| неужели александрийцы только и делали со своим методом, что давали работу представителям другого метода, работу бесконечную: «проверять каждое положение»?! «сравнением с показанием опыта, с познанными фактами положительных наук, с прямыми свидетельствами памятников» (а, уж, будто, обо всем этом забывают приверженцы спекулятивного метода?). «Этот метод, рассуждает о. Иванцов, по преимуществу, предохраняет науку от излишних увлечений, подводит итоги сделанным открытиям, разрабатывает частности возбужденных вопросов, приводит в соотношение новые научные открытия (свои или чужие?) с, признанными прежде, истинами и фактами, вообще, регулирует содержание науки и удерживает на твердом пути и в правильных пределах ее непрестанное движение вперед» (164–5). Таким образом, метод антиохийцев, по суждению о. Иванцова, обрекает их на труд чернорабочих, доделывающих что-либо по инициативе и по мысли своих распорядителей и господ, т. е. спекулятивистов. Такими он, о. Иванцов, и представляет антиохийцев. Он выдает им очень не важный аттестат, с которым далеко не уйдешь. «Особенно замечательных вкладов в области богословской науки, в развитии ее существенных основ, это направление мало принесло» (166), (заметим, мимоходом, что никакое развитие существенных основ богословия, как такового, невозможно: основы даны Св. Писанием Нового и Ветхого Завета, а ни одна школа, будь то александрийская или антиохийская, ни одна школа, чисто христианская, не может служить развитию существенных основ богословия, потому что богословие имеет готовый предмет для своего исследования, определенный в целом и частностях – это христианство ). И так что ж? Должно ли согласиться с о. Иванцовым, сказать: все принадлежит александрийцам и ничего, или почти ничего («мало») антиохийцам? Такими вопросами о школах, поставленными к тому же, что называется, ребром, мы не занимались и думаем нет оснований заниматься 77 . Ведь, этак придется спорить о том, о чем не спорят: о вкусе. Но думаем, что о. Иванцов совсем не понимает исторической миссии антиохийской школы. |
| «Лукиановская редакция», так же, как и «Гекзаплы», представляла попытку решить вопрос о наиболее аутентичной версии Ветхого Завета. Об этом говорит и следующее предание: иудеи спрятали текст Библии, содержащий исправления св. Лукиана, в стене, где он был открыт случайно при Константине 60 . Известно, что раввин Гамалиил именно так поступил с таргумом на книгу Иова: считая иноязычные толкования делом нечестивым, он замуровал его, так как уничтожить библейскую рукопись было бы грехом. Следовательно, речь в предании о спрятанной Библии св. Лукиана идет о Ветхом Завете, который и был основным предметом критических исследований, ввиду многочисленных расхождений еврейского текста и Септуагинты – греческого перевода III в. до Р. Х. По сообщению бл. Иеронима Стридонского , «Лукиан ... был таким прилежным в изучении Священного Писания, что даже теперь некоторые копии Писания носят его имя» (О знаменитых мужах, 77). Именно этот библейский текст лег впоследствии в основу нормативного «константинопольского» текста. В связи с этим заслуга св. Лукиана Антиохийского перед христианской традицией и библейской наукой отмечается как весьма значительная. В предисловии к современному изданию Септуагинты читаем: «Qui Antiochenorum successus deinde ... ad Palestinenses pertinuit ibique similia studia excitavit, quibus videntur simul adversati esse Antiochenis» (De historia versionis Septuaginta interpretum, 8). Таким образом, лукиановская версия (помечается как L) стала настолько существенной альтернативой версии Оригена (О), что вызвала в Палестине, где была основанная Оригеном Кесарийская школа, новые усилия по исследованию священного текста, вероятно, имевшие целью защитить правоту «Гекзапл». Это значит, что на Ближнем Востоке в то время велась напряженная работа по поиску и сличению различных рукописей, что повышало интеллектуальный уровень христианских общин в целом. Результатами этой деятельности воспользовался в начале V в. по Р. Х. бл. Иероним Стридонский , редактировавший латинский перевод Библии. |
