковый многоумный муж темною пустынею обладан бысть и сказал: «о, если бы ты, А. Дионисьевич, в наших делах был безпрепятствуем пустынею, то бы надежно быть тебе между нами высоким господином». Другой ландрат в другое время сказал ему: «если бы ты, А. Д-ч, был согласен с великороссийскою церковью, то бы надежно быть тебе у нас патриархом». Когда Андрей умер, то два знатных мужа рассуждали о нем и обратились к прилучившемуся тут общежителю Андреевой пустыни с такою речью: «еще ли остался у вас другой Андрей? и сами друг к другу отглаголаша: негде взять и не сыскать во всех староверцах, и нет и впредь не будет»! |
| По указу Её Императорского Величества Святейший Правительствующий Синод по доношению Вятской Провинциальной Канцелярии о продерзостных поступках обретающихся тамо школьных учеников, которые, пьянствуя в квартире, имели пальбу из пушек и пистолет и в наглом приходе с выговором присланного от Богословского архимандрита Лаврентия учителя Финитского к тамошнему воеводе Скрипицыну, якобы он, воевода, разогнал той школы учеников, из которых-де будто и пропало безвестно лучших два человека, а на посланную-де промеморию о присылке оных школьников от дому Вятского архиерея он, архимандрит, ответствовал промемориею ж (с которой при том доношении приобщена копия), поставляя в той промемории оным школьникам означенную пальбу в похвалу, а впредь к таким шалостям дозволение, а оные-де ученики и поныне все в наличии, а в той же промемории объявлено: по сказке-де школьников по школьной их науке ввечеру случились у них гости, при которой их компании по партесном пении на флейтах играли и на скрыпицах и, пьючи пиво, виват про здравие Её Императорского Величества и выпалили, приказали : послать к преосвященному Киприану, епископу Вятскому, указ: велеть по оному Провинциальной Канцелярии доношению и при нём сообщённой с промемории копии о неумеренных школьных учителей, а наипаче студентов пьянственных поступках и неприличных звания ученического продерзостных забавах исследовать и по исследовании тем студентам, наивяще же их учителям или паче помянутому Богословскому архимандриту, яко главному над ними в добром их (не в одном только учении, но и во всяком обхождении, как Духовным Регламентом определено) смотрении надзирателю, учинить надлежащие по обстоятельству их вин штрафы, дабы впредь вышеписанных и тому подобных свар и продерзостных от студентов поступок происходить не могло, чего ради вышеупомяненное доношение и с приобщённой промемории копию, оставя с них точные копии, при оном указе послать к его преосвященству немедленно, буде же по следствию окажется, что студенты, как в той промемории объявлено, подлинно Провинциальною Канцеляриею ловлены без сношения духовных управителей, у кого оные в ведомстве, и от того совершенно семидесяти семи человек не стало, то о том, учиня из того следствия экстракт, прислать к сообщению в Правительствующий Сенат Святейшему Правительствующему Синоду при доношении, а впредь той Канцелярии по случающимся до студентов каким-либо делам оных студентов от учения собою без сношения с духовными управители отнюдь не отлучать и никаковыми образы во обучении их помешательства и препятствия не чинить, о чём, також и о вышеписанном для ведома и во оную Провинциальную Канцелярию послать указ же. |
| 12. Прощеный пруд 33 (Эпизод из пастырской деятельности митрополита моск. Филарета) В Московских Губернских Ведомостях 1853 года 1, в статье Вл. Родиславского 34 под заглавием: «Святки у поселян Московской губернии», на стр. 9-й приводится в подстрочном примечании один из рассказов, живущих в народе, «поэтический из всех, какие только слышал в Московской губернии» г-н Родиславский. «В Волоколамском уезде, близ Пузяевского болота, принадлежащего князю Мещерскому, находится холм и близ его пруд, – передает сочинитель названной статьи. Ежегодно, 8 мая, накануне Николина дня, изо всех почти селений уезда стекается сюда множество богомольцев. Пруд этот носит название «Прощеный», и утверждают, будто вода его имеет целительное влияние на детей, или по крайней мере дает возможность узнать: будет ли живо больное дитя, или умрет. В первом случае после купанья получается облегчение, а в последнем редко доносят живое дитя до дому. В настоящее время там находится образ, вделанный в деревянный столб, и 8 мая бывает большой сбор денег, полотна и проч. в пользу церкви села Яропольца, к которому приписаны все деревни в уезде, принадлежащие князю Мещерскому. Поселяне рассказывают про начало этого пруда следующую легенду: в этом месте жил некогда богатырь, отличавшийся огромным ростом. У него было две дочери. Богатырь быль недоволен нескромным поведением своих дочерей и, когда они стали проситься замуж, он сказать, что не даст им благословения на замужество до тех пор, пока не выроют они пруда в назначенную им меру. Дочери начали работу и рыли пруд тридцать