| Кроме того, зная существующие в митрополии порядки и ту власть, какую присвоил себе Павел в распоряжении церковно-иерархическими делами, он был уверен, что все написанное Павлом от имени Кирилла написано без всякого с этим последним сношения, что и самую подпись митрополита Павел очевидно подделал сам. Все это Софроний нашел достаточным основанием, чтобы выразить митрополии свое недовольство полученным от Павла письмом и несогласие – подчиниться изложенному в нем требованию относительно попа Трофима. Письмо это, снявши с него копию, он отправил подлинником обратно в митрополию, без всяких объяснений, как не заслуживающее внимания, – „без ответа и без надписи“, – отправил с нарочным послом, которому поручил объяснить там, что значит это возвращение письма в подлиннике и даже объявить о сомнении относительно подлинности Кирилловой подписи под ними. Хотя посланный, говоря о подделке подписи, будто бы и сам „горел от стыда за таковое самомненное подозрение“, однако его посольство кончилось победой Софрония: прежнее требование относительно попа Трофима Павлу пришлось взять назад, и было, напротив, „поневоле послано от митрополии в отношении разрешения того священника другое распоряжение, согласное с правилами и волею запретившего“ 540 . С тем ли же посланным, или с другим, но уже по получении Павлова письма от 9-го июля 1851 г., писанного в защиту попа Трофима, Софроний отправил в митрополию-вопросы и прошении о самонужнейших церковных вещах“ 541 . Что побудило Софрония написать их и послать в митрополию? Какую при этом имел он цель? Повидимому, вопросы были написаны искренно; Софроний как будто желал именно получить от сведущих и авторитетных в митрополии лиц разрешение встречавшихся ему на практике затруднительных вопросов и, как свидетельствовал потом сам Павел, „приятельски просил посоветовать ему в его многих недоумениях“. Но с другой стороны, принимая во внимание характер Софрония, его высокое о себе мнение, как о человеке не менее Павла сведущем в церковных канонах, способном поэтому решать всякие недоуменные вопросы, и особенно имея в виду, как отнесся он потом к подученным из митрополии ответам, с большею вероятностию можно утверждать, что, наружно прикрываясь искренним желанием получить разрешение недоуменных якобы вопросов, он написал и послал их в митрополию с лукавым намерением – вызвать Павла на какие-либо неосторожные по поводу их суждения, в которых мог бы найти повод к отделению от митрополии за принятые ею новшества. |
| Попытка в этом роде была сделана еще в июне 1849 г. Аркадию послано было из митрополии сообщение о предполагаемом учреждении Славской архиепископии с предложением избрать достойного человека для поставления в епископы, и именно на Майносскую епархию, которая числилась прежде за Кириллом. Для совершения этого дела Аркадий приглашался в Браилов, куда к назначенному времени прибыль бы и Кирилл, или Онуфрий с Павлом 383 . Тогда этот замысел не удался, быть может, потому, что положение Аркадия и в самой Славе было еще весьма не прочно, а путешествия с подобными целями грозили ему даже большой опасностью; но самое предложение учредить архиепископию в Славе, как видно, принято было благосклонно Аркадием и его советниками 384 . Начало этому делу было таким образом положено, и для того, чтобы довести его до конца, решили теперь не приглашать уже Аркадия в Браилов, а отправить к нему, в Славу, депутацию из митрополий. Решили, что в Славу съездит сам Павел с наместником Онуфрием и что эту поездку они соединят с поездкою в Цилли к Амвросию, – побывают сначала у Амвросия, с ним решат дело, а от него возвратятся в Вену, и из Вены, по Дунаю, проедут прямо в Добруджу. Срок уплаты жалованья Амвросию приближался, деньги из России на этот предмет были получены, и в начале августа 1850 года Онуфрий и Павел снарядились в путь. Кроме червонцев, они взяли с собой старопечатный Потребник и крещальные принадлежности, так как в Белой-Кринице имелись известия, что в семействе Амвросиева сына ожидается приращение и новорожденного младенца потребуется окрестить в липованскую веру. Пред отъездом Онуфрий получил подписанную Кириллом 9 августа грамоту, коею уполномочивался лично содействовать Аркадию в рукоположении епископа – наместника Славской епархии, „а потом учредить архиепископию и произвести самого Аркадия из епископа в архиепископа законным правом, дабы он впредь мог сам, с содействием своего наместника, поставлять других епископов в Европейской Турции и в Азии и в Африке, по его собственному благоусмотрению“; далее говорилось в грамоте, что о поставленных епископах в Турции, Азии и Африке будущий архиепископ Славский „должен давать известие“ митрополии и сам „должен зависим быть непременно от митрополии“ 385 . |
