| Спаситель мой, будь милостив, помилуй! — как мытарь я молюсь, — никто на свете, никто не грешен так, как грешен я! Слава: Единаго Тя в Триех Лицех, Бога всех пою, Отца и Сына и Духа Святаго. Отцу и Сыну и Святому Духу — слава. Тебя, Единого в трёх Лицах, славлю и воспеваю в гимнах Бога всех — Отца и Сына и Святого Духа. И ныне: Пречистая Богородице Дево, Едина Всепетая, моли прилежно, во еже спастися нам. И ныне, и всегда, и на века. Аминь. Пречистая Мария, Матерь Божья! Одна Ты — воспеваемая всеми: молись усердно о спасеньи нашем! ПЕСНЬ 3 Ирмос: Утверди, Господи, на камени заповедей Твоих подвигшееся сердце мое, яко Един Свят еси и Господь. ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ Ирмос: На камне заповеданий Твоих Ты укрепи нетвёрдое моё и вновь поколебавшееся сердце — ведь Свят один лишь Ты, и Ты — мой Бог. Источник живота стяжах Тебе, смерти Низложителя, и вопию Ти от сердца моего прежде конца: согреших, очисти и спаси мя. В Тебе, о Боже, смерти Укротитель, обрёл источник Жизни я, и вот — пока моя кончина не пришла — из глубины души к Тебе взываю: Я согрешил — помилуй и спаси! Согреших, Господи, согреших Тебе, очисти мя: несть бо иже кто согреши в человецех, егоже не превзыдох прегрешеньми. Я согрешил, Господь, перед Тобой, я согрешил, но Ты меня помилуй. Такого нет на свете человека, Кто был бы грешен более, чем я. При Нои, Спасе, блудствовавшия подражах, онех наследствовах осуждение в потопе погружения. Спаситель, я так рьяно подражал делам распутников во время Ноя, что осуждён теперь, подобно им, тонуть в потопе собственных грехов. Хама онаго, душе, отцеубийца подражавши, срама не покрыла еси искренняго, вспять зря возвратившися. Как прежде Хам глумился над отцом, так ты, душа, не покрывала срама собрата твоего. Ты не смущалась, а наслаждалась ближнего позором! Запаления, якоже Лот, бегай, душе моя, греха: бегай Содомы и Гоморры, бегай пламене всякаго безсловеснаго желания. Душа моя, душа моя — как Лот, беги скорей от пламени греха, и как огня Содома и Гоморры, остерегайся страсти неразумной. |
| Зверь лежит, по-видимому, спокойно, пока над ним поднят бич укротителя, но одно неосторожное движение последнего может стоить ему жизни. Здесь нет истинной победы. Точно так же придавленные, но не обращенные в союзников склонности могут быть безвредны, пока нравственная бдительность напряжена до последней степени, но достаточно одного момента слабости, чтобы страсти, освободившись от своих цепей, овладели вполне опрометчивой волей. Наоборот, душа, нравственными усилиями установившая согласие между долгом и склонностями, подобна государству, в котором побежденные народы не только покорены силою оружия, но утратили свои национальные особенности и уподобились своим победителям, слившись с ними в один народ. Из врагов, всегда готовых к бунту, они сделались естественными и добровольными союзниками. Известно, какими серьезными противниками долга являются страсти с их обольщающей софистикой и аффекты с их бурной ослепляющей силой. Только упорный труд дает победу над этими стихийными силами. Зато те же страсти, укрощенные и приведенные в согласие с требованиями долга, являются столь же могучими союзниками его. Власть человека над природой основывается не на творчестве из ничего, а на умении пользоваться её живыми силами, найти для них известную точку приложения и дать им направление, соответствующее его разумным целям. Нравственность есть тоже своего рода творчество, выражающее власть человека над природой, но не внешней, а – своей собственной. Поэтому и она должна опираться на живые силы собственной природы, но видоизменять их, облагораживать, пользоваться ими, как орудием для осуществления идеалов разума. В заключение критики учения Канти об отношении долга и склонностей скажем несколько слов касательно сущности его ошибки. Эта последняя состоит в смешении понятий. Во-первых, Кант не различает ratio essendi от ratio cognoscendi. В силу сказанного ранее, полнота нравственного развития заключается в согласии долга и склонностей, достигнутом усилиями воли. В этом состоит существенный признак нравственности, её ratio essendi. |