| Да и сама Библия указывает на «соучастие» сотворенных стихий в деле творения. «И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя [по роду и по подобию ее] дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так. И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду [и по подобию] ее, и дерево [плодовитое], приносящее плод, в котором семя его по роду его [на земле]. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. [И стало так]» ( Быт.1:11-20 ). Отметим также и тот факт, что эволюционная гипотеза более отвечает идее всемогущества Бога. Действительно, любой плотник сможет изготовить табурет. Но для того, чтобы изготовить полностью автоматизированную технологическую линию, которая по определенной схеме, запуская новые, но заранее заложенные программы, будет выпускать все более сложные изделия, от табурета до современных кресел, необходима работа многочисленного высококвалифицированного коллектива инженеров. Однако главный аргумент не в этом. Основной вопрос любой религии – это вопрос о спасении от смерти и страданий. Православие, в отличие от протестантизма, предполагает активное участие в деле спасении самого человека. Возможно, поэтому протестанты, для которых человек в деле спасения пассивен, придерживаются креационной гипотезы. И, наверное, именно поэтому православному сознанию должна быть ближе гипотеза эволюционная, предполагающая соучастие творения в деле Творца. Толкование «Шестоднева» имеет длительную историю. В средневековый период оно носило буквальный или аллегорический характер. Антиохийская школа понимала «Шестоднев» дословно. Александрийская школа считала «Шестоднев» иносказанием, за которым стоит реальность единовременного творческого акта. Развитие естествознания начиная c XVII в. привело к толкованию «Шестоднева» в духе конкордизма . Библейский текст и научные представления о мироздании пытались согласовать в более или менее гармоничную и стройную картину, которая умиляла верующих любителей естествознания. Происходило то же, что и в сказке «Золушка». Хрустальную туфельку надевали на ножку, которая никогда ее не носила. Создавалось приятное впечатление соответствия. Однако во время танца туфелька соскакивала, и все начиналось сначала. Наука продвигалась вперед – и снова потуги согласования. Например, библейские «дни творения» отождествляли с космическими и геологическими периодами. Конкордизм неизбежно совершал насилие над Писанием. |
| В.Я. Саврей От автора Настоящее учебное пособие представляет собой первый в отечественной философской науке опыт обобщающего теоретического исследования и дидактической систематизации данных об Антиохийской школе как философском и теологическом институте христианской Античности. В основу пособия положены материалы лекционного курса, составленного автором для чтения на философском и историческом факультетах МГУ им. М.В. Ломоносова. Концепция особого рода мышления, функционирующего на пересечении философии с теологией, была апробирована в монографии «Александрийская школа в истории философско-богословской мысли», защищенной автором в качестве докторской диссертации по истории философии на философском факультете МГУ в 2006 г 1 . Эта концепция подразумевает сочетание рациональных подходов к объяснению действительности с теорией Божественного Откровения, осуществлявшееся в христианской «пайдейе» или «дидаскалии», которая была наследницей греческих школ эллинизма и прообразом европейских университетов. Философско-богословское мышление отличается от собственно философского тем, что ставит проблему высшего (гностического) познания, выходящую за пределы человеческого разума и требующую априорного признания Истины, сообщаемой через текст Откровения. В то же время оно не сводится и к сумме богословских методов, которые представляют собой способы интерпретации Божественного Откровения. Для философско-богословской мысли эти способы еще являются предметом творческого поиска. Проблемы конвергенции, равно как и диффузии религиозного и научного начал в мировоззрении современного человека представляются весьма актуальными ввиду того, что сегодня духовные и светские институты выступают как равноправные партнеры в образовательной сфере. Религия предстает в свете герменевтических исследований не только как социальное явление, но и прежде всего как мощный самостоятельный фактор культурного развития. Как замечает Э. Кэмерон, «история развития христианства в Римской империи прежде писалась историками с их точки зрения, ориентированной в основном на социальные и организационные измерения ... Но большинство из нас ныне осознало всю силу пространства языка, даже при том уровне развития коммуникаций, который был в I в. по Р. Х. Сам факт, что христианство смогло возникнуть и развиться в неблагоприятных условиях, побуждает к анализу этой проблемы» 2 . |
