| Мы не можем защитить ребенка от всех невзгод. Но родители способны помочь сформироваться психике ребенка так, чтобы она была достаточно устойчива. Есть дети, которыми не занимались от рождения до трех лет, потому что мама, например, вышла на работу, вынуждена была постоянно менять нянь, а потом и вовсе отдать в сад. Или ребенок рос в семье, которая постоянно меняла место жительства, а родители были убеждены, что «утешать не надо», «на руки брать и заниматься лишний раз не надо», «баловать запрещено». Такие дети вырастают совершенно неустойчивыми. Столкновение с любой сложной социальной ситуацией их разрушает. – Хотите сказать, поколение, воспитанное по доктору Споку, пострадало и неустойчиво перед невзгодами и тем более травлей? – Да. Доктор Спок, кстати говоря, уже успел извиниться перед этими «детьми» и их родителями, признав, что был неправ в своей теории. С тех пор, как теория привязанности стала набирать обороты, появилась куча исследований о связи привязанности с тем, насколько человек будет успешен в будущем. Ученым стало понятно, что психика формируется совершенно определенным образом. Воспитывать нужно вовсе не методом «в воду зашвырнул, раз покормил, все объяснил, а дальше выплывай и справляйся сам». Так можно воспитывать в лучшем случае бойцов. Здоровая и устойчивая психика формируется в поддержке и контакте. За агрессией всегда стоит страх – Что говорит об агрессоре и жертве ситуация «нападения» одного ребенка на другого, будь то попытка навредить исподтишка или угроза в открытую? – С возрастом психика человека усложняется. Про детсадовских детей можно с уверенностью сказать, что «агрессорами» являются те, у кого повышен уровень тревожности. При этом тревога может быть связана с самыми разными вещами. Например, ребенок с низкой нейродинамикой нуждается в предсказуемости мира. Ему важно заранее знать то, что его ждет, то есть предсказуемость ситуаций. Желательно, чтобы перемены были не слишком быстрыми. Представьте, в 3-4 года такой ребенок попадает в детский сад. Сидит, играет с игрушкой. Вдруг кто-то ее отнимает. Ребенку с низкой нейродинамикой в такой момент не удается справиться с эмоциями, у него наступает аффект. Такие дети могут укусить, толкнуть своего обидчика в ответ. Со временем способность контролировать себя у таких детей улучшается. Они перестают кусаться и толкаться, но это не говорит о том, что у них снижается уровень стресса. Он остается достаточно высоким. |
| — Правда в том, что близкие люди, супруги, в совершенстве владеют техникой нажимания на нужные кнопки. Если расспросить супругов, знают ли они больные точки друг друга и могут ли по заказу вывести партнера из себя, надежно организовать конфликт, то в основном выясняется, что могут. Если предположить, что это для чего-то будет нужно, то способы есть. Но и ответственность за собственный аффект с человека не снимается. Вся система административного и уголовного права говорит о том, что рассказ «как ужасно вели себя другие люди и этим вызвали мое административное или уголовное правонарушение» во многих случаях не рассматривается как серьезный аргумент. Бороться с интерпретациями — Бывает, что один супруг хочет услышать что-то ласковое, приятное. А другой работает, ему не до того. Но если он все бросит и выдавит «да, я тебя люблю, милая», — получается, что он делает то, чего от него хотят. Получается, что он неискренен и врет себе. — Да, случается, что один из партнеров позиционирует себя как адепта идеологии предельной честности. Тем не менее такое свойство души, как великодушие, в браке никто не отменял. Ценность сострадания, сочувствия может входить в конфликт с ценностью предельной честности. Зная о том, как что-то ценно для другого, например, для партнерши получать иногда цветы или слышать какие-то конкретные слова, важно иметь великодушие и делать что-то приятное другому. Радуясь не тому, как я кристально честен с самим собой, а тому, что радуется другой. Радоваться за него, заражаясь удовольствием через его лицо, его глаза. Эта награда зачастую станет намного большей, чем гордость за то, что я тотально каждую секунду тождественен самому себе. — Кажется иногда, что оттого, что мы ранимы, мы сами все делаем еще хуже. Допустим, муж возмущается: «Суп пересолен!» Моя реакция: «Тебе не нравится все, что я делаю! Что ты хочешь этим сказать? Конечно, твоей маме не нравится, поэтому и тебе!» А могу сказать: «Да, и правда пересолила. Ну не ешь, вот котлета». Что нужно для того, чтобы быть таким уверенным в себе? |
