| В 1652 году фессалийский архиепископ Даниил сообщает политические вести, хотя он и сильно опасается за себя, потому что агаряне беспрестанно кровь проливают и преданы во всем дьяволу 370 . В 1661 году архимандрит Дионисий сообщал: «Пишем с сим верным рабом вашего царствия Саввою Дмитриевым и всегда желаем писать, но не смеем, потому что многие за такие дела погублены. А буде турки услышат, что кто в Москву идет или из Москвы приехал, тотчас его казнят и на кол посадят. Один чернец ездил к вашему царствию от Константина воеводы, и как он возвратился в Молдавскую землю, тотчас его поймали нечестивые и отослали к визирю, а визирь его казнил, и сего ради пишем к вам с великим страхом, не щадя своих голов» 371 . То же подтверждали и другие лица, приезжавшие в этот год в Москву. Афонский, например, иверский архимандрит заявил, что по султанову повелению в Царьгороде, мутьянской и волошской земле сделан заказ крепкий, чтобы в Московское государство патриархов, митрополитов и иных властей и старцев не пропускать. При нем приехал в Яссы вифлеемский митрополит и хотел ехать к царскому величеству, но воевода Стефан его не пропустил и велел ехать назад, да и купецких людей и гречан к Москве не пропускает, и он, архимандрит, уехал тайно. Грек Исайя Остафьев, приехавший от Константинопольского патриарха, заявил, что патриарх и гречане, которые работали великому государю царю, страшились от турок злого их мучения и смерти и теперь не от кого больше получать разные вести. Агентам нашего правительства приходилось опасаться и самих греков, особенно тех, которые побывали в Москве. В 1661 году цареградский инокосвященник Дионисий прислал грамоту с политическими вестями и в ней просит не объявлять этого рода писем приходившим в Москву грекам, чтобы от того не пострадать. В 1672 году переводчик при турецком дворе Панагиот доносил государю через грека Ивана Юрьева, «что от тех греков, которые долго живут на Москве, великое зло вырастает; как только кто-нибудь из них обеднял и в Царьград съедет, то святейшим патриархам и нарочитым грекам чинят великое раззорение, оглашая туркам, ради своей бездельной корысти, будто патриархи и честные люди о всяких вестях Москве пишут, а турки за то многих казнят смертью» 372 . |
| Там поставил некто Али-паша большой терем каменный, и приезжают туда для прохлады многие вельможи на всякое лето. Приехал туда и один капыджи-баши из Царьграда и велел ловить христиан и называть их изменниками, будто они посылают запасы и порох и иное снадобье во французскую землю, а как те люди разбежались, капыджи велел раззорить домы их и собрал к себе к той воде для прохлады князей и вельмож. Были у него в то время Али-паши сын, и капитан-паша, и братья его, и кадий. Они промеж себя говорили о воинских людях и о иных государствах, и капыджи-баши сказал, что опричь московского царя иного такого нет, потому что государство его велико и владеет многими местами вдесятеро больше султана, и князь страны той весьма тому дивился. Капыджи говорил и про московских ратных людей, что их у царя много, «только-де худосильны, потому что у них красного питья нет», но некоторые из них говорили: «Есть-де у них питье и лучше нашего красного питья, а царь-де вельми богат». Демир-паша говорил: от того-де и наши бывшие султаны на Московское государство войною не ходили. Капыджи сказал на это: хотел было славныя памяти султан Мурат с московским царем войну начать, только прежде хотел помириться с поляками и Литвою, чтобы ему пройти через Литву. К этим словам присовокупил ближний человек паши, потурчившийся гречанин: «Что-де вы то говорите? всего-де от Бога не дано; уже наш