| Но если мы не так прельщены сами собою, не так чужды истины, чтобы не признавать в себе греха, и следственно подвержены печали греха: то спрашиваю всех имеющих, или когда-либо имевших притязание на просвещение и мудрость: где та мудрость, которая бы научила меня утешиться в печали греха? Где то просвещение, которое осветило бы мне путь избавления от скорбей жизни; и наипаче от скорбей совести? Где та наука, которая бы удовлетворительно разрешала, ни для кого из нас не посторонний, вопрос о возможном облаженствовании человека, и особенно человека согрешившаго и повиннаго пред Богом: ибо хотя издревле не мало любомудрствовали о блаженстве человеческом по разуму, но мало имели успеха, частию потому, что не понимали главной трудности вопроса, происходящей от мысли о грехе и о виновности пред Богом, частию потому, что суетились, как бы облаженствовать временную жизнь человека безсмертнаго, то есть, хотели подсластить каплю, не заботясь, сладко или горько будет море, которое после нея пить надобно? Где человек, который бы просветил меня так, чтоб «лице мое не постыдилось» пред Богом и пред собственным сердцем, зазирающим согрешающему? Изыскатели сил, движущих небо и держащих оное в порядке и равновесии! не найдете ли вы мне силы, которая бы исправляла мое уклонение от истиннаго пути неба, которая бы достаточно противодействовала моему вольному и невольному тяготению к аду? Ведцы прав Божеских и человеческих, естественных и общественных! вы не можете не признать, что нет естественне и безызъятнее права, как то, которое имеет Бог требовать, чтобы никакая тварь Его не нарушала Его воли и закона никаким действием, никаким словом, которое также есть своего рода действие, никакою мыслию и желанием, которыя в области духа и всеведения суть тоже, что слова и действия в области чувств; что поступивший в противность правам Самодержца теряет чрез сие собственныя права, которыми пользовался по его милости, и которыми, по коренным началам Царственнаго благоустройства, не мог пользоваться иначе, как с обязанностию вернаго послушания; что по тем же началам он подвергает себя укротительным или карательным действиям правосудия |
| Внезапно он увидел, как Ферранте, жилистый и худощавый, поднялся во весь свой рост, чуть пошатываясь, словно на ветру. И к ужасу своему, Джусто увидел, что он, сжав кулаки, угрожает шкиперу, - чем все это кончится, он едва ли осмеливался смотреть на них! Но шкипер тоже поднялся на ноги. Он стоял прямо против Ферранте, его ледяной взгляд излучал глумливое презрение и к нему, и ко всем без исключения. Ферранте, усмиренный этим неестественно холодным взглядом, внезапно смолк в самый разгар грубой брани. Вот так же укротитель внезапно усмиряет разъяренного зверя, хотя Ферранте был гораздо сильнее шкипера, а глаза его налиты кровью от злости. Долговязый, худощавый человек стоял опустив кулаки, разинув полуоткрытый рот, в котором снизу не хватало трех передних зубов. Он сделал несколько непонятных, бессмысленных движений, и его долговязая фигура исчезла в темноте, словно пригнувшись в ней. Праздник кончился. Джусто тоже ждал случая, чтобы исчезнуть, благодарный за то, что обошлось без драки и можно проспаться в тишине и покое и избавиться от легкого хмеля. Великан же с шумом и грохотом последовал за ним через люк в палубе, поскольку никто ему ничего не приказал, а на море стоял такой полный штиль, и было не важно, есть кто-нибудь у руля или нет. Под конец шкипер тоже спустился туда, чтобы проспаться и стряхнуть с себя одуряющий хмель. Казалось, на палубе воцарилась тишина, безлюдье и заброшенность. Внезапно Джованни, стоявший у руля и не отходивший от него все это время, увидел худощавую фигуру, которая кралась от средней части корабля по левому борту туда, где, вероятней всего, находился Товий. Он услышал полузадушенный вскрик и понял: что-то там случилось; бросив руль, он поспешил туда. Он как раз подоспел, чтобы увидеть, как длинные волосатые руки Ферранте, словно острые когти, схватили Товия за горло. Еще миг, и было бы слишком поздно. Но тут он ринулся вперед и рванул этого сумасшедшего назад, схватил его за плечи и швырнул на палубу. Длинный узкий нож сверкнул в руке упавшего; Джованни нагнулся и вывернул нож у него из рук. |