| Из Белой Криницы Павел и Алимпий выехали 27 июля 1849 г 353 , а в Цилль приехали 13-го августа 354 . Такая продолжительность поездки объясняется тем, что они останавливались в Черновцах и потом довольно долго пробыли в Вене, где им нужно было повидаться с адвокатом Дворачком по какому-то „громадскому делу“ 355 . И проезд от Вены до Цилли, по словам Павла, был, тогда не скорый и трудный. „От Вены до Цилли, писал он, расстояние еще не меньше, как от нашей губернии (Черновиц) до Вены, но за такими ужасными каменными превысокими горами, так что в самом центре едва проезд одной дороги проломан, где и машина пройти никак не может, – прекращается миль на пять“ 356 . В Цилли Павел и Алимпий прожили несколько дней. Отсюда Павел послал в Белую Криницу, Кириллу и Онуфрию с братией, два письма, в которых описал свою встречу с Амвросием, свидания и разговоры с ним; но письма эти, как и писанные из Палестины, Константинополя и других мест во время странствий и хлопот по отысканию епископа, не отличаются правдой и откровенностью, они назначалися для распространения среди старообрядцев и писаны с преднамеренною целию внушить этим последним особенное уважение к Амвросию, как невинному страдальцу за старообрядчество, якобы сохраняющему и в заточении неизменную преданность „древлеправославию“ 357 . По этому о тех щекотливых предметах, о которых неудобно было доводить до сведения „единоверных христиан“, Павел ничего не говорил в своих письмах. Так ни слова не сказал он даже о самом главном, ради чего и ездил к Амвросию, – о том, как вручил ему червонцы, которые Амвросий, по своему обычаю, не только пересчитал, но и тщательно пересмотрел, при чем сомнительные относительно полновесности отбрасывал и требовал заменить другими, „безсумнительными“; ни слова не сказал и о том, как вел с Амвросием речь о возведении Кирилла в митрополиты и как просил о признании его в этом сане, на что, как скажем далее, желаемого соизволения от него не добился. В письмах, повторяем, Павел подробно описал только свою встречу с Амвросием, его образ жизни в ссылке, и старался поставить на вид его мнимую преданность старообрядчеству 358 . |
| Что было именно так, это можно видеть уже довольно ясно и из Павлова письма в Белую-Криницу, писанного после двухдневных бесед и переговоров с Амвросием, 16-го августа. Если бы разговор по делу Кирилла увенчался успехом, Павел, разумеется, в восторженных словах описал бы своим „возлюбленным отцам и братиям“, как Амбросий возрадовался, услышав о состоявшемся соборном произведении Кирилла в митрополиты, как охотно дал свое согласие на это богоугодное дело и утвердил его своим благословением; а вместо этого Павел ограничился именно следующим уведомлением: „г-н митрополит Амбросий вручил нам свою архиерейскую мантию в знак его благословения, с тем дабы оную носили восприемники его престола весьма бережно на долгое время, а ему если когда Господь Бог благоволит отселе освободиться и к нам в Бело-Криницу возвратиться, то уже желает быть в покое, утешаясь (!) уже сделанным от него благоустройством (?) во всей иерархий нашей“. Достойно внимания, что и сам Павел, говоря о даре Амвросия, „восприемникам его престола“, не назвал их митрополитами. А прямым, документальным доказательством того, что Амвросий отказался признать Кирилла митрополитом, служит тогда же подписанное им собственное письмо в Белую-Криницу, в котором он называет Кирилла только „восприемником его престола г-м Белокриницким архиепископом“, а не митрополитом 360 . Упомянутое сейчас письмо Амвросий написал по убеждению Павла, – собственно говоря, он только подписал письмо, а сочинил его сам Павел. Письму этому Павел придал форму и значение архипастырской благословенной грамоты заточенного митрополита всему старообрядчеству, приемлющему основанную им иерархию, среди которого и предполагалось распространить, сию грамоту. Начиналось оно весьма торжественно: „Аз, Божиею милостию, смиренный митрополит Амбросий, удаленный ненавистию враждебников наших от вашего сожительства, но духом не разлученный от вас, о Христе чад моих, сим моим писанием посылаю вам мое архипастырское прощение, мир и благословение: во-первых, возлюбленному моему по Духу Святому брату и восприемнику моего престола г-ну Белокриницкому архиепископу Кирилле, и боголюбивому епископу Онуфрию и прочим церковнослужителям: священноиноку Аркадию, священноиереом: Захарию, Тимофею и Сисою, архидиакону Арсению и иеродиаконам Савве и Георгию и всем вкупе монастырского общебратства богоподвижным инокам и бельцам и во обществах сущим всем нашим православным христианам во веки нерушимо. |
