| Но партнерские отношения отменяют воспитательный процесс, ибо он невозможен без нормальной иерархии. Впрочем, если иерархия в семье соблюдается, то интеллектуально здоровый ребенок в шесть лет уже и без поучений понимает, что мамин труд несопоставим с его почеркушкой, даже если это рисунок будущего гения. Когда мама находится на пьедестале своего материнского авторитета, то все, что ее окружает, все, что от нее исходит, неприкосновенно для порчи. Но какое благоговение можно испытывать к маме-партнеру? Первый же случай (с пряником), казалось бы, разрешился достаточно мирно. Да и протекал без такого накала страстей, как второй. Но на нас он произвел еще более жуткое впечатление. Может быть, именно потому, что уже ничего нельзя списать на аффект взрослого. Ребенок проявляет какую-то запредельную жадность, да еще по отношению к собственной матери, а она, даже не фиксируясь на его пороке, начинает доказывать, что тоже заслужила свою долю. В результате детская жадность получает подкрепление, да еще усиливается маминым торгом. Так обездоленный раб выклянчивает у хозяина лишний кусочек. Тут уж даже не партнерские отношения. Скорее, уместно говорить об обратной зависимости – ребенок повелевает матерью. Ничего не поделаешь, такова логика «свободного воспитания». Дети не понимают, что их родители воплощают на практике новомодную теорию. Они видят, что взрослый – слабак, и пользуются его слабостью. В результате воспитание – как «свободное», так и «несвободное» – становится невозможным. Ведь воспитание – это когда один учит другого, как надо себя вести, а другой слушается. И в каких бы формах воспитание ни происходило, в любом случае его обязательным условием является соблюдение иерархии. Нет иерархии – нет воспитания, и все идет вразнос. «В душевном плане пятая заповедь – «чти отца твоего и матерь твою» – представляет собой учение об иерархии, – пишет в книге «Умение умирать или искусство жить» архимандрит Рафаил (Карелин). – Нужно подчинить себя вышестоящему звену в единой иерархической цепи… подчинить, чтобы иметь возможность воспринять. Здесь непокорность старшим – это выключение себя из структуры. Без соблюдения иерархии и субординации (подчинения низшего высшему) невозможно никакое общество и никакая система, начиная с семьи и кончая государством, даже более того, начиная с атома и кончая космосом». |
| Единственным человеком, не охваченным всеобщим параличом воли, оказывается молодой иеромонах. Он раздвигает толпу, подходит к распростертому телу, резким движением отрывает рукав своей одежды, и без колебаний погружает руки в этот смердящий сверток тряпья, пытаясь сделать раненому перевязку. Прибывшая карета скорой помощи освобождает людей от гнета совести, и кольцо вокруг пострадавшего начинает быстро таять. Надев резиновые перчатки, санитары упаковывают бездыханное тело в специальный мешок, укладывают в машину и увозят. Монах, испачканный грязью и кровью, оглядывается, ища, где бы привести себя в порядок… И встречается взглядом со своим товарищем, которого, кажется, вот-вот стошнит от увиденного. Странное дело: тот, кто достойнее прочих проявил себя в критической ситуации, чувствует необходимость оправдываться: «Понимаешь, – с виноватым видом говорит он. – Я случайно взглянул на его руки. А там, на этой руке, морщинки, как у моего отца». Один известный и всеми уважаемый писатель, читая житие Франциска Ассизского, был сильно смущен рассказом о том, как святой обнимал замерзающего нищего, согревая его своим телом. «Христианская любовь – одно сплошное лицемерие, – утверждал он. – Ведь обнимать нищего, вдыхая смрад из его пасти, можно лишь стиснув зубы». Между тем, любой может заметить, что отец меняет подгузник своего маленького сына с умилением. Очевидно, в долгожданном первенце для него не существует никакой скверны. Как не существует для уже взрослого сына неприятного