| Радагаст Бурый не годится на роль предателя. Он честно нашел меня, чем и убедил. Здесь-то Саруман и просчитался. Радагаст, конечно, выполнил мою просьбу, а направился он в Сумеречье, к старым друзьям. Горные Орлы летают по всему миру и многое видят. У них на глазах орки сбивались в стаи, у них на глазах Девять все дальше забирались на Север, слыхали они и о бегстве Горлума. И решили известить меня. Однажды, уже и конце лета, на исходе лунной ночи, неожиданно явился Гваихир, Повелитель Ветров, самый быстрокрылый из Великих Орлов. Я поговорил с ним и он взял меня с собой. Мы были уже далеко от Изенгарда, когда орки и волки бросились в погоню. – Ты далеко можешь унести меня? - спросил я у могучей птицы. – Куда хочешь, - ответил Орел. - Но меня послали разносить вести, а не грузы. – Тогда мне нужен конь, - сказал я, - быстрый, самый быстрый, ибо мне сейчас нужна только скорость. – Хочешь, я отнесу тебя в Эдорас, - предложил Орел. - Там живет Король Рохана и это недалеко. Конечно, я принял предложение. В Рохане живут укротители коней, там на тучных пастбищах пасутся самые быстрые кони на свете. – Как по-твоему, Людям Рохана можно еще доверять? - спросил я у Повелителя Ветров. Предательство Сарумана сильно подействовало на меня. – Говорят, они посылают коней в Мордор, - ответил Орел, - но это - дань, а не служба. Однако, если ты говоришь, что Саруман обратился ко Злу, значит, судьба Рохана решена. На рассвете я ступил на землю Рохана. Я вижу, рассказ мой затянулся, теперь можно закончить его побыстрее. Я не напрасно опасался. Саруман постарался и здесь. Зло уже успело пустить корни в Рохане. Король не поверил мне, но разрешил взять коня и убираться. Вряд ли он был в восторге от моего выбора. Я взял лучшего коня Рохана, равного ему я вообще никогда не видел. – Должно быть, это действительно достойный восхищения конь, - промолвил Арагорн. - Жаль, что Мордор получает благородных животных из Рохана. Для меня это новость. Я был там и ничего подобного не слышал. – Могу поклясться, нет этого! - с жаром воскликнул Боромир. - Это опять вражья ложь. Я знаю людей Рохана, они самые честные и доблестные наши союзники. О какой дани может идти речь, если они живут на землях, данным Гондором? |
| Мир убо вашему граду! Мир начальствующим и подчиненным! Мир купующим и продающим! Мир всякому чину, состоянию, полу и возрасту! Благодать вам и мир от Бога Отца и Господа Иисуса Христа. Что это за мир, вопросите? В чем он состоит? И для чего он нужен? – Мир, которым, по заповеди Господней и по примеру св. Апостолов, приветствую вас теперь, мир внутренний, духовный. Он состоит в согласии нашего ума с нашею волею, в согласии наших мыслей с нашими желаниями. Он нужен во всякое время, во всяком случае и во всяком деле. Внемлите. Когда никто не оскорбляет нашей чести и нашего поведения и когда мы сами также не чиним никому обид и притеснений: тогда наслаждаемся миром внешним, живем спокойно с ближними и ближние с нами, и благоденствуем. Но когда никакая страсть не волнует нашего сердца, и когда совесть ни за какой поступок не укоряет нас и не беспокоит: тогда наслаждаемся миром внутренним, действуем безбоязненно и поступаем не укоризненно. Способ, которым приобретается мир внешний, зависит от расположения нашего к ближним и расположения ближних к нам. А способ, которым достигается мир внутренний, зависит от обуздания страстей и злых наклонностей. Нет сомнения, что мир внутренний есть основание мира внешнего. Кто мирен с самим собою, тот не может не быть мирен и с ближним своим. Но кто поступает по внушению страстей, по влечению плоти и крови, тот не может иметь мира с другими. От чего происходят у вас раздоры и распри, говорит св. Иаков? Не от того ли, что вожделения ваши воюют в членах ваших ( Иак.4, 1 )? Сии вожделения суть виною всякого зла. Идеже зависть и рвение, там нестроение и всякая злая вещь; напротив – спокойствие и тишина, где действует одна чистая христианская любовь. Обуздайте самолюбие, – и вы, хотя бы очерняли вашу честь и достоинства, нисколько не оскорбитесь. Укротите корыстолюбие, – и вы, хотя бы другие и стали вмешиваться в ваши прибытки, нимало не раздражитесь. Умертвите сластолюбие, – и вы, хотя бы лишились всех удовольствий, ничего не потерпите. Но снимите узду с честолюбия: тогда ни нам, ни другим оно не даст покоя. Дайте силу корыстолюбию: тогда вторгнется оно в чужие владения. Воспламените сластолюбие: тогда лишитесь вы свежести и крепости, лишитесь здравия. |
