| Непозванные садятся за стол, беззапретно ковыряют свиную морду, навально ломают из чистого жита калач, объедаются румяным пирогом, лопают пышки и лепешки, непрошенные пьют чашу. Ого-го коза, — переминается с ноги на ногу, поворачивается на копыточках на серебряных и вдруг дрожит серая, что осиновый лист, дрожит и ни с места. Завизжали собаки. Заметались медведи, громыхают цепями, рвут кольца, на дыбы, толстопятые. То не бубны бьют, не сопели сопят, не бузинные дуды дуют, не домра и сурна дудит, не волынка, не гусли, тимпаны — Красная панна Иродиада, дочь царя, пляшет. Белая тополь, белая лебедь, красная панна. Стелют волной, золотые волнуются волосы — так в грозу колосятся колосья белоярой пшеницы. И стелют волной, золотые подымаются косы, сплетаясь вершинами, сходятся, — две высокие ветви высокой и дивной яблони. А на ветвях в бело-алых цветах горят светочи, и горят и жгучим оловом слезы капают. А руки ее — реки текут. Из мира мировые, из прозрачных вод — бело-алые. А сердце ее — криница, полная вина красного и пьяного. А в сердце ее — один — Он один — Он один, Он в пустыне, Он в пустыне оленем рыщет. Белая тополь, белая лебедь, красная панна. Он один, Он в пустыне, Он в пустыне оленем рыщет. А руки ее — реки текут. Из мира — мировые, из прозрачных вод — бело-алые. А сердце ее — криница, полная вина красного и пьяного. И восходит над миром навстречу солнце пустыни, раскаленной пригоршней взрывает песчаные нивы, — и идут лучи через долины и горы, через долины и горы по курганам, по могилам, по могильным холмам, по могильникам — — Закидывает солнце лучи через железный тын в белый терем. Быстры, как стрелы, и остры глаза царевны, — она проникает в пустыню. Он в пустыне, облеченный в верблюжью кожу, Он крестит небо и землю, солнце и месяц, горы и воды — Белая тополь, белая лебедь, красная панна. Он в пустыне. Он крестит небо и землю, солнце и месяц, — красную панну. Он крестит в кринице, ее сердце — криница — красная, пьяная, и кипит и просит — Не надо ей царей, королей, королевичей, Он — единственный жених ее, она — невеста. |
| Как прежде польско-литовское правительство было не прочь видеть на своей земле метрополию русских старообрядцев, так теперь австрийское, не только не преследовало русскую старообрядческую иерархию у себя, но, напротив, смотрело на нее благосклонно. Мы уже видели, что Ветка, укоренившая народный русский элемент в области польского королевства, была первым этапом к присоединению Литвы к России и к раздроблению Польши. Близость событий не позволяет делать никаких выводов: мы не сопоставим с утверждением русской старообрядческой метрополии в Белой Кринице даже сильного движения между славянскими племенами Австрии в пользу более прочного общения с единоплеменной Россией, – хотя оба эти события совпадали по времени, и несомненно, что сторонники славянского единства явились в России преимущественно в той земской среде, одним из выражений которой было и старообрядство. Ход исторических событий, однако непреложен и все заставляло предполагать, что Белая Криница отзовется на Австрии тем же, чем Ветка отозвалась на Польше. Но историю русского раскола не изучали в Австрии; на Белую Криницу не взглянули там как на пионера русской народности на австрийской земле. Напротив, эта посылка из маленького австрийского местечка епископов, которые должны были духовно управлять миллионами русских людей, могла казаться в глазах австрийского правительства средством действовать против России. Да и в одной ли Австрии на утверждение старообрядческой иерархии в Белой Кринице смотрели как на враждебные замыслы против России? Между тем белокриницкая иерархия утвердилась в России. Епископы, назначенные белокриницким старообрядческим митрополитом, заняли каждый свою епархию. Белокриницкую иерархию не признали только Лужки. Стародубская слобода Лужки должна была естественно протестовать против белокриницкой духовной власти. Белая Криница была создание Москвы, а Стародуб, где сталкивался великорусский элемент с малорусским, постоянно был в борьбе с Москвой и московским влиянием. За то почти вся остальная поповская Россия признала белокриницкую иерархию. |