запаха, источаемого дряхлым телом любимого отца. В минуту вдохновения человек способен позабыть о голоде. И часто любовный, поэтический аффект души оказывается сильнее физиологического отвращения. Можно предположить, что монах, делая перевязку бомжу, совсем не замечал его нечистот и язв, ведь он увидел знакомые отцовские «морщинки на его руке». Из происшествия на площади видно, что любовь имеет поэтическую природу. Ведь поэзия – это отнюдь не зарифмованные строки, а особая разновидность родства, образованная между вещами Промыслом Божиим. Произнесенное имя «Достоевский» пробуждает воспоминания о туманном Петербурге и наводит на мысль о русской идее. «Че Гевара» приводит на ум слова «Куба» и «революция». Так и для того, кто близок к святости и потому особо чувствителен к поэзии мира, морщинки на руке пожилого незнакомца заставляют увидеть в нем родного, любимого человека. |
| Юнг. Психологические типы. Op. cit. Стр. 43—44, 230. Сравни вообще стр. 170—209 и 228—245. В терминах Спинозы можно было бы сказать, что идея Бога есть единственная идея в душе, способная образовать «всепоглощающий аффект», который концентрирует и сливает все другие аффекты в единство «интеллектуальной любви к Богу» " . Спиноза несовременен здесь только в этом выражении — «интеллектуальной», несовременен в своем интеллектуализме. Весь этот религиозный опыт вполне несомненен для Юнга; образ Божий в душе он называет «объединяющим символом», разрешающим все трагизмы души Но Юнг остается психологом–аналитиком, он не выходи г за пределы имманентного содержания опыта и, как ученый, не высказывается с точки зрения метафизической, онтологической и мистической. Его можно истолковать в духе позитивного имманентизма и психологизма, для которого Бог есть только «esse in anima» 6 , вера в Бога есть только необходимая и ценная функция души. Для нас важно, что, даже встав на эту осторожную, опытную, научно–скептическую точку зрения, можно сказать, что образ Божий обладает величайшей мощью внушения, превышающей все другие мыслимые внушения. Как же обстоит дело для верующего мыслителя, метафизика или мистика, исходящего из признания абсолютной реальности Божества? И для него, конечно, образ Божий в душе будет обладать наибольшей возможной силой внушения; и для него Он разрешает все трагизмы души и потому несет спасение и утешение; но для него все подлинные религиозные внушения исходят от Бога и от Богочеловека. Механизм «внушения» остается тем же, человеческая душа устроена так, что она является медиумом для внушений; но внушения, высшие и драгоценнейшие, исходят прямо от Бога, как от реальной личности, столь же реальной, или даже более реальной, чем наша собственная личность. «Религия есть внушение», — скажет позитивист и атеист, думая этим умалить религию; на самом же деле в этом ее величайшая мощь. Чем была бы религия, если бы она не могла и не умела внушать? Она «внушает» так, как отец внушает сыну, как учитель внушает ученику. Когда Христос говорит: «имеяй уши да слышит» 7 , Он внушает, он бросает семена Логоса в глубину сердца. И трехчленный ритм внушения выступает ясно в притче о сеятеле: 1) сказанное слово, видимое семя, бросаемое в землю; 2) его подпочвенное, подсознательное, невидимое бытие; 3) видимый рост и плоды, творческий акт, вырастающий из подсознания. Подсознание различным образом принимает внушение, как и подпочва различным образом принимает зерно. Существует благодарная почва и неблагодарная, благоприятное и неблагоприятное для внушения состояние подсознания. Существуют, наконец, плевелы вредных внушений, грозящих заглушить внушения ценные и плодотворные. |