| Сознаюсь в том, в чем труднее всего сознаться, чего не дерзает вымолвить язык. В родительской ярости, мгновенно налетающей на крошечное существо, бывает и такой ослепляющий миг, когда хочется его уничтожить. Так оно мало, призрачно еще на земле, что – и вовсе бы не было, смахнуть, как пылинку. Близко за ним – обвал в небытие, соизмеряя которое с его ничтожным тельцем и сроком жизни, испытываешь внезапный прилив сил на полное уничтожение. Тогда руки наливаются свинцом, язык тяжелеет бранью и какая-то увесистая, размашистая сила готовится налечь на хрупкое тельце, отшвырнуть его вместе с досадой, которую оно причиняет. Именно сила, двойная по отношению к своей, – приходится сдерживать ее, как бы руками вцепляясь в свои руки, кровью смиряя свою кровь. И страшные слова слетают взамен укрощенных ударов: «К черту! Убью!» Я бы притворился, сказав, что эта сила не моя, внушенная, «от беса», что я только укротитель ее; но и назвать вполне своей не могу. Она – от того же сверхличного избытка, который вывел из меня на свет это дитя, а теперь требует безусловно владеть и властвовать им, вплоть до непримиримости к малейшим чертам его отдельности: крику, капризу, непослушанию. Тут какая-то неустанная возгонка родительской власти, которая в своем абсолютном притязании на рожденное переходит из божественной в дьявольскую. Сначала отец, возрастая над своим «я», дает жизнь другому, а затем, желая и этот предел переступить, вновь присваивает эту жизнь себе, вместе с правом ее отобрать. Пресловутое «я тебя породил, я тебя и убью» целиком умещается в отцовской природе, которая равным образом охватывает два абсолюта, с неуловимо тонкой, стирающейся гранью между ними. У Сартра есть взрывоопасная мысль: «Ад – это другие». В самом деле, других вроде бы не должно быть, если есть хоть одно «я», способное их осознавать, вмещать, охватывать собой. Зачем они – вовне, если могут быть внутри, сообща населять пространство одной самости? Но особенно другие – ад, если они только что изошли из тебя, если они – дети, еще привычно ощущаемые как части твоего «я»: сперва такие послушные – и вдруг взбунтовавшиеся до назойливого крика и каприза. Тут ад ужесточен бессознательным напоминанием о недавнем и по существу возможном рае, когда рожденное еще было слито с родительским. |
| Дионис победил себе свет. Тех, которые не хотели подчиняться ему, он поражал безумием, доводил до убийств и самоубийств. Везде он вводил себе служение. Его сопровождали служащие ему буйные вакханки, менады – опьяненные и возбужденные женщины с тирсами (тирс жезл, обвитый плющом), сатиры или силены. Победив землю, Дионис спустился в аид, вывел откуда свою мать – Семелу и поместил ее на Олимпе, где она, как Фиона – беснующаяся, наслаждается бессмертием. Дионис победил всех. Другие сыновья Зевса были менее счастливы. Сказания о них и почитание их сосредоточивались лишь в некоторых отдельных местностях, а в общем религиозном миросозерцании они не выступали на передний план. Таковы – Диоскуры. Название (Δισουρι, Δισορι, в гомеровском гимне 33, 1: Δις ουροι) говорит о том, что они – дети Зевса. Традиционный миф говорит следующее. Диоскуры были братьями Елены, родившейся от Леды и Зевса (Зевс приблизился к Леде в виде лебедя). Леда была супругою Тиндарея. Диоскуры – Кастор и Полидевк – называются тиндаридами. Они – близнецы. Но на самом деле Тиндарей отец лишь Кастора, а отцом Полидевка был Зевс. Отсюда – Кастор смертен, Полидевк бессмертен. Кастор замечателен, как укротитель коней. Полидевк, – как кулачный боец. Братья совершили много подвигов, причем явились главным образом защитниками Лаконии, вследствие этого преимущественное почитание их в Спарте. Они освободили сестру Елену, похищенную Тезеем. Они участвовали в походе аргонавтов, в борьбе с сыновьями Афарея Кастор был убит. Зевс предложил Полидевку или одному вечно пребывать на Олимпе или, подвергнувшись смерти, затем попеременно с Кастором проводить один день на Олимпе и другой в гробнице (или подземном царстве). Не желая иметь судьбы отличной от судьбы брата, Полидевк выбрал последнее. Диоскуров сближают с индусскими асвинами. Они – божества сумерек и рассвета. С Диоскурами в Греции связан обычай теоксении – приглашения богов в гости на обед. Особенно Диоскуров приглашали на такие обеды во время летнего солнцестояния. Им поставлялась трапеза. Мифы рассказывают, что боги иногда видимо присутствовали за столом. Диоскуры считались покровителями моряков, застигнутых бурей и воинов в битве. 88 |
