| Но соглашаюсь, ее возвращаю, коль требует польза: Лучше хочу я спасение видеть, чем гибель народа. Вы ж мне в сей день замените награду, да в стане аргивском Я без награды один не останусь: позорно б то было; 120 Вы же то видите все – от меня отходит награда”. Первый ему отвечал Пелейон, Ахиллес быстроногий: “Славою гордый Атрид, беспредельно корыстолюбивый! Где для тебя обрести добродушным ахеям награду? Мы не имеем нигде сохраняемых общих сокровищ: 125 Что в городах разоренных мы добыли, все разделили; Снова ж, что было дано, отбирать у народа – позорно! Лучше свою возврати, в угождение богу. Но после Втрое и вчетверо мы, аргивяне, тебе то заплатим, Если дарует Зевс крепкостенную Трою разрушить”. 130 Быстро, к нему обратяся, вещал Агамемнон могучий: “Сколько ни доблестен ты, Ахиллес, бессмертным подобный, Хитро не умствуй: меня ни провесть, ни склонить не успеешь. Хочешь, чтоб сам обладал ты наградой, а я чтоб, лишенный, Молча сидел? и советуешь мне ты, чтоб деву я выдал?.. 135 Пусть же меня удовольствуют новою мздою ахейцы, Столько ж приятною сердцу, достоинством равною первой. Если ж откажут, предстану я сам и из кущи исторгну Или твою, иль Аяксову мзду, или мзду Одиссея; Сам я исторгну, и горе тому, пред кого я предстану! 140 Но об этом беседовать можем еще мы и после. Ныне черный корабль на священное море ниспустим, Сильных гребцов изберем, на корабль гекатомбу поставим И сведем Хрисеиду, румяноланитую деву. В нем да воссядет начальником муж от ахеян советных, 145 Идомепей, Одиссей Лаэртид, иль Аякс Теламонид , Или ты сам, Пелейон, из мужей в ополченье страшнейший! Шествуй и к нам Аполлона умилостивь жертвой священной!” Грозно взглянув на него, отвечал Ахиллес быстроногий: “Царь, облеченный бесстыдством, коварный душою мздолюбец! 150 Кто из ахеян захочет твои повеления слушать? Кто иль поход совершит, иль с враждебными храбро сразится? Я за себя ли пришел, чтоб троян, укротителей коней, Здесь воевать? Предо мною ни в чем не виновны трояне: Муж их ни коней моих, ни тельцов никогда не похитил; |
| Как будто вышел человек, И вынес, и открыл ковчег, И все до нитки роздал. О жизни как о подарке Творца и как о дарении себя другим Пастернак повторяет без конца, в стихах и прозе. В дарении себя, в создании неистощимо дарящей вещи и есть то подражание Христу, imitatio Cristi, которое доступно художнику. И творчество, и чудотворство. Истину христианства Пастернак понимает как родную ему «лирическую истину». Главное свойство лирической истины – ее непринудительность и безоружность, отсутствие в ней всякого насилия и угрозы. «…Если бы дремлющего в человеке зверя можно было остановить угрозою, все равно, каталажки или загробного воздаяния, высшею эмблемой человечества был бы укротитель с хлыстом, а не жертвующий собой проповедник. Но в том-то и дело, что человека столетиями поднимала над животным и уносила ввысь не палка, а музыка: неотразимость безоружной истины, притягательность ее примера». Вот мы и вернулись к той «сопровождающей жизнь музыке», с которой начали. Итак, христианство Пастернака располагается в истории, в «нашей современности, главная особенность которой та, что она является новой, необычайно свежей фазой христианства»(9). Этот новый образ веры неожидан в сравнении с традиционной церковной культурой русского Православия, «верой отцов» с ее интимным мотивом древлего, старческого, отрешенного. Эти два образа веры, пастернаковский и традиционный, контрастны, как иератическое письмо иконы, «умного зрения» – и световоздушные импрессионистические зарисовки с натуры, как интерьер православного храма или монашеская келья – и