| Относительно посаженных в тюрьму было постановлено содержать их под строгим караулом. С Гончаровым посажено было пять человек: инок Макарий, Михайла Андреев, Дмитрий Сеткарь, Викул Карнеев и Ефим Гапеев. Место, куда их заключили, представляло замечательный образчик турецких тюрем по маленьким городам. Это была какая-то холодная, смрадная и темная конюшня: „Такая была несусветная тьма, – пишет Гончаров, – что даже друг друга в глаза не видать, а теснота такая, что негде даже и поворотиться; огонь светили в нощи и во дни“. К заключенным никого из знакомых и близких не пускали. Аркадию с двумя товарищами отвели тюремное отделение несколько почище. Никакие просьбы родных об облегчении их участи не имели успеха; противники, торжествовавшие победу, только глумились над заключенными“ 246 . Между тем бабадагские власти рассудили, что держать в тюрьме несколько человек, и в том числе такое значительное лицо, как епископ, нельзя же без сообщения о том высшим чинам. Во второй половине января 1848 года, спустя именно семь недель со времени заключения Аркадия и Гончарова с прочими, они послали донесение рущукскому губернатору Садык-паше, при чем препроводили и отобранные от некрасовцев подписки о нежелании иметь новоучрежденное священство, в доказательство того, что лица содержащаяся под стражей единственные и главные виновники заведения у некрасовцев этого нового священства. Тогда же, вероятно из опасения ответственности перед высшим начальством, они облегчили несколько и положение заключенных. Когда журиловские узнали, что дело их послано в Рущук „к апаше“, они также отправили туда посольство – хлопотать пред начальством за своих узников и вообще объяснить ему сущность дела. Садык-паша выслушал их, и чтоб исследовать надлежащим образом дело, послал в Бабадаг своего чиновника, который по приезде в город немедленно начал следствие. В общее собрание меджлиса приглашены были опять сарыкойские, славские и журиловские некрасовцы. Так как единственным законным основанием для заключения в тюрьму Аркадия и прочих служили подписки, данные самими журиловцами, что нового священства и они принимать не желают, то на это обстоятельство присланный губернатором чиновник и обратил особенное внимание. Он спросил журиловцев: |
| Между тем, еще в 1846 г. собрал довольно точные сведения о раскольнических замыслах относительно учреждения архиерейской кафедры в Белой-Кринице и даже сделал весьма основательные предположения, что будет приобретен для занятия этой кафедры какой-нибудь из безместных греческих архиереев, которые во множестве проживали в Константинополе, путешествовавший именно для изучения быта заграничных раскольников чиновник министерства внутренних дел, известный ученый Н. И. Надеждин, и изложил свои наблюдения и соображения в весьма любопытной и основательно составленной официальной записке“ 139 . Но записка эта до февраля 1847 года, повидимому, не была представлена министру, и первые сведения об учреждении белокриницкой иерархии получены были правительством только в январе этого года из донесения московского митрополита Филарета Святейшему Синоду о полученных им частным путем известиях, что за границей у раскольников учреждена архиерейская кафедра, и из довольно подробной записки об ее учреждении, около того же времени присланной министру народного просвещения львовским корреспондентом Археографической Комиссии – Д. И. Зубрицким: при отношениях от 11 и 12 января то и другое сообщение препровождены были в министерство внутренних дел, которым вскоре после того получено было подобного же рода известие от киевского военного генерал-губернатора, на основании показания, данного одним из заграничных выходцев: тогда наконец все эти сведения подтвердил и дополнил Надеждин, представивший свою записку. Свод всех сих сведений, с собственными по их поводу заключениями и соображениями, тогдашний министр внутренних дел Л. А. Перовский представил 9 февраля в секретный комитет по делам раскола. А 28 февраля из III отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии сообщено и министру иностранных дел об учреждении в Буковине раскольнической архиерейской кафедры 140 . Таким образом уже только в начале 1847 г., и первоначально из частных донесений, наше правительство узнало наконец о событии такой чрезвычайной важности для русской церкви и русского государства, как учреждение за границей самостоятельной раскольнической архиерейской кафедры, тогда как можно было бы узнать о нем гораздо раньше, во-время принять меры против преступных замыслов и хлопот раскольников, тянувшихся целые шесть лет, остановить дело в самом начале и тем пресечь крайне прискорбные последствия его для церкви и государства, доселе не прекращающаяся 141 . |
| Следователь же „вполне доволен“ был тем, что достигнул главного, – признания со стороны подсудимых, что их паспорты фальшивые, хотя и правильны по форме, что они не те лица, какими значатся в паспорте; затем он надеялся уже легко достигнуть от них точного показания и по всем другим пунктам. Однако словесного признания было недостаточно, – надобно было получить от Геронтия письменное показанье о его личности и о цели его приезда в Москву. Липранди и предложил ему это сделать. Геронтий согласился и только спросил: как и что писать? Следователь предоставил ему писать как и что хочет, прибавив только, чтобы писал по совести, так как Государь великодушен и оценит искренность показания. Тут Геронтий первый раз услышал, что его делом интересуется сам Император Николай и „с удивлением спросил: неужели Государь будет знать?“ Потом сел, перекрестился, и начал писать. Это было после обеда, который подали в ту же комнату, где происходил допрос, и который вместе с Геронтием разделил и Липранди, решившийся не оставлять его до тех пор, пока не получит от него письменное показание. В час пополуночи Геронтий кончил свою работу и вручил г. Липранди показание, изложенное в форме письма на его имя: оно, по собственным словам Липранди, „превзошло всякое его ожидание“. Подчеркнув в нем места, более заслуживающие внимания, Липранди повез его к министру рано утром следующего дня, а министр приказал немедленно представить графу Орлову. Этот последний, должно быть по лицу Липранди, догадавшись о достигнутом им успехе, встретил его словами: „ну, что – победа?“ Липранди ответил: „полная, ваше сиятельство!“ Граф Орлов, внимательно прочитавши рукопись Геронтия и возвращая ее следователю, заметил: „да, так далеко этого и не ожидали!“ Однако, он считал необходимо нужным, чтобы показание было изложено не в виде письма на имя Липранди, а имело официальную форму следственных показаний, что и было потом достигнуто. Формальное показание Геронтия, собственноручно же им написанное, ничем не отличалось от прежнего, изложенного в форме письма на имя Липранди 167 . |
| 163 За исключением, как упомянуто, ничтожного по содержанию письма Миллера к его родным к Черновцах, которое могло служить для Геронтия даже подтверждением, что он именно природный буковинский житель. 164 Кроме довольно значительной суммы денег при Геронтии взяты между прочим: план и фасад строившегося в Белой-Кринице здания с церковию, рисунки старинных крестов, рисунки клобука патр. Филарета, книги: Чин, како подобает петь дванадесять псалмов (ркп.), поучение святительское к новопоставленному иерею, Беседы к глаголемому старообрядцу, Историческое рассуждение о чинах греко-российской церкви, Описание старопечатных книг Царского, История российской иерархии, Путешествие Барского и др.; 14 икон в сребро-позлащенных окладах, сосуды, Евангелие, кресты, плащаница шитая шелком, митра, 2 архиерейские панагии, архимандричий крест, наперсный, 2 фиолетовые скуфьи, канитель, блестки, фольга, свечи восковые, 13 кусков материй, меха, кучерская одежда и шапка бархатная. Некоторые из этих вещей приобретены, как мы знаем, по поручению Павла. Для следователя имели значение найденные при Геронтии архиерейские и архимандричьи принадлежности; но не видно, чтобы на них было обращено особое внимание. 