срок отходит, что мы владеем, а хотят тем опять владеть гречане, да и в книгах-де о том писано, что от страны московские сядет царем в Константинополь». В те поры у капыджи-баши были греческих монастырей игумены, которые приносили ему почесть, и Али-пашин сын Теврик-бей говорил: «Чаю-де из тех чернцов который-нибудь на Москве бывал?» И спрашивал их о том, но они сказали, что на Москве не бывали. Тогда князь тамошней страны спрашивал тех игуменов «с пристрастием», чтобы они сказали добром, кто из них на Москве бывал, а буде они не скажут, а он после про то сведает, тех замучает. Слыша это, некоторый архимандрит от св. |
| Петр вернулся в Амстердам. Бургомистры, спрошенные о неприятных слухах из Вены, отвечали уклончиво и разговор переводили на торговые дела. Так же уклонялись они и от другого важного для московитов дела… В этом году на Урале кузнечным мастером Демидовым была найдена магнитная железная руда… Виниус писал Петру: «…Лучше той руды быть невозможно и во всем мире не бывало, так богата, что из ста фунтов руды выходит сорок фунтов чугуна. Пожалуйста, подкучай послам, чтоб нашли железных мастеров добрых, умевших сталь делать…» Англичане и голландцы весьма внимательно слушали разговоры про магнитную руду на Урале, но, когда дело доходило до подыскания добрых мастеров, мялись, виляли, говорили, что-де вам самим с такими заводами не справиться, съездим, посмотрим на месте, может, сами возьмемся… Железных мастеров так и не удалось нанять ни в Англии, ни в Голландии. Ко всем тревогам прибавилась весть о стрелецком воровстве в Москве. Из Вены тайный пересыльщик написал великим послам, что-де и здесь уже знают об этом, — какой-то ксендз болтает по городу, будто в Москве бунт, князь Василий Голицын вернут из ссылки, царевна Софья возведена на престол, и народ присягнул ей в верности… «…Мин хер кениг… В письме вашем государском объявлено бунт от стрельцоф, и что вашим правительством и службою солдат усмирен. Зело радуемся. Только мне зело досадно на тебя, — для чего ты в сем деле в розыск не вступил и воров отпустил на рубеж… Бох тебя судит… Не так было говорено на загородном дворе в сенях… А буде думаете, что мы пропали, для того что почты отсюда задержались, — только, слава Богу, у нас ни един человек не умер, все живы… Я не знаю, откуда на вас такой страх бабий… Пожалуй не осердись: воистину от болезни сердца пишу… Мы отсель поедем на сей неделе в Вену… Там только и разговоров, что о нашей пропаже… Питер…» 13 В троицын ясный и тихий день на улицах было подметено. У ворот и калиток вяли березовые ветки. Если и виднелся человек, — то сторож с дубиной или копьем у запертых на пудовые замки лавок. Вся Москва стояла обедню. Жаркий ладанный воздух плыл из низеньких дверей, убранных березками. Толпы нищих — и те разомлели в такой синий день на папертях под колокольный звон, — праздничное солнце пекло взъерошенные головы, тело под рубищами… Попахивало вином… |
| § 30. . «И вы говорите: в чем мы презираем имя Твое?» Мы видели, что есть основание признавать, что Малахия действительно произносил свои речи публично и действительно вел с обличаемыми те прения, какие в сокращенном виде изложил в своей книге. Надо, поэтому, допустить что и приведенное возражение действительно делали пророку облачаемые им священники. Действительно, упрек в презрении имени Божия мог весьма живо напомнить им закон Лев.24:10–16 , по которому за злословие имени Иеговы положена смертная казнь чрез побиение камнями. Понятно, с какой энергией они должны были протестовать против подобного обвинения. И можно думать, что, напр., хулы на Иегову или каких-либо внешних выражений своего