| ш., подвергая сомнению допустимость обоснования богословских истин с помощью опосредующего обобщения авторитетных мнений отцов Церкви и предлагая в качестве альтернативы логико-диалектическую субъективную экзегетику. К числу др. франц. теологов, посещавших лекции Ансельма Ланского, принадлежит Гильберт Порретанский (ок. 1076-1154). Из замечания в одной из рукописей следует, что он представил Ансельму для оценки и исправления составленные им глоссы к Псалтири, однако др. сведений об обстоятельствах и о продолжительности его пребывания в Лане нет ( Giraud. 2010. P. 111-112). У Ансельма учился также уроженец Лана Гуго Амьенский ( 1164), впосл. ставший архиепископом Руанским и принимавший участие в церковных процессах 40-х гг. XII в. против Гильберта Порретанского как его обвинитель и судья. К числу противников новых идей в области теологии принадлежали еще 2 франц. ученика Ансельма: Матвей Альбанский ( 1135), впосл. ставший видным церковным дипломатом и возведенный в кардинальское достоинство, и Альберик Реймсский ( 1141), к-рый после смерти Ансельма преподавал в Реймсе и был одним из убежденных сторонников Бернарда Клервоского в полемике с Петром Абеляром и Гильбертом Порретанским (см.: Ibid. P. 138-141). Известны ученики Ансельма, бывшие выходцами из англо-нормандских земель и впосл. ставшие прелатами: Вильгельм де Корбейль, архиеп. Кентерберийский (1123-1136); Александр, еп. Линкольнский (1123-1148); Нигел, еп. Илийский (1133-1169); Роберт, еп. Херефордский (1131-1148) и др. (подробнее см.: Ibid. P. 115-132). К кругу англо-нормандских учеников Ансельма принадлежал также Гильберт, ставший впосл. епископом Лондонским (1128-1134); он известен под прозвищем Универсал (Universalis), т. е. Всеобъемлющий, которое получил вслед. того, что занимался не только философией и теологией, но и церковным правом. В наст. время считается, что Гильберт, верно следовавший учению Л. ш., после смерти Ансельма продолжал работу над составлением глосс к Библии, однако уже не в Лане, а в Осере, где он был членом соборного капитула до сер. |
| Начало рукописи «Монолог» Ансельм пишет ряд работ, посвященных свободе воли: «О свободе выбора», «О согласии предведения, предопределения и благодати Божией со свободой выбора», «О воле», «О воле Божией»; среди других работ – «Об истине», «О Троице» и др. В знаменитой работе «Почему Бог стал человеком» Ансельм предлагает свою известную «юридическую теорию искупления». С точки зрения философской – хотя, я думаю, сам Ансельм очень удивился бы, если бы узнал, что его труды и взгляды разбирают в курсе истории философии, – наиболее интересны работы «Монолог» («Monologion») и «Прибавление к Монологу» («Proslogion»). Работы эти настолько знамениты, что часто их названия даже не переводят. Особенно интересен «Прослогион». Боговоплощение как извинение перед Самим Собой Несколько слов о «юридической теории искупления». Многим христианам Ансельм известен именно как автор этой точки зрения. Бог оказывается в рамках Им же Самим установленных норм, как будто закон выше Божественной любви Вопрос стоит так, как он обозначен в заглавии работы: почему Бог стал человеком? В чем была необходимость вочеловечивания Бога, Его смерти и Его воскресения? И тут мы должны вспомнить о первородном грехе, который, как известно, состоял в том, что Адам и Ева ослушались Бога – говоря словами Ансельма, «нанесли Богу оскорбление». А оскорбление требует извинения. На светском, бытовом примере Ансельм объясняет это так: если некто украл что-либо, то «недостаточно только лишь вернуть украденное: за нанесенное оскорбление вернуть должно больше, чем было похищено. Так, если кто-либо повредит здоровью другого, то недостаточно, чтобы он лишь восстановил здоровье – необходимо еще и некое возмещение за оскорбление, причинившее страдания». Если