| Чем отличаются лужковцы от других беглопоцовцев? Тем, что приняли некоторые, свойственные беспоповцам мнения, а именно: антихрист уже царствует и вскоре должна наступить кончина мира; не нужно принимать присяги, поступать в военную службу и приносить просфору за царя. Какой из поповщинских толков самый распространенный, опасный и вредный для православия? Толк приемлющих австрийское или белокриницкое священство. Последователи его составляют общего количества всех раскольников и находятся в большинстве епархий Европейской России, в Сибири и за границей. Толк этот имеет трехчинную иерархию и все таинства, хотя и не законные. Молитвенные здания его, по своему внутреннему устройству и богатству украшений, совершенно сходны с православными храмами; их священно-служители облачаются в такие-же священные одежды, как наши, стараются истово отправлять церковные службы и пользуются полною свободою не только при совершении богослужения, но и при переездах по России с целью утверждать своих единомышленников в вере и совращать православных в раскол. Когда, где и кем основан этого толк? Этот толк основан в 1846 г. в Австрии, в селении Белая Криница (отсюда и название толка). Главными деятелями по его учреждению были беглопоповские монахи: Павел Белокриницкий, Геронтий и Алимпий, которые сманили к себе заштатного босносараевского митрополита Амвросия и тайно увезли из Константинополя в Белую Криницу. Там он был принят в раскол таким же чином 14 , каким принимались беглые попы, совершал архиерейские служения для раскольников, посвятил нескольких из них в священники и диаконы, а двух – даже в архиереи. Последние тоже начали ставить священников и архиереев. Таким образом, австрийская иерархия распространилась сначала за-границей, а затем и у нас в России. В настоящее время архиереев и попов – «австрийцев» очень много. Главными центрами толка приемлющих австрийское священство служат Москва с ее Рогожским кладбищем и Белая Криница. Как разделяются последователи толка приемлющих австрийское священство? |
| «Амвросий водворился в Белой-кринице в конце 1846 года; и в начала 1847 года не только в городах, но и в лесной глуши заволжской и отдаленной Сибири огромное число раскольников узнало, что царь Австрийский покровительствует старой вере; что он дал охранную грамоту представлявшемуся ему Амвросию, и что митрополит торжественно водворился в Белой-кринице. Толпа раскольников устремилась в это святое место, и вокруг Белой-криницы явились населенными беглецами русскими деревни. Амвросий поставил несколько епископов для австрийских и турецких раскольников, поставив их и для России. Лжеархиепископ Владимирский и всея России Антоний, лжеепископ сибирский Софроний, лжеепископ Новозыбковский Конон и другие поставили множество попов, число которых с каждым годом увеличивается. Вследствие сего раскольники весьма сочувствуют австрийскому правительству, и с радостию они слушали разнесшуюся между ними весть, будто бы 6 января 1855 года ерцгерцог австрийский шел на крестном ходу за митрополитом Бело-криницким Кириллом; и, когда сей последний погружал крест, австрийская артиллерия, предназначенная против русских, палила из пушек. Сочувствуя Австрии раскольники недоброжелательно смотрят на правительство отечественное… Преданность Белокриницкому лжемитрополиту и вследствие того сочувствие покровительствующему Белой-кринице австрийскому правительству, с каждым годом усиливается между нашими раскольниками: Белая-криница вся их надежда, Белая-криница составляет их гордость, в которой они обманулись на родной земле; из Белой-криницы чают они спасения. Лжеепископов, которых подозревают теперь в России до четырех, а может быть и более, и множество лжепопов поддерживают сочувствие 5 миллионов поповских раскольников к иноземному правительству. – Что если в случае разрыва с Австрией, впереди австрийских войск пойдет Кирилл, облаченный в древния святительския одежды? Осенением своего осмиконечнаго креста, он причинит России во сто крат боле вреда, чем штуцера и пушки австрийские, ибо за него могут стать 5 миллионов людей, и каких людей! тех, у которых в руках находится значительная часть наших капиталов». |