| Это побудило его, в феврале 1850 г., пред наступлением великого поста, составить и разослать во все липованские приходы от имени Кирилла „окружную грамоту, как к парахиальным священникам, равно и ко всем православным христианам, с наставлением и наказанием, к исправлению истинного христианского жительства 376 . В грамоте этой изложены семь пунктов, или „заповедей“, которые предписывались к тщательному исполнению. В них Павел достаточно показал, какими мерами думал поднять нравственность липован и их духовенства, а также и то, на какой низкой степени стояла нравственность тех и другого. В первой заповеди „о каждогодном исполнении непременного христианского долга“, после краткого объяснения важности и необходимости для каждого христианина хотя единожды в год приступать к исповеди и причастию, Павел писал: „Поставляем каждому парахиальному иерею в непременную обязанность, дабы при истечении, или по истечении святого великого поста, усматривал лишенных, своих токмо единоверных, и лично испытывал, кто по какой именно вине лишился такового великого дара, сиречь св. тайн Христовых, или почто не исполнил по крайней мере необходимого христианского долга в исповедании грехов. Аще ли кто объяснит, что по совести он был у другого иного некоего духовника на исповеди, то не препятствовать; обаче он должен о действительности представить своему парахиальному священнику от того духовника своеручную записку. Если же кому какие благословные обстоятельства воспрепятствуют таковой христианский долг исполнить великим постом, то наставить его, да не упустить исполнить оное в другом коем либо посте, рождественском, или успенском. Буде же троекратным от своего парахиального священника наставлением не исправится, то с прописанием сделанного ему исправления и о его причине отчуждения по духовности донести своему архиерею для принятия других мер. „А притом и сам парахиальный священник непременно должен в удобное по его усмотрению время сей необходимый долг христианства каждогодно исполнять, а также и настоящих причетников его церкви и ближайших родных домовников своих, которые за совесть не могут вступить к нему на исповедь, непременно должен побуждать, да исполнить святой долг сей у другого священника соседственной парахии, или где изволит; только воспретить, дабы отнюдь не ходили к простым инокам на дух, а наипаче к бельцам. |
| 600 О наперсных крестах Павел только напоминает здесь сказанное им выше, по поводу упоминаемых Софронием хлопот Арсения о награждении его наперсным крестом (ст. 8); о митре говорит очень кратко; а о саккосе, что это есть одежда не одних патриархов, делает довольно пространную справку. 601 Два последние из указанных здесь преступлений Софрония относились еще к тому времени, когда он не был, епископом, а торговал беглыми попами, и следовательно составляли решительное препятствие к самому поставлению его в епископы. Упоминаемый здесь Тульский беглый поп Павел быль духовником Степана Трифонова, и от него-то требовалось свидетельство, что сей последний уголовных преступлений не совершал, по крайней мере на исповеди в них не сознавался. В настоящем месте „Изложения“ сначала говорилось об этом и яснее; но Павел, очевидно, поопасался, – нашел слишком позорным для иерархии открыто говорить о преступлениях человека, которого сам же рекомендовал в епископы, поэтому и зачеркнул то, что говорилось более ясно. Вот зачеркнутые слова: „Другое же важные на вас, г. еп. Софроний, обвинительные доносы, лишающие вас сана, которые якобы вы при поставлении своем в сан епископа утаили, не могут от подозрения очиститься, ни нашими какими-либо исследованиями, ни вашими собственными отзывами, как только вы можете от прежних своих духовников, как от рогожских священников (если оставшийся есть ваш духовник), а наипаче от последнего вашего духовника, тульского священника Павла, получить свидетельство в том, что вы от святотатства и убивства неповинны“. Итак Павлу приходилось считаться с подозрением, и весьма основательным, не поставлен ли по его указанию в епископы святотатец и убийца! 602 Оба документа, черновые, собственноручно писанные Павлом, с многочисленными поправками, в Белокриницком архиве. 603 Вписано сверху. Ясно, что местом суда назначалась сама митрополия, куда прежде Софроний нашел возможным прибыть для получения архиерейства; но Павел, из предосторожности, не упоминает об ней в документе, имеющем остаться в руках Софрония. |