| значит, что она делает творцом (???????) и, след., поднимает на новые ступени бытия, где воплощаются новые идеи, смыслы, ценности. Конечно, все эти трансы, совершаемые стремлением, будут для Фрейда иллюзией, но тогда иллюзией будет не только влюбленность, но и поэзия, и искусство, и культура, и мораль, и, конечно, религия. Сублимация для Фрейда невозможна, ибо сублимация для Фрейда иллюзорна. Сублимация возможна лишь в совершенно ином миросозерцании. Шелер справедливо указывает на абсолютную разнокачественность различных стремлений и их несводимость на одно какое–либо стремление, напр. на сексуальное. В этом смысле вполне верно, что любовь к отцу, к матери, к сестре, к возлюбленной — качественно различна, представляет как бы различные категории любви. «Святая любовь» Франциска Ассизского никаким образом необъяснима эволюционно из сексуального влечения. Такое объяснение есть просто неспособность видеть то качественно новое и высшее, что дается на высших ступенях, неспособность видеть новую категорию Все это верно, но Шелер недостаточно подчеркивает единство стремления. Стремление, как было показано, всегда тендирует к тому, чтобы образовать «всепоглощающий аффект», иначе нарушается единство личности. Шелер, в своем плюрализме эмоций и стремлений, не оценивает истинной сублимации. Она состоит в том, что различные стремления, в своей бесспорной качественной самостоятельности, не стоят индифферентно рядом, а образуют систему взаимного проникновения и соподчинения. Это ясно уже из того, что в каждом стремлении дано переживание особой ценности (как это справедливо отметил Шелер), а ценности образуют иерархическую систему соподчинения. Иерархически низшее стремление может входить, как интегральный момент, в некоторый высший комплекс, причем в этом высшем комплексе оно своеобразно преображается и облагораживается, не переставая все же быть самим собою. Вот смысл истинной сублимации, как он намечен в «Пире» Платона. И сам «Пир» представляет наилучший символ такой сублимации: в нем |
| Некоторые психологи рассматривают эмоции (Gemüts-bewegungen) как соединения и производные чувств, как возбуждения психики. Платнер 791 отмечает, что в эмоцию входят как элемент чувства, так и элемент воли. Sully также отмечает наличие полевого элемента в эмоции и сложный, комплексный характер эмоций. По Вундту, нет эмоций без представлений 792 . Это положение находит подтверждение в современной медицинской психологии, отмечается роль представлений и воспоминаний, которые сенсибилизируют нервную систему при неврозах и психозах, и эта сенсибилизация есть эмотивная гипермнезия (Pascal et Davesne) 793 . Тем не менее нет в современной психологии строгого разграничения между чувствами и эмоциями, между эмоциями и аффектами. Ценно в этих положениях и определениях установление комплексного характера эмоций и аффектов, участие в них всех частей тримерии и всех сил и способностей отдельных членов тримерии. Основным душевным субстратом эмоций являются две силы неразумной души: чувственная, или раздражительная сила (тимос) и желательная, или вожделевательная сила (эпитимия), а связь эмоций с представлениями указывает и на участие умной силы души (логикон). Слово «аффект» почти исчезло из современной психологии, но сохранилось в современной медицинской психологии, и состояние эффективности стоит в центре внимания современных психиатров. Понятию аффекта в древности соответстовало понятие страсти, патос, и в схоластике произошло полное отождествление обоих понятий, как и отождествление эмоции и страсти. Связь страсти с известным телесным состоянием была ясна и для Аристотеля. Стоики, Зенон и другие называли страстями неразумные и неумеренные движения души. Новая философия в лице Декарта и Спинозы рассматривает аффекты, как простые состояния, следуя стоической традиции. В резком противоречии находится точка зрения Ницше, приводимая М. De Crinis 794 : « Affekte sind eine Konstruction des Intellekts» («Wille zur Macht»), «eine Erdichtung von Ursachen». Хотя с аффектом связано в современной науке вполне определенное представление, тем не менее нет еще до сих пор точного определения аффекта. Говорится и о возбуждении чувственного аппетита (Августин), и о сильном движении воли. Указывается на роль чувства, на участие воли и на связь с представлением (Йодль, Леманн, Вундт). |