презрения к имени Иеговы священники себе не позволяли. Как ни велика была тогда общая распущенность, а до этого дело дойти все-таки не могло; – внешним то образом (хотя и нерадиво) священники исполняли предписание закона, а такого практически бесполезного и, при том, опасного преступления, как хула, они, вероятно, не позволяли себе. И услышав обвинение пророка, они спешат оправдаться, ибо инкриминируемый факт, буде он выразился бы в каких-либо словах их, грозил им смертною казнью: «в чем мы презираем имя Твое?» Блаженный Иероним видит в этом вопросе сходство с запирательством Каина ( Быт.4:9–10 ), как бы желание скрыться от ведающего все тайное Бога, «бесстыдством притворства прикрыть рану совести (ut dissimulationis impuclentia vulnus conscientiae protegatis)». 706 И бл. Феодорит, признавая, что ни в каких словах презрение к имени Божию священники не выражали, полагает это презрение в их образе мыслей и главным образом в соблазнительном для народа пренебрежении культом Иеговы: «небрежение ваше о священническом служении внушает народу, будто Я малозначителен и не стою никакого внимания. Но вы не чувствуете этого и не хотите знать преступления. Ибо сие означает сказанное: и ресте: о чесом презрехом имя Твое? Если и не действительно произносили вы подобные слова, то имели такие помышления». 707 |
| В Пешках (на станции, ныне уничтоженной) Радищев съел кусок говядины и выпил чашку кофию. Он пользуется сим случаем, дабы упомянуть о несчастных африканских невольниках, и тужит о судьбе русского крестьянина, не употребляющего сахара. Всё это было тогдашним модным краснословием. Но замечательно описание русской избы: Четыре стены, до половины покрытые так, как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вершок, по крайней мере, поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дым, всякое утро зимою и летом наполняющий избу; окончины, в коих натянутый пузырь, смеркающийся в полдень, пропускал свет; горшка два или три (счастлива изба, коли в одном из них всякий день есть пустые шти!). Деревянная чашка и кружки, тарелками называемые; стол, топором срубленный, который скоблят скребком по праздникам. Корыто кормить свиней или телят, буде есть, спать с ними вместе, глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за завесою кажется. К счастию, кадка с квасом, на уксус похожим, и на дворе баня, в коей коли не парятся, то спит скотина. Посконная рубаха, обувь, данная природою, онучки с лаптями для выхода. Наружный вид русской избы мало переменился со времен Мейерберга. Посмотрите на рисунки, присовокупленные к его «Путешествию». Ничто так не похоже на русскую деревню в 1662 году, как русская деревня в 1833 году. Изба, мельница, забор – даже эта елка, это печальное тавро северной природы – ничто, кажется, не изменилось. Однако произошли улучшения по крайней мере на больших дорогах: труба в каждой избе; стекла заменили натянутый пузырь; вообще более чистоты, удобства, того, что англичане называют comfort. Очевидно, что Радищев начертал карикатуру; но он упоминает о бане и о квасе, как о необходимостях русского быта. Это уже признак довольства. Замечательно и то, что Радищев, заставив свою хозяйку жаловаться на голод и неурожай, оканчивает картину нужды и бедствия сею чертою: и начала сажать хлебы в печь. Фонвизин, лет за пятнадцать пред тем путешествовавший по Франции, говорит, что, по чистой совести, судьба русского крестьянина показалась ему счастливее судьбы французского земледельца. Верю. Вспомним описание Лабриера; 9 слова госпожи Севинье еще сильнее тем, что она говорит без негодования и горечи, а просто рассказывает, что видит и к чему привыкла. Судьба французского крестьянина не улучшилась в царствование Людовика XV и его преемника… |
