| арабов, по крайней мере контролирующей школьное образование ( Hopwood. 1969. P. 162). Этот шаг стимулировал развитие национального движения в арабо-правосл. среде. По сведениям В. Н. Хитрово , посетившего Ближ. Восток в 1884 г., в АПЦ из 8 епископов 6 были арабы и только 2 титулярных - греки ( Дмитриевский. А. А. Императорское Православное Палестинское общество и его деятельность за истекшую четверть века: 1882-1907. М.; СПб., 2008. С. 306). В год смерти И. (1885) в АПЦ насчитывалось 321 храм, 17 мон-рей, 75 школ. Из церквей только городские были относительно благоустроены и снабжены богослужебной утварью, остальные находились в крайней бедности и были лишены самого необходимого. Сельские школы оставались без материальных средств, хороших учителей, учебных пособий. На весь Патриархат в Бейруте существовали единственная духовная школа, содержавшаяся на средства митр. Гавриила, где обучались 6 учеников, и одна школа для правосл. девочек ( Соколов. 1901. С. 243). Оценивая деятельность И. в период его Патриаршества, необходимо признать, что он не был ни богословом, ни выдающимся администратором. Назначение архиереев на вакантные кафедры производилось без к.-л. учета нужд и проблем епархий. Полувековые усилия российских дипломатов (с 1833 до 1885) по продвижению и поддержке т. н. своего кандидата на Востоке не оправдались. Умело соблюдая интересы греч. иерархии и уходя от подозрений Порты по поводу его «русофилии», И. незаметно для рус. дипломатов и иерархов сдерживал финансируемые Россией образовательные программы и одновременно привлекал новые средства в казну Патриархата. После избрания на Антиохийский престол И. фактически заморозил все начинания рус. правительства в интересах правосл. араб. населения. В большой церковно-дипломатической игре, к-рая велась долгие годы с целью усилить влияние России на Ближ. Востоке, российская сторона потерпела поражение. Активная помощь России араб. населению в пределах Антиохийского Патриархата смогла дать реальные результаты лишь после кончины И., когда инициатива перешла к Имп. |
| Исповедание Леонтием начал антиохийской школы видно прежде всего из того, что он в ранней своей молодости увлекся несторианством и, как деятельный член несторианской общины, был посвящен в самые сокровенные тайны несторианского учения. Несторианство же и исторически, и догматически стоит в тесной безусловной связи с антиохийской школой и ее началами. Правда, Леонтий освободился от своего временного увлечения несторианством и возвратился в лоно кафолической Церкви, но к его мышлению и общему богословскому миросозерцанию прочно привились отличительные методы и принципы антиохийских богословов. Это самым рельефным образом отразилось на его сочинениях. Вчитываясь в эти сочинения Леонтия, нельзя не заметить, что в них (с внешней стороны) многое напоминает нам Диодора Тарсского этого столпа антиохийской школы. Вот как характеризует последнего А. Гарнак: «Диодор Тарсский обнаруживается, как строгий школьный логист и диалектик, и притом та школа, через которую он прошел, сеть школа Аристотеля. Посредством определений и силлогизмов разрешаются им все трудные проблемы. Особые обороты речи, фигуры и проч. следуют друг за другом. В этой формалистике Диодор предвосхищает средневековую схоластику» 620 . Леонтий знал и читал сочинения Диодора 621 , следовательно, мог ынмствовать у него терминологию и приемы аргументации, встать в вербальную и формальную зависимость от него или не от него собственно, а от антиохийского богословия вообще, началам которого, как открывавшим широкий простор для разумных исследований, Леонтий всегда симпатизировал. Но при этой симпатии он умел избежать тех крайностей, которые приводили неосторожных Антиохийцев к бездне заблуждений и ересей. Этому своему умению Леонтий был обязан тем, что по своим внутренним убеждениям, по своим идейным настроениям он более тяготел к началам Александрийского богословия. Счастливый и плодотворный синтез этих двух богословских направлений – александрийского и антиохийского – как мы говорили раньше, всего яснее сказался в богословском учении Каппадокийских Отцов и Учителей Церкви. |