165 И потом, в своем показании, Геронтий писал, что московским жертвователям он дал заклятие: „аще бы и смертию претили мне, о том, будьте покойны, никому открыто не будет“. («Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских», стр. 149). 169 Показание Геронтия, даже с соблюдением его орфографии, напечатано вместе с другими документами в той же книге «Чтений в Императорском обществе истории и древностей Российских» (стр. 146–151). На нем значится, и даже в двух местах дата: „20 июня 1847 года“ (стр. 146 и 161), а еще в одном месте: „10 июня 1847 года“ (стр. 149). Эти отметки на согласуются с показанием Липранди, что следственное дело, начавшееся в Петербурге с конца мая, продолжалось „около двух месяцев“. Не напечатано ли по ошибке 20 июня вместо 20 июля? К такому предположению располагает и то обстоятельство, что „донесение“ Липранди министру внутренних дел с подробным изложением следственного дела о Геронтии и прочих лицах и с заключениями по этому делу подано 1 августа 1847 г. (см. там же, стр. 123). Десяти дней для составления этого донесения вполне достаточно; тогда как месяц и десять дней (от 20 июня до 1 августа) срок слишком большой и такую медленность трудно допустить. А между тем, в Сборнике Кельсиева (вып. 1-й стр. 148) сказано, что в 27 день июля 1847 г. последовало уже Высочайшее решение по делу Геронтия и прочих подсудимых, и значит показание Геронтия написано или 20, или даже 10 июня. Вообще на основании этих источников трудно установить точные числовые данные. Этого можно было бы достигнуть только посредством справок в подлинном деле министерства, чего мы сделать не можем. |
| С тех пор, как Амвросий лично представлялся императору Фердинанду и получил от него согласие на принятие в подданство по получении надлежащих справок, прошел почти год; восемь месяцев уже прожил он, с разрешения императорского правительства, в Белой Кринице с званием митрополита всех древлеправославных христиан: и вот наконец было получено из Вены от Дворачка уведомление, что дипломатическая справка кончилась благополучно, вполне согласно их желаниям и ожиданиям, – он извещал, что из Вены от императорского правительства уже сообщено и в губернию, во Львов, о признании Амвросия австрийским подданным 84 . Оставалось только ожидать из Черновиц официального о том уведомления, которое и было получено Амвросием в июле 1847 г. В „декрете“ из Крайзамта именно говорилось, что его кесаро-королевское величество, всевысочайшим решением от 3 марта сего года определить благоволило г-на Амвросия в подданство австрийское“. Вместе с этим были возвращены Амвросию его подлинная ставленная грамота и прочие документы, которые вместе с прошением были поданы им австрийскому императору и хранились в министерстве для надлежащих по ним справок 85 . Итак Амвросий, новоучрежденный с разрешения австрийского правительства липованский митрополит, сделался теперь и австрийским подданным. Обстоятельство это доставило и ему и Павлу немалую радость. Амвросий имел и особое побуждение радоваться этому. Незадолго перед тем был у него один из служащих при Черновицком православном митрополите и сообщил, что по требованию Константинопольского патриарха об нем, Амвросии, возникает дело и едва ли не придется ему возвратиться обратно в Царь-град для ответа пред патриархом. Амвросий был очень испуган этими известиями 86 ; а теперь, утверждение в австрийском подданстве, после наведенных дипломатическим путем благоприятных о нем справок, успокоило его вполне. Но всю важность этого события он мог оценить надлежащим образом только потом, когда по требованию русского правительства действительно началось о нем следственное дело, исход которого мог бы кончиться гораздо плачевнее, если бы он уже не пользовался тогда правами австрийского подданного. |