| Словом, все приготовлялось с большим старанием, чтобы все было «тестю с тещей на радость, себе на славу, людям на утешение». Когда наступал день отвода, молодые встречали дорогих гостей с почетом и поклоном, сажали их по старшинству, «чтоб никому не было обидно», чествовали особенно муж женину родню, а жена – мужнюю. Сами же молодые за столы не садились, но ходили «от верхняго кута до нижняго», били челом и кланялись, просили дорогих гостей: «хлеба-соли кушать, не спесиветься, зелено вино выпивать с отрадой, мед сыченой вкушать с забавой», при чем молодой говорил гостям: «Дорогие наши гости! всего нам Бог послал, всем наделили нас родители, да ум наш не созрел. Буде, что состряпано и сварено не по обычаю, ино нам простите для радости и молодости. Состареемся – научимся». При этом князь угощал мужчин чарой, а молодая должна была строго разбирать, кого и как потчевать. Старой гостье можно было подносить чару при всех: ей та чара не в укор. Молодую же гостью надо было «вызывать после обеда, будто на совет, да и тут одной подносить чару с поклоном и почетом: а то все делать в утай, чтобы было без зазора и без укора от злых людей». После обеда княгиня наряжала стол с яствами сахарными, со сластями и вареньями, а князь должен был «знать свое дело: усаживать гостей у поставца и чествовать их напитками вдоволь, и по разсудку, на славу и на почесть». По окончании пира молодые провожали гостей с почетом, всем и каждому кланялись за великую честь и били челом о «неоставлении напредки» 55 . Царские свадьбы «Русския свадьбы представляют самыя лучшия минуты в нашей семейной жизни. В эти краткие дни, но полные жизнию и наслаждениями, русские люди приветствуют в новобрачной чете грядущее поколение. В эти счастливые дни родители испытывают вполне наслаждения за все семейныя горести и вместе с благословением передают детям все, что только было лучшего в их жизни. В эти дни юное поколение, дотоле беззаботное, лелеянное негой родителей, вступает в свои права и, с именем супружества, свыкается со всеми семейными обязанностями. |
| СТАТУЯ. Ну, это просто. Он хоть бы на край света сбежал, так ведь всё равно на сцене останется. В ремарке напишут: сцена такая-то, край света, на сцене Дон Жуан, из-за кулис выходит статуя Командора. Никаких забот: выходи — хватай — уводи. Ну, без всякого удовольствия. ПУТЕШЕСТВЕННИК. А если он не захочет? СТАТУЯ. Как это не захочет! Будто мы тут делаем что хотим. Автор опять же напишет в ремарке: Дон Жуан уходит вслед за статуей Командора. Пойдёт как миленький. ПУТЕШЕСТВЕННИК. По-моему, сейчас автор напишет в ремарке, что и мне пора уходить. СТАТУЯ. Уже? Жаль. ПУТЕШЕСТВЕННИК. Ничего не поделаешь. СТАТУЯ. А я тут стой и скучай. (Взбирается на пьедестал.) ПУТЕШЕСТВЕННИК. Да уж достаточно поговорили. СТАТУЯ. Скажите какой-нибудь монолог на прощание. А я послушаю. ПУТЕШЕСТВЕННИК. Какой ещё монолог? СТАТУЯ. Что-нибудь назидательное. Для юношества. ПУТЕШЕСТВЕННИК. Не моё амплуа. СТАТУЯ. Да что же это за жизнь за такая! Всё только амплуа да амплуа. Да по ремарке. А без амплуа и слова лишнего не скажи. ПУТЕШЕСТВЕННИК. Что поделаешь... СТАТУЯ. Да, видно, уж нечего. ПУТЕШЕСТВЕННИК. Так я пошёл. СТАТУЯ. Голубчик, у меня к вам просьба. Зайдите там, ну, куда следует, напомните обо мне. Может, они уж и забыли про меня. Мне, может, его, Дон Жуана то есть, давно пора уводить было. Или они там какое новаторство придумали, что без статуи решили обойтись. Теперь всё могут. Даже модно стало — новаторства всякие изобретать. Они, может, там уж и без меня всё