| Хотя данная книга не посвящена исключительно христологическим вопросам, она представляет очень полезное введение в богословско-философский контекст сирийского христианства, породивший особую христологию сирийской (особенно восточносирийской) традиции. Нисибинская школа – крупнейшая сирийская богословская школа, созданная под влиянием антиохийского богословия и существовавшая с середины IV по начало VII века. После захвата Нисибина персами в 363 году оказалась за границами Римской империи и вскоре стала центром восточносирийской церковной науки и местом взаимодействия очень разных христианских культур. С точки зрения Бекера, именно эти условия «плавильного котла» послужили основой жизнеспособности Нисибинской школы в иноверном, часто враждебном окружении безо всякой поддержки извне. Начало книги посвящено взаимодействию Нисибинской школы с другим знаменитым богословским центром, Эдесской школой. Главы с пятой по седьмую посвящены собственно рассказу о богословских особенностях Нисибина. Основным источником для автора служит хроника Нисибинской школы, известная как «Причина основания школ», автором которой иногда называют несторианского епископа Халванского Бар-Хадбшаббу (VI-VII вв.). Бекер доказывает, что в жанровом отношении этот текст не уникален и связан с такими литературными формами, как греческие протрептики, ученые рассуждения о причинах и следствиях и групповые жизнеописания. «Причина» излагает историю мира как цепочку передачи знания от школы к школе, начиная с того момента, когда еще до создания вселенной Бог наставляет в премудрости ангелов. Бекер отмечает тесную связь Нисибинской школы с позднеантичной неоплатонической традицией. Эта связь была основана на авторитете в Нисибине переведенных на сирийский трудов Феодора Мопсуетского. Однако такая развитая интеллектуальная среда, как Нисибин, просто не могла не предложить собственной интерпретации этой традиции, что и произошло. Последняя часть книги рассказывает о связи нисибинской научно-богословской традиции с восточносирийским монашеством. Несмотря на сухой слог автора, книга Бекера – это практически не заменимое на данный момент пособие, в котором анализируются механизмы синтеза греко-римской и сирийской (или, шире, ориентальной) интеллектуальной среды, без знания которой сложно понять христологические споры V столетия. |
| Этот вывод подтверждается и на материале философско-богословского наследия. Параллелизм в учениях двух школ с достаточной скрупулезностью выявили еще французские ученые Грибомон и Гийе 86 . Доказана ошибочность мнения о перипатетической ангажированности антиохийцев и платонической увлеченности александрийцев 87 . Разумеется, это не отменяет действительных различий между двумя философскими культурами, из которых первая, действительно, в большей степени тяготела к идеалистическому интуитивизму, чем вторая. Но нельзя забывать и о наличии посредников между ними – это прежде всего Церкви Палестины – страны, в которой издревле сталкивались интересы Египта и Вавилона. Здесь перед нами предстает целая галерея значимых для древнего христианства лиц, принадлежавших к обеим культурам. Памфил Кесарийский, родом из Берита, учился у Пиерия, которого называли «вторым Оригеном » (св. Фотий. Библиотека, кодекс 119). Его другом и духовным наследником был Евсевий Кесарийский , почитатель Оригена и одновременно св. Лукиана Антиохийского. Немезий Эмесский (кон. IV в. по Р. Х.), автор масштабного труда по антропологии, будучи епископом сирийского города и довольно твердым буквалистом, использовал толкования на Книгу Бытия Оригена . Бл. Иероним Стридонский , окончивший свои дни в палестинских монастырях, пережил сильное увлечение Оригеном , однако в его взглядах заметны также черты антиохийских воззрений. Причину противостояния двух школ, как мы уже отмечали, следует искать в герменевтической плоскости; она представляет большой интерес и для нашего времени, если правильно подходить к ней. Последнее означает, что надо понять жизненную актуальность вопросов, которые кажутся нам подчас теоретическими абстракциями. Для этого следует оставить на время текстуальную проблематику и встать на точку зрения аскетической психологии. Отцы Церкви, постоянно пытавшиеся держать свой ум в чистоте, хорошо видели, что душа, размышляя о разных предметах, ткет вокруг себя плотный кокон мыслей, волокна которых не исчезают бесследно при перенесении внимания с предмета на предмет, но готовы продолжаться до бесконечности, все более усложняя свои хитросплетения. И все эти мысли-нити можно выразить в словах. Отсюда возникает постановка новой герменевтической проблемы, относящейся к внутреннему миру души: проблемы распутывания «кокона» и выхода души на свет Божий, открытый миру Христом. Именно в этом направлении шла Александрийская школа, используя как идеи Платона, так и категории Аристотеля. Ориген так определял цель герменевтики: «Увидеть узкие верхушки слов», «где в каждом отдельном существе присутствует Слово». |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Содержание АПАМЕЯ сирийская [греч. Απμεια τς Συρας], древний город на р. Оронт (совр. Эль-Аси) к югу от Антиохии , совр. Калъат-эль-Мудик, Сирия, наиболее известный из неск. одноименных античных городов; митрополия Антиохийского Патриархата. История В эпоху Ахеменидов называлась Фарнака; при Александре Великом переименована в Пеллу; название А. получила в честь Апамы, жены царя Селевка I Никатора, к-рый в 300/299 г. до Р. Х. заново перепланировал город и позднее считался его основателем. Плутарх и географ Стефан Византийский называли город Херсонесом («Полуостровом») из-за его расположения между рекой и большим озером. А., находившаяся в сейсмической зоне, неоднократно разрушалась землетрясениями (наиболее сильные в 115, 526, 528, 1157, 1170). В рим. эпоху А. стала известна как центр философии эпикурейцев и неоплатоников. Во II в. здесь была основана школа Нумения, закрытая при имп. Феодосии I . В IV в. в А. появилась школа неоплатоника Ямвлиха . С V в. А. стала гражданской и церковной митрополией провинции Сирия II. Во время войн Византии с персами А. подвергалась разграблениям в 540 и 573 гг. В 611 г. город был взят и сожжен войсками персид. шаханшаха Хосрова II. Вскоре он был возвращен Византией, однако в 638 г. в ходе начавшихся араб. завоеваний потерян окончательно. Арабы называли его Афамие (или Фамие). В ср. века, в эпоху многовековых войн христиан и мусульман на Ближ. Востоке, пришедшая в упадок А. превратилась в одну из крепостей в пограничном районе Византии и Исламского халифата. В X в. византийцы ненадолго отвоевали ее (975-978). В кон. XI в. А. перешла под контроль тюрк. эмиров. В 1111 г. ее захватило войско одного из предводителей крестоносцев, Танкреда. Власть крестоносцев оказалась непрочной: в 1149 г. они потеряли А. В 1157 и 1170 гг. здесь произошли опустошительные землетрясения, к-рые наряду с постоянной военной угрозой стали причиной исчезновения А. Церковная организация существовала в А., по всей вероятности, уже с апостольских времен. |
| Старейшим и знаменитейшим учебным заведением была Антиохийская школа, которая, по свидетельству Евсевия , «с древнейших времен существовала там для священных наук» (Церк. история, 5, 10) и находилась под управлением известных своим красноречием и знанием богословия лиц. Евсевий в этом месте называет главой школы ученого Пантена, но ясно дает понять, что не он был ее основателем. В Александрии со времени евангелиста Марка всегда были церковные учители, говорит Иероним (De viris illustrious, с. 36). Пантен стал во главе огласительной школы в 180 г., в начале царствования Коммода , и позже трудился вместе со своим бывшим учеником – Климентом и преподавал до времени Каракаллы ( 212 ). О ходе развития, направлении и методе этой катехизической школы у нас имеются лишь скудные сведения. Изложенный выше ход развития христианских школ в древности вообще вполне применим и к александрийской катехизической школе, на что уже указывает и самый порядок названий, под которыми она была известна у древних: «наставница верных», «училище священных наук», «училище александрийское» (Евсевий, «Церк. история», 5, 10); «огласительное училище» (там же, 6, 3). Но невозможно отрицать и то, что Птолемеем Лагом основанный и Птолемеем II Филадельфом ( 284 - 247 ) до н.э. расширенный «Музей», план которого, вероятно, возник в гениальном уме Аристотеля , не остался без влияния на возникновение и расцвет христианской катехизической школы. «Музей» возведен был на степень своего рода академии; при «Музее» была богатейшая обширная библиотека. Там при Птолемеях было переведено на греческий язык Св. Писание Ветхого Завета . Все это сильно влияло на развитие христианской катехизической школы. Там выступали представители самых различных философских систем; светские науки также подвергались тщательной разработке. Туда стекалась даровитая молодежь со всех стран света и слушала лекции по грамматике (филологии), риторике, поэзии, философии, астрономии, музыке, медицине и другим наукам и искусствам. Совершенно те же науки преподавались и в катехизической школе. Ориген преподавал кроме медицины все вышеназванные науки и, кроме того, еще арифметику, геометрию, физику, нравственную философию, излагал учение всех философов, наконец – и прежде всего – объяснял Св. Писание. Все это, как замечает Иероним, делал он с таким блестящим успехом, что и на его лекциях по светским наукам было необычайное стечение слушателей. Эти лекции он читал с той целью, чтобы всех так или иначе привести к вере во Христа. Позже он вследствие переутомления отказался от преподавания литературы, зато он излагал учение еретиков- гностиков и теоремы философов. В этом он следовал примеру Пантена, а также и примеру Иракла, который, состоя священником александрийской церкви, в то же время носил философскую мантию и продолжал заниматься изучением эллинистической литературы (Евсевий, «Церк. история», 6, 19). |
