| Мусин-Пушкин, и несколько туда морских офицеров-иноземцев с матросами было отправлено; только и сему астраханскому флоту такое ж несчастье приключилось, как и первому, понеже, когда забунтовали там стрельцы, тогда, и оных офицеров и матросов побили, а суда оные разорили. И когда такие флоты начинали на Каспийском море оные славные монархи, отец и сын, какая там нужда была иметь военные корабли и иные великие суда, если б не имели издавна намерения воевать Персию? Не ведаю намерения царя Алексея Михайловича (понеже я тогда не родился); что же о его императорском величестве, конечно, могу без сомнения сказать поистине: не меньше великого Александра оный августейший монарх наш желал везде славу свою показать. Понеже по замыслам его величества не до одной Персии было ему дело. Ибо если б посчастливилось нам в Персии и продолжил бы всевышний живот его, конечно бы, покусился достигнуть до Индии; а имел в себе намерение и до Китайского государства, что я сподобился от его императорского величества по его ко мне, паче достоинства моего, милости сам слышать и кроме себя могу в том и ныне на сие его величества намерение и высокие замыслы несколько свидетелей представить, которые, надеюсь, многократно и пространнее, нежели я, сами от его величества о том слыхали. Буде же кто нарекает на меня и клепает тем, будто бы я склонил его императорское величество и привел к тому, что он изволил восприять поход свой в Персию, и то явная ложь, понеже памятуется мне, что я еще был в Турецкой земле, а его императорское величество изволил послать несколько морских офицеров и навигаторов в Астрахань описать Каспийское море и берега. А потом в прошлом, 715 году, не я искал, ниже желал быть в таком отдаленном, а паче в варварском государстве, токмо принужден ехать по воле его императорского величества и теперь имею инструкцию ту, которая тогда дана мне (следует изложение известной нам инструкции). Посему всякому добросовестному легко можно рассудить, что не по выезде моем из Персии, но за несколько лет прежде уже имел, конечно, его императорское величество оное свое намерение и что подлинно не я тому причина. |
| 35)Когда кто их иеромонахов, монахов и священников окажется в должности своей неисправным, таких митрополиту надлежит сменять, и потом церкви и монастыри, при коих они находились, содержать в своем смотрении, а буде заблагорассудить, определять других на те места, в том никому не препятствовать. 36)Без собственного желания митрополита никто из воинских людей не должен, в противность воинских же постановлений, вступать к нему насильством в должность сборщика ясака (дани). 37)Всякому запрещается отнимать у митрополита и его подчиненных лошадей и лошаков, для своей езды ими употребляемых, и воинским людям отнюдь в сие не вмешиваться. 38)Где митрополит будет иметь жительство, в те дома воинским нашим людям и всем посторонним силою не вступать и тем обиды не делать. 39)Когда митрополиту случится где-нибудь проходить с своим жезлом, в том князья, правители, наместники, воеводы, полицмейстеры и прочие начальники отнюдь не должны ему запрещать. «Таким образом, сия наша высочайшая грамота, по пунктам расположенная, во всем да пребудет действительно, и никто посторонний да не отважится учинить им, в вольности и правлении, какого-либо притеснения и обиды ни под каким видом и предлогом. Впрочем, да будет ведомо о том всем, и всякий да подаст сему нашему высочайшему знаку (то есть печати) совершенную веру». О значении этого фирмана приводим отзыв Кондараки, который, по свежим преданиям, мог знать многие не записанные частности из тогдашнего быта крымских Греков. «Фирман этот был только на бумаге хорош и обязателен для подчиненных митрополиту, но он нисколько не мешал мусульманам грабить, оскорблять и мучить христианское духовенство. Судя по народным преданиям, наше духовенство, признаваемое Турками и Татарами за враждебные своей религии лица, одновременно, согласно своему шариату (закону), считало их за народных распорядителей и представителей приходской власти, и на этом основании со всякого рода подозрениями и требованиями обращалось к ним; так например, каждый христианин, провинившийся в драке, ослушании или смертоубийстве, не иначе будто мог это сделать, как под влиянием своего священника возбуждающего негодование и отвращение к религии поработителя, и нисколько невиновному духовнику, во избежание правительственной кары, приходилось откупаться подарками. |