| – Почему же? Я рада, . . Это так легко, что не надо и просить разрешения... – Но я думаю, что это трудно... – Зачем же? Выбирайте сами время. Я почти всегда свободна... – Главное – место... – И место очень легко найти... – Давайте завтра в саду, после обеда... – Конечно, конечно! Пожалуйста! Я был поражен. Да в чем же дело? Что это за спокойствие такое? Откуда эта прямо дразнящая невозмутимость и уравновешенность. Этот разговор мне показал, что я теперь уже сам не могу отстать от Томилиной. Конечно, о возобновлении того рокового разговора я вовсе и не думал. Но меня заживо задела эта шикарная мягкость томилинского поведения; и я решил во что бы то ни стало узнать все, все о Томилиной. Я чувствовал какой-то внутренний аффект, какое-то разъяренное любопытство узнать всю жизнь Томилиной, тайную подоплеку ее объяснения со мною и причины ее, смысл ее теперешнего замечательного спокойствия и равновесия – по крайней мере внешнего. С трепетом и замиранием сердца я ждал назначенного свидания и тотчас же после обеда, на другой день, поспешил в глубину сада. Томилина пришла не сразу. Однако ее опоздание было вполне терпимо, и к тому же она начала разговор с извинения: – Ах, какая я неаккуратная! Вы не обижаетесь? Это все Амалия... с какими-то пустяками... – Что вы, что вы? Разве я смею? Я предложил сесть на скамейку, и Томилина тотчас же села. Скамейка была длинная, с удобной, загнутой кверху спинкой, так что один вид ее предлагал развалиться на ней беспечно и лениво. – Какая чудная погода! – начал я несколько равнодушно. – Это мое любимейшее время года и любимейшая погода! – Да, в плохую погоду, я думаю, это имение не так привлекательно, как сейчас... – Наталия Александровна! – вдруг сказал я многозначительно, совершенно бросив равнодушный тон, с которого начал. Она посмотрела на меня–испытующе и решительно, твердо... Пожалуй, даже несколько сердито, что уже никак не вязалось с ее постоянно мягкой наружностью. – Наталия Александровна! Разрешите мне быть около вас... ощущать вас... ощущать вашу жизнь, как я ощущаю вашу музыку... |
| – Что происходит с родителями? Что именно заставляет их взаимодействовать и общаться с помощью крика? – Крик очень эмоционально насыщен, он не может оставить равнодушным. Это как сирена скорой помощи, которая врывается в мирное течение дня. Какова задача крика? Он позволяет выплеснуть эмоции в резкой форме и дает возможность завладеть вниманием того, к кому крик обращен. Крик – это и способ выразить себя, и форма коммуникации одновременно. Вообще, гнев – наша базовая эмоция, с которой мы рождаемся, без которой не можем стать полноценной личностью. Суть гнева – протест. Эта та эмоция, с помощью которой человек может защищать себя, отстаивать свои границы, менять ситуацию. В гневе очень много энергии. Это сила, которая движет человеком, когда он не удовлетворен и хочет иного. В некоторых научных и религиозных парадигмах различают два вида гнева: гнев естественный — как натуральная способность души, и гнев противоестественный, патологический. Естественный гнев нужен нам, чтобы гневаться на предосудительное поведение, поступки, а верующие люди скажут – гневаться на грех. В таком гневе-возмущении, например, был Христос, изгоняющий торговцев из храма. Отличает естественный гнев то, что он не ранит окружающих. Он созидающий, а не разрушающий, не уродующий наше естество, сердце и душу, как, например, гнев противоестественный. Поэтому-то человеку важно различать в каком он гневе, о чем этот гнев, зачем он ему. – Существуют какие-то отличительные признаки? – Конечно. Например, естественный гнев направлен на ситуацию, противоестественный – на человека. Целью естественного гнева всегда будет исправление ситуации, восстановление справедливости, защита границ. Противоестественный будет воздавать злом за зло, унижать, обижать, стараться сделать больно, мстить и уничтожать. При естественном гневе отношение к человеку всегда принимающее, при противоестественном – отвергающее. Важен и способ выражения. При естественном гневе, испытывая чувство негодования и возмущения, человек выражает свой аффект посредством культурных символов, в которых есть эстетика и красота. |