лет; землю же относили в одно место, от чего и образовался холм. Когда пруд был готов, они сказали отцу: «Прости нас! Мы вырыли пруд в назначенную тобою меру», – и когда получили в ответ, что он прощает их, забывая прошлое, и они могут теперь идти замуж, сказали: «спасибо! мы пойдем уже за вешняго (вечного) Жениха». Труд, терпение и послушание несчастных дочерей были вменены им в заслугу». Рассказ о «Прощеном пруде» в приходе села Яропольца, действительно замечательный, обратил на себя зоркое внимание преосвященнейшего Филарета, митрополита московского. Владыка велел консистории (14 янв. 1853) выписать этот рассказ из Губернских Ведомостей и «потребовал от благочинного обстоятельного донесения, справедлив ли рассказ совершенно или отчасти, с присовокуплением и других сведений, буде имеются». |
| Того ради, с получением сего, имеете вы, господин капитан, немедленно принять надлежащие меры к отражению помянутого злодея и самозванца, а буде можно и к совершенному уничтожению оного, если он обратится на крепость, вверенную вашему попечению». – Принять надлежащие меры! – сказал комендант, снимая очки и складывая бумагу. – Слышь ты, легко сказать. Злодей-то видно силен; а у нас всего сто тридцать человек, не считая казаков, на которых плоха надежда, не в укор буди тебе сказано, Максимыч. (Урядник усмехнулся.) Однако делать нечего, господа офицеры! Будьте исправны, учредите караулы да ночные дозоры; в случае нападения запирайте ворота да выводите солдат. Ты, Максимыч, смотри крепко за своими казаками. Пушку осмотреть да хорошенько вычистить. А пуще всего содержите всё это в тайне, чтоб в крепости никто не мог о том узнать преждевременно. Раздав сии повеления, Иван Кузмич нас распустил. Я вышел вместе со Швабриным, рассуждая о том, что мы слышали. «Как ты думаешь, чем это кончится?» – спросил я его. «Бог знает, – отвечал он, – посмотрим. Важного покамест еще ничего не вижу. Если же…» Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию. Несмотря на все наши предосторожности, весть о появлении Пугачева разнеслась по крепости. Иван Кузмич, хоть и очень уважал свою супругу, но ни за что на свете не открыл бы ей тайны, вверенной ему по службе. Получив письмо от генерала, он довольно искусным образом выпроводил Василису Егоровну, сказав ей, будто бы отец Герасим получил из Оренбурга какие-то чудные известия, которые содержит в великой тайне. Василиса Егоровна тотчас захотела отправиться в гости к попадье и, по совету Ивана Кузмича, взяла с собою и Машу, чтоб ей не было скучно одной. Иван Кузмич, оставшись полным хозяином, тотчас послал за нами, а Палашку запер в чулан, чтоб она не могла нас подслушать. Василиса Егоровна возвратилась домой, не успев ничего выведать от попадьи, и узнала, что во время ее отсутствия было у Ивана Кузмича совещание и что Палашка была под замком. |
| Устроивши все таким образом, Алексей расстался с Кикиным. Кикин приехал в Петербург с жалобами на царевича: действительно ли он имел причину жаловаться или выдумал ее? По приезде в Петербург Кикин послал за Иваном Афанасьевым и начал разговор вопросом: «Есть ли у тебя с дороги от царевича письмо?» «Нет», – отвечал тот. «Я с ним виделся, – продолжал Кикин, – и на меня царевич что-то очень сердит: сказал, будто я с Долгоруковым его продаю, а каким образом – о том ничего не сказал. Поговорил немного со мною и скоро от меня поехал; только сказал, что к тебе писано, чтоб ты за ним поехал. Приказал же тебе сказать, чтоб ты то письмо с собою взял, которое к нему от отца пришло, и велел тебе ехать осторожно, чтобы ты не попался навстречу царскому величеству. Буде послышишь, что государь едет, в те поры отъезжай в сторону и ожидай, как проедет. Не слыхал ли ты, Иван, от царевича, за что он на меня сердит, что в дороге со мною сердито говорил? Сему я очень удивляюсь; или не слыхал ли каких обо мне разговоров?» «Не слыхал», – отвечал Афанасьев. Разумеется Кикин мог нарочно говорить Афанасьеву, что царевич сердит на него, Кикина; если Афанасьева возьмут и станут спрашивать, то показание о неприязненных отношениях между царевичем и Кикиным может быть полезно последнему; мы увидим, как впоследствии Кикин действительно настаивал на этих неприязненных отношениях для своего оправдания. Но с другой стороны, могли быть действительно причины неудовольствия, заключавшиеся кроме подозрительного поведения Кикина и в самом характере Алексея: он бежит из России за границу, чтоб не выбирать между монастырем и невыносимым для него положением при отце. Но бежать разве легкое дело? Как бежать, куда? если скоро узнают и поймают? если и не поймают, то как примут на чужой стороне чужие люди? как жить? Все эти вопросы должны были сильно тревожить и раздражать Алексея. Встречается человек, присоветовавший бегство, и Алексей срывает на нем свое сердце, тем более что Кикин, указывая, куда ехать, не сказал ничего верного: хорошо примут, не выдадут, будут давать деньги на содержание, но это все одни предположения Кикина и Веселовского; ничто не приготовлено, трудное и опасное дело ничем не облегчено, а труда, физического труда более всего боялся Алексей; ему говорят, что отец вызывает его к себе, чтобы заморить волокитою, а теперь впереди разве не волокита и где ей конец, что из всего этого будет? |