оскорбление было нанесено Богу, то извинение, сатисфакция должна быть бесконечной. И поэтому ситуация получается патовая: никто из людей, даже всё человечество вместе взятое, не может принести это извинение. Но Бог хочет простить человека. Как же быть? Как это невозможное, бесконечное извинение человечества все-таки принести? Выход такой: только Бог может Сам Себя простить, но так как простить нужно человечество, Бог становится Человеком, чтобы от лица человечества принести это извинение. Но тогда Он должен быть не просто Человеком, а Богочеловеком. И вот, будучи Богочеловеком, Он приносит от имени человечества бесконечное извинение перед Собой. Вот такая, действительно, юридическая теория, потому что здесь мы оперируем юридическими терминами: преступление – наказание, извинение – воздаяние и проч. Кому-то эта теория нравится, кто-то видит в ней чрезмерный юридизм: Бог оказывается в рамках Им же Самим установленных норм, требований, как будто закон выше Божественной любви. Поэтому большинство православных богословов относится к этой теории критически. Но католиками эта теория принята, и автор ее – Ансельм. |
| Писании ( Рим.5:15, 17–19 ; Евр.2:14–16 и др.), и является настолько общепринятой в христианском богословии задолго до Ансельма, что опять-таки нет надобности усматривать зависимость Ансельма в данном пункте от норм германского права. (Ctr. J. Gottschick. Studien zur Versöhnungslehre des Mittelalters. Zeitschrift f. Kirchengeschichte. 1901. 382 1 s.). Общий вывод, к какому приводит нас рассмотрение вопроса об отношении сатисфакционной теории Ансельма к нормам германского права, таков: если нельзя вполне отрицать влияние этих норм на богословскую мысль Ансельма, сказавшееся, может быть, в некоторых употребляемых им юридических аналогиях, то, во всяком случае, это влияние представляется очень несущественным. Основными же источниками её были данные Св. Писания и раннейшей патристической традиции, особенно на западе (подробный очерк их см. у Funke. Op. cit. 4–57 ss.), которые были синтезирующей богословской мыслью Ансельма углублены и связаны в целостную систему (Cfr. Bainvel dans Diction, théol. 1, 1339: On s’est ingénié à en chercher les origines qui dans le droit germanique, taxant, selon les offenses, les amendes et les peines – cela est-il si exclusivement germanique? – qui dans l’acceptilatio du droit romain, qui dans une combinaison des idées romaines avec les idées germaniques. Rien ne justifie ces conclusions, d’ailleurs si divergentes. La notion de satisfaction vicaire est au fond même du christianisme: Anselme, suivant sa méthode, en fit la théorie. Il en trouvait tous les éleménts dans les idées courants, dans le dogme même). Весьма важное влияние на генезис сатисфакционной теории Ансельма оказали данные западной церковно-покаянной практики, в которой идея о сатисфакции издавна имела самое широкое приложение (Cfr. Loofs. Op. cit. 249 s.). Даже то противоположение сатисфакции наказанию (aut satisfactio – aut poena), которое составляет характерную черту теории Ансельма, и в которой Кремер видит самое значительное отражение германского права, является, как отметил ещё Гарнак, своеобразным применением тезиса, лежащего в основе покаянной дисциплины: aut poenitentia Iegitima (satifactio congrua) aut mors aeterna (Cfr. |