| 2. Начинаются панические атаки. Симптомы: От панической атаки не умирают, это тревога, возведенная в высокую степень. Мы чувствуем и думаем: «Я в опасности». И на это реагирует наш мозг, выбрасывает в кровь больше адреналина — возникает сильное сердцебиение и гипервентиляция. В момент панической атаки помните — это паника, она просто пройдет. От нее нет лекарств. Чем спокойнее будем к этому относиться, тем быстрее состояние нормализуется. И это вовсе не значит, что вашему здоровью что-то угрожает. 3. Сильный аффект. Невозможно себя сдерживать — истерика, хочется биться, колотиться, рвать, метать. Постоянные слезы — люди плачут и не могут успокоиться. 4. Проблемы с аппетитом. 5. Ухудшается здоровье. Как себе помочь? Старайтесь делать себе небольшие периоды для восстановления — вернуться в здесь и сейчас. Заняться бытом — приготовить ужин, накормить детей. Немного выдохнуть и расслабиться. Что будет дальше — неизвестно. Это как в спорте, на ринге — невозможно стоять в стойке все время, там короткие раунды, и всегда тренер говорит: «Нужно расслабить руку». Тут то же самое. Мы логично пытаемся что-то спрогнозировать. Кто-то думает о прошлом — что он чего-то не сделал. Это сейчас, наверно, самая распространенная реакция, с которой мы сталкиваемся. Но мы не в силах изменить прошлое и понять, что ждет нас в будущем. Родители чувствуют себя более уязвимыми, потому что позаботиться о себе и о детях сложнее, чем только о себе. Но тем не менее дети во многом не дают совсем погрузиться в переживания, потому что у них свое расписание, они требуют заботы, рутины. Хочешь не хочешь, а включаешься. Все-таки энергия рождается в действии. И когда мы что-то начинаем делать, у нас может появиться чуть больше сил. Мы можем немножко отвлечься на что-то, это тоже помогает. В таких кризисных ситуациях переключение нужно. Это обязательный элемент переживания. Иногда нам нужно отвлекаться от того, что происходит, в целях самосохранения. Держитесь за то, что вам помогает. Кого-то поддерживает уборка — вот это я контролирую, хоть игрушки могу по контейнерам собрать. Кого-то — хобби. У каждого свой способ справиться со стрессом. Неловко и стыдно, что такое происходит, а я тут сижу, картины рисую. Но на самом деле это то, что поддерживает, значит, имеет право на существование. Кому-то помогает петь, чтобы выплеснуть эмоции. Я, например, смотрю «Гарри Поттера», он меня очень успокаивает. Это история про темные времена, особенно последние части. |
| Для того чтобы помочь, нужно постараться отыскать, быть может, давнишнюю психическую травму. В длинных наших беседах постепенно выяснилось: отец мальчика, человек грубый и взрывчатый, жестоко наказывал его, первоклассника, за малейшую школьную провинность. Семилетний мальчик жил почти что в постоянном страхе, под угрозой наказаний и унижений. Ведь его и били… Это осталось в прошлом; родители разошлись, он сам поддержал мать в решении о разводе. Развод состоялся год назад, он не был мирным, тяжелых переживаний хватало всем. После эмоционального напряжения, как это часто случается, наступил не покой, но подавленность и астения (ведь нужно помнить, что это — подросток со свойственными переходному возрасту эмоциональной неустойчивостью и наклонностью к депрессии). Тут-то и дала знать о себе давнишняя рана; проявилась «школьная