открытый простор, пейзаж, в котором происходит все, что можно уподобить теофании у героев романа, да и у самого поэта. Ландшафт, увиденный как богослужение: Природа, мир, тайник вселенной, Я службу долгую твою, Объятый дрожью сокровенной, В слезах от счастья отстою. («Когда разгуляется») Контрасты можно продолжать, они касаются и многих предметов веры и ее, так сказать, мелодики. Но то, что очень прочно связывает христианскую мысль Пастернака с православной традицией, – это отношение к образу, к поэзии (литургической поэзии) как самому глубокому смысловому медиуму (важнейшие мысли о новизне, которое приносит в мир христианство, высказываются в романе за разбором литургической поэзии, канонов Страстной Недели). |
| «Чем (руководясь) юный исправит путь свой? Хранением слов... Твоих» ( Пс.118:9 ). Юность легко склоняется ко греху, увлекаясь удовольствиями и постыдными страстями; если же она укрепляется в соблюдении заповедей Божиих, то сохраняет свою невинность, потому что чем именно для молодого коня из стада служит узда и укротитель, тем для юношей является божественный закон. Ведь и Даниил был молод, но он сохранял заповеди Божии и за это был удостоен пророческой благодати и сделался толкователем сокровеннейших тайн. Точно так же три отрока, будучи юными, верой и делами своими изменили до противоположности природу огня, так что в пламени сохранили жизнь, и были орошаемы дерзновением веры и веянием Духа. Это относится и к нам. Юноши да украшают себя соблюдением заповедей Божиих и да не уподобляются в злобе Авессалому. Увлечение злом потемняло его разум, признаком чего, служил и роскошный рост его волос, – потому что волосы есть символ мертвенности. И его волосы послужили для него причиной гибели, так как он повис, зацепившись ими за дуб, как об этом повествует история царей. Но прискорбно, что и ныне находятся подражатели ему, распускающие длиннейшие локоны и кудри и изысканностью их убранства затмевающие искусство женских уборов. Надмеваясь своим умом, они и не знают, что больше бесчестят себя (чем украшают), как говорит апостол: «если муж растит волосы, то это бесчестье для него» ( 1Кор.11:14 ). Так делали греки, по изображению Гомера, который и называет их – кудреголовыми ахейцами. Так говорят и мудрые из врачей. Итак, будем довольствоваться умеренными волосами для украшения головы по обычаю древних мужей, и не будем распускать их ни до пят, ни по плечам, потому что бесчестит мужа такое дело, как слышали мы сейчас от апостола. «Всем сердцем я взыскал Тебя, не удали меня от заповедей Твоих» ( Пс.118:10 ). 3. Конечно, многие ищут Бога, но не всем сердцем. Свое сердце они расточают не только на заботы о житейских делах, но и на постыдные страсти, зависть, коварство и козни против ближних. |
| 208 Эскулап, бог врачебного искусства, считался сыном Аполлона и Корониды, дочери властителя лапифов, Флегии. Либер, древнеиталийский бог происхождения, оплодотворения и наслаждения, впоследствии был отождествлен с Дионисом, или Вакхом, сыном Зевса и Семелы. Когда к ней, во время ее беременности, приблизился Зевс с громом и молнией, то она была охвачена пламенем и, умирая, родила недоношенное дитя, впоследствии названное Дионисом. Титул отца (pater) часто придавался римлянами богам. 209 Майя, дочь Аполлона и Плейоны, также у Вергилия в Aen. VIII, 138 называется сияющей (candida). 210 Латона, преследовавшаяся повсюду во время своей беременности ревнивой Герой и Пифоном, нашла, наконец, убежище и родила от Зевса Аполлона и Диану (Артемиду) на острове Делос, который до того времени находился под водой и после того плавал по морю, пока Аполлон не укрепил его между кикладскими островами Миконом и Гиаром. 