| — Давно вы переселились? — Дамно. Годов тридцать есть; ети усе понародились здесева; я мальчонкой пришел, — отозвался мужик постарше. — Стариков много примерло, а кое-какие ешшо есть. — Где же вы живете? — А тут поблизости, версты четыре. — И где четыре! ня буде четырех, — три. — Я табе говорю, четыре. — А я табе говорю, три. Спор поднялся». Полковник Турбин заинтересовался земляками и велел свернуть в их деревню, которую они назвали «Плетнево», потому что выселены из села этого наименования в Курской губернии. Описав весьма живо, кратко и картинно свой въезд в село и изменение в костюме курян в Сибири, автор так описывает их тоску по родине. «Поместившись в большой и довольно чистой горнице, я стал расспрашивать о житье-бытье, и мне рассказали вот что: — Таперича ничего, как будто попривыкли, а попервоначалу — беда. Пуще всего бабы голосом голосили. У нас они, сам знаешь, привыкши два раза в год к Владычице, Знаменью Коренской божьей матери ходить, а здесь етаго заведения нетути — ну и тосковали. Другое, опять наша сторона садовая, а здесева нет табе ни яблочка, нет табе ни дульки, — етим скучали. Веришь ли, отселева баб пять, должно быть, у Коренную, к девятой пятнице ходили. Что ж, бог привел, поворотились. Пробовали мы и яблони садить, семечками, стало быть; взой деть, рас теть, а там пропа деть. Что будешь делать. Климант такой, что ли-ча? А вот насчет хлебушка — ничего, земля уродимая. Пашаница растеть, рожь, только настоящей аржи тут самая малость, больше ярица. Скус тот же, а силы нет. Насчет скотинки тоже слободно, а чтоб лошадей крали, как по нашим местам, здесева не слыхать. — А каковы соседи? — Всякие есть: и худые и добрые… Насчет сибирских, мы их чалдонами дразним, больше чаями занимаются, а работать не охочи. Иные живут справно, а есть и нищета. А то вот недалеко новоселы калуцкие: к пахоте непривычны, народ лесной, то бедуют, то есть так бедуют, что боже мой!.. Подали самовар, и, нечего греха таить, кажется, не чищенный со дня покупки. — Э, да вы чай пьете? |
| — А как фамилия? — спросил я. — Не ваше дело, — огрызнулся Драмл. — А где живет? — спросил я. — Это вы обязаны сказать. — У Зябликов действительно было такое правило. — Эстелла из Ричмонда, джентльмены, — сказал Драмл, как бы выключая меня из их числа. — Несравненная красавица. (— Много он понимает в несравненных красавицах, идиот несчастный! — шепнул я Герберту.) — Я знаком с этой леди, — сказал Герберт, когда все выпили. — В самом деле? — сказал Драмл. — И я тоже, — добавил я, заливаясь краской. — В самом деле? — сказал Драмл. — О господи! Никакого иного ответа этот осел не мог придумать — разве что пустить в вас тарелкой или стаканом, — но меня взорвало от его слов не меньше, чем от самой остроумной насмешки, и я немедленно вскочил с места и заявил, что, когда почтенный Зяблик выступает в этой Роще (мы любили употреблять такие парламентские обороты) с предложением выпить за здоровье дамы, с которой он даже отдаленно не знаком, я не могу расценить это иначе как наглость. Тут мистер Драмл тоже вскочил с места и осведомился, что это значит? Я же в ответ высказал надежду, что ему известно, где меня можно найти, буде он пожелает прислать ко мне своих секундантов. Вопрос, возможно ли в христианской стране обойтись после таких слов без кровопролития, вызвал среди Зябликов полнейший раскол, и диспут принял столь оживленный характер, что не менее шести почтенных Зябликов вслед за мной высказали надежду, что всем известно, где их можно найти. Наконец Роща (поскольку на ней лежали обязанности суда чести) постановила: если мистер Драмл представит хотя бы малейшее доказательство того, что он имеет счастье быть знакомым с этой леди, мистер Пип, как джентльмен и Зяблик, должен принести извинения за «проявленную им горячность, которая…» и так далее. Чтобы наш гонор не успел остыть, разбирательство было назначено на завтра, и назавтра Драмл явился с записочкой от Эстеллы, в которой она вежливо подтверждала, что несколько раз имела удовольствие с ним танцевать. Мне ничего не оставалось, как только принести извинения за «проявленную мною горячность, которая…» и взять обратно, как совершенно неосновательное, мое утверждение, будто меня можно найти где бы то ни было. Затем мы с Драмлом еще около часа глухо рычали друг на друга, в то время как Роща звенела беспорядочными спорами и пререканиями, и наконец было объявлено, что никогда еще чувства дружбы и благоволения не царили в ней так безраздельно. |
|
|