| — Со всем тем, — молвил Санчо, — мне бы хотелось, чтоб ваша милость велела маэсе Педро спросить обезьяну, правда ли то, что с вашею милостью происходило в пещере Монтесиноса, — ведь я стою на том, не в обиду вашей милости будь сказано, что все это было наваждение и обман, в лучшем случае — сновидение. — Весьма возможно, — сказал Дон Кихот, — и я последую твоему совету, хотя и не без некоторых угрызений совести. В это время за Дон Кихотом зашел маэсе Педро и сказал, что раек в надлежащем порядке и что он просит его милость пойти посмотреть, — раек, мол, стоит того. Дон Кихот поведал ему свое желание и попросил сей же час обратиться к обезьяне с вопросом: во сне случались с ним разные происшествия в пещере Монтесиноса или наяву, ему же, дескать, кажется, что тут было всякое. Маэсе Педро, ни слова не говоря, сходил за обезьяной, посадил ее перед Дон Кихотом и Санчо и сказал: — Послушайте, госпожа обезьяна: этот рыцарь желает знать, правда или нет то, что с ним происходило в так называемой пещере Монтесиноса. Тут он подал свой обычный знак, обезьяна вскочила к нему на левое плечо и как будто что-то пошептала ему на ухо, а затем маэсе Педро объявил: — Обезьяна говорит, что часть того, чему ваша милость явилась свидетелем и что с вами в указанной пещере произошло, — недостоверна, часть же правдоподобна, и к вышесказанному она ничего больше прибавить не может. Буде же ваша милость желает знать подробнее, то в ближайшую пятницу она вам ответит на все вопросы, а сейчас ее способность угадывать кончилась и раньше пятницы, как она сказала, к ней не вернется. — А что я вам говорил? — воскликнул Санчо. — У меня в голове не укладывалось, чтобы все, или хотя бы половина того, что вы, государь мой, нарассказали о событиях в пещере, оказалось правдой. — Будущее покажет, Санчо, — возразил Дон Кихот, — всеразоблачающее время ничего не оставляет под спудом — все вытаскивает на солнышко, даже из недр земли. А теперь довольно об этом, пойдем посмотрим раек доброго маэсе Педро: мне сдается, что он готовит какую-нибудь новинку. |
| При пожелании вам доброго здоровья от всего десятеричного моего семейства, остаюсь покорнейший вашего высокопреподобия слуга " … Три письма, одно вслед за другим, получил я от доброго товарища моего, инспектора Моск. академии, о. Порфирия: 1) От 23-го августа он писал мне: «Виноват я пред вами, высокопреподобнейший о. ректор; книги, присланные вами, я отыскал у Дейбнера 496 и забыл сказать вам об этом. Если, впрочем, их нельзя возвратить Кунту 497 , то я беру на себя и второй экземпляр, а деньги пришлю с первыми благоприятным случаем. Если же вы не решительно взяли книги, а как бы на случай, буде окажутся нужными, то не замедлю отправить их обратно; благоволите только известить, хоть чрез Вифанского авву 498 , который, вероятно, по временам помышляет и о возврате в Вифанию. Скажите ему, что брат его Богословский экспромт написал оч. удачно. Из питомцев ваших спрашивали пока только троих: Лебедева 499 , Скворцева 500 и Ляпидевского 501 ; только Скворцев отвеча слабовато, а те очень изрядственно; впрочем, и Лебедев по Библейской Истории ничего дельного не сказал, а от Еврейского отказался, несмотря на вашу аттестацию по сему предмету. Дивно и то, что он жалуется на приливы крови к голове, которыми он страдает будто бы около 4-х лет, и которые не дозволяют ему сидеть долго в классе… Чего же смотрел Рахманов? 502 Г. Пюзея усердно благодарю за память обо мне и столь же усердно прошу сохранить ее и в Оксфорде. Весьма бы обязал он меня, если бы стал высылать оттуда по тому творений св. Кирилла, тотчас после отпечатания их. Вознаграждение, какое будет нужно, пусть требует теперь же, доставлю с охотою и благодарностью. А что же конец вакации вы хотели употребить на путешествие. Милости просим; канцелярию запечатайте, а постройки предоставьте отцу Никодиму. 503 Простите великодушно, что до сего времени я не писал вам по возвращении из Москвы. Это, воистину, не по недостатку сердечной благодарности за то радушие, с каким приняли вы меня странника и давали мне возможность странствовать по Москве, а единственно по причине хилеющего моего здоровья». |