| Шагая в темноте, он почувствовал облегчение от молитвы, и теперь он верил, что будет вести себя завтра, как подобает мужчине. Шагая по склону вниз, он снова стал молиться за Глухого и за его людей и вскоре вышел к верхнему посту, где его окликнул Фернандо. — Это я, — ответил он. — Ансельмо. — Хорошо, — сказал Фернандо. — Знаешь, что с Глухим? — спросил он Фернандо, когда оба они стояли в темноте у подножия большой скалы. — А как же, — ответил Фернандо. — Пабло все нам рассказал. — Он был там? — А как же, — с тупым упорством повторил Фернандо. — Он пошел туда, как только кавалерия скрылась. — Он рассказал про… — Он все нам рассказал, — ответил Фернандо. — Что за звери эти фашисты! Мы должны сделать так, чтобы в Испании не было таких зверей. — Он помолчал, потом сказал с горечью: — Они понятия не имеют о том, что такое человеческое достоинство. Ансельмо усмехнулся в темноте. Час назад он даже не мог бы себе представить, что будет когда-нибудь опять улыбаться. Ну и чудак этот Фернандо, подумал он. — Да, — сказал он Фернандо. — Их надо многому научить. У них надо отобрать все самолеты, все автоматы, все танки, всю артиллерию и научить их человеческому достоинству. — Совершенно верно, — сказал Фернандо. — Я рад, что ты согласен со мной. Ансельмо оставил Фернандо наедине с его достоинством и пошел вниз, к пещере. 29 Когда Ансельмо вошел в пещеру, Роберт Джордан сидел за дощатым столом напротив Пабло. Посреди стола стояла миска с вином, а перед каждым из них по кружке. Роберт Джордан сидел с записной книжкой и держал карандаш в руке. Пилар и Марии не было видно, они ушли в глубь пещеры. Ансельмо не мог знать, что Пилар увела туда девушку нарочно, чтобы та не слышала, о чем говорят за столом, и ему показалось странным, что Пилар нет здесь. Роберт Джордан поднял голову и взглянул на Ансельмо, когда тот откинул попону, висевшую над входом. Пабло сидел, уставившись прямо перед собой. Его глаза смотрели на миску с вином, но он не видел ее. — Я оттуда, сверху, — сказал Ансельмо Роберту Джордану. |
| Вероятно, одним из первых по времени учеников Ансельма франц. происхождения был Вильгельм из Шампо ( 1121/22), ставший впосл. авторитетным и широко известным теологом. Продолжительность его пребывания в Лане определить невозможно, однако оно должно быть датировано до 1100 г., т. к. приблизительно в это время Вильгельм начал преподавать в Париже в школе при кафедральном соборе. Вслед. того что мн. свидетельства о мнениях Ансельма Ланского и его сентенции содержатся в богословской лит-ре, восходящей к Парижской школе Вильгельма и к основанной им же Сен-Викторской школе (см. ст. Сен-Виктор в Париже ), в исследованиях кон. XIX - 1-й пол. XX в. встречались утверждения, что Л. ш. и Парижская школа Вильгельма были в организационном и мировоззренческом отношении единой школой (см., напр.: Weisweiler. 1933. P. 245), однако в совр. науке это мнение не имеет широкой поддержки. Хотя Вильгельм воспринял у Ансельма ряд методологических и богословских принципов, идейная самостоятельность Вильгельма не позволяет говорить о нем как о представителе Л. ш. в строгом смысле; вместе с тем он является одним из наиболее важных посредников, обеспечивших рецепцию учения Л. ш. теологами XII в. (см.: Giraud. 2010. P. 112-115). Наиболее подробным, однако вместе с тем крайне субъективным и имеющим явные следы личной неприязни к Ансельму Ланскому и его верным последователям является представленное в соч. «История моих бедствий» (Historia calamitatum) свидетельство Петра Абеляра (1079-1142) о предпринятой им попытке пройти курс обучения в Л. ш. Петр Абеляр решил послушать лекции Ансельма Ланского вскоре после конфликта с Вильгельмом из Шампо в Париже; его пребывание в Лане может быть датировано примерно 1113 г. Посетив неск. лекций Ансельма, Петр Абеляр пришел к выводу, что его слава как теолога является незаслуженной. Он сравнивает Ансельма с евангельской бесплодной смоковницей (ср.: Мф 21. 19), с тенью от старого дуба, с огнем, к-рый производит дым, а не свет; признавая способность Ансельма вызывать восхищение у слушателей яркой риторикой и убедительным изложением традиц. |