| Школа Александрийская высказывалась на этот счёт слишком осторожно; она опасалась исследований в области религии. Религиозную область она ставила неизмеримо выше тех условий, при которых способен действовать разум человеческий. Иначе смотрела на дело школа Антиохийская. Она не устранялась от исследований и изысканий, пытливости в вопросах веры. Разуму она доверяла великую миссию изъяснять истины веры для мышления человеческого. В этих стремлениях, как мы знаем, она заходила подчас слишком далеко. Это различие в воззрениях на отношения разума к вере находило себе отголоски в участниках предыдущих Вселенских соборов IV и V веков. В деятельности их, в определениях их слышится или веяние школы Александрийской, или школы Антиохийской. Спорный вопрос решён был с полной определённостью лишь нашим Собором, собором Халкидонским. На какой точке зрения стояли представители собора Халкидонского при рассмотрении этого вопроса ясно видно из следующего заявления известного Евсевия Дорилейского, которое сделано было им на первом заседании Собора. Когда перечитывалось здесь евтихиево исповедание веры, представленное этим еретиком собору «Разбойничьему», и когда при этом чтении дошла очередь до того места в исповедании, где говорилось: «Св. Кирилл постановил определение: тех, кто вопреки вере (Никейскому символу) что-либо прибавит, или изменит, или будет учить, – подвергать наказаниям», – Евсевий, епископ Дорилейский, вслух перед всем Собором сказал: «Он (Евтихий) солгал, нет такого определения, нет правила, повелевающего это» (οκ στιν ρος τοιοτος οκ στι κανν τοτο διαγορεων). Слова Евсевия не встретили противодействия в отцах Собора; против него говорил лишь один Диоскор 893 . Слова Евсевия заключают в себе ту мысль, что объяснения и истолкования истин веры могут быть ограничиваемы, но не могут быть запрещены и отвергаемы 894 . Вообще из деяний Халкидонского собора видно, что сторона его, к которой принадлежал Евсевий, ратовала за позволительность исследований в области веры в противоположность Диоскору и прочим александрийцам, которые несочувственно относились к подобному требованию 895 . |
| Нам поможет сказать истинную правду никто другой, как сам Макарий, доверять свидетельству которого мы имеем все основания. До нас сохранилось одно письмо основателя Патмосской школы к высшему антиохийскому иерарху. A в этом письме вот что говорится: «да будет известно, что бесплодный этот остров не произрастил и не произрастит (οτε βλαστσει) дидаскалов (т.е. людей вполне сведущих в науках), по немощи (πορ) учащего (так здесь Макарий аттестует самого себя), а только едва лишь переписчиков науки " … Затем, сказав на известного уже нам ученика своего Иакова, как на лучшего и надежнейшего из питомцев Патмосской школы, скромный учитель этой последней пишет далее: «есть (у меня) и другие… переписчики наук, которые имеют некоторые познания из наук первоначальных (μκρν τν γκυκλων) и немножко из философии». 515 Вот чуждый всякого тщеславия аттестат, выданный Макарием самому себе, школе и ее ученикам для засвидетельствования истины в истории. —371— Таким образом, хотя наш соотечественник Григорович-Барский, по чувству благодарного ученика Патмосской школы и величает эту школу, поскольку она выросла и зацвела во дни Макария, своего рода Афинами, говоря: «оное училище Греком бедним вместо оних древних Афин есть» 516 , но совокупность известий, выше нами указанных, но доказывают, чтобы Патмос, хоть мало мог соперничать с действительными Афинами древности, да и пишет Барский эту витийственную фразу с чужих слов, со слов Греков, очень хорошо умеющих, как известно, делать из мухи слона. Патмосская школа Макария давала скорее домашнее образование своим ученикам, чем строго-определенное школьное Макарий без всяких претензий учил тому, что сам знал, нашлись любители уединения и науки, которые охотно стали слушать его, и вот создалась «академия». Если за что в особенности мы должны быть благодарны нашему Барскому, как историку Патмосской школы, в которой он ушился, так это за описание им личности основателя школы и ее первого наставника – Макария. Пусть Барский пишет не столько на основании своих наблюдений, сколько на основании показаний лиц, знавших Макария, тем не менее ценность сведений описателя от этого не убавляется. |