| Состояние русского общества перед вступлением Геронтия на кафедру митрополии изображается автором в достаточной степени удовлетворительно. Даваемый автором очерк церковной и государственной деятельности митрополита Геронтия в совокуп- —179— ности с церковными событиями его времени должен быть признан в достаточной степени полным. Не может быть сказано, чтобы автор заявил себя глубоким исследователем, которым бы все относящееся к его задаче было разобрано с возможной основательностью. Но не заявив своей особенной способности к самостоятельному исследованию, автор показал свое полное усердие к изучению дела, насколько оно могло быть изучено по предшествующим или по готовым уже трудам. Литературное изложение удовлетворительное. Вообще, сочинение по справедливости должно быть признано за хорошее сочинение». Ординарного профессора Н.И. Субботина о сочинении студента Скворцова Сергея: «История Австрийского лжесвященства после удаления Амвросия из Белой-Криницы до последнего десятилетия». «После краткого «Введения», в котором говорится довольно отвлеченно и иногда в неуместно-изысканных выражениях о значении Австрийской лжеиерархии, сочинение разделено на две главы. Первой дано такое странное заглавие: «Белая-Криница в ее значении, как источника мнимой благодати священства»; второй: «внутренняя (?) история лжесвященства». В этих двух главах не оказалось собственно «истории «Австрийского лжесвященства и именно истории за указанное время. Вместо последовательного изложения по крайней мере важнейших событий, что требовалось для истории, автор говорит о тех, или иных происшествиях, не соблюдая строгого хронологического порядка, и обыкновенно входит в пространные рассуждения об их значении, большей частью ненужные и не всегда верные. При том же много говорит о происшествиях, бывших еще при Амвросии и даже до приезда его в Белую-Криницу, чего совсем не требовалось, чтó предполагалось уже известным. Например, много говорится об учреждении иерархии у турецких раскольников, получивших лжеепископа еще при Амвросии, и даже о самом поселении раскольников в турецких владениях. Самому изложению не достает надлежащей простоты и правильности, – автор любит выражаться изысканно-ученым языком, что совсем не идет к предмету исследования. Но трудился сочинитель много, и труд достоин одобрения». |
| «Скажу, наконец, о происходившем 7-го февраля в Климовском посаде, в большой беглопоповщинской моленной, соборище стародубских беглопоповцев. Собрались они из разных слобод, – из Лужков были Федор Малков и Федор Барышнев. Малков известен как участник обеих экспедиций на Восток для исследования об Амвросии, и после второй поездки, вместе с Ефимом и Василием Мельниковыми, закупленный Гусевым, сделался их тайным агентом по привлечению стародубских беглопоповцев в австрийщину. Он и был главным действующим лицом на собрании 7-го февраля. Здесь с великими воздыханиями говорил он: «Братие-христиане! вы знаете, что брать от России священников нам стало теперь очень трудно; да и прежде-то мы брали, одному Богу известно, каких! Так не угодно ли вам будет выслушать от меня, старого человека, добрый совет. Я дважды был на Востоке и хорошо знаю, что митрополит Амвросий – не из обливанцев (хотя сам же в отчетах о поездках свидетельствовал, что видел на Востоке обливание): хорошо бы нам поэтому соединиться с приемлющими австрийское священство и самим принять священников австрийского поставления. У Малкова были сторонники, – климовский купец Лосев и несколько других: они одобрили предложение Малкова. Большинство же беглопоповцев решительно отвергли сие предложение. Иные говорили: «Зачем принимать австрийское священство! уж лучше выбрать своего человека, да и поставить во священники в Чернигове: в Чернигове архиерей – русский, не обливанец. А у белокриницких – три церкви, которые между собой не сообщаются 4 , они и сами не знают, которая правильная или и все самозванные! Потом все закричали: не надо нам лживой иерархии! они и сами разбились на три церкви! Видя неудачу своего предложения, Малков прибегнул к новой хитрости. Сложив руки на груди, опустив глаза и чуть не со слезами стал он говорить: «Братие-христиане! О великой России нам и думать нечего! А давайте выберем своего человека и отвезем за границу: там, в Белой Кринице, и поставим его. Тогда будет у нас священство не окружническое и не противоокружническое, а настоящее, чисто греческое» (?)