| Притом же, и это главное, Жиров явился в самое благоприятное для его искательств время: тогда Павел и его сотрудники именно сгорали желанием поставить епископа для России, что было главною целию учреждения и самой иерархии, а вместе желанием чрез это поставление отомстить русскому правительству за Геронтия и за Амвросия. Мало того, – в это именно время им необходим был новый епископ, который вместе с Онуфрием мог совершить возведение Кирилла в сан митрополита, о чем Павел, тогда очень заботился и чего один Онуфрий, за отсутствием Аркадия, не имевшего возможности приехать в Белую-Криницу, исполнить не мог. По всему этому Павел был очень рад приехавшему из России, едва ли не с самого Рогожского Кладбища, искателю архиерейства и решил не медлить его поставлением, вполне полагаясь на отзыв о нем такого уважаемого лица, как Кочуев, не наводя о нем и справок у своих московских приятелей, которые, наверное, открыли бы ему кое-что весьма не лестное об этом кандидате в российские архиереи 293 . Дело было кончено, действительно, с необыкновенной быстротой: приехав перед Рождеством в Белую-Криницу, Степан Жиров был уже 29 декабря пострижен в иноки под именем Софрония, а на другой день, 30-го, поставлен в диаконы, 31-го в священники, а 3-го января был уже произведен в епископы, все кончено в течение шести дней! 294 Эта, никакими каноническими правилами не оправдываемая быстрота, с какою Софроний проведен был по всем степеням священства 295 , делала еще беззаконнее и без того уже беззаконное дело, которым явно нарушались и гражданское и церковные законы. Императорскими декретами, как мы видели, прямо воспрещалось белокриницкому митрополиту поставление духовных лиц (тем паче епископов, разумеется) не из липован и не для австрийских липован, т. е. для заграничных старообрядцев; а по случаю поставления Аркадия в епископы для турецких раскольников, о котором дозналось правительство, монастырю даже сделано было строгое замечание с воспрещением на будущее время таких поступков 296 ; и объявленный последнею следственною комиссиею императорский декрет также воспрещал хиротонии, могущие возбудить неудовольствие соседственных держав. |
| Но случилось не так. Из среди некрасовцев, и именно жителей Сары-коя, где так приветствовали и Павла и Амвросия, явились горячие противники заимствования священством из Белой-Криницы, от принятого там греческого митрополита. Одного из таких, враждебно относившегося к самой затее о приобретении епископа, инок Павел встретил еще при первом посещении Добруджи, когда отправлялся в странствия для отыскания епископа: это был некий инок Аркадий Тульчанский, решительно отказавшийся дать Павлу благословение на предпринятое им дело 104 . Потом, когда Амвросий вместе с Павлом был в Сарыкое, среди чествовавших его некрасовцев выделился сарыкойский дьяк Михайла Иванов Кудрявцев, не снявший и шапки пред Амвросием и прямо объявивший при этом, что „пред неверным“ никогда не станет скидать шапки и кланяться 105 . Михайла Иванов явился здесь уже представителем целой партии некрасовцев, недовольных приобретением епископа-грека, который, как и все греки, по господствовавшему в расколе мнению, был обливанец и, как неверный, требовал даже нового, правильного крещения. Во главе этой партии состояли тогда несколько иноков – упомянутый Аркадий Тульчанский, Иов, Илья Градищанский и другие. Они говорили, что Павел поступил не так, как обещал, – обещал отыскать „древлеправославного“ епископа, а привез грека-обливанца, которого никак нельзя принять в сущем сане, а надобно вновь крестить. Их проповедь среди некрасовцев производила действие и многие, особенно из сарыкойских, мало-по-малу сделались горячими их сторонниками. На славском соборе, при решении вопроса о чиноприятии, какому подлежал Амвросий, они имели уже сильный голос и прямо утверждали, что от греков принятие священства не возможно, что нечего и толковать о чиноприятии Амвросия с сохранением сана. Аркадию Лаврентьевскому, уже ставшему решительным сторонником Амвросия, и особенно Евфросину, лаврентьевскому же выходцу, большому начетчику, пришлось вступить с ними в препирательства. Препираться с такими начетчиками, как Аркадий и Евфросин, их противникам было не под силу: тем не менее однако, несмотря на все представленные „книгчиями“ доводы от Писания, они остались при своем мнении об Амвросии и о греках 106 . |