| Затем мистер Тутс, осененный дерзкой и счастливой идеей напоминать о себе этому семейству (впрочем, есть основания предполагать, что этот хитрый план зародился в плодовитом мозгу Петуха), приобрел шестивесельный катер; экипаж состоял из спортивных друзей Петуха, а рулем управлял сей блестящий герой собственной персоной, надевавший по этому случаю ярко-красную куртку пожарного и скрывавший под зеленым козырьком свой бессменный синяк под глазом. Прежде чем снарядить судно, мистер Тутс выпытал мнение Петуха о таком гипотетическом случае: допустим, Петух влюблен в некую молодую леди по имени Мэри и возымел намерение завести свою собственную лодку, – как бы он назвал эту лодку? Петух отвечал, подкрепляя свои слова энергическими клятвами, что он окрестил бы ее либо «Полли» , либо «Отрада Петуха». Усовершенствуя эту идею, мистер Тутс после глубокого раздумья и величайшего напряжения умственных сил решил назвать свою лодку «Радость Тутса» – деликатный комплимент Флоренс, каковой комплимент не мог не удостоиться одобрения всех, кто знал заинтересованных лиц. Развалившись на малиновой подушке на борту своей элегантной шлюпки и задрав ноги, мистер Тутс во исполнение своей затеи поднимался вверх по реке день за днем, неделю за неделей, сновал взад и вперед невдалеке от сада сэра Барнета, приказывал своей команде снова и снова пересекать реку под острым углом с целью покрасоваться, буде кто-нибудь на него смотрит из окон дома сэра Барнета, и заставлял «Радость Тутса» совершать такие эволюции, что вызвал изумление у всех прибрежных жителей. Но когда бы ни случилось ему увидеть кого-нибудь в саду сэра Барнета на берегу реки, мистер Тутс неизменно притворялся, будто попал сюда вследствие стечения обстоятельств, чрезвычайно странных и невероятных. – Как поживаете, Тутс? – спрашивал сэр Барнет, махая ему рукой с лужайки, в то время как ловкий Петух правил прямо к берегу. – Как поживаете, сэр Барнет? – отвечал мистер Тутс. – Ну, не удивительно ли, что я встретил тут вас! Мистер Тутс со свойственной ему сообразительностью всякий раз произносил именно эти слова, словно здесь были не владения сэра Барнета, а какое-то заброшенное сооружение на берегах Нила или Ганга. |
| — Поэтому, дорогие граждане, присягнем тут в радостный час народной победы, — глаза оратора начали светиться, он все возбужденнее простирал руки к густому небу и все меньше в его речи становилось украинских слов, — и дадим клятву, що мы не зложим оружие, доки червонный прапор — символ свободы — не буде развеваться над всем миром трудящихся. — Ура! Ура! Ура!.. Питер… — Васька, заткнись. Что ты сдурел? — Щур, что вы, тише! — Ей-богу, Михаил Семенович, не могу выдержать — вставай… прокл… Черные онегинские баки скрылись в густом бобровом воротнике, и только видно было, как тревожно сверкнули в сторону восторженного самокатчика, сдавленного в толпе, глаза, до странности похожие на глаза покойного прапорщика Шполянского, погибшего в ночь на четырнадцатое декабря. Рука в желтой перчатке протянулась и сдавила руку Щура… — Ладно. Ладно, не буду, — бормотал Щур, въедаясь глазами в светлого человека. А тот, уже овладев собой и массой в ближайших рядах, вскрикивал: — Хай живут советы рабочих, селянских и казачьих депутатов. Да здравствует… Солнце вдруг угасло, и на Софии и куполах легла тень; лицо Богдана вырезалось четко, лицо человека тоже. Видно было, как прыгал светлый кок над его лбом… — Гаа. Га-аа, — зашумела толпа… — …советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Пролетарии всех стран, соединяйтесь… — Как? Как? Что?! Слава!! В задних рядах несколько мужских и один голос тонкий и звонкий запели «Як умру, то…». — Ур-ра! — победно закричали в другом месте. Вдруг вспыхнул водоворот в третьем. — Тримай його! Тримай! — закричал мужской надтреснутый и злобный и плаксивый голос. — Тримай! Це провокация. Большевик! Москаль! Тримай! Вы слухали, що вин казав… Всплеснули чьи-то руки в воздухе. Оратор кинулся набок, затем исчезли его ноги, живот, потом исчезла и голова, покрываясь шапкой. — Тримай! — кричал в ответ первому второй тонкий тенор. — Це фальшивый оратор. Бери его, хлопцы, берить, громадяне. — Га, га, га. Стой! Кто? Кого поймали? Кого? Та никого!!! Обладатель тонкого голоса рванулся вперед к фонтану, делая такие движения руками, как будто ловил скользкую большую рыбу. |