| Но другой ученый, Ван-Эндэ, признает возможность обоготворения со стороны животных даже и явлений природы; допустить это, по его мнению, очень нетрудно, раз только мы признаем животных способными к процессу аналогии и к олицетворению явлений, а такая способность несомненно будто бы присуща животным. «Космические явления представляются животному не иначе, как с ясно выраженными признаками движения, звука и действия, – т. е. признаками живого существа, и принцип аналогии должен приводить животное, как и первобытного человека, к тому, что оно начинает видеть в них присутствие одушевленных существ, одаренных высшим могуществом». В подтверждение этого Ван-Эндэ ссылается на некоторые факты из жизни животных: буря и землетрясение вызывают в животных невыразимый страх, который будто бы можно объяснить тем, что они одухотворяют грозные явления природы, приписывают им по аналогии с собою злые помыслы и связывают с ними свою судьбу; а синтез этих трех факторов – идеи духа, идеи судьбы и процесса аналогии или олицетворения – и составляет основу религии. С другой стороны, благодетельные явления природы, вроде, например, солнца с его живительною теплотой, вызывают в животном «аффект смирения пред величием»: признательность и удивление пред этими благодетельными явлениями, благодаря процессу аналогии и одухотворения, переходят у животного в некоторое обожание благодетельного явления. Впрочем, даже и Ван-Эндэ все же не решается приписать животным настоящую религиозную жизнь: по его мнению, им недостает способности обобщения, чтобы прийти к полному синтезу психических факторов религии – идеи духа, идеи судьбы и процесса аналогии; но в этом случае и дикарь, дескать, немногим отличается от животного, так как и он плохо владеет обобщением, почему его религиозное сознание едва ли существенно отличается от сознания животного. Таким образом, по мнению Ван-Эндэ, религия, по крайней мере в самой зачаточной форме, не совсем чужда и животным, а, следовательно, она не составляет специфической особенности человека. |
| Взгляды Э. Гартмана и Ван-Эндэ не заключают в себе ничего научного. Это не результат тщательного наблюдения над жизнью животного и глубокого проникновения в сущность религиозного чувствования, а только смелое предположение или, скорее, несдержанный полет воображения. Мечтания возможны и в области науки; если даже мертвой природе иногда приписываются процессы не только физиологические (питание, дефекация, раздражение и проч.), но и психологические (память, воля и т. д.) 1 , если даже небесные светила возводятся на степень сознательных и разумных существ 2 ; то что же удивительного в том, что животным усвояются все свойства человеческой души? Животное безответно, как мертвый, поэтому ему можно приписывать какие угодно душевные состояния. Говорить о том, что животным свойственно смирение, великодушие, раскаяние, даже чувство долга, что космические явления представляются ими как живые существа, что благодетельные явления природы вызывают в них «аффект смирения пред величием» и обожение этих явлений, можно только в том случае, если мы признаем полное тожество между психической жизнью животного и духовной жизнью человека. Но научные работы лучших биологов и психологов не дают для этого никаких оснований. Что животные испытывают чувство страха при грозных явлениях природы, этого, конечно, никто отрицать не будет. Но сам по себе страх не есть еще религиозное чувство. Боязнь, например, грозы или землетрясения в большинстве случаев вытекает не из религиозного чувства, а единственно только из чувства самосохранения. Религия имеет место только там, где существует сознание противоречия между своею идеальною природою, как отображением высшего бытия, и своим фактическим существованием в мире, которое является как бы отрицанием этого высшего бытия. Вот если будет доказано, что это сознание, хотя бы и в самой зачаточной форме, присуще и животным, тогда можно будет говорить и о способности их к религиозному чувству. Поэтому мы должны искать начало религии только в человеческом роде. Когда же она здесь появилась? Прежде чем ответить на этот вопрос, нужно установить тот факт, что история застает все племена и народности в тот момент, когда у них уже существовали религиозные представления и обряды. |
