| Император Николай Павлович одобрил эти предположения и собственноручно написал: на докладе: „Исполнить, доставив прямо к нам в штаб 150 . Между тем из Москвы в то же самое время Мозжаков извещал, что он тайно сопровождал Геронтия и Дионисия в их поездке на богомолье в Троицкую Сергиеву лавру, что по возвращении оттуда Геронтий начал ускорять свои сборы к отъезду, вообще стал обнаруживать особенное беспокойство и истреблять все получаемые им бумаги немедленно по получении, так как приметил производимые над ним бдительные наблюдения, и что поэтому он, Мозжаков, 6 мая обращался к московском у жандармскому начальнику генералу Перфильеву с просьбою оказать ему, на основании имеющегося у него открытого предписания, содействие к задержанию Геронтия и Дионисия, но генерал Перфильев не нашел себя в праве исполнить его просьбу без определенного именно на сей случай приказания 151 . Такое приказание после Всеподданнейшего высочайше утвержденного доклада 5-го мая было уже отправлено в Москву от шефа жандармов, о чем извещен был и Мозжаков, который мог теперь беспрепятственно воспользоваться помощию жандармского начальства, когда найдет нужным приступить к арестованию заграничных выходцев. Геронтий действительно приметил наконец, что находится в Москве под бдительным полицейским надзором Еще 1-го мая писал он Павлу в Белую-Криницу „живем в номере между обеих сторон окружены неблаговолящими нашего подряда, и мастерам стараются воспрепятствовать: но Бог милостив“ 152 . А 12 числа ему же писал еще подробнее: «Теперь уже к выезду паспорты получены, и на сей неделе, аще Господь поможет, то уже совсем соберемся и выедем; а чем выезд наш закончим, о том мы и сами не знаем: человек около двадцати, кои нам известны, а более неизвестных, даже два квартальные (?) секретно в простой одежде весьма строго подсматривают и не дают нам свободы отходить до торга, – на что уже, – пойдем к военному губернатору в его канцелярию для получения пасов, а они и туда следят. А чего они достигают, тому мы не известны. |
| Несмотря на это, столь решительно выраженное объявление министра о невозможности для Амвросия возвратиться в Буковину, т. е. в Белую-Криницу, на место его служения, самые вопросы, на которые приглашался он ответить, не могли особенно смутить его, равно как не представляли большой трудности для решения, и по самому их содержанию, и особенно в виду того внимания и покровительства, какие оказаны были самим австрийским правительством учреждению в Белой-Кринице раскольнической митрополии, именно в видах враждебных России, предъявления которой, как можно было надеяться по этому самому, и теперь австрийское правительство постарается искусным образом отклонить. Такого мнения был и старый адвокат липован – Дворачек, к которому Алимпий и Огнянович обратились немедленно по приезде в Вену, чтобы пригласить его на помощь Амвросию. Под руководством Дворачка и были составлены краткие, но твердо выраженные ответы по всем девяти вопросным пунктами. Первый вопрос о том, как мог Амвросий объявлять о себе, что послан в Буковину от константинопольского патриарха, был со стороны австрийского правительства совершенно неуместным вопросом, так как при производстве дела об утверждении Амвросия в звании липованского верховного пастыря ни правительство это не спрашивало его о посольстве от патриарха, ни сам он не упоминал о том; напротив, и он и главные ходатаи по учреждению митрополии – Павел и Алимпий всячески старались именно о том, чтобы со стороны правительства не возбуждалось и вопроса об участии, или неучастии патриарха в отъезде Амвросия из Константинополя в Буковину. Правильнее было бы предложить Амвросию вопрос: как мог он не объявить правительству, что ушел из Царьграда без дозволения патриарха, или что не был послан в Буковину патриархом? – хотя и этот вопрос не мог бы иметь законной силы в виду того, что само же австрийское правительство, собирая в Константинополе дипломатическим путем справки об Амвросии, и не думало допытываться там, послан ли он от патриарха и с его ли дозволения явился в Австрию, – и делало это с намерением, так как знало об его самовольном отъезде оттуда и не придавало тому никакого значения. |