покончили. Так меня-то бы хоть уволили. Входит монах. МОНАХ. Отец Инквизитор как раз и уполномочил меня объявить вам, доблестный Командор, что надобность в ваших услугах отпала. СТАТУЯ. И чего же теперь со мной будет? МОНАХ. Положим в запаснике на случай необходимости, буде она возникнет. СТАТУЯ (радостно). Положите? МОНАХ. Положим. СТАТУЯ. Слава королю! Сцена седьмая Сад возле дома Командора. Дон Жуан, Изабелла. ДОН ЖУАН. Ну вот, теперь ничто не может помешать нам. Мы свободны. ИЗАБЕЛЛА. А как же отец? ДОН ЖУАН. Его не вернёшь. Они так решили. |
| 24 Сумнительные и спорные дела, которые вершены высоким суждением, надлежит ему, Тиуну, для обучения оные читать со вниманием, почасту, в удобные времена, будто для забавки. 25 По истцовым челобитным после ответчикова допросу приключающихся в суде свидетелей допрашивать и сказки их записывать каждого порознь, с приложением рук их. 26 После оных свидетелевых допросов записывать к тому делу ответчикову сказку, которая б была за его, ответчиковою, рукою, в такую силу, что он не имеет ли на оных свидетелей, буде кто скажет неправду, о том на кого доказания. 27 О деле суда ему, Тиуну, и при нём будущим правителям ни с кем, наипаче же с такими, которые тягаются и вымышляют ябеды, ничего не говорить и согласия с ними не иметь. 28 Приключающиеся в Тиунской дела вершить по записному реестру, без всякой конфузии и маны, дабы оные происходили порядком, непресекомым течением. 29 К доброму дел порядку потребны надлежащие регулы: первее вершить важные дела, потом легчайшие; ежели кому случится отъезд в государеву службу, а дело его будет в Тиунской, то прежде других оное вершить. 30 По истцовым делам после сысков у истцов записывать сказки, что сверх сысков по делу имеют ли они ещё каковое доказание. 31 Ему же, Тиуну, беззаконно живущим в гресе прелюбодейства, а именно мужем с чужими жёнами, подобне и жёнам с чужими мужьями, также и девкам, приведённым в Тиунскую, суждение чинить справедливое по Святым Правилам и по указам Царского Величества, кто чему будет достоин, без всякого мздоприимства, и дабы оное непотребство, паче же сквернодейство в народе было весьма истреблено. 32 Вершёные дела записывать во учинённую книгу, которая б была за рукою из синодальных правителей, и во оную вносить дела. 33 Виновным, которые по делам явятся, узы налагать и телесное наказание чинить, смотря Тиуну по важностям вины и дел. 34 Духовные персоны как высшие, так и нижние, отнюдь ни под каким бы видом никакими вещьми купечества не имели. 35 Ему же, Тиуну, приказать смотреть накрепко, дабы сложенных и вновь слагаемых канонов и акафистов и прочих молитв рукописанных, которые в продаже где явятся самовольные, без указу из Правительствующего Духовного Синода, таковых велеть, имая, приводить в Тиунскую и допрашивать, кем оные и по чьему повелению сочинены, и из тех допросов выписками доносить Правительствующему Духовному Синоду. |
| Пока он шагал взад и вперед, не поднимая глаз, миссис Браун, опустившись на стул, с которого вскочила, чтобы пойти ему навстречу, снова начала прислушиваться. Размеренная его поступь или преклонный ее возраст до такой степени притупили ей слух, что шаги, раздавшиеся на улице, коснулись ушей ее дочери на несколько секунд раньше, и прежде чем старуха встрепенулась, дочь быстро подняла голову, чтобы предупредить мать. Тогда она сорвалась с места и, прошептав: «Вот он!» — заставила своего гостя занять наблюдательный пост и с такой стремительностью поставила на стол бутылку и стакан, что, когда Роб Точильщик показался в дверях, она уже могла тотчас повиснуть у него на шее. — Вот он, мой милый мальчик! — воскликнула