| — Надо прикончить, — сказал цыган. — Там еще полбурдюка. Мы одну лошадь навьючили вином. — Это было в последнюю вылазку Пабло, — сказал Ансельмо. — С тех пор он так и сидит здесь без дела. — Сколько вас здесь? — спросил Роберт Джордан. — Семеро и две женщины. — Две? — Да. Еще mujer самого Пабло. — А где она? — В пещере. Девушка стряпает плохо. Я похвалил, только чтобы доставить ей удовольствие. Она больше помогает mujer Пабло. — А какая она, эта mujer Пабло? — Ведьма, — усмехнулся цыган. — Настоящая ведьма. Если, по-твоему, Пабло урод, так ты посмотри на его женщину. Зато смелая. Во сто раз смелее Пабло. Но уж ведьма — сил нет! — Пабло раньше тоже был смелый, — сказал Ансельмо. — Раньше он был настоящий человек, Пабло. — Он столько народу убил, больше, чем холера, — сказал цыган. — В начале войны Пабло убил больше народу, чем тиф. — Но он уже давно сделался muy flojo , — сказал Ансельмо. — Совсем сдал. Смерти боится. — Это, наверно, потому, что он стольких сам убил в начале войны, — философически заметил цыган. — Пабло убил больше народу, чем бубонная чума. — Да, и к тому же разбогател, — сказал Ансельмо. — И еще он пьет. Теперь он хотел бы уйти на покой, как matador de toros. Как матадор. А уйти нельзя. — Если он перейдет линию фронта, лошадей у него отнимут, а его самого заберут в армию, — сказал цыган. — Я бы в армию тоже не очень торопился. — Какой цыган любит армию! — сказал Ансельмо. — А за что ее любить? — спросил цыган. — Кому охота идти в армию? Для того мы делали революцию, чтобы служить в армии? Я воевать не отказываюсь, а служить не хочу. — А где остальные? — спросил Роберт Джордан. Его клонило ко сну после выпитого вина; он растянулся на земле, и сквозь верхушки деревьев ему были видны маленькие предвечерние облака, медленно плывущие над горами в высоком испанском небе. — Двое спят в пещере, — сказал цыган. — Двое на посту выше, в горах, где у нас стоит пулемет. Один на посту внизу. Да они, наверно, все спят. Роберт Джордан перевернулся на бок. — Какой у вас пулемет? |
| п., пользуются глубоким почтением даже у протестантов, то юридическая диалектика Ансельма местами вызывает упрёки в жёсткости даже у некоторых ортодоксальных католических авторов 876 . И такое complexio oppositorum не является исключительной особенностью сотериологии Ансельма: в такой или иной степени оно выступает почти у всех католических богословов и даже в официальных (символических) памятниках католической догматики. А. Орлов 644 Сотериология (греч. σοτηρα – спасение и λγος – учение) – богословская дисциплина, раскрывающая православное учение о спасении, являющаяся частью догматического богословия. – Прим. эл. ред. 645 Патристика (от греч. πατρ, лат. pater – отец) – философия и теология Отцов Церкви, то есть духовно-религиозных лидеров христианства в послеапостольские времена. – Прим. эл. ред. 646 Наиболее крупными работами в отмеченном направлении являются исследования свящ. (ныне проф.-протоиер. П. Светлова: Значение Креста в деле Христовом. Опыт изъяснения догмата искупления. Киев. 1893, и Архим. (ныне Архиеп.) Сергия: Православное учение о спасении. Опыт раскрытия нравственно-субъективной стороны спасения на основании Св. Писания и творений святоотеческих. Сергиев посад. 1890. 647 Сочинения Ансельма Кентерберийского (1033–1109 гг.) цитируются нами по изданию Mign’я: Patr. curs, compl., s. 1. 158–159 ff. Важнейшие в догматическом отношении сочинения Ансельма помещены в 158 т., на столбцы которого и указывает всюду наша цитация, за исключением очень немногих, определённо оговорённых, ссылок на 159 т. Mign’я. Принадлежность Ансельму всех тех трактатов, на которые мы ссылаемся в нашем очерке, признаётся современной церковно-исторической наукой (ср. Кипзе: в Herzogs-Real-Encycl. I, 3 1896. 566 s. ff.; Bainwel в Dictionnaire de théologie catholique I t. Paris. 1901. 1341 p.). 648 M. Grabmann. Die Geschichte d. scholastischen Methode. 