| – Более производства не видно; а в 1706 г. оно вытребовано в Судный приказ потому, что в другом деле ответчик Ценин отводил свидетелей истцовых тем, что у него с ними дело. Сначала дела не нашли в приказной избе ни у которого подьячего и ответчика обвинили ложною сказкою. Ответчик стал доказывать, что дело точно есть, подьячий не так доложил... Поручные по истцах. – (Выписка делалась в приказе не по каждому делу, но когда нужно было обозреть справку довольно сложную из прежнего производства, к которому относилось новое челобитье; тогда под челобитьем же приписывалось (на гербовой же бумаге) изложение обстоятельств прежнего дела под титулом: «против сего челобитья выписано» или «и с сего челобитья расписано». Содержание бумаг помещалось здесь с некоторым сокращением. – После резолюции или пометы, когда следовало послать исходящую бумагу, тут же приписывалась и черновая, напр. грамота, наказ и т. п., служившая отпуском. – Когда нужно было допросить местного жителя или подьячего из приказной избы, напр., то иногда требовали самое лицо, подлежащее допросу, из Москвы в приказ, для чего посылался иногда из приказа солдат или в важных случаях подьячий. Такое распоряжение делалось обыкновенно по ходатайству самого челобитчика. Солдат должен был, приехав в город, подать воеводе грамоту (солдату же давался наказ) и привести требуемого человека с собою за поруками на Москву). – В этом деле воевода Михайловский не прислал подьячего, отговариваясь, что он по государеву указу взят в другой город к перекопному делу; но солдата в доезде своем пишет, что неправда: подьячий живет на Михайлове и сидит в приказной избе. Вслед за доездом и челобитчик подал такую же просьбу. Судный приказ велел послать уже подьячего на Михайлов и велеть взять того подьячего, а буде ухоронится, жену и детей, – и привесть в приказ; а на воеводе за ослушание доправить пени 25 рублей и привесть в Судный приказ, для того что в первой своей грамоте о подьячем воевода паписал, что он будто с 1702 г. у перекопного дела. |
| Когда люди изобрели аппараты для плавания под водой, для полёта в воздухе, для разговоров на дальних расстояниях – тогда Европе Христос показался столь же ненужным и несовременным, как и египетские мумии. Впрочем, все свои достижения за последние двести лет Европа употребила к собственному истреблению в мировых войнах, к совершению преступлений, на службу ненависти, разрушения и обмана, к угнетению и принуждению, к профанации и осквернению народных святынь и благочестивых обычаев, к сеянию лжи, нечестности, разврата и безбожия по всему миру. И обманула Европа на самом деле не кого-то иного, а саму себя. Нехристианские народы воочию убедились, чтó такое Европа, чтó она с собой приносит и чего хочет, – оттого-то и нарекли её Белой Демонией. Послушай, что говорит царь Давид: Иные [хвалятся] колесницами, иные конями, а мы именем Господа Бога нашего хвалимся ( Пс. 19:8 ). Те хвастуны и самохвалы задремлют на мягких одрах своей ложной славы, а мы встанем и выпрямимся. Апостол же Павел ещё громогласнее взывает: Человек, что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил? ( 1Кор. 4:7 ). Знай, что и все изобретения имели место в Господнем винограднике и пред Божиими очами. И научись стыду и честности. Аминь. XLV Если слепой человек крикнет: «Посветите мне!» – вы зажжёте свечу и скажете: «Вот тебе свет!» Но он снова будет повторять своё требование. Вы можете тогда зажечь с десяток свечей и сказать ему: «Вот освещаю я тебе дорогу!» – но он и дальше буде раздражённо спрашивать: «Почему не зажигаете для меня света?» Вы можете ввести его во дворец, ярко озарённый сотнями светильников, и сказать ему: «Вот тебе света в изобилии». Однако в своей густой и непроглядной тьме слепой и впредь будет яростно добиваться: «Да зажгите же хоть одну свечу, чтобы мне видеть!» Эй, раб тьмы! Даже если миллионы свечей зажгутся перед твоими потухшими глазами, ты не узришь света. Напрасно будешь требовать его от окружающих, если нечем тебе его видеть. Это всё равно, что протягивать хлеб безрукому или трубить в уши глухого. А у кого глаза здоровы – тот видит свет без труда. |