| Итак, все надежды Амвросия с товарищами на конституционные права, в силу которых могло бы быть отменено прежнее решение его дела, оказались тщетными: подтверждение прежнего определения о выезде на безвыходное по самую смерть жительство в штирийский городок Цилль было вновь объявлено теперь в таких решительных выражениях, что оставалось только повиноваться беспрекословно. Впрочем, полгода почти проживши в Вене, вдали от Белой-Криницы, от опротивевших ему там липованских порядков и липованского общества, Амвросий мог быть даже весьма доволен состоявшимся решением его участи: в Константинополь, к патриарху, чего так боялся он, его не выслали; местом заточения назначили город совсем не захолустный, стоявший недалеко от таких видных пунктов, как Герц и Триест, населенный в значительной степени греками; обещано и содержание от правительства, как он надеялся, соответствующее его званию. А так как, несмотря на строжайшее воспрещение иметь какая-либо сношения с липованами и даже на прямое воспрещение получать от них какую-либо помощь, он был уверен в получении от монастыря условленного по контракту ежегодного жалованья в 500 червонцев, то материальное положение в Цилли являлось отнюдь не хуже белокриницкого. По всему этому назначенная ему ссылка представлялась уже не особенно тяжелою, даже отчасти желательною для него, как освобождение от опротивевших ему липован. В это время сын его с семейством находился уже в Вене, за ними незадолго перед тем ездил в Белую-Криницу сам Алимпий. Павел нашел необходимым тогда же прислать к Амвросию попа Иеронима с походною церковию, присутствие которых при ссыльном митрополите должно было напоминать ему о его принадлежности к именуемому старообрядчеству, а для самих старообрядцев, особенно российских, служить свидетельством его якобы неизменной верности этому старообрядчеству 239 . Сколько рад был Амвросий приезду сына с семьей, столько же неприятно было ему появление раскольнического попа, назначенного, вопреки его желанию, сопутствовать ему в предназначенную ссылку. Но от этого неприятного спутника позаботилось освободить его само правительство: узнав о прибытии к Амвросию липованского попа с церковью, оно справедливо усмотрело здесь нарушение предписанного ему прекращения всяких дальнейших сношений с липованами, и потому немедленно было сделано распоряжение о высылке из Вены не только Иеронима с походной церковью, но и „депутата Белокриницкого монастыря и всех липованских обществ в Буковине“ – Алимпия Милорадова. Мало того, и сам Амвросий отправлен был в ссылку один, в сопровождении полицейского чиновника, его сыну с семейством не дозволено было с ним ехать: он остался на время в Вене, имея притом в виду, что отца его могут перевести на жительство и в другое еще место 240 . |
| 68 В том же письме Геронтию от 27 мая Павел писал: „В наступающее воскресенье тоже хотят учинить обед и белокриницкое общество подобно климоуцким: ибо и их новопоставленный священноиерей стоит последнюю неделю в службе у нас в монастыре, т. е. всякий день служит литургию и обучается“ («Переписка раскольнических деятелей» вып. I, М., 1887, стр. 112). А в Памятнике под 1 июля записано об Тимофее (как прежде о Захарии под 25 мая), „по отстоянии в монастыре седмичной службы, сего числа введен в свою парахию с присутствием самого г. митрополита“ (см. 21 и 24). 69 О том и другом в Памятнике записано, что „снабдены ставленною грамотою, а обществы также письменными наставлениями“ 21 и 24). В Белокриницком Архиве есть писанные по уставному копии и грамоты, выданной попу Тимофею, и наставления белокриницкому обществу. Грамота подписана Кириллом и дана от его имени, но „по благословению митрополита Амвросия, за слабостию его здоровья“. Эта длинная грамота есть буквальная выписка из Кормчей (гл. 60, л. 601 об. – 606). „Наставление“ же, искусно составленное Павлом, издано даже и белокриницкому обществу от имени Амвросия. В нем говорится: „Се днесь даде вам Бог попечителя духовного, пречестного сего отца Тимофея, егоже избрал Дух Святый из самых братий ваших, который, по благодати и дару и власти данной нам от Всесвятого и Животворящего Духа, от нас по данному благословению преосвященному епископу Кириллу, которым и рукоположен вам в парахиального священника, для чего первая ваша должность да будет воеже нелицемерно его любити“ и т. д. 70 Об этом еще 20 мая Павел писал Милякову: „а отцу Иерониму определено уже спокойное пребывание, хотя на воли, в той же келии, но на особых правах и на всем иждивении монастырском по смерть его“ («Переписка раскольнических деятелей». вып. I, М., 1887, стр. 109). 