| И теперь, указавши на 17-е и 18-е апостольские правила и на 3-е шестого вселенского собора, он писал, что правила сии, воспрещающая вносить „в списки священного чина“ двоеженцев и вступивших в брак со вдовою, хотя и должны быть принимаемы в руководство при полном духовном праве“, но в нужных обстоятельствах, по благословной вине, могут быть оставляемы и без исполнения. „По случаю благословной нужды, – писал он, – кто не сам собою достойным вызывается, но всем обществом убеждается, и со смирением и страхом Божиим, не для чего иного, но единственно только во славу Божию и в общую всего православного общества пользу касается такового дела, сиречь на в священное чинопроизводство, но только просто за неимением священнослужителей на отправление службы, елико дозволяется простолюдину, то уповательно, что он получит от человеколюбивого Бога милость; обаче с тем, что если все общество соизволит тот недостаток его общими силами лучше на себе понести, нежели долг христианский оставя, не соблюсти, сиречь: если на сие духовное дело не имеется другого способного человека и будет оставаться Божия служба, та, которую и простолюдину отправлять дозволяется, а наипаче самое главное дело, при смертном кого случае лишить божественного причащения 311 и не сотворить возможное поминовение, при рождении же младенцев оставлять в страшной опасности без погружения, елико заповедано в Номоканоне. Все же сие и почитать за всеобдержное повеление, но только за случайную благословную нужду, согласно сбывшимся во святой древле-вселенской церкви святоподобиям“. Приведя вслед затем из Пролога (5 окт.) не прямо относящийся к делу пример епископа, впавшего в блуд, объявившего себя поэтому недостойным епископства, но не пущенного с кафедры народом, и, сославшись на „другое образцы“, он продолжал: „Так при встретившихся благословных и нуждных случаях не можно руководствоваться силою тех правил, которые изданы в полное существование духовного права, и по крайней мере должно соображать, какие были в древней церкви образоподобия, описанные в Патериках и в прочих исторических книгах. Теперешнее же дело уставщика не равняется даже и с теми временными случаями, понеже уставщик не касается священнодействий, но только за конечным неимением священника исполняет такие требы, которые по нужде допущено учинить и простолюдину. Обаче в таком случае, сиречь удаленный от заведывания своего единоверного архипастыря, он не более, но весьма менее, держит должность чтеца. А и чтецу, в случае оженившемуся второю женою, далее поступать в хиротонию воспрещено, а в той же его степени прощено есть“ (Зри в Кормчей гл. 42, пр. 48 и гл. 44). |
| В. В. Борисов, тогда еще молодой человек, лет 30, одинокий, никакими делами не занимавшийся, был действительно хороший начетчик, любил беседовать о религиозных вопросах со старообрядческими старцами и старицами, а особенно любил странствовать по старообрядческим монастырям и скитам, чтобы послушать истовой церковной службы и хорошего пения, в котором и сам быль искусен“ 17 . Поездка в Белую-Криницу, в новую старообрядческую митрополию, представлявшая столько интересного была поэтому желательным для него предложением. Но он любил путешествовать с удобствами, для своего удовольствия, всячески избегая неприятностей, трудностей, тем паче опасностей; а длинный путь до Белой-Криницы угрожал большими трудностями в виду приближавшейся весенней распутицы; особенно же пугала его тайная переправа через границу, сопряженная с великими страхами и опасностями, о которых он слышал некогда от Иеронима. Василий Васильич указал Геронтию на все эти опасения и начал отказываться от поездки в Белую-Криницу, несмотря на все желание побывать там. Однако Геронтий умел отклонить все его страхи подробными наставлениями, как вести себя при переходе чрез границу, и обещаниями облегчить для него все трудности. Притом объявил, что поездка его – уже дело решенное, что ему назначен и спутник – Жигарев, которому поручено заготовить все нужное в дорогу и для предположенного мироварения. Назначенный спутник не особенно нравился Василью Васильичу: по его словам, „это был человек дерзкий, страшный ругатель, особенно в пьяном виде, во время запоев, которые случались с ним нередко“; но приняв во внимание, что были у Жигарева и качества, весьма полезные в далеком и опасном путешествии, – ловкость, расторопность, смелость и находчивость в трудных обстоятельствах, и что противиться уже сделанному попечителями распоряжению о его поездке неудобно, изъявил согласие ехать 18 . Перед отъездом В. В. Борисов сходил получить благословение в путь к старейшему и наиболее чтимому из двух остававшихся на Рогожском кладбище дозволенных беглых попов Ивану Матвеичу Ястребову. |
|
|