миссис Браун. — Наконец-то! Ох-хо-хо! Ты мне все равно что родной сын, Роби! — Ох, миссис Браун, — запротестовал Точильщик. — Оставьте. Неужели, если любишь парня, нужно тискать его и душить за горло? Будьте добры, поберегите эту птичью клетку, которая у меня в руках. — О клетке он думает больше, чем обо мне! — вскричала старуха, взывая к потолку. — А мне он дороже, чем родной матери! — Ну, право же, я вам очень признателен, миссис Браун, — сказал злополучный юнец, в высшей степени удрученный, — но вы такая ревнивая. Я, конечно, и сам вас очень люблю и все прочее, но ведь я же не душу вас, ведь правда, миссис Браун? Когда он произносил эти слова, вид у него был такой, как будто он весьма не прочь это сделать, буде представится удобный случай. — И вы еще толкуете о птичьих клетках, — хныкал Точильщик, — словно это какое-то преступление. Посмотрите-ка сюда. Известно ли вам, кому она принадлежит? — Твоему хозяину, миленький? — ухмыляясь, осведомилась старуха. — Да, — ответил Точильщик, водружая на стол большую клетку, обернутую в какой-то капот, и стараясь развязать узел зубами и руками. — Это наш попугай, вот что это такое. — Попугай мистера Каркера, Роб? — Неужели вы не можете держать язык за зубами, миссис Браун! — отозвался раздраженный Точильщик. — Зачем вы называете имена? Будь я проклят, если она не доведет парня до безумия! — воскликнул Роб, в отчаянии дергая себя обеими руками за волосы. |
| Затем мистер Тутс, осененный дерзкой и счастливой идеей напоминать о себе этому семейству (впрочем, есть основания предполагать, что этот хитрый план зародился в плодовитом мозгу Петуха), приобрел шестивесельный катер; экипаж состоял из спортивных друзей Петуха, а рулем управлял сей блестящий герой собственной персоной, надевавший по этому случаю ярко-красную куртку пожарного и скрывавший под зеленым козырьком свой бессменный синяк под глазом. Прежде чем снарядить судно, мистер Тутс выпытал мнение Петуха о таком гипотетическом случае: допустим, Петух влюблен в некую молодую леди по имени Мэри и возымел намерение завести свою собственную лодку, — как бы он назвал эту лодку? Петух отвечал, подкрепляя свои слова энергическими клятвами, что он окрестил бы ее либо «Полли» , либо «Отрада Петуха». Усовершенствуй эту идею, мистер Тутс после глубокого раздумья и величайшего напряжения умственных сил решил назвать свою лодку «Радость Тутса» — деликатный комплимент Флоренс, каковой комплимент не мог не удостоиться одобрения всех, кто знал заинтересованных лиц. Развалившись на малиновой подушке на борту своей элегантной шлюпки и задрав ноги, мистер Тутс во исполнение своей затеи поднимался вверх по реке день за днем, неделю за неделей, сновал взад и вперед невдалеке от сада сэра Барнета, приказывал своей команде снова и снова пересекать реку под острым углом с целью покрасоваться, буде кто-нибудь на него смотрит из окон дома сэра Барнета, и заставлял «Радость Тутса» совершать такие эволюции, что вызвал изумление у всех прибрежных жителей. Но когда бы ни случилось ему увидеть кого-нибудь в саду сэра Барнета на берегу реки, мистер Тутс неизменно притворялся, будто попал сюда вследствие стечения обстоятельств, чрезвычайно странных и невероятных. — Как поживаете, Тутс? — спрашивал сэр Барнет, махая ему рукой с лужайки, в то время как ловкий Петух правил прямо к берегу. — Как поживаете, сэр Барнет? — отвечал мистер Тутс. — Ну, не удивительно ли, что я встретил тут вас! Мистер Тутс со свойственной ему сообразительностью всякий раз произносил именно эти слова, словно здесь были не владения сэра Барнета, а какое-то заброшенное сооружение на берегах Нила или Ганга. |
|
|