| Белые цветы! На серебряном блюде, полотенцем окрытая, с тяжелой золотой царской вышивкой, голова Ивана Крестителя. Зарная змейка с лютым жалом в ручках царевны. Острая вспыхивает в ручках царевны. И красная из проколотых оленьих глаз по белому кровь потекла и не канет, течет ей на белую грудь прямо в сердце, в ее сердце, — ее сердце — криница, не вином — огнем напоена. Красна — свеча венчальная — Иродиада над головой Крестителя. Она даст Ему последнее в первый раз; первое в последний раз — целование. Стучит сердце, колотится. Раскрыты губы к мертвым, горячие — к любимым устам, — тоска, тоска любви неутоленной, неутолимой — Стучит сердце, колотится. Отвергнутое сердце. И очервнелись мертвые, зашевелились холодные губы и вдруг, отшатнувшись от поцелуя, дыхнули исступленным дыхом пустыни — Задрожала гора, вздрогнул терем, выбило кровлю, согнулся железный тын, подломились ворота. Попадали чаши и гости. Кто куда, как попало: царь, царица, глумцы, скоморохи, кони, волки, кобылы, лисицы, старухи, козлы, турицы, аисты, туры, павлины, журавли, петухи и Береза-Коза и медведи — Пусто место — ! Злая ведьма, а с ней ее сестры, одна другой злее, без зазора, без запрета ринулись по черной горе прямо в терем. И другие червями ползли по черной горе прямо в терем. Там заиграли волынку — чертов пляс. Шипели полосатые черви, растекались, подползали, чтобы живьем заесть поганого козара — царя Ирода. Слышен их свист за семь верст. В вихре вихрем унесло Иродиаду. Красная панна Иродиада — Несется неудержимо, навек обращенная в вихорь — буйный вихорь — плясавица проклятая и пляшет по пустыне, вдоль долины, вверх горы, — над лесами, по рекам, по озерам, по курганам, по могилам, по могильным холмам, по могильникам — и раздирает черную гору, сокрушает нагорное царство, нагоняет на небо сильные тучи, потемняет свет, крутит ветры, вирит волны, вал на вал — пляшет плясея проклятая. Белая тополь, белая лебедь — И тесно ей, теснит грудь, и красный знак вокруг шеи красной огненной ниткой жжет, но пляшет — не может стать, не знает покоя, вся сотрясаясь, все сотрясая. |
| Иначе трудно понять, отчего Павел, написавши от имени Амвросия мир и благословение поименно даже неизвестным ему липованским попам и дьяконам, а потом особо задунайскому епископу с его паствой, не написал такого благословения единственному российском у епископу с его паствою. Ему без сомнения напомнил бы об этом и сам Амвросий, если бы знал, то есть если бы Павел сообщил ему, о существований такого епископа. Ясно, что Павел вообще держал себя очень осторожно и не искренно с своим „страждущим в заточении“ первосвятителем, оберегая материальные интересы митрополии. Письмо заключено было следующим заветом Амвросия и следующим упоминанием об его даре „восприемникам его престола“: „Еще заповедаю навсегда едину заповедь: дабы во священных церквах наших, егда будет соборная архиерейская служба, тогда дабы священно-служители в алтаре, при престоле Божием, пели Святый Боже по-гречески, в знак памяти сперва от меня начавшейся у вас литургии архиерейской 362 . Посылаю при сем мою святительскую мантию, да будет она, якоже и жезл мой, восприемникам престола моего, начиная от господина Кирилла и прочим последующим, в знак чувственного моего благословения и в вечную незабвенно память 363 . Составленное Павлом послание Амвросий подписал 16 августа, и в тот же день, с своим собственным письмом, Павел отправил его по почте в Белую-Криницу, а сам остался еще на некоторое время в Цилли, „погостить“ у Амвросия. Однако Амвросий, оставшись наедине с сыном, рассудил, что он поступил неосторожно, отправив собственноручно подписанное письмо в Белую-Криницу, так как оно может послужить для него уликой в продолжении строго воспрещенных правительством сношений с липованами и ухудшить его положение в ссылке. Поэтому на другой же день он заставил Павла снова написать в митрополию, чтобы хранили в полном секрете его письмо, что Павел и исполнил немедленно. „Ныне, – писал он, – митрополит Амбросий скоро повелел нарочито написать к вам сие письмо, дабы вы, прочитавши вчерашние посланные к вам письма, елико возможно сохранили их, дабы не открыть внешним и врагам беспоповцам, а наипаче о том, что митрополит Амбросий присылает к вам письма за собственным его подписом; ибо он очень опасается, не пострадать бы горше, как и отец Геронтий, вовсе безвестно“. |