| В основе каждой страсти лежит какая-либо естественная и сама по себе нисколько непредосудительная потребность души или тела. Так, страсть к пище зиждется на естественной потребности организма в питании; страсть честолюбия на потребности держать свое имя высоко и честно; страсть скупости основывается на потребности обеспечить себя под старость, на случай болезни или несчастья, чтобы не быть в тягость другим и т. п. Потребности в познании истины, в приближении к идеалу прекрасного служат основами страстей к науке, искусству и т. д. Пока предмет страсти одобряется разумом и свобода человека не терпит никакого стеснения от возрастающей силы желания, в основе страсти нет ничего предосудительного. И только когда эти потребности тела или духа выходят из пределов нормального и естественного развития, когда на служение им обрекаются все силы души и тела, и человек становится как бы рабом, мы имеем уже дело со страстью в собственном смысле, – явлением болезненным, на что указывает и самое название ее. (Страсть от слова страдать, Leidenschaft, passion). Состояние страсти характеризуется нарушением гармонии в деятельности душевных сил. Так, ум человека под влиянием страсти бывает как бы ослеплен. Это значит, что такой человек не знает никакого более дорогого и ценного предмета, кроме предмета страсти, видит в нем лишь одни достоинства и светлые стороны и бывает совершенно не способен обсудить обратную, невыгодную сторону дела. Со стороны чувства в удовлетворении страсти человек находит для себя высшее благо, что само собой делает понятным то, почему воля такого человека неудержимо направляется к предмету страсти. Вот почему действия или поступки человека под влиянием страсти, также как и под влиянием аффекта, признаются до известной степени невменяемыми, т. е. ненаказуемыми, или если и наказуемыми, то в меньшей степени. Указание на черту сходства страсти с аффектом обязывает указать и различие между ними. Различие это заключается во 1-х в том, что аффекты принадлежат к области чувства, страсти же к области воли; во 2-х, аффекты по большей части возникают быстро и внезапно, заставая нас как бы врасплох, страсти же всегда возникают постепенно, требуя для сего более или менее значительного времени и действуя при этом скрытно, чтобы тем лучше и безопаснее достигнуть цели; в 3-х, если аффекты никогда не бывают продолжительны, то страсти могут не покидать человека в течении всей его жизни до гробовой доски. Наконец, в 4-х, если аффект действует на здоровье, по выражению Канта, как паралич, внезапно потрясая организм, то страсть действует как чахотка, истощая организм постепенно и незаметно. |
| – Достаточно часто. Мне кажется, что почти любой человек в каких-то областях своей жизни чувствует, что ничего сделать нельзя. Это может касаться чего угодно, отношений с родителями, поисков работы, каких-то личных отношений, возможности выйти замуж, похудеть, выучить английский, сделать карьерный рывок. Я бы не стала излишне обобщать, но думаю, что достаточное количество людей в отдельных ситуациях думают, что ничего не могут сделать. Как перерасти «слезы тщетности» – Собак в эксперименте Селигмана били током. А отчего подобная модель поведения может возникнуть у людей? В чем причины? – Из экспериментов видно, что основная причина выученной беспомощности – долгое пребывание в ситуации, когда человек (ребенок или взрослый) не может ни на что повлиять. Выбрать еду, одежду, занятие, получить поддержку в своем выборе, вернуть хорошее отношение и т.д. С другой стороны, очевидно, что никто в этой жизни не получает абсолютно все, что он хочет, и контролируем мы далеко не все, если называть вещи своими именами. В течении «Альфа-родительства» (к нему по-разному относятся, но некоторые вещи нам сейчас пригодятся) есть понятие «слезы тщетности». Речь идет о том моменте в жизни ребенка, когда он что-то хочет, а ему этого не дают. Например, потому, что работающий миксер или горячая кастрюля – неподходящая игрушка для ребенка. Это состояние мы переживаем примерно в 2-3-летнем возрасте. И это – настоящая трагедия. Ребенку нужно пережить отчаянье, фрустрацию и всю мировую боль из-за того, что ему никто не даст желаемое прямо сейчас. Пережив этот аффект при поддержке родителя, он успокаивается и переключается. Он принимает отказ как свершившийся факт. Ключевой момент – что он «закрывает» внутри себя ситуацию и переключается, делает что-то другое, т.е. не «остается в клетке». У взрослого человека, пережившего «момент тщетности» и понявшего, что он желаемого не получит, по идее, должен включаться какой-то креативный механизм, переключающий его желания и стремления на что-то другое. На мой взгляд, этот механизм – противоположность выученной беспомощности. Здесь взрослый человек выгодно отличается от ребенка. |