213 Прозерпина (Персефона) была похищена Аидом, или Гадесом (Плутоном), в то время, когда собирала со своими подругами цветы на лугу, после чего стала супругой Аида и царствовала вместе с ним в подземном мире над душами умерших. 214 Геркулес, или Геракл, национальный герой греков, был сыном Зевса и Алкмены, родился в Фивах и после известных 12 подвигов сжег себя на костре на горе Эте (в южной Фессалии) и вознесся на Олимп. Многие народы отождествляли своих героев с этим Геркулесом. Так, Цицерон в De nat. deor. Ill, 16 упоминает о шести Геркулесах и в том числе – о Тирском Геркулесе (в Финикии), сыне Зевса и Астерии. 215 Касторы (Диоскуры) – Кастор и Полидевк, или Поллукс, сыновья Зевса или Спартанского царя Тиндарея и Леды. Из них Кастор отличался как укротитель коней, а Полидевк – как кулачный боец. Цветом называется обложенный железом или свинцом крепкий ремень из бычачьей кожи, которым бойцы окутывали себе руки. 216 Здесь текст явно испорчен. Принятая в изданиях Орелли и Миня конъектура Titanes et Bocchores несостоятельна. Речь здесь идет, очевидно, о богах мавритан, которые обоготворяли своих царей (ср. Tert. Apol. 24). |
| Родившись женщиною, не присвояй себе важности, свойственной мужчине; и не величайся родом, не надмевайся ни одеждами, ни мудростью. Твоя мудрость – покоряться законам супружества; потому что узел брака все делает общим у жены с мужем. Когда муж раздражен, уступи ему; а когда утомлен, помоги нежными словами и добрыми советами. И укротитель львов не силою усмиряет разъяренного зверя, у которого в бешенстве прерывается дыхание, но укрощает его, гладя рукою и приговаривая ласковые слова. Сколько бы ни была ты раздражена, никогда не укоряй супруга в понесенном ущербе; потому что сам он лучшее для тебя приобретение. Не укоряй и за то, что конец дела противен его предприятию. Сие было бы не справедливо; потому что, по ухищрению демона, часто и благоразумные предприятия не достигают своей цели. Не укоряй его также в недостатке сил; потому что в мече всегда есть сила. Кого не любит муж твой, того не хвали с хитрым намерением неприметно уязвить мужа словом. Благородным мужам и женам, а особливо женам, и во всяком другом случае, прилична простота сердца. Радости и все скорби мужа для себя почитай общими. Пусть и заботы будут у вас общие; потому что через это возрастает дом. И твой совет может иметь место; но верх должен быть мужнин. Когда муж скорбит, поскорби с ним и ты несколько (сетование друзей служит приятным врачевством в печали), но вскоре потом, приняв светлое лице, рассей грустные его мысли; потому что сетующему мужу самая надежная пристань – жена. Твоим занятием пусть будут прялка, шерсть и поучение в Божием слове, попечение же о внешних делах предоставь мужу. Не выходи часто за двери дома, в места народных увеселений и неприличных собраний; там и у стыдливых похищается стыд, там взоры смешиваются с взорами; а потеря стыда – начало всех пороков. И в добрые собрания приказываю тебе ходить с благоразумными, чтобы в уме твоем напечатлелось какое-нибудь доброе слово, которое бы или искоренило в тебе порок, или крепче привязало тебя к добродетели. Дом твой – для тебя и город и рощи. Не позволяй себя видеть посторонним, кроме целомудренных родственников, или иерея и седины, которая для тебя лучше юности. Не кажись и женщинам, которые высоко носят голову и ведут себя открыто. Не кажись и благочестивым мужам, даже много уважаемым тобою, как скоро супруг твой не хочет иметь их в своем доме. Ибо кто доставит тебе столько пользы, как добрый супруг, если ты его одного любишь? |