72 Копия, писанная иноком Павлом, в Белокриницком архиве. В Памятнике под 1 июня записано: „Священноиноку Иерониму на поданное от него прошение выдана ему резолюционная грамота за подписом г. митрополита“ 25), так как и духовнику его, в точной силе по желанию его и отнюдь не в пример прочим 25). |
| 140 См. сделанную из бумаг министерства внутренних дел выписку о всем этом в Сборнике Кельсиева (вып. I, стр. 139–144). 141 Всего любопытнее и важнее, что московские полицейские власти не хотели знать, или, вернее, сообщат правительству о сношениях московских наиболее видных раскольников с заграничными деятелями по учреждению кафедры в Белой-Кринице, из коих самые главные, Геронтий и Павел, даже не раз приезжали в Москву для переговоров по этому делу. 142 «Сборник правительственных сведений о раскольниках» В. И. Кельсиева. ч. I, стр. 144–145. Перелюстрованные и частию подлинные письма, добытые таким путем, находятся при деле Геронтия; большая часть их из этого дела была списана П. И. Мельниковым в его сборнике, которым мы и пользовались. Некоторые из писем были представляемы непосредственно самому Императору Николаю. На одном из них, именно упомянутом выше письме Павла к Геронтию от 1 апр. 1847 г., в котором, упоминается, что Иван Кириллов Поляков многих возмущает толками о монастырской церкви, оставшейся неосвященною, Государь собственноручно написал: „Этим раздором надобно, я думаю, воспользоваться, не теряя времени“ (Сборник П. И. Мельникова). 143 Целию этого секретного надзора, по объяснению самого министра во Всеподданейшем докладе от 16 апреля, служило именно – „разъяснить по возможности ход, сцепление и обширность сношений наших раскольников с заграничными (Сборник В. И. Кельсиева, вып. I, стр. 145). 144 Так именно отозвался о нем в донесении министру внутренних дел состоявший при министерстве действительный статский советник И. П. Липранди, которому поручалось ведение важнейших следственных дел о раскольниках и поручено было дело о Геронтии (См. «Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университете», стр. 106). 145 И. П. Липранди, в донесении министру от 16 апр., именно писал, что „все действия и сношения Геронтия тщательно наблюдаются (Мозжаковым), каждый шаг его в Москве следится“, и что „таким образом предположено не опускать его из вида во все время, пребывания в Москве“ («Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университете», стр. 107) |
| А живут около нас, рядом, в номерах – помянутый квартальный 153 и унтер-офицер и пр. А одежду носят мещанскую и купецкую, и объявляют, якобы по коммерческим делам, и род жизни сказывают, кто тульский, калужский, кто смоленский купец: а дух и смысл у всех один“ 154 . Итак, Геронтий в последнее время пребывания в Москве озабочен был примеченным бдительным надзором полиции за его действиями; но особенно не беспокоился, имея правильный заграничный паспорт и беспрепятственно получив из канцелярии московского военного губернатора документы на выезд за границу. Отъезд назначен был, как писал он Павлу, „непременно 27 числа“ 155 ; против этого срока он промедлил только один день, и 28 числа ночью действительно выехал вместе с Дионисием, казалось, вполне благополучно за московскую заставу по пути к Туле. Но здесь, за заставой, его встретили два экипажа тройками, в которых он приметил жандармов и которые неотступно сопровождали его потом более ста верст, до самой границы Московской губернии с Тульской. В Тульской губернии, на первой же почтовой станции, 29 числа, Геронтий и Дионисий были арестованы