1 B. Freiburg. i. B. 1909, 259 s: Anselm von Canterbury der wahre und eigentliche Vater der Scholastik. Cfr. I. Schwane. Dogmengeschichte d. mittleren Zeit. Freiburg i. B. 1882. 21 s. F. Loofs называет Ансельма «может быть, самым значительным из всех средневековых богословов». (Leitfaden z. Studien d. Dogmengeschichte. Halle. 1890, 247 s.). 649 Quaedam natura, vel substantia, vel essentia, quae est per se bona et magna, et per se est id quod est. Monolog. 4 c. 150 c. 650 Fuisti semper bonus et semper omnipotens, et propterea omnia quaecunque fecisti, bona fecisti. Meditatio 19, 3 c. 805 c. |
| На этом и уговорились друг безрассудный и друг-изменник; Ансельмо же, возвратившись домой, спросил Камиллу о том, о чем он, к вящему ее изумлению, так долго не спрашивал, а именно, что за причина побудила ее написать ему такое письмо. Камилла ответила, что ей показалось, будто Лотарио позволяет себе с ней больше, чем когда Ансельмо дома, но что потом она разуверилась и полагает, что все это одно воображение, ибо Лотарио уже избегает ее и не остается с нею наедине. Ансельмо ей на это сказал, что она смело может отрешиться от этих подозрений, ибо ему ведомо, что Лотарио влюблен в одну знатную девушку, которую он воспевает под именем Хлоры, а что если б даже он и не был влюблен, то у нее нет оснований сомневаться в честности Лотарио и в их взаимной наитеснейшей дружеской привязанности. И если б Лотарио не предуведомил Камиллу, что увлечение его Хлорой есть увлечение мнимое и что он рассказал об этом Ансельмо, дабы иметь возможность проводить время в прославлении Камиллы, она, без сомнения, попала бы в неумолимые сети ревности, однако ж, предуведомленная, она приняла это известие спокойно. На другой день, после обеда, когда они сидели втроем, Ансельмо попросил Лотарио прочитать то, что он сочинил в честь своей возлюбленной Хлоры, — Камилла-де все равно ее не знает, а потому он может говорить о ней все, что угодно. — Хотя бы даже она ее и знала, я бы ничего не утаил, — возразил Лотарио. — Когда влюбленный восхваляет красоту своей дамы и упрекает ее в жестокости, то этим он не позорит ее доброго имени. Так или иначе, вот сонет, который я вчера сочинил в честь неблагодарной Хлоры: Когда немая ночь на мир сойдет И дрема отуманит смертным взоры, Веду я для небес и милой Хлоры Своим несчетным мукам скорбный счет. Когда заря, ликуя, распахнет Ворот востока розовые створы, Упорно рвутся вздохи и укоры Из уст моих все утро напролет. Когда же землю с трона голубого Осыплет полдень стрелами огня, Я предаюсь рыданьям исступленным. Но вот опять приходит ночь, и снова Я убеждаюсь, горестно стеня, Что небеса и Хлора глухи к стонам. |
| Он с нетерпением ждал вечера, чтобы выйти из дому, свидеться с добрым своим другом Лотарио и вместе порадоваться драгоценной жемчужине, которую он нашел, подвергнув испытанию целомудрие своей жены. Камилла и Леонелла позаботились о том, чтобы предоставить ему удобный случай и возможность выйти из дому, и он этой возможности не упустил и, выйдя, поспешил к Лотарио; встреча наконец состоялась, и язык человеческий не в силах изобразить, как он его обнимал, как изъявлял свою радость и как превозносил Камиллу. Лотарио слушал его без восторга, ибо воображению его представлялось, сколь низко обманут был его друг и сколь незаслуженно он причинил ему зло; но Ансельмо, хоть и видел, что Лотарио не радостен, объяснял это тем, что Лотарио бросил Камиллу раненую и что виновником несчастья он почитает себя; поэтому Ансельмо, между прочим, сказал Лотарио, чтобы он о Камилле не беспокоился, ибо рана, вне всякого сомнения, не опасна, коли ее намерены скрыть от него, — следственно, бояться нечего, а должно радоваться вместе с ним и веселиться, ибо хитрость его и посредничество возвели Ансельмо на самый верх блаженства, и теперь он, Ансельмо, ничем иным не желает заниматься, кроме как писанием стихов в честь Камиллы, дабы