| Поэтому трудно сказать с полною решительностию, справедливо ли инок Павел утверждал, что к октябрю 1853 года в Белой-Кринице уже был получен от Аркадия и Алипия неблагоприятный для Софрония отзыв по его делу, на который, как увидим, он делал ссылки в документах 558 . С Арсения, по уверению Павла, взято было формальное, письменное показание относительно взведенных на него Софронием обвинений, на которое, а больше, кажется, на словесные объяснения, делаются неоднократно ссылки в документах 559 . Наместник же Онуфрий собственноручно написал свое показание о том, в каких летах удостоен поставления в епископы, и это показание его целиком вошло в полный разбор Софрониева письма, названный „Изложением“ 560 . Наконец сам Павел сочинил пространное „Объяснение“ на взведенные на него Софронием якобы „клеветы“ 561 . О содержании этого, искусно и весьма тщательно составленного, „Объяснения“, прежде всего и следует сказать. Павел начинал его, как и следовало, обращением к Кириллу, которым, предполагалось, были требованы и получены объяснения от всех соприкосновенных к делу лиц; но сейчас же перешел к личному препирательству с самим Софронием, – и переход этот сделал весьма неудобно. „Если бы, – писал он, обращаясь к Кириллу, – доносы касались до меня токмо единого, тогда бы объяснение мое было кратко и не ино что, как только: Господи! даждь милость ненавидящим мя и враждующих ми и оклеветающим мя... Но когда епископ Софроний проискивает чрез мою и прочую всякую постороннюю вину навести безвинно на вашу святейшую главу, сиречь каким-либо посредством удостоить вас со всем местным вашим священным собором церковному изъобщению и оторваться ему от зависимости вашего права в сатанинскую бездну самоволия: того ради (?!) прошу, позвольте мне обратиться прямо к его преосвященному лицу“. И начинаются действительно личные объяснения с самим Софронием. Указанная Павлом причина только требовала от него подробных объяснений по поводу Софрониевых изветов, и объяснения эти он мог удачно изложить, обращаясь к самому Кириллу, а не лично к Софронию. |
| Эта последняя часть „Изложения“ интересна в том отношении, что дает ясное понятие о крайней степени раздражения, какой достигла вражда с обеих сторон. Приведем из нее наиболее характерные в этом смысле места. В 21-й статье Павел писал: „От 12 июля, пиша дополнение, вы говорите, что якобы епископ Виталий (которой – не имеющей ни гласа, ни веса, и пустопраздной и беспредельной, а может быть и не в полном рассудке) уже решительно отступил нашего общения и от архиепископа Антония, за вину каких-то новшеств, и якобы удерживает и умоляет вас слезно и всех прочих его детей духовных отнюдь с нами не сообщаться. А вам возможно ли на том основаться и поблажат таковую его безумную дерзость, яко уже, по свидетельству священноинока Арсения, не поминаете в литургии своего первосвятителя, вопреки правил 13 и 14 первовторого собора, извергающих за сию вину из сана. А потому оба вы с Виталием требуетеся на соборный суд, где подобает вам о всем том дать имянной отчет. А наипаче, чего верного не познали, то безрассудною своею дерзостию, прежде времени, статьи публиковать на соблазн неведущим по какому праву смели? Хотя вы, угрожая митрополии, пишете, что вы можете сделать, яко вспыхнет пламень народного рвения, тогда опалит и Брадатова, но и веками не угаснет; это есть недалече от того рекшего: взыду на небо и на облацех престол мой поставлю и подобен буду Всевышнему. Но он, несчастный, не предведал того, что возносяся до небес, снидет до бездн“. В дополнении Софроний резко упрекал Антония, называя его „презорливым“, за то, что он замедлил отправить в митрополию его письмо. Павел отвечал на это, что замедление произошло от того, что письмо, „открыто писанное (т. е. не под завесою коммерции), следовало при товаре (?) тайно“, и прибавлял: „за это мы не должны г. архиепископа Антония потязать, но еще паче его благодарить, а вам заметить: поскольку вы те же самые запросы при вышеозначенному дополнении столь открыто и своеручно писанные вручаете почте, эта ваша смелость подает во мнение другую какую-то идею, для нас весьма опасную“ (ст. |