со всеми находившимися при них вещами, и в сопровождении жандармов, согласно Высочайшему повелению, отправлены в Петербург. Обратно через Москву их провезли ночью 30 числа“ 156 . В Петербурге Геронтий и Дионисий были помещены, каждый особо, в здании существовавшего тогда III отделения собственной Е. И. В. канцелярии. О прибытии их немедленно доведено было до сведения Государя, и тогда же следствие и дознание о них поручено было произвести состоявшему при министерстве внутренних дел действительному статскому советнику И. П. Липранди, как чиновнику особенно опытному и искусному в делах этого рода 157 . Следствие тянулось около двух месяцев, несмотря на то, что Липранди почти каждый день, а иногда и по нескольку раз в день, имел свидания с подсудимыми и вел расспросы, как ему казалось, с необыкновенным искусством 158 . Причина, почему следствие по столь важному делу тянулось так долго без желанных результатов, заключалась в характере обоих подсудимых, обнаруживших замечательную твердость в неуклонном исполнении своего заранее условленного плана, как и что отвечать на следствии соответственно имеющемуся у них австрийскому паспорту. |
| В воскресенье съехались в Бабадаг некрасовцы из Сарыкоя, Славы и Журиловки; приехал и настоятель Славского скита инок Макарий с братией: собралось столько народу, что не могли и поместиться на дворе кунака. Аян приказал гавасам надеть полное вооружение. Меджлис во всем составе явился производить суд. Народ разделили на две стороны, – на одной стояли сарыкойцы и прочие, не расположенные к белокриницкому священству, на другой – журиловцы и скитские. Стали допрашивать, кто хочет принять греческую веру, то-есть священство от Амвросия, и кто не хочет. Из среды сарыкойцев выступил Яков Тюлень, и громко провозгласил: „кто не хочет в греческую веру? подымай руки“. – Весь народ, кроме журиловских и скитских, подняли руки кверху, „даже смотреть было ужасно, – замечает Гончаров, – и яко гром загремел, закричали: не хотим в греческую веру!“. Тогда и с противной стороны вышел журиловский церковный строитель Михайла Андреев и также провозгласил: „кто согласен принять епископа? выходи сюда!“ Но едва сказал он это, как был схвачен и отведен в тюрьму к Гончарову. Потом вызвали и прочих главных сторонников нового священства, которые подписались на прошении к Амвросию о поставлении епископа, – журиловского Дмитрия Сеткаря, и славских атамана Викула Карнеева и уставщика Ефима Гапеева: их также отвели в тюрьму. Затем Макарию со славскими иноками велели отправляться домой. Старец Макарий заплакал уходя, и, посмотрев на темницу, где заключен был Аркадий с прочими узниками, громко сказал: не бойся малое стадо и проч. Турки спросили Тюленя: что старик говорит? Тюлень отвечал: это он вашу и нашу веру ругает! Макария велели воротить и также отвести в тюрьму. Теперь нужно было как-нибудь кончить дело с народом, – хотели именно ото всех получить подписку, что священства из белокриницкой митрополии не желают и не принимают. Сарыкойские и славские готовы были немедленно подписаться; журиловские отвечали, что не откажутся от епископа и священников, хотя бы за них и пострадать пришлось. К ним приступили с угрозами, – говорили, что разорят в конец, если не дадут подписей, исключат из казацкого звания, лишат всех казацких привилегий, станут брать харач и т. п. Журиловцы крепились; однакоже их силой заставили подписаться. Этим на первое время и кончен был суд. Сарыкойцы отправились домой с торжеством и долго пировали по случаю по беды над противниками; у журиловцев, напротив, и у славских иноков большое было горе. |