| Здесь же надо отметить следующее. К сожалению, у нас огромное количество социально неблагополучных семей, и иногда дети с самого рождения живут в совершенно невыносимых на первый взгляд условиях, подвергаются физическому и моральному насилию, их постоянно ругают и регулярно избивают. Эти дети, как правило, озлоблены и недоверчивы, неразвиты и агрессивны, но никаких попыток самоубийства не совершают и даже не думают о них. И, с другой стороны, — вполне приличная на первый взгляд семья. Мать не пустила дочь на дискотеку, а девочка пошла в ванную и повесилась на бельевой веревке. То есть собственно «сила воздействия» здесь, по всей видимости, ни при чем. Про особенности личности мы уже говорили. Они очень даже при чем. Повторим еще раз. В условиях неблагоприятных внешних обстоятельств риск совершения суицидной попытки повышен у всех подростков, у которых имеются следующие личностные черты: — повышенная эмоциональная «привязчивость» — такой подросток чрезмерно фиксирован на имеющихся дружеских, родственных или любовных отношениях, не допускает даже мысли о возможности их разрыва или замены. Если разрыв все же происходит или готовится, впадает в отчаяние или в аффект и готов на все, лишь бы помешать этому; — бескомпромиссность — иногда подросток не умеет находить компромиссы между своими желаниями и окружающими обстоятельствами и желаниями других людей, а иногда просто не стремится их искать. «Должно быть по-моему, любой ценой» — согласно такому девизу они строят свою жизнь; — ригидность — то есть неумение перестраиваться, изменять свое поведение в соответствии с обстоятельствами; — склонность к аффективному поведению — такие подростки легко впадают в ярость, выкрикивают бессмысленные угрозы, иногда так же легко рыдают, активно обвиняют в чем-то других или себя, потом просят прощения, потом снова начинают злиться — и так далее, все по тому же кругу… — пессимизм — очень часто такие подростки не видят для себя в будущем ничего хорошего, не верят в благие побуждения других людей, отовсюду ждут подвоха или проявления какого то тайного злого умысла; |
| Несколько позже, осмысляя содержание Псалтири и соотнося его с опытом церковного пения, Августин делает еще один важный шаг в понимании эстетической сущности музыки. Он приходит к осознанию юбиляции (jubilatio) в качестве важнейшей и наиболее высокой формы музыкального искусства. Под юбиляцией Августин имеет в виду ликующий напев без слов, направленный на восхваление Бога . Юбиляция, или, на Востоке, аллилуйя (αλληλοια от древнееврейского халлелуйя - хвалите Бога) - это восторженно-ликующего характера голосовые импровизации, украшенные мелизматическим распеванием гласных, чаще всего на слово «аллилуйя», особенно на его последний слог. В христианство аллилуйя пришла из культовой практики семитских народов и с IV в. получила широкое распространение в церковном культе . На Западе пение аллилуйи ввел Амвросий Медиоланский, и оно, постепенно развиваясь, процветало в западной музыке вплоть до Генделя, Баха, Моцарта, а в церковном православном пении - до П. И. Чайковского (в его «Всенощной», «Литургии»). Именно аллилуйя произвела сильное впечатление на Августина в амвросианской церкви, и он попытался осмыслить сущность этого чисто музыкального явления и понять его роль и место в порядке человеческого бытия. Августин, как показал еще Г. Аберт, глубже других почувствовал сущность юбиляции, «он дал Церкви научное обоснование так сильно отклоняющегося от ее основных принципов способа пения» . Здесь Августину, пожалуй, впервые в его теоретических штудиях об искусствах, приходится признать, что юбиляция - это та музыкальная форма, которая проистекает непосредственно из эмоциональных глубин души. Ratio как некая разумно-рассудочная деятельность не участвует в этом процессе. «Юбиляция ведь, то есть невыразимая [словами] хвала, исходит только от души» (Enar. in Ps. 150, 8); «тот, кто поет в юбиляции (qui jubilat), не произносит слов, но лишь одними звуками без слов выражает ликование; голос же есть ликование всеведущего духа, выражающее, насколько возможно, аффект, не постигаемый чувством» (99, 4). |