фобия», очевидных причин для которой теперь вроде бы не было. Он ведь хорошо учился, и в школе к нему все относились дружелюбно. «Примеряя» описанную историю на себя, многие из нас скажут: «Это не про меня, ведь здесь — намеренная жестокость!» Да, до намеренной жестокости мы, случается, не доходим… Но как часто мы в ситуации конфликта поднимаем руку на ребенка, не давая себе труда сдержаться, едва кончаются словесные аргументы или нет сил (желания?) их отыскивать. Нам кажется, что аффект извиняет нас, что под горячую руку можно дать оплеуху за хамство и непослушание. Но мы не задумываемся о том, что физические наказания в любом случае унизительны для ребенка. И для него неважно, возбуждены мы при этом или нет… Удивительное дело: на ребенка поднимают руку даже те, кто во «взрослой» жизни и мухи не обидит. Быть может, многие из нас опомнились бы, увидев своими глазами избитых родителями детей в приемном покое детской больницы. Как это ни печально, но приходится признать: если и есть разница между пресловутой оплеухой за хамство и оторванным ухом у ребенка — жертвы жестокого обращения родителей, то это разница лишь количественная: суть дела — одна. Конечно, в семье возникают бессчетные конфликты, и дети очень часто их сами провоцируют. Они, наши дети, бывают совершенно невыносимы — никто не заставляет нас так страдать, как они. Это и понятно: они же одной с нами крови и никому не видны так ясно наши слабости, как им. Мы же устаем, «никаких нервов не хватает!» Самообладание может изменить всякому, но если вы не справились с собой, если подняли руку на ребенка — не прощайте себе этого! Мучайтесь, казнитесь, помните, что причинили ему реальный вред. Быть может, в следующий раз это остановит вашу руку… |
| Дальнейшим руководителем родителей будет опыт. Когда дитя подрастет и обретет смысл, тогда могут употребляться и общие против страстей средства. Этими средствами должен научиться владеть и ребенок, ибо набеги страстей не прекратятся до конца жизни. Если будут соблюдаться правила и порядок действия на тело и на первые, низшие способности, то душа будет подготовлена к истинно доброму настроению. Однако это только подготовка. Само настроение созидается положительным действием на все силы души: ум, волю и сердце. (1. 34–38) Детство Психологическая характеристика детства Детство можно разделить на два периода: Рассмотрим психологическую характеристику этого возраста. Поведение ребенка в раннем возрасте определяется той ситуацией, в которой он оказывается. Он входит в нее как динамическая часть. По определению К.Левина, действия ребенка — полевые действия. Каждая вещь приобретает для него особую валентность (аффект, привлекательность). Ребенок находится в мире вещей подобно как в силовом поле. Это силовое поле провоцирует его на действия. Он не говорит ни о чем другом, кроме того, что видит и слышит, поэтому ребенок не может лгать, не способен к выдумке. Ребенок чаще пытается обследовать предметы, открывать их свойства и выполнять с ними действия без помощи взрослого. Развитие речи приводит к появлению обобщений, что, в свою очередь, позволяет высказывать первые суждения. Бессловесное восприятие заменяется словесным. Речь меняет структуру восприятия, благодаря обобщению. Ребенок не просто начинает воспринимать мир, но и осмысливать его. Это сказывается и на развитии способов решения игровой задачи: - игра с игрушками в подготовленной взрослыми ситуации; - использование предметов-заместителей (1 г. 4 м.); - воображаемые предметы (1 г. 7 м. — 1 г. 9 м.); - активная замена хорошо усвоенных действий словом (с 2 л. 7 м.). Дети, усваивающие более сложные способы решения игровых задач, могут играть парами и группами. Дети, не умеющие играть без опоры на предметы, затрудняются отображать взаимоотношения между игровыми персонажами, не могут понять свою роль и участвовать в игре (3. 17). |
|
|