она жила в памяти поздних потомков. Лотарио одобрил благую его мысль и сказал, что и он примет участие в воздвижении столь великолепного памятника. Так презабавнейшим образом был обманут Ансельмо; он сам, думая, что вводит к себе в дом орудие своей славы, ввел в него полную гибель своей чести. Камилла встречала Лотарио с недовольным лицом, но с душою ликующею. Обман этот длился несколько месяцев, а затем Фортуна повернула наконец свое колесо, вследствие чего низость, до тех пор столь искусно скрываемая, вышла наружу, и Ансельмо поплатился жизнью за безрассудное свое любопытство. Глава XXXV, в коей речь идет о жестокой и беспримерной битве Дон Кихота с бурдюками красного вина и оканчивается повесть о Безрассудно-любопытном До конца повести оставалось совсем немного, когда из чулана, где отдыхал Дон Кихот, с криком выбежал перепуганный Санчо Панса: — Бегите, сеньоры, скорей и помогите моему господину, — он вступил в самый жестокий и яростный бой, какой когда-либо видели мои глаза. |
| На бегу он услышал голос Агустина, кричавшего ему: «Buena caza, Ingles. Buena caza!» — и подумал: «Удачной охоты, да, как же, удачной охоты», — и в ту же минуту он услышал у дальнего конца моста третий выстрел Ансельмо, от которого звон пошел по стальным переплетам ферм. Он обогнул тело часового, лежавшего посреди дороги, и побежал на мост, с рюкзаками, раскачивавшимися на бегу. Старик уже бежал ему навстречу, держа в одной руке карабин. — Sin novedad! — кричал он. — Ничего не случилось. Tuve que rematarlo. Мне пришлось прикончить его. Бросившись на колени посреди моста, раскрывая рюкзаки, вытаскивая материалы, Роберт Джордан увидел, как по щекам Ансельмо в седой щетине бороды текут слезы. — Ja mate uno tambien, — сказал он Ансельмо. — Я тоже одного убил, — и мотнул головой в тот конец моста, где, скрючившись, подогнув под себя голову, лежал первый часовой. — Да, друг, да, — сказал Ансельмо. — Нужно убивать, вот мы и убиваем. Роберт Джордан уже лез по фермам моста. Сталь была холодная и мокрая от росы, и он лез осторожно, находя точки опоры между раскосами, чувствуя теплые лучи солнца на спине, слыша шум бурного потока внизу, слыша выстрелы, слишком много выстрелов со стороны верхнего поста. Он теперь обливался потом, а под мостом было прохладно. На одну руку у него был надет виток проволоки, у кисти другой висели на ремешке плоскогубцы. — Давай мне динамит, viejo, только не сразу, а по одной пачке, — крикнул он Ансельмо. Старик далеко перегнулся через перила, протягивая ему продолговатые компактные бруски, и Роберт Джордан принимал их, вкладывал в намеченные места, засовывал поглубже, укреплял. — Клинья, viejo! Клинья давай! — Вдыхая свежий древесный запас недавно выструганных клиньев, туго забивал их, чтобы заряд динамита держался плотнее в переплете ферм. И вот, делая свое дело, закладывая динамит, укрепляя, забивая клинья, туго прикручивая проволокой, думая только о взрыве, работая быстро и искусно, как опытный хирург, он вдруг услышал треск перестрелки со стороны нижнего поста. Потом ударила граната. Потом еще одна, покрывая грохот несущейся воды. Потом в той стороне все стихло. |
| — Эй, Фернандо, — сказал он, подходя к нему. — Хочешь выпить? — Нет, — сказал Фернандо. — Спасибо. Это тебе спасибо, подумал Роберт Джордан. Какое счастье, что манекены не потребляют спиртного. У меня совсем немного осталось. Как же я рад видеть этого старика, подумал Роберт Джордан. Он посмотрел на Ансельмо, шагая рядом с ним вверх по склону, и опять хлопнул его по спине. — Я рад тебя видеть, viejo, — сказал он ему. — Когда я не в духе, стоит мне только посмотреть на тебя, и сразу легче делается. Ну, пойдем, пойдем. Они поднимались в гору сквозь метель. — Возвращение в чертоги Пабло, — сказал Роберт Джордан. По-испански это прозвучало великолепно. — El Palacio del Miedo, — сказал Ансельмо. — Чертоги Страха. — Чертоги Бессилия, — подхватил Роберт