| Неудивительно, что представители самых ранних богословских школ, например, Каппадокийской (малоазийская богословская школа) или Карфагенской (североафриканская богословская школа) с большим опасением относились к наследию античности и даже отрицали его значение для христианства. Такая позиция, помимо прочего, была еще и результатом непрекращающихся гонений на христиан со стороны языческих властей. Ученые и мыслители других богословских школ, возникших несколько позднее, утверждали непреложное значение культуры античности, ее философии, риторики, искусства, в деле интеллектуального обоснования христианской доктринальной системы мысли и христианского мировоззрения в целом. Апелляция к античной философии как наивысшей форме гнозиса; ссылки на имена авторитетных древнегреческих мыслителей, умозрительно предвидевших эру монотеистического исповедования, — все это воспринималось ими как необходимый этап культурного роста и интеллектуального взросления, который способствует формированию духовной зрелости христианской культуры как таковой. Наиболее известными и значительными в интеллектуальном отношении богословскими центрами, в которых не угасал интерес к античности, были богословские школы Александрии и Антиохии. Именно в Александрийской и Антиохийской школах богословия сформировались традиции богословствования и христианской экзегетики, впоследствии ставшие фундаментом церковной догматики. Здесь сугубо богословская проблематика сочеталась с основательно проработанными и точно сформулированными филологическими концепциями. При всех различиях в методологии толкования библейских текстов и систем богословских интерпретаций общим для александрийской и антиохийской традиций было обращение к эллинскому истоку — древнегреческой диалектике, риторике, логике. Христианская догматика вырабатывалась в контексте древнегреческого интеллектуализма. Александрия и Антиохия, таким образом, представляют не только древнейшие христианские кафедры, но и крупнейшие богословские центры христианской учености и образованности. |
| По крайней мере Ориген , известный учитель той же александрийской школы, должен был начинать сначала защиту пользы и необходимости изучения христианами языческих наук и в особенности философии. Ориген , сдвигавшись учителем, хотел было довольствоваться изложением христианских истин, но потом увидал, что этого недостаточно и что необходимо преподавать еще философию. А так как он философии не изучал, то стал ходить на уроки тогдашних александрийских философов. Но все это не сошло ему даром. Его стали порицать за это, как за измену веры. Ориген принужден был защищаться, указывая на примеры лиц истинно-православных, которые и сами учились у философов и в христианской школе преподавали философию 6 . Любопытно, что он не счел нужным сослаться на пример Климента. По всей вероятности репутация этого горячаго любителя философии была не особенно высока: его авторитетом не удобно было защищаться и прикрываться..... Очень интересно узнать, что иногда преподавание в христианской школе приводило к неожиданно тяжким последствиям для преподавателя. О Лукиан, пресвитер Антиохийском, которого считают основателем Антиохийской школы, известно, что он в течении более четверти столетия, в правление трех преемственно следовавших один за другим епископов названного города, находился вне общения церковного, был ποσυνγωγος, под отлучением 7 . Но почему случилось так? Историк Адольф Гарнак предполагает, что в таком положении Лукиан очутился потому, что он был «главой школы или училища 8 , т. е. потому, что он решился на такое дело, которое не считалось одобрительным. Предположение это, по нашему мнению, заслуживает верование в виду того, что история лишена возможности отыскать какую-либо другую причину нелегального положения знаменитого главы школы. Памятники хранят об этом полное молчание. Но еще интереснее указание, что в рассматриваемое время слово «школа» вошло в лексикон бранных слов. Как в наше время, когда хотят кого-нибудь опозорить, то именуют его нигилистом или социалистом, так в те отдаленный века с таким же успехом в подлежащих случаях пользовались словом «школа». |
|
|