| Пророцы, апостоли, мучеников собори, божественнии учителие, болезни недугующих нас мольбами вашими укротите, и здравие даруйте поющим: благословен, Бог отец наших. Слава: Словом Лазаря воскресивый, ныне яко из гроба от лютой немощи возставив нас оживи, Господи, да вопием песнь благодарственную: благословен, Бог отец наших. И ныне. Богородичен: Щедра сущая и Мати Всещедраго, ущедривши избави Твоих людей, призывающих милости Твоя, Дево, и поющих: благословен, Бог отец наших. Катавасия: Избави от бед и болезней рабов Твоих, Многомилостиве, яко мы усердно к Тебе прибегаем, к Милостивому Избавителю всех Владыце в Троице славимому Богу. Песнь 8 Ирмос: Седмерицею пещь: Милостиве Господи, помилуй рабов Троих. Болезненно стенем от одра болезни нашея, и от губительныя немощи вопием к Тебе, Человеколюбцу, сердечныя очи ныне простирающе, здравия просим. Посети нас, Спасе, и возстави пети: отроцы благословите, священницы воспойте, людие превозносите во вся веки. Милостиве Господи, помилуй рабов Твоих. В нашу немощь милостивне облекшийся, и уподобитися человекам изволивый, молитвами преподобных Твоих, погибающих спаси нас, воздвигни из гроба отчаяния пети: отроцы благословите, священницы воспойте, людие превозносите во вся веки. Слава: Содетелю естества, Подателю исцеления, яко имеяй бездну щедрот и милосердия пучину, Долготерпеливе, посещением посети от губительныя немощи людей Твоих и оживи вопити: отроцы благословите, священницы воспойте, людие превозносите во вся веки. И ныне. Богородичен: Крепкая Помоще, и надежное Заступление, отчаявшихся Надежде, Пренепорочная, посети страждущих болезненно рабов Твоих: облегчи тяжесть горькой немощи: отжени недуг губительной болезни, и спаси рабов Твоих, Дево Богородице. Катавасия: Избави от бед и болезней рабов Твоих, Многомилостиве, яко мы усердно к Тебе прибегаем, к Милостивому Избавителю всех Владыце в Троице славимому Богу. Песнь 9 Ирмос: Ужасеся о сем небо, и земли удивишася концы, яко Бог явися человеком плотски, и чрево Твое бысть пространнейшее небес: тем Тя, Богородицу, Ангелов и человек чиноначалия величают. |
| Один из святых сказал: «Я все сжег, чтобы снова воссоздать». Поэтому размышление о смерти, о том, что все превращается в тлен и гной, мысленное посещение кладбищ и моргов – это вовсе не некрофилия, а именно желание все разрушить, чтобы снова воссоздать [ 1 ]. Время обманывает нас, поэтому мы должны спросить его: «А что будет потом? Что ты сделаешь с тем, что в твоей власти? Ты обещаешь блага и наслаждения, но лжешь. И даже если на земле действительно есть счастье, то оно не больше, чем ужин перед казнью. Яства, которые ты предлагаешь, словно пропитаны желчью: они становятся горькими уже во рту». Сколько было городов, от которых не осталось даже развалин; сколько кладбищ, на которых возникли поселения! Где блистательные полководцы, где могущественные цари? Ветер времени сдул их, как пыль, с лица земли. Если бы можно было представить историю земли в ускоренном виде, как на ленте кинохроники, то мы увидели бы всю землю, с ее царствами и городами, как море, на котором волны вздымаются и падают вниз, исчезая в пучине. Сколько бы ни прошло лет, веков, тысячелетий, все это – не более чем мгновение. Все, что существует, должно разрушиться, к чему же нам прилепиться своей бессмертной душой? Святые отцы говорили, что после молитвы, как, впрочем, и до нее, несколько минут надо посвящать размышлению о смерти. Оружие безбожного мира – похоть, заслоняющая от нас вечность, похоть как влюбленность в вещество. Оружие нашей веры – память о смерти, которая укрощает похоть и