| Если же это так, — а это, без сомнения, так, — то для чего ты меня обманываешь, для чего ты своею уловкою лишаешь меня возможности иным путем достигнуть цели? Больше Ансельмо ничего не сказал, но и этого оказалось довольно, чтобы пристыдить и смутить Лотарио, и тот, восприняв предъявленное ему обвинение во лжи почти как личное оскорбление, поклялся Ансельмо, что отныне он самым добросовестным образом возьмется за дело, в чем Ансельмо сможет убедиться, если станет из любопытства за ним следить, — впрочем, в таком рачительном надзоре вряд ли появится-де нужда, ибо рачительность, какую он, Лотарио, намерен выказать, дабы ублаготворить Ансельмо, рассеет всякие подозрения. Ансельмо ему поверил и, дабы тот мог действовать более решительно и без стеснения, задумал съездить на неделю к одному своему приятелю, который проживал в деревне неподалеку от города и с которым он заранее уговорился, что тот, нарочно для Камиллы, будет настойчиво звать его к себе. О злосчастный и недальновидный Ансельмо! Что ты делаешь? Что приуготовляешь? Куда приказываешь себя вести? Посмотри: ведь ты себе же делаешь зло, себе же приуготовляешь бесчестье, себя же приказываешь вести к гибели. Твоя супруга Камилла добродетельна; спокойно и безмятежно обладаешь ты ею; никто не мешает тебе наслаждаться; помыслы ее не выходят за стены дома; ты, на земле, ее небо, ты предел ее мечтаний, исполнение желаний ее, мера, которою меряется ее воля, всегда послушная твоей воле и воле небес. Если же все, какие только ты пожелаешь, богатства, содержащиеся в недрах ее чести, красоты, чистоты и скромности, достаются тебе даром, то к чему тебе рыть землю в поисках новых месторождений нового, доселе невиданного сокровища, рискуя тем, что все может рухнуть, ибо в конце концов все держится на неустойчивых креплениях слабой ее природы? Помни, что кто добивается невозможного, тому отказывают и в возможном, как это еще лучше выразил поэт: Я ищу в темнице волю, В четырех стенах простор, Счастье в несчастливой доле, В смерти жизнь, отраду в боли, Неподкупность в том, кто вор. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 44 голоса: 3.9 из 5) Глава XXXIII, в коей рассказывается повесть о Безрассудно-любопытном Во Флоренции, богатом и славном городе Италии, в провинции, именуемой Тоскана, жили Ансельмо и Лотарио, два богатых и родовитых дворянина, столь дружных между собою, что все знакомые обыкновенно называли их не по имени, а просто два друга. Были они холосты, молоды, одних лет и одних правил; всего этого было достаточно для того, чтобы они подружились. Правда, Ансельмо выказывал особую склонность к любовным похождениям, меж тем как Лотарио предавался охоте; случалось, однако ж, что Ансельмо изменял обычным своим развлечениям и принимал участие в развлечениях Лотарио, а Лотарио изменял своим и спешил принять участие в развлечениях Ансельмо; и такое между ними царило согласие, что жили они просто, как говорится, душа в душу. Ансельмо без памяти влюбился в одну знатную и красивую девушку, уроженку того же города, и была она из такой хорошей семьи и так хороша собою, что, узнавши мнение друга своего Лотарио, без которого он никогда ничего не предпринимал, решился он просить у родителей ее руки и решение свое претворил в жизнь; и с посольством к ним отправился Лотарио и довел дело до конца, к большому удовольствию своего друга, так что в скором времени Ансельмо уже обладал тем, чего он так жаждал, а Камилла, блаженствуя с любимым своим супругом, неустанно благодарила небо и Лотарио, через посредство которого ей столько досталось счастья. Первые дни после свадьбы, как всегда протекавшие в веселье, Лотарио по-прежнему часто бывал у друга своего Ансельмо, оказывая ему всевозможные почести, забавляя и развлекая его; но вот уж свадебные торжества кончились, поток гостей и поздравителей наконец иссякнул, и Лотарио сделался умышленно неаккуратным его посетителем, — он держался того мнения (а иного мнения и не мог держаться человек рассудительный), что женатых друзей не следует посещать и навещать так же часто, как когда они были холосты, ибо хотя истинная и добрая дружба не может и не должна быть мнительною, со всем тем честь женатого человека столь чувствительна, что задеть ее может не только друг, но, кажется, и родной брат. |