| Несомненно, что инок Павел рассуждал правильно, – возражая Софронию, он готов был, как можно догадываться, признать достойными общения церковного, причащения св. таин и христианского погребения даже не невольных брадобрийцев, „аще в догматах веры не погрешают“ и принесут покаяние в грехе брадобрития. При других обстоятельствах он этого, конечно, не сказал бы; но здесь, увлеченный полемикой, проговорился, и этим далеко отступил от строгости раскольнического учения о брадобритии, ибо смотрел на него почти уже с „никониянской“ точки зрения, что Софроний, в качестве истого старообрядца, мог удобно обратить в обвинение против него и против митрополии, им, управляемой“. Условием для принятия брадобрийцев в церковное общение Павел полагал только сохранение ими „догматов веры“; но он забыл, что с раскольнической точки зрения бриющий браду eo ipso (этим самым) есть уж „погрешающий в догматах веры“, ибо небритие брады есть именно догмат раскольнической веры. Ссылаясь потом в оправдание брадобрийцев на соборные и святоотеческие правила о новатианах, он забыл, или намеренно умолчал о правиле Стоглавого собора, которым брадобритие признано за ересь и брадобрийцев воспрещено даже удостоивать христианского погребения. Софроний, как и все истые старообрядцы, напротив твердо помнил это правило, на нем утверждался в своем мнении о брадобрийцах (чего Павел как будто и не приметил) и одним указанием на явное противление столь уважаемому старообрядцами правилу Стоглава мог легко опровергнуть все, в сущности справедливые и христиански снисходительные, рассуждения Павла и объявить, что справедливо обвинял его в еретичестве, а управляемую им митрополию в наклонности к „никониянским“ новшествам, с чем ревнители раскола должны будут согласиться. Вообще, мы видим здесь борьбу между истым представителем раскола, каков был Софроний, и старообрядцем, уже несколько тронутым новшествами, наклонным к свободомыслию, понимающим некоторые крайности раскольнических учений и готовым отказаться от них, каковым и был действительно инок Павел. |
| Поверив и этому, Павел опять нашел повод сделать епископу Алипию замечание, что если не подвергнута им отлучению церковного собора“ жена попа Егора, – „то кольми паче безвинный священноиерей Георгий не может лишше жены своей наказан быть запрещением“, – и присудил признать его „свободным от запрещения в священнослужении“. В таком смысле была составлена им от имени Кирилла, и 29 июля отправлена по принадлежности, ответная грамота тульчинскому епископу Алипию 517 . Защитив Егора Масляева от казавшихся ему несправедливых нападений церковного старосты, инок Павел сделал большую ошибку, так как строгостью суда над Масляевым мог бы предотвратить дальнейшие преступные дела этого попа и сына его Кирилла, которыми они позорили австрийскую иерархию. Видно, что Павел очень заботился об ограждении учрежденного им священства от пренебрежительного, тем паче враждебного отношения к нему самих старообрядцев и старообрядческих обществ, о пресечении их поползновений сделаться господами своих архиереов и попов. Эту свою заботу он особенно ясно обнаружил в возникшем вскоре же после процесса Егора Масляева, и притом у себя, по соседству с митрополией, прискорбном для него „деле о выборе нового священника“ в Климоуцы 518 . 26 апреля 1853 года умер поставленный самим Амвросием первый климоуцкий поп Захария 519 . По предложению из митрополий Климоуцкое поповщинское общество приступило к избранию преемника ему: выбрали уставщика Семена Петрова. Руководителем выборов был некий Никита Лукин, – он собрал очень много подписей к прошению за Семена Петрова. В митрополии, согласно этому избранию, постановлено было рукоположить Семена в священный сан и 23 мая послано было письменное извещение климоуцкому обществу, чтобы избранного кандидата прислали для рукоположения. Но оказалось, что не все климоуцкие старообрядцы были согласны на избрание Семена, и пятеро из них, как видно, влиятельные в своем обществе, Павел Давыдов, Максим Моисеев, Степан Кузьмин, Филипп Семенов и Василий Осипов, решились выступить с протестом против избрания, объявив его неправильным, и требовать, чтобы избрание попа было сделано по жребию из трех кандидатов, в числе которых соглашались иметь и Семена Петрова. Подозревалось, что из этих пяти протестующих двое были лично заинтересованы в деле, – Степан Кузьмин сам желал попасть в число кандидатов, а Максим Моисеев– зачислить своего сына Константина Максимова. Как бы то ни было, но только в тот же самый день, когда получено было из митрополии предписание – отпустить Степана Петрова для поставления в священные степени, послано бы к Кириллу следующее, подписанное пятью названными лицами, прошение „села Климоуц от христианского общества“: |
|
|