| Угадывалось, что он сопровождает остальных для куража, в качестве искреннего друга и, буде окажется надобность, для поддержки. Между остальными же первое место и первую роль занимал тот, за которым числилось название «сына Павлищева», хоть он и рекомендовался Антипом Бурдовским. Это был молодой человек, бедно и неряшливо одетый, в сюртуке с засаленными до зеркального лоску рукавами, с жирною, застегнутою доверху жилеткой, с исчезнувшим куда-то бельем, с черным шелковым замасленным донельзя и скатанным в жгут шарфом, с немытыми руками, с чрезвычайно угреватым лицом, белокурый и, если можно так выразиться, с невинно-нахальным взглядом. Он был не низкого роста, худощавый, лет двадцати двух. Ни малейшей иронии, ни малейшей рефлексии не выражалось в лице его; напротив, полное, тупое упоение собственным правом и в то же время нечто доходившее до странной и беспрерывной потребности быть и чувствовать себя постоянно обиженным. Говорил он с волнением, торопясь и запинаясь, как будто не совсем выговаривая слова, точно был косноязычный или даже иностранец, хотя, впрочем, был происхождения совершенно русского. Сопровождал его, во-первых, известный читателям племянник Лебедева, а во-вторых, Ипполит. Ипполит был очень молодой человек, лет семнадцати, может быть и восемнадцати, с умным, но постоянно раздраженным выражением лица, на котором болезнь положила ужасные следы. Он был худ как скелет, бледно-желт, глаза его сверкали, и два красных пятна горели на щеках. Он беспрерывно кашлял; каждое слово его, почти каждое дыхание сопровождалось хрипом. Видна была чахотка в весьма сильной степени. Казалось, что ему оставалось жить не более двух-трех недель. Он очень устал и прежде всех опустился на стул. Остальные при входе несколько зацеремонились и чуть не сконфузились, смотрели, однако же, важно и видимо боялись как-нибудь уронить достоинство, что странно не гармонировало с их репутацией отрицателей всех бесполезных светских мелочей, предрассудков и чуть ли не всего на свете, кроме собственных интересов. |
| Симеон Адамович сам описал Матвееву разговор свой с гетманом: «Яко изначала начал я за помощию божиею служити верно великому государю, тако и ныне сколько могу служу и радею; только нынешней наглой нашедшей на гетмана скорби никоими притчами и мерами исцелити не могу. Некто крамольник вместил гетману, будто великий государь Константина Солонину гетманом запорожским учинил. Зело о том сетует; скорбит о том, что Пиво с ляхами около Киева монастыри и монастырские отчины попустошил; спрашивает, по коих мест граница с ляхами? А мне почему знать! И о Киеве сетует и говорит, буде Киев великий государь отдаст? И я ему клянуся душою и священством, что ничего того великий государь не мыслит, и на меня оскорбился, смертною казнию грозя: если что с Москвы послышу непристойное, велю тебя лютою смертию уморити. И я ему сказал, что за истину и за великого государя готов умереть, а то все сказывают ложь, и его милостию государскою беспрестанно обнадеживаю, а как увидал конечную его непреклонную скорбь, приехав из Батурина февраля г. 1-е, посоветовав с думным дворянином, с Ив. Ив. Ржевским, нарочно скорым гонцом в. государю и твоей милости о том вестно чинил. Бога ради, попецытеся, как скорее посылайте какова умна человека от в. государя к гетману с грамотою, обнадеживая его, опишите о Киеве и о границе, что Киев не в отдаче ляхам, и о том, что о Солонине на гетманство и не помышляется, потешьте, господа ради!» Вслед за грамотою протопоп вместе с есаулом Павлом Грибовичем отправился в Москву в послах от гетмана. Действительно, молва о смене Многогрешного (Солониною неведомо откуда шла по Украйне; но мы знаем, с какою легкостию верили в Украйне всякой молве; приверженцы Демьяна встревожились не меньше его самого. К нежинскому воеводе Ржевскому пришел того же города козацкий полковник Гвинтовка и начал говорить, что царь велел переменить гетмана и всю старшину. Ржевский позвал его к себе обедать; тот не пошел и сказал: «Как к вам идти? Какие вы добрые люди, что так делаете непостоянно?» Старая сказка об уступке Киева и всей Малороссии королю польскому опять пошла в ход. |
|
|