Джордан. — Какого бессилия? — спросил Фернандо. — Это я так, — сказал Роберт Джордан. — Того самого. — А почему? — спросил Фернандо. — Кто его знает, — сказал Роберт Джордан. — В двух словах не расскажешь. Спроси Пилар. — Он обнял Ансельмо за плечи, притянул его к себе и крепко встряхнул. — Знаешь что? — сказал он. — Я рад тебя видеть. Ты даже представить себе не можешь, что это значит — в этой стране найти человека на том же самом месте, где его оставил. — Вот какое он чувствовал доверие и близость к нему, если решился сказать хоть слово против страны. — Мне тоже приятно тебя видеть, — сказал Ансельмо. — Но я уже собирался уходить. — Черта с два! — радостно сказал Роберт Джордан. — Ты замерз бы, а не ушел. — Ну как там, наверху? — спросил Ансельмо. — Замечательно, — сказал Роберт Джордан. — Все совершенно замечательно. Он радовался той внезапной радостью, которая так редко выпадает на долю человека, которому приходится командовать в революционной армии; такая радость вспыхивает, когда видишь, что хотя бы один твой фланг держится крепко. Если бы оба фланга держались крепко, это было бы уж слишком, подумал он. Не знаю, кто бы мог вынести такое. А если разобраться в том, что такое фланг, любой фланг, то можно свести его к одному человеку. Да, к одному человеку. Не такая аксиома было ему нужна. Но этот человек — надежен. Один надежный человек. Ты будешь моим левым флангом, когда начнется бой, думал он. Говорить тебе об этом сейчас, пожалуй, не стоит. Бой будет очень короткий, думал он. Но и очень славный бой. Ну что ж, мне всегда хотелось самостоятельно провести хоть один бой. Я всегда находил погрешности в тех боях, где командовали другие, начиная с Азенкура и до наших дней. Свой собственный бой надо провести как следует. Это будет бой короткий, но безупречный. Если все сложится так, как оно должно сложиться по моим расчетам, то этот бой будет действительно безупречен. |
| европ. гос-вам. Отраженные в этих сборниках «мнения Ансельма» еще долго являлись образцом церковного богословия и противопоставлялись новым идеям в теологии, преимущественно связанным со школами Петра Абеляра и Гильберта Порретанского. Хотя оба эти теолога учились у Ансельма, в период споров вокруг их неортодоксальных мнений большинство учеников Ансельма присоединились к их противникам, а ссылки на мнения Ансельма использовались в процессах против них как доказательство их неправомыслия. Через собрания сентенций Л. ш. сохраняла идейное влияние на схоластическую теологию до кон. XII в., когда место разрозненных сентенций заняли строгие по структуре богословские суммы: «О таинствах христианской веры» (De sacramentis christianae fidei) Гуго Сен-Викторского, «Сентенции» (Sententiae) Петра Ломбардского ( 1160), а также «Сумма сентенций» (Summa sententiarum), автором к-рой считается Отто († 1146/47), еп. Луккский; составители этих сумм опирались при работе над ними как на общий богословский метод «согласования сентенций», так и на нек-рые частные мнения Ансельма Ланского и Л. ш. (подробнее см.: Giraud. 2010. P. 438-492). Богословские памятники Л. ш. I. Комментарий на Псалтирь. Ансельму Ланскому приписывается авторство комментария, опубликованного в PL под названием «Толкование на Псалтирь» (Explanatio in Psalmos//PL. 116. Col. 191-696) и известного также под инципитом «Hymni vocantur singuli». В PL это сочинение было помещено под именем Гаймона ( 853), еп. г. Хальберштадт, в числе ошибочно приписанных ему произведений Гаймона Осерского († ок. 865/6), экзегета периода Каролингского возрождения; однако в действительности комментарий не принадлежит ни одному из этих авторов, т. к. в нем встречается упоминание о событиях кон. XI - нач. XII в. В нач. XX в. в качестве возможного автора комментария назывался пресв. Гаймон из Хирзау ( ок. 1107), однако эта версия была отвергнута после того, как А. Вильмар атрибуировал комментарий Ансельму Ланскому на основании обнаруженной им в ватиканской рукописи комментария (Vat. |