| Вот последний и решающий довод в пользу символа сердца: сердце есть центр любви, а любовь есть выражение глубочайшей сущности личности. Мы любим не умом и не познанием, а сердцем. И даже сам этот ум и само познание мы любим сердцем. Мы должны всем сердцем отдаваться тому, в чем мы желаем достигать чего-либо. Ценности, сокровища духа, мы воспринимаем сердцем: «где сокровище ваше, там и сердце ваше». Личность, в конце концов, определяется тем, что она любит и что ненавидит. Глубочайший центр личности есть любовь, Эрос, т. е. стремление, тяготение, порыв; не стояние на месте, не квиетизм, не холодное интеллектуальное созерцание. Здесь лежит второй важнейший момент, определяющий глубокую противоположность между европейской и азиатской мистикой, между христианством и индуизмом: там Эрос должен быть потушен, ибо он есть жажда жизни, источник страдания «тришна»; там любовь не есть высшая и последняя ценность; там высший центр личности есть холодное око, отрешенное от всяких влечений; там любовь есть нечто преходящее, что должно быть оставлено позади. Совсем иначе в христианстве; здесь любовь не только «сильна, как смерть» (ветхозаветное выражение), но даже сильнее смерти; любовь есть источник и залог бессмертия, потому что она ненавидит смерть и разрушение и, в конце концов, любит только вечное и нетленное. И любовь желает вечной жизни тому, что любит, она есть «аффект бытия». Вот почему ап. Павел мог сказать в своем замечательном гимне любви, что «любовь никогда не престает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». Любовь не прекратится потому, что она есть стремление к совершенному, к абсолютному, к вечному; она есть само переживание вечного совершенства. Все преходящее может упраздниться, но вечное и совершенное упраздниться не может. Этот момент отличия глубоко связан с первым, указанным выше (противоположность coincidentiae oppositorum и indifferentiae oppositorum); любовь, как тяготение и устремление, любовь – Эрос непременно требует различия, (я и ты, Отец и Сын; конечное и бесконечное, совершенное и несовершенное), любовь противоположна безразличию и если есть безразличие, то нет любви (как, впрочем, нет и ненависти). |
| В первых письмах из тюрьмы часто встречаются многоточия, свидетельствующие о том, что о. Анатолий пережил некий аффект, с трудом поддающийся описанию: «Так много, бесконечно много хотел бы сказать, или в крайнем случае написать... но пишу только несколько слов» 17 . Тем не менее о. Анатолий пытается символизировать свой опыт: разделяет жизнь до и после ареста, арест и заключение описывает как испытание, посланное Богом, «основу для взросления человека». В письмах о. Анатолий описывает «технику себя» (сохранения себя) или «заботу о себе» в рамках православной традиции следующим образом: духовная жизнь состоит из двух планов: личного и сверхличного, Божьего. Происходящее в душе верующего сравнивается с Таинством Евхаристии. Именно здесь происходят молитвы, священнодействия, которые являются лишь предвосхищением «явления тайны Возрождения в душе» (1 июля 1924 г.) 18 . Путь восхождения к Богу пролегает через отречение «от цепей и от призраков скорби». По мнению о. Анатолия, чтобы преодолевать разрушение порядка жизни или противостоять ему, требуются самодисциплина и «много работы» над собой. В рамках «заботы о себе», или приобщения, причастия, идентификации с Божественной Личностью , можно отметить и «Божественную литургию», которую о. Анатолий совершает у себя в комнате. Уже в 1931 г., после второго ареста, акценты при описании себя, своего заключения в свирских лагерях (Свирьстрое) смещаются. Важное значение для о. Анатолия приобретают темы личного плана – работа, одежда, жилищные условия, здоровье, питание. Это смещение внимания обусловлено ухудшением условий жизни в сравнении с таковыми в ссылке 1923–1924 гг. Изменилось и пространство жизни о. Анатолия – прежде всего это комната, в которой, несмотря на присутствие еще одного человека, «простор небывалый». Появляется новая тема в его лагерной жизни, которая вносит коррективы в «заботу о себе», – тема смерти: «Несмотря на то что смерть не кажется мне такой страшной после того, как я долго смотрел ей в глаза... я жить хочу, пламенно хочу... Я всегда забочусь о своем здоровье, всячески, как могу» (14 января 1932 г., Свирлаг) 19 . Теперь о. Анатолий заботится и о телесном существовании. |
|
|