! Однако беглопоповцы легко поняли лукавство Малкова и закричали: «Что ты дурачишь нас! – разве и там, и здесь не одна и та же гнилая Белая Криница! И отчего ты сам нейдешь к белокриницким? Коли у них хорошо, ступай! А нас не зови губить душу!» Некоторые предлагали, что не следует только гнушаться венчаными у австрийских попов и подвергать их чиноприятию; но ревностные беглопоповцы, помня правила предков, и на это не согласились. Так и разошлись, ничего не постановивши; а поверенный Гусева и Мельниковых Федор Малков потерпел полное поражение, и ему порадовать Мельниковых, когда возвратятся с Дуная, будет не чем. |
| Его Белая Криница сделалась с этого времени источником, откуда каждый свободно мог черпать мутную воду мнимой благодати священства, и откуда действительно потекли широкие потоки ее во все конце пространного старообрядческого мира. Прежде других местностей, и еще несколько раньше рассмотренных нами событий, поток благодати из белокриницкого источника потёк к раскольникам, обитавшим в турецких владениях. Жившие здесь раскольники известны были главным образом под именем Игнат-Казаков, или (по-русски) некрасовцев. Только немногие, рассеянные по городам Булгарии и Румелии, состояли из обыкновенных липован и представляли более скученные населения только в двух местностях: Татарище (около 50 семейств) и Камени (слишком 100 семейств). Некрасовцы же, составлявшие большинство турецких старообрядцев, занимали главным образом северо-восточней угол Добруджи, смежный с Россией, где в трех слободах: Серикой или Сари-кой Славе и Журиловке на расстоянии 15 верст их скучено было до 1700 семейств, что по меньшей мере составить 8000 душ 20 . Кроме того их довольно порядочное количество было на противоположном конце Европейской Турции, между мраморным морем и Архипелагом, неподалеку от устья реки Морицы, вливающейся в залив, Гепосскии; и в Малой Азии в селении Майос или Бинь-Эвле, где их насчитывалось до 1000 семейств 21 . Всех же раскольников, обитавших в турецких владениях насчитывалось больше 10000 душ 22 . В религиозном отношении все они принадлежали к секте поповщинской, и до 1846 года пробавлялись беглыми попами. Но к этому времени они дошли до такого оскудения священства, что не имели у себя ни одного попа. Само собою понятно, что при таком оскудении священства некрасовцы не могли равнодушно отнестись к учредившемуся в Белой Кринице новому старообрядческому священству. Они еще раньше этого, – когда известные искатели архиерея – Павел и Алимпий на пути в Грецию заезжали к ним, – усерднейше просили их: «Если вам Господь Бог поможет, то не лишите и нас, сирых, сего святого пути ко Христову стаду словесных овец» 23 . |
| 547 В Памятнике под этим числом, записано: „отправлен по делам митрополии“ 99). И сам Софроний писал Антонию, что приглашал Арсения из митрополии за несколько месяцев до его (Антониева) приезда из Белой-Криницы в Москву; и ниже: „Арсений за три месяца только прислан был к нам до приезда Владимирского архиепископа“ («Переписка раскольнических деятелей». вып. III, М., 1899, стр. 179 и 184). От октября 1852 г., когда приехал в Москву Арсений, до февраля 1853 г., когда приехал в Москву Антоний, прошло, действительно, три полных месяца. Значит, в Памятнике под словами, что Арсений „отправлен по делам митрополии“, разумеется именно отправление его в Россию по приглашению Софрония. 548 Все приведенные здесь и далее подлинные слова Софрония заимствуются из письма его в Антонию («Переписка раскольнических деятелей». вып. III, М., 1899, стр. 178–188). 549 Письмо Софрония напечатано нами в 3 вып. «Переписки раскольнических деятелей» (стр. 178–188) с одной из разосланных им копий, именно с посланной Морковкину и отобранной у его родственника Князева. Текст ее вполне согласен с подлинным, приводимым в деле о Софронии, именно в Кирилловом „Изложении“. В Белокриницком архиве сохранился только один, последний лист (на нем помечено: 9 стр., 11 стр.) подлинного письма, писанного на почтовой бумаге большего формата: оно писано и подписано самим Софронием весьма тщательно, красивым и разборчивым почерком. 