| Рукописная традиция сентенций Л. ш. крайне сложна и запутанна. Как показали исследования XX в., одни и те же мнения Ансельма Ланского представлены в разных по происхождению и структуре памятниках; они встречаются как под его именем, так и с ошибочной атрибуцией др. авторам; компиляторы нередко перерабатывали текст сентенций, сокращая или дополняя его. Серьезным недостатком сборников сентенций как источника сведений о богословии Л. ш. является то, что все они анонимны; во мн. случаях невозможно точно установить ни время их составления, ни собственную богословскую позицию их авторов, к-рая могла оказывать влияние на отбор и представление сентенций. Наиболее полная подборка извлеченных из средневек. сборников сентенций Ансельма Ланского была подготовлена в сер. XX в. Лоттеном, к-рый обобщил достижения предшествующих исследований и представил близкий к критическому текст для мн. сентенций; всего он опубликовал с уверенной или предположительной атрибуцией Ансельму Ланскому и его брату Радульфу 531 сентенцию (см.: Lottin. 1959). Лоттен корректно выделил в качестве наиболее раннего и полного собрания сентенций Л. ш. памятник, известный под названием «Liber pancrisis» (дословно - «Всецело золотая книга»). Однако вместо подготовки полного критического издания этого памятника по 3 известным полным рукописям Лоттен опубликовал лишь входящие в него сентенции Ансельма Ланского, опустив сентенции проч. авторов и расположив все опубликованные им сентенции не в том порядке, в каком они представлены в источниках, а в «систематической» последовательности, обусловленной его методологическими установками. Основная идея Лоттена заключалась в том, что сентенции Ансельма Ланского являются извлечениями из его несохранившихся комментариев к библейским книгам. В наст. время такой подход к собраниям сентенций отвергнут; собрания рассматриваются как самостоятельные или взаимосвязанные произведения, составители которых руководствовались стремлением путем подбора авторитетных мнений представить богословское учение по основным вероучительным вопросам либо по отдельным разделам церковного учения. Высказывания и рассуждения Ансельма Ланского, вероятно, восходящие к записям его лекций учениками, в этих собраниях приводятся вместе с мнениями других авторитетных церковных писателей и богословов; нельзя исключать, что многие из этих мнений цитировались Ансельмом во время лекций, поскольку в них были удачно выражены те богословские взгляды, к-рые он разделял ( Giraud. 2014. P. 288). |
| Ансельм формулирует свой онтологический аргумент в главе 2 «Прослогиона» следующим образом: Значит, убедится даже безумец, что хотя бы в уме есть нечто, больше чего нельзя ничего себе представить, так как когда он слышит это (выражение), он его понимает, а все, что понимается, есть в уме. И, конечно, то, больше чего нельзя себе представить, не может быть только в уме. Ибо если оно уже есть, по крайней мере, только в уме, можно представить себе, что оно есть и в действительности, что больше. Значит, если то, больше чего нельзя ничего себе представить, существует только в уме, тогда то, больше чего нельзя себе представить, есть то, больше чего можно представить себе. Но этого, конечно, не может быть. Итак, без сомнения, нечто, больше чего нельзя себе представить, существует и в уме, и в действительности (Ансельм Кентерберийский 1995, сс. 128–129). Перед тем, как мы перейдем к рассмотрению основного аргумента, необходимо обратить внимание на несколько ключевых идей. Во-первых, Ансельм использует слово «больше» в значении «объективно лучше или более ценно». Философы Средневековья имели обыкновение упорядочивать вещи в одну великую цепь бытия в соответствии с тем, в какой мере им присущи свойства, делающие их «большими», такие как мудрость, сила, благо, совершенство и существование-в-реальности. Таким образом, Ансельм