| — Смотри, такие, как ты, рано или поздно платятся за свой язык. — Такие, как я, никого не боятся, — ответил Ансельмо. — И у таких, как я, не бывает лошадей. — Такие, как ты, долго не живут. — Такие, как я, живут до самого дня своей смерти, — сказал Ансельмо. — И такие, как я, не боятся лисиц. Пабло промолчал и поднял с земли рюкзак. — И волков не боятся, — сказал Ансельмо, поднимая второй рюкзак. — Если ты правда волк. — Замолчи, — сказал ему Пабло. — Ты всегда разговариваешь слишком много. — И всегда делаю то, что говорю, — сказал Ансельмо, согнувшись под тяжестью рюкзака. — А сейчас я хочу есть. Я хочу пить. Иди, иди, партизанский вожак с унылым лицом. Веди нас туда, где можно чего-нибудь поесть. Начало неважное, подумал Роберт Джордан. Но Ансельмо настоящий человек. Когда они на верном пути, это просто замечательные люди, подумал он. Нет лучше их, когда они на верном пути, но когда они собьются с пути, нет хуже их. Вероятно, Ансельмо знал, что делал, когда вел меня сюда. Но мне это не нравится. Мне это совсем не нравится. Единственный добрый знак — это что Пабло несет рюкзак и отдал ему свой карабин. Может быть, он всегда такой, подумал Роберт Джордан. Может быть, это просто порода такая мрачная. Нет, сказал он себе, нечего себя обманывать. Ты не знаешь, какой он был раньше; но ты знаешь, что он начал сбиваться с пути и не скрывает этого. А если станет скрывать — значит, он принял решение. Помни это, сказал он себе. Первая услуга, которую он тебе окажет, будет означать, что он принял решение. А лошади верно хороши, подумал он, чудесные лошади. Любопытно, что могло бы сделать меня таким, каким эти лошади сделали Пабло? Старик прав. С лошадьми он стал богатым, а как только он стал богатым, ему захотелось наслаждаться жизнью. Еще немного, и он начнет страдать, что не может быть членом «Жокей-клуба», подумал он. Pauvre. Пабло. Il а manque son «Jockey Club» . Эта мысль развеселила его. Он улыбнулся, глядя на согнутые спины и большие рюкзаки, маячившие впереди между деревьями. Он ни разу мысленно не пошутил за весь день и теперь, пошутив, сразу почувствовал себя лучше. Ты и сам становишься таким, как они, сказал он себе. Ты и сам становишься мрачным. Конечно, он был серьезен и мрачен, когда Гольц говорил с ним. Задание немного ошеломило его. Чуть-чуть ошеломило, подумал он. Порядком ошеломило. Гольц был веселый и хотел, чтобы и он был веселый перед отъездом, но это не получилось. |
| В сентенциях Л. ш. из «Liber pancrisis» преимущественно затрагиваются темы отношения Бога к творению и в особенности к человеку, грехопадения и спасения, христианской жизни в Церкви и церковных таинств (общий обзор см.: Giraud. 2010. P. 241-326). В области учения о Боге Ансельм Ланский, развивая учение блж. Августина, выделял тройственную волю Бога: 1) «волю сущности» (voluntas essentiae), т. е. порядок, согласно к-рому Бог распределяет в мире добро и зло; 2) действующую волю, к-рая содействует человеческой воле и воздействует на нее; воля святых следует этой воле и почти всегда совпадает с ней, а воля злых совпадает с ней постольку, поскольку Бог позволяет сбыться их стремлениям, однако в самом содержании этих стремлений расходится с волей Бога; 3) повелевающую волю, т. е. заповедь Божию, к-рую человек обязан исполнять (см.: Lottin. 1959. P. 32-33. N 31; Giraud. 