| Первые века существования Византийского государства были отмечены также борьбой двух образовательных систем – античной и христианской. Начальное христианское образование давалось дома или в монастырях; потом для приобретения литературных и ораторских навыков христиане прибегали к помощи языческих, риторских и философских школ; высшей ступенью образования было богословие. Богословские школы развивались из училищ для новообращенных (так называемые катехизические школы), где людям разного возраста надлежало усваивать христианские догмы. К IV в. репутацию крупнейшей богословской школы приобретает школа в Александрии, прославившаяся еще в I в. н. э., – в ней учили первые теоретики христианства – Климент и Ориген . Здесь существует разветвленная система богословских дисциплин (например, полемическая апологетика, догматическое богословие, эксегеза). Основным методом александрийской эксегезы была аллегория – выискивание в священном Писании таинственного, сокровенного смысла. Несколько позже, на рубеже III–IV вв., возникла богословская школа в Антиохии с иным методом – историко–логическим и грамматическим подходом к священному Писанию; антиохийские богословы смотрели на Ветхий и Новый Заветы как на реальную историю, которая требует раскрытия путем усовершенствованных методов исторической эксегезы. Школы такого же типа были в Эдессе и Низибии. Христианское образование восторжествовало в результате конкуренции с языческим, которая длилась пять столетий. В III в. в противовес христианству язычество выдвигает универсальную философскую систему неоплатонизма, охватившую все течения и оттенки античной идеалистической философии и касающуюся всех областей жизни. После «классического века» неоплатонизма при жизни его основателя Плотина в IV в. расцветают сирийская и пергамская школы во главе с Ямвлихом и Эдесием. Этим школам свойственно тяготение к мистике, от которой в I в. отходят представители афинской школы, Прокл и Марин, обратившиеся к логической систематизации своих положений. Выдерживая неоднократные нападки и критику со стороны неоплатоников (например, в утраченных сочинениях Прокла), христианство в то же время многое у них заимствовало. |
| Он иногда усиливается даже доказать, что самое это выражение учить о двойстве природ во Христе. Так он говорит в «Contra Monophys.: «начало выражения указывает на Божество, а конец ( σεσαρκωμνη) на человечество» 554 . Но не только своим согласием с доктриной св. Кирилла и ревностной защитой ее тезисов Леонтий обнаружил свою принадлежность к александрийскому направлению, но и вообще он доказал это неуклонным проведением принципов этой школы на всем пространстве своих литературных трудов. Леонтий – это горячий апологет, чтобы не сказать – фанатик, идеи единения. Он охотно и подолгу останавливается над этим словом, разбирает разлиичные его наименования и старается отстоять как единственно приемлемое в рассуждении о соединении природ во Хриисте единение ипостасное: « νωσις καθ’ πστασιν». Но он не берет на себя смелости считать в этом термине все понятным для человеческого разума, все подлежащим его анализу. Как истинный александриец, он всегда стоит за веру, как высший фактор в деле религиозного познания и ею именно призывает главным образом пользоваться в деле уяснения неизреченного таинства воплощения Бога Слова 555 . Вчитываясь в эти сочинения Леонтия, нельзя не заметить, что в них (с внешней стороны) многое напоминает нам Диодра Тарсского, этого столпа антиохийской школы. Вот как характеризуем последнего А. Гарнак: «Диодор Тарсский обнаруживается, как строгий школьный логист и диалектик, и при том та школа, чрез которую он прошел, есть школа Аристотеля. Посредством определений и силлогизмов разрешаются им все трудные проблемы. Особые обороты речи, фигуры и пр. следуют друг за другом. B этой формалистике Диодор антиципирует средневековую схоластику» 556 . Леонтий знал и читал сочинения Диодора 557 , следовательно мог заимствовать у него терминологию и приемы аргументации, встать в вербальную и формальную зависимость от него, или не от него собственно, а от антиохийского богословия вообще, началам которого, как открывавшим широкий простор для разумных исследований, Леонтий всегда симпатизировал. |
| Писания, дабы верующим ничего не оставалось в них непонятного и неудобовразумительного? Пусть этот обычай забыт: всякий добрый обычай всегда можно вспомнить, была бы только к тому ревность и охота. Как вести омилию? Пример в этом отношении, нужно брать с древних свв. отцов и их трудами широко пользоваться. Прежде всего надо помнить, что омилия – это вовсе не ученый комментарий. Ученый комментарий по своему специальному научному характеру, по своей сухости, по своей малодоступности для понимания широкого круга верующих мало подходит для рядовой церковной аудитории – его место в школьной обстановке, среди специально посвятивших себя научно-богословским изысканиям лиц. Омилия – это есть проповедь, поучение, а не ученое исследование или научный трактат. Эту разницу между омилией и ученым исследованием Свящ. Писания прекрасно отмечает Ориген . Он