открывает душе вечность, ее истинную жизнь, духовный мир, с которым она одной природы. Нам надо увидеть грязь, чтобы смыть ее. Убирая дом, хорошая хозяйка выискивает пыль по всем углам, но разве свидетельствует это о ее любви к пыли? Глава 20 Вначале память о смерти бывает тяжела и даже мучительна, но затем, когда под ее воздействием страсти смиряются, как дикие звери под хлыстом укротителя, человек чувствует уже не тяжесть и муку, а облегчение. Он как бы пробуждается от сна, его ум, освобождаясь от гнета страстей, становится более ясным и чистым. Его душа, уже не привязанная с такой силой к земному, как раньше, постепенно начинает ощущать свободу. Его сердце начинает жаждать чистоты, почему один из святых отцов и сказал, что память о смерти чиста и целомудренна, хотя картины смерти ужасны. |
| Но у этого юноши всё было, не как у людей: “Как бы мне увидеть лицо моей любимой! — мечтал юноша. — Из-за тумана я не могу по настоящему налюбоваться на её прекрасное лицо!” (А никто в городке вовсе не страдал от этого!) Мечтал юноша, мечтал; мучился, переживал. Наконец, сам не зная почему, двинулся за городок, к той самой горе, с которой спустился когда-то туман. Наощупь забрался он на гору, на самую её вершину. И обратился к небесному Покровителю городка. (Про небесного Покровителя говорили в городке разное. Одни говорили, что он есть, а другие утверждали, что всё это сказки, и нет в небе никаких ни Покровителей, ни Укротителей, ни Защитителей, ни Прогонителей.) Любовь и желание видеть лицо любимой загнали юношу на гору, и заставили обратиться с просьбой к тому, в чьём существовании он не был уверен. А что оставалось бедняге делать! - Милый мой, замечательный мой небесный Покровитель! — просил юноша. — Будь же так добр, прогони этот вечный туман! Разреши мне ясно рассмотреть лицо моей любимой! Разреши мне любоваться ею при свете дня! Пожалуйста… Долго юноша находился на вершине. Просил, просил. Плакал даже… Потом он устал и упал в изнеможении. А когда наконец поднял голову.… Да, да, да! Он увидел над собой голубое небо! Туман рассеялся! - Спасибо! — прокричал юноша, глядя в голубое небо, и побежал к дому своей любимой. В городке творилось что-то невообразимое. Люди кричали и плакали. Но не все плакали от того, что радовались. За время, проведённое в тумане, люди отвыкли от яркого солнца. Поэтому слёзы просто текли у них из глаз. У людей болели глаза, и люди ходили по городку, сощурившись. А когда, сквозь щелочку в веках, взгляд их попадал на окружающий мир, люди сощуривались ещё больше. Стал виден мусор, скопившийся в углах. Стало видно, как грязно вокруг, какая засаленная и изношенная на всех одежда. Стало видно что почти всё в городке пришло в запустение. Ведь взрослые работали и жили в тумане, как в тумане… (Простите!) От яркого света у людей начинали болеть не только глаза. У многих заболели животы. Многие закашляли и зачихали. И сердца… сердца у людей разболелись… |
| В этих логовищах только ночуют. Из них бегут с рассветом, с первым наступлением утра, с первым теплым лучом солнца. И только ночь, темная, холодная, вновь загоняет людей в эти норы, в эти смрадные логовища. Целый день население Иерусалима проводит на улицах. На этих ужасных улицах, от которых веет такими великими воспоминаниями. Город, одинаково священный для христиан, мусульман и евреев! То, что считается величайшей святыней на одной улице, признается величайшим заблуждением в другой. Экзальтированные от близости величайших святынь, фанатичные, они с неприязнью сторонятся друг от друга, и весь Иерусалим разделен на кварталы по религиям. Через Дамасские ворота мы входим в