| У этого последнего Жиров пользовался таким доверием, что был некоторое время главным у него приказчиком по торговой части. Но при указанных, особенно ценимых в расколе качествах, снискавших ему покровительство видных раскольнических деятелей, Жиров отличался, как это бывает нередко в расколе, крайним самомнением, любостяжательностью и дерзостью, ради наживы и личных интересов был способен на всякое преступление, готов пожертвовать и совестью и всем святым, если только было для него что-нибудь святое. Даже своему благодетелю, – Кочуеву, за полное его доверие заплатил самой черной неблагодарностью, – выдал его правительству, как причастного к делу об учреждении Белокриницкой иерархии. Во время, оскудения священства“ у старообрядцев он занимался также выгодным ремеслом отыскивания для раскольнических обществ беглых попов, приобретение которых оплачивалось большими деньгами, и была молва, что одного из таких попов (Егора) он утопил, или, по другим известиям, хотел утопить, чтобы воспользоваться находившейся при нем значительной суммой. Учреждение собственной заграничной иерархий у раскольников грозило если не совершенным прекращением, то во всяком случае сильным подрывом для этого доходного промысла, и Жиров сообразил, что теперь всего лучше и выгоднее сделаться самому поставителем раскольнических попов, т. е. получить в Белой-Кринице архиерейский сан. И вот с этою целию он явился в Белую-Криницу. Ни Павлу и никому из белокриницкой братии Жиров не был знаком; но он привез с собою и представил какое-то, неизвестно когда и как полученное, даже, как впоследствии подозревали, фальшивое, рекомендательное за него письмо Аффония Кочуева. Павел глубоко чтил своего старого знакомца и друга Аффония Кузьмича, и потому принял рекомендованного им пришельца с полным доверием и великою радостию, как достойного кандидата в епископы для российских старообрядцев. Надобно полагать, что сам Жиров своими повествованиями о Кочуеве и о своих близких к нему отношениях, равно как своим обращением и беседами, показывавшими в нем умного и сведущего в Писании человека, умел расположить Павла в свою пользу и подкрепить рекомендацию Кочуева. |
| Церковно-административные распоряжения: а) по вопросам потаповских старообрядцев, б) по делу об Иоасафе, отрекшемся от священства, в) по жалобе соколинского попа на прихожан. В течение года, протекшего со времени отъезда Амвросия из Белой Криницы до возведения Кирилла в сан митрополита, были изданы из Белокриницкой митрополии несколько любопытных церковно-административных решений по разным вопросам, которые тем более достойны внимания, что Павел тщательно занялся ими, несмотря на крайне трудные обстоятельства, в каких находилась тогда митрополия, и значит именно усвоял им важное значение. В мае 1848 г. получено было из какого-то, очевидно, русского селения Потапова от некоего Клима Иванова прошение – разрешить смущавшие местных старообрядцев некоторые недоуменные вопросы. Главными из них были два: может ли двоеженец исправлять службу уставщика? и сколько раз петь аллилуия после чтения Апостола в простые, а не праздничные дни, – откуда взято петь аллилуия в такие дни пять раз 309 . Так как потаповские старообрядцы, за неимением священника предоставившие исполнение церковных треб мирянину-уставщику, этим самым, что обращались с своими недоумениями в митрополию, уже заявляли о своей готовности подчиниться ей в принятии от нее священства, что было очень важно на первых порах ее существования, то Павел нашел необходимым исполнить просьбу их со всею потребною в таком случае тщательностью, и действительно написал пространный ответ на оба, приведенные выше, вопроса, в котором показал, по обычаю, и свою начитанность и свое искусство решать вопросы в желательному для старообрядцев смысле 310 . Предлагая вопрос о двоеженце-уставщике, Клим Иванов прислал в Белую Криницу имевшийся у него „древний список“ правил, из которых некоторые относились и к этому вопросу: он просил сказать, согласен ли этот список с подлинными книгами. Павел отвечал, что выписки сделаны „справедливо, слово в слово“. Затем уже Павел предлагал свое, на основании церковных правил, рассуждение о двоеженцах, также о вступивших в брак со вдовою, могут ли они быть допускаемы до отправления церковных служб. С вопросом этим он, очевидно, был уже близко знаком, так как имел побуждение изучить его, когда незадолго перед тем шло дело о поставлении Аркадия Лаврентьевского в епископы и ему, вместе с известным книгчием Евфросином, так хотелось обойти правила, по силе коих Аркадий, как женатый на вдове, не мог быть допущен до епископства. |
|
|