сам, составивший ряд омилий, говорит: «Здесь, т. е. на церковной кафедре, мы несем служение не изъяснения Писания, а назидания Церкви, хотя из того, что мы говорим, всякий благоразумный слушатель может найти ясные стези к уразумению. Из прочитанного мы, не имея возможности изъяснить всего, собираем нечто, могущее назидать слушателей, как бы некоторые цветки с полного поля, благословенного Господом». В другой беседе Ориген замечает, что в омилии, говоримой в церкви, мы «не имеем столько времени, чтобы рассмотреть каждое слово Писания и предложить такое изъяснение его, дабы ничто не осталось неисследованным, так как объяснение подобного рода скорее дело комментария, чем беседы». В чем же главное, характернейшее отличие между комментарием и омилией? В комментарии экзегет-истолкователь сосредоточивает свое внимание всецело на тексте Писания и представляет полное, по возможности всестороннеее исследование его, а в омилии у экзегета главное внимание устремлено на потребности, духовные нужды слушателей. Он не ставит своей задачей дать полное объяснение известного места Свящ. Писания, а старается только извлечь из него полезные уроки, назидание для слушателей. В древности практиковалось два способа изъяснения Свящ. Писания. Александрийская школа, не довольствуясь простым, прямым смыслом Свящ. Писания, искала смысл аллегорический, иносказательный. Антиохийская школа, не чуждаясь совершенно аллегории и пользуясь ею там, где надо, главное внимание сосредоточивала на буквальном, прямом смысле библейского текста. Представителем этого второго направления был св. Иоанн Златоуст , который особенно любил и умел извлекать из каждого места Свящ. Писания нравственные уроки. Он как экзегет-проповедник – по преимуществу именно нравоучительный проповедник, и в этом отношении ему нет равного во всей христианской церковной истории. Каждый, кто хочет быть настоящим проповедником, должен учиться этому у св. Златоуста: следуя его примеру, в Свящ. Писании можно найти неистощимые запасы материалов для назидания слушателей. Слово, черпающее содержание из идеи церковного года |
| Здесь уместно будет упомянуть об одной статье в Энциклопедии, которая характеризует целое богословское направление, – имеем в виду статью Редепеннинга под заглавием «Александрийская школа» (Bd. I. S. 290–292). Редепеннииг известен моногоафией об Оригене и потому мог писать о сейчас указанном вопросе с полнейшим знанием дела. Но, к сожалению, статья его так коротка, что не может всесторонне обнять предмета. Автор преимущественно говорит о школе как древнейшем христианском училище. Климент, учитель Александрийской школы (Bd. III. S. 269–277) – Якоби. Это не очерк, и не передача главных сведений о Клименте, а превосходная и мастерская характеристика знаменитого мужа древности, и притом такая характеристика, подобная которой едва ли отыщется во всей Энциклопедии. Можно смело рекомендовать ее вниманию любителя древней патристической науки. Ориген (Bd. XI. S. 92–109) – Мёллера. Исследователь с особенным вниманием останавливается на сочинении Оригена «Против Цельса» и на изложении богословской системы этого александрийского учителя. Автор питает глубокое уважение к научной деятельности Оригена и находит, что «вся духовная деятельность Греческой церкви развилась на той почве, которая обработана Оригеном ». – Вслед за статьей об Оригене в Энциклопедии идет статья «Споры из-за Оригена», того же автора (Bd. XI. S. 109–114). Скажем, кстати, и о ней. В начале артикула говорится о том уважении, каким пользовался Ориген у самых знаменитых отцев Церкви в IV в., затем довольно обстоятельно передаются сведения об оригенистических спорах дальнейших веков. Переходим к церковным писателям IV в. и прежде всего упомянем о статье «Антиохийская школа» (Bd. I. S. 454–457), так как известно, что многие греческие писатели с указанного века стояли под несомненным влиянием особенного богословского направления, выработанного названной школой. Мёллер, автор статьи об Антиохийской школе, дает краткий, но очень содержательный очерк исторического значения этой школы. Основателем этой школы, как известно, был Лукиан, пресвитер (Bd. VIII. S. 767–772). Артикул о Лукиане составлен Гарнаком. Здесь сначала сообщаются краткие сведения из жизни Лукиана († 311) и указывается его значение в истории знаменитой Антиохийской школы. Потом помещены изыскания о его сочинениях. По богатству сообщаемых сведений статья Гарнака, кажется, превосходит все, что написано о Лукиане в немецкой литературе. |
|
|