подразумевает здесь, что Бог – это высшее звено в великой цепи бытия. Об этом ясно говорится в его трактате «Монологион»: Если кто-то наблюдает природы вещей, он волей-неволей чувствует, что не все они наделены равенством достоинства, но некоторые из них различаются неравенством степеней. Ведь кто сомневается, что по природе своей конь лучше дерева, а человек превосходнее коня, того, конечно, не следует называть человеком. Тогда, если нельзя отрицать, что из природ одни лучше других, все же разумный смысл убеждает нас, что какая-то природа так над всеми возвышается, что не имеет (другой природы), высшей себя (Ансельм Кентерберийский 1995, с. 43). Во-вторых, заключение аргумента Ансельма гласит: нечто, более чего невозможно ничего себе представить, обладает свойством существования-в-реальности. Теперь, если что-то обладает свойством существования-в-реальности, значит, оно существует, и точка. Но свойство существования-в-реальности – это только один вид существования. Свойство существования-в-уме – это другой вид существования. Понятия, представления, идеи, мысли, верования и так далее – такой тип вещей, которые имеют или могли бы иметь существование-в-уме. А столы, люди, ангелы, числа, силы и так далее, а также Бог – это тип вещей, которые имеют или могли бы иметь существование-в-реальности. Мы можем отождествить все множество вещей, которые обладают свойством существования-в-уме, со всем множеством ментальных вещей, которые действительно существуют в сознании. И мы можем отождествить все множество вещей, которые обладают свойством существования-в-реальности, со всем множеством нементальных вещей, которые реально существуют в мире 308 . |
| М.В. Первушин Ансельм Кентерберийский Было это почти тысячу лет назад. Маленькому мальчику Ансельму из итальянского города Аосты приснился сон. Будто должен он подняться на самую высокую гору в их окрестностях, ибо там, на горе, обитает Сам Господь Бог . «И взошел я в Царство Небесное, где Господь накормил меня хлебом». Так, пробудившись, ребенок рассказывал о своем видении. Этим мальчиком был не кто иной, как будущий философ и богослов, учитель Католической Церкви святой Ансельм, архиепископ Кентерберийский. Когда Ансельму минуло 15 лет, умерла его мать, а отец, уважаемый и богатый горожанин, стал вымещать свое горе на безответном подростке. Не выдержав упреков и побоев, Ансельм решился на побег. «Старый слуга согласился уйти вместе со мной, чтобы я не пропал на чужбине. Когда мы шли через горный перевал во Францию, я совсем ослабел от голода и ел снег. Слуга заплакал и в отчаянии стал рыться в пустой сумке. И – о чудо! – там невесть каким образом оказался кусок белого хлеба. Старик протянул его мне, и я вспомнил свой детский сон. Господь снова накормил меня хлебом!» После трех лет скитаний Ансельм оказался в Нормандии, в Бекском монастыре Девы Марии. Настоятелем обители был в то время ученый муж по имени Ланфранк, который открыл при монастыре свою знаменитую школу. И вскоре святой Ансельм стал ее лучшим учеником. А в 28 лет он принял монашеский постриг. Ансельм во всем старался подражать жизни святых отцов: согласно преданию, он пребывал непрерывно в посте и молитвенном бдении, а также прославился как непревзойденный проповедник. Будучи рукоположен в священный сан, святой Ансельм вскоре занял место своего учителя, Ланфранка, когда того перевели на должность настоятеля в другой монастырь. Именно там, в обители Девы Марии, Ансельм начал писать свои выдающиеся богословские труды. В области христианского вероучения святой Ансельм предложил совершенно новое по тем временам понимание догмата искупления. Ансельм вопрошал: «Так зачем же приходил на землю Христос? Чтобы принести искупительную жертву. Но эта жертва вовсе не была выкупом, заплаченным дьяволу за согрешившее человечество. Крестная смерть Спасителя была искуплением, принесенным за человечество Самому Богу». |
|
|