2010. N 196; здесь и далее ссылки на «Liber pancrisis» даются с указанием страницы и номера сентенции по изданию Лоттена, а также общего порядкового номера сентенции в «Liber pancrisis» согласно конкордансу Жиро). Ансельм соглашался с утверждением, что никто не может противостоять воле Бога, но отмечал, что воля Божия относительно человека всегда исполняется при содействии человеческой воли, в т. ч. и в случае грешников ( Lottin. 1959. P. 34. N 32; Giraud. 2010. N 197). Рассматривая учение о творении человека, Ансельм подчеркивал, что Бог сотворил человека «одним словом или волей», без ангела или некоего иного посредника. Наделение человека образом Божиим Ансельм предлагал понимать как дарование ему разума (rationalis) и мудрости (sapiens); подобие человека Богу Ансельм видел в человеческой душе, к-рая отображает единство Бога. Как Бог наполняет все, однако не делится и не изменяется от внешнего воздействия, так и душа невидимо властвует над телом, будучи единой и неделимой ( Lottin. 1959. P. 30. N 29; Giraud. 2010. N 144; ср. также: Lottin. 1959. P. 122. N 165). Говоря о состоянии человека до грехопадения, Ансельм настаивал на том, что пребывание в раю следует понимать буквально, а не аллегорически. Согласно Ансельму, и до грехопадения тело Адама было животным (animale), а значит, смертным; однако человек был «страстным и смертным по возможности (potestate), но не актуально (actu), бесстрастным и бессмертным также по возможности, но не актуально» (Ibid. P. 36. N 38; Giraud. 2010. N 69). Утраченная в грехопадении возможность обрести актуальное телесное бессмертие возвратится человеку при всеобщем воскресении, когда он не только перейдет от смерти к бессмертию, но и в целом преодолеет смертность, став бессмертным по природе ( Lottin. 1959. P. 37. N 41; Giraud. 2010. N 67). |
| Опять у тебя начинается, сказал он самому себе. Но я думаю, не найдется человека, который не чувствовал бы себя слишком молодым для этого. Он не хотел назвать это так, как следовало назвать. Брось, сказал он самому себе. Брось. Тебе еще рано впадать в детство. — Прощай, guapa, — сказал он. — Прощай, зайчонок. — Прощай, мой Роберто, — сказала она, и он отошел туда, где стояли Ансельмо и Агустин, и сказал: — Vamonos. Ансельмо поднял тяжелый рюкзак. Агустин, навьючивший все на себя еще в пещере, стоял, прислонившись к дереву, и из-за спины у него поверх поклажи торчал ствол пулемета. — Ладно, — сказал он. — Vamonos. Все втроем зашагали вниз по склону. — Buena suerte, дон Роберто, — сказал Фернандо, когда они гуськом прошли мимо него. Фернандо сидел на корточках в нескольких шагах от того места, где они прошли, но сказал он это с большим достоинством. — Тебе тоже buena suerte, Фернандо, — сказал Роберт Джордан. — Во всех твоих делах, — сказал Агустин. — Спасибо, дон Роберто, — сказал Фернандо, не обратив внимания на Агустина. — Это не человек, а чудо, Ingles, — шепнул Агустин. — Ты прав, — сказал Роберт Джордан. — Помочь тебе? Ты нагрузился, как вьючная лошадь. — Ничего, — сказал Агустин. — Зато как я рад, что мы начали. — Говори тише, — сказал Ансельмо. — Теперь надо говорить поменьше и потише. Вниз по склону, осторожно, Ансельмо впереди, за ним Агустин, потом Роберт Джордан, ступая очень осторожно, чтобы не поскользнуться, чувствуя опавшую хвою под веревочными подошвами; вот споткнулся о корень, протянул руку вперед и нащупал холодный металл пулемета и сложенную треногу, потом боком вниз по склону, сандалии скользят, взрыхляют мягкую землю, и опять левую руку вперед, и под ней шероховатая сосновая кора, и вот наконец рука нащупала гладкую полоску на стволе, и он отнял ладонь, клейкую от смолы, выступившей там, где была сделана зарубка, и они спустились по крутому лесистому склону холма к тому месту, откуда Роберт Джордан и Ансельмо осматривали мост в первый день. Ансельмо наткнулся в темноте на сосну, схватил Роберта Джордана за руку и зашептал так тихо, что Джордан еле расслышал его: |
|
|