северо-восточный квартал города. Здесь царство Ислама. Если вы видели квартал нищих Уайтчапеля, если вы видели толпы эмигрантов, спящих вповалку на земле на пристанях Нью-Йорка, притоны Хитрова рынка в Москве, или бывшую Вяземскую лавру в Петербурге, вы все-таки не видали такой нищеты. От этой толпы, апатичной, ленивой и вялой, медленно бродящей по узеньким улицам среди развалившихся домов, веет ленью и покоем востока, жалким довольством тем, что имеешь, печальною покорностью судьбе. – Все предначертано в книгах пророка! И они бродят здесь равнодушные ко всему, что не касается сегодняшнего дня. Бродят без цели, без интереса, целыми часами молчат или целыми часами стоят перед лавкой мясника и обсуждают достоинства и недостатки вывешенной туши барана, с огромным, широким, сальным курдюком. С бараньей туши стекает кровь и ее лижут собаки, шныряющие в ногах у правоверных, собаки тощие, поджарые, какие-то скелеты, обросшие шерстью. Мясник отдирает негодные куски и кидает их тут же на улице. И эти отбросы гниют на ярком, жгучем солнце, пока их не подберет умирающая с голоду собака. Словно какая-то эпидемия гнетущей, давящей тоски царит над этим кварталом, и медленно, печально бродит отравленная этой болезнью пестрая, живописная в своих лохмотьях, оборванная, залитая ярким солнцем толпа. Но вот мы въехали в квартал черных мусульман. Полуголые, в пестрых чалмах, с черными лицами, потрескавшимися большими губами, эти африканцы кидают взгляды, полные злобы и ненависти. Они напоминают зверей, с рычаньем переходящих с места на место, когда в клетку входит укротитель. |
| Ибо в таком случае начинают возникать в них, как некие отпрыски, образы давно бывшего; и кто дает им свободу часто западать во владычественный ум, не возбраняя им входа туда, тот снова откроет в себе приют страстям после победы над ними, делая таким образом жизнь не безопасною от борений. Ибо страстям, когда они даже укрощены и, подобно волам, приобучены есть сено, свойственно, по нерадению укротителя, снова делаться дикими и приходить в зверскую свирепость. 63. Проклят, иже положит идола в сокровении (Втор. 27, 15). Не одно и то же навсегда что-нибудь сокрыть в земле, – и положить в сокровении. Сокрытое в земле и не являющееся уже чувству со временем изглаждается и из памяти, а положенное в сокровении, хотя утаивается от посторонних, но часто видимое положившим обновляет воспоминание о себе. Таким положенным в сокровении идолом бывает всякий срамный помысл, образовавшийся в мысли и не изверженный, но втайне удержанный. Кто так делает, тот подвергается прописанной в законе каре; потому что лелеяние им помысла срамного есть то же, что поклонение идолу. 64. Не надобно давать доступ к сердцу представлениям, повреждающим помысл; потому что если сердце ввергнется в омрачение нечистых помыслов, то уже будто насильно и против воли увлекается к страстному делу. 65. Дух Святый написал жития святых, чтобы каждый из проходящих какой-либо образ жития возводился к истине подобными примерами. 66. Недавно еще освободившимся от мятежей мирских советовать должно пребывать в безмолвии (внутри стен обители или дома), и частыми выходами не растравлять ран сердца чрез чувственные впечатления, и к старым кумирам греховным не привносить новых изваяний. Трудно это безмолвие для отрекшихся недавно от мира; ибо тогда память приводит в движение всю, хранящуюся в ней, нечистоту, не имев досуга делать это прежде по причине множества дел, непрерывно чередовавшихся. Но так бывает только в начале; со временем же безмолвие, вооружившись терпением, совсем освободит ум от смущения скверными помыслами. |
|
|