550 Предлагая этот вопрос, Софроний имел в виду, что Антоний при переходе из беспоповства в белокриницкое согласие, подлежал, по его мнению, вторичному крещению, т. е. принятию первым чином. Правда, ему было уже известно, что Антония приняли в Белой-Кринице не по первому чину, а по второму, чрез миропомазание, – об этом сообщал ему Арсений (см. «Переписку раскольнических деятелей». вып. III, М., 1899, стр. 177, в письме Софрония к Свешникову), с которым, очевидно, он имел уже речь об Антоние, тогда еще только предназначавшемся в епископы; но такое чиноприятие он признавал неправильным, и потому искусительно называл Антония „новокрещенным“, чтобы потом, когда ему скажут в ответ, что Антоний не новокрещенный, а только новопомазанный миром, обвинить митрополию даже в неправильном принятии Антония из беспоповства. И в последствии он действительно указывал в этом неправильном по его мнению принятии Антония без крещения одно из главных основании, почему не может призвать его законным архиереем (См. там же) Поэтому и в вопросах, посланных в метрополию, он выражал, как мы видели, сожаление, что нет чиноприемника, к которому точно было бы определено, каким чином принимать беспоповцев и других иноверцев. |
| В течение двух с половиной месяцев он состоял в постоянных сношениях с Софронием. Первая же встреча между ними не обошлась без неприятности. Арсений, по поручению Павла, передал от имени последнего упрек Софронию за подозрение в подделке Кирилловой подписи на известном письме о попе Трофиме, прибавив, что даже посол его, Софрониев, „сгорел от стыда“, передавая в митрополии такую клевету на уважаемого всеми отца Павла, – и это Арсений говорил Софронию на Рогожском Кладбище, в присутствии конторщика Дмитрия Корнеева. Этим, конечно, он не мог расположить к себе Софрония, и без того уже настроенного к нему недружелюбно. Привезенные Арсением Павловы ответы Софроний принял также подозрительно и старался отыскать в них довод к обвинению митрополии в мнениях, противных древлеправославию. Такой повод и нашел он именно в ответе о брадобриях. Как истый ревнитель Стоглавого собора, столь чтимого старообрядцами, он усмотрел еретичество в мнении Павла, что невольных брадобриев можно принимать в церковное общение и допускать до причастия по примеру невольных скопцов и убийц. Приняв к сведению столь удобный предлог для обвинения против митрополии, он стал наблюдать с особой внимательностью за самим Арсением, не найдет ли чего сомнительного в его суждениях и действиях, – особенно следил за ним во время церковных служб, как он будет править их согласно с существующими в митрополии чинами, которые и прислан был указать,– наблюдал, не окажется ли в этих чинах какого отступления от древних, искони принятых и употребляемых старообрядцами. Арсений действительно сделал Софронию несколько указаний и наставлений, как нужно действовать согласно существующим в митрополии чинам. Так, по словам самого Софрония, он велел „с начала всенощного бдения, в Слава святей, креста кадилом не творить и в великий выход, Премудрость, прости, Свете тихий, тоже креста кадилом не творить“; и еще „народ в прокимен не кадить на клиросы“; также „за литургией, во время выхода, икон на царских вратах не целовать“. Находя в этих указаниях отступление от древних чинов, обдержно соблюдаемых старообрядцами в монастырях и на Рогожском Кладбище, Софроний сделал об этом замечание Арсению, и спрашивал его: откуда взято в митрополии так действовать, как он требует? Арсений будто бы ответил: „так делает отец Алексий Лужковский, из великороссийских, а мы по его“, и обижался, что Софроний его не слушает, „говорил предстоящим, что вызвали учить, а не слушают, буду жаловаться на это в митрополию“. |
|
|