| Воодушевившись этими сведениями, Мэррел, зажатый между незлобивым мужчиной и очень злобной дамой, поплыл по течению к прилавку. Мужчина соображал медленно, дама быстро, а молодая продавщица разрывалась между ними. Она бросала на даму дикие взгляды, паковала что-то для мужчины и раздраженно отвечала кому-то еще, скрывавшемуся за ее спиной. «Никогда ничего не бывает вовремя, – покорно размышлял Мэррел. – Ну можно ли сейчас рассказывать о раннем детстве Оливии, о том, как она мечтала у огня об огненном херувиме, или хотя бы о том, как сильно влиял на нее отец? Однако я не знаю, чем другим объяснить им наше рвение. А все моя широта взглядов, каждого я понимаю!.. Когда я говорю с Оливией, я вижу, что для нее верная и неверная краска так же реальны, как правда и ложь, тусклый оттенок красного – как тень на добром имени или намеренный обман. Когда я смотрю на эту девицу, я понимаю, что она вправе благодарить небо, если не продала шести мольбертов вместо шести альбомов, и не всучила тушь тому, кто спрашивал скипидар». Мэррел решил свести объяснения к минимуму и дополнить их позже, если он останется живым. Твердо сжимая свои бумажки, он посмотрел на продавщицу взором укротителя и сказал: – Есть у вас краски Хэндри для книжных миниатюр? Девица несколько секунд глядела на него так, словно он обратился к ней по-русски. Она даже забыла на время механическую, безжалостную вежливость, которая сопровождает обычно наши быстрые торговые операции. Она не переспросила и не извинилась, она просто вымолвила: «А?..» тем резким, режущим, жалобным и сварливым тоном, к которому и сводится мещанский говор. Труден путь современного романиста; хуже того – он легок или, вернее, мягок. Ты словно идешь по песку, когда хочешь прыгать с утеса на утес. Ты хотел бы обрести крылья голубки, улететь и успокоить душу мирным убийством, кораблекрушением, мятежом, пожаром, но нет, тащись по пыльной дороге через чистилище мелочей, пока не выйдешь в небеса беззаконий. Реализм скучен; именно это имеют в виду, говоря, что только он способен правильно изобразить нашу бурную и высокую цивилизацию. |
| К спутникам вас поведу я в святую обитель Цирцеи. Всех их, питьем и едой веселящихся, там вы найдете”. Было немедля мое повеленье исполнено ими. Но Еврилох, вопреки мне, хотел удержать их; он смело, 430 Голос возвысив, товарищам бросил крылатое слово: “Стойте; куда вы, безумцы? За ним по следам вы хотите В дом чародейки опасной идти? Но она превратит вас Всех иль в свиней, иль в шершавых волков, иль в лесных густогривых Львов, чтоб ее стерегли вы жилище; там с вами случится 435 То ж, что случилось в пещере циклопа, куда безрассудно Наши товарищи следом за дерзким вошли Одиссеем. Он, необузданный, был их погибели жалкой виною”. Так говорил Еврилох, и меня побуждало уж сердце Меч длинноострый схватить и его обнаженною медью 440 Голову с плеч непокорного сбросить на землю, хотя он Был мне и родственник близкий; но спутники все, удержавши Руку мою, обратили ко мне миротворное слово: “Если желаешь, божественный, пусть Еврилох остается У моря здесь с кораблем и его сторожит неусыпно; 445 Мы же пойдем за тобою в святую обитель Цирцеи”. Всех их от моря повел я, корабль наш покинув на бреге; Но Еврилох не остался один с кораблем и за нами Следом пошел, приведенный моими угрозами в трепет. Тою порой остальные товарищи в доме Цирцеи 450 Баней себя освежили; душистым натершись елеем, В легкий хитон и косматую мантию каждый облекся. Я, возвратясь, их нашел за роскошной трапезой сидящих. Свидясь с друзьями и все рассказав о случившемся с ними, Громко они зарыдали, их воплем весь дом огласился. 455 Близко ко мне подошедши, богиня Цирцея сказала: “Царь Одиссей, многохитростный муж, Лаэртид благородный, Все вы свою укротите печаль и от слез воздержитесь; Знаю довольно я, что на водах многорыбного моря, Что на земле от свирепых людей претерпели вы, – горе 460 Бросив теперь, наслаждайтесь питьем и едою, покуда В вашей груди не родится то мужество снова, с которым Некогда в путь вы пустились, расставшись с отчизною милой, С вашей суровой Итакою. Ныне в бессилии робком, Все помышляя о странствии бедственном, сердце веселью |
|
|
