| Подле меня стояли смотритель тюрьмы и два стражника с револьверами. Мне это казалось излишним. Было дико идти к людям говорить им о том, что веришь в их сохранившуюся еще человечность, и держать наготове револьверы. Я попросила оставить меня одну. – Этого нельзя, – сказал смотритель, – вы не знаете, княжна, кто тут перед вами. – Тут люди, – сказала я, – и я им доверяюсь вполне. Я прошу вас оставить меня здесь без охраны. Смотритель вышел. Лица арестантов просветлели, потеряли жестокость, стали приветливее, мягче. Я прочла им евангельский рассказ, как Христос ходил к грешникам и мытарям, прочла притчу о блудном сыне и немного поговорила от себя. Сказала, что для них не все еще потеряно, что разбойник покаялся на кресте, что расслабленный встал на ноги после тридцати восьми лет. Слушали прекрасно. Под конец благодарили. Просили приходить еще. На третий раз были уже все арестанты. Впоследствии я узнала, что смотритель тюрьмы моими посещениями пользовался даже в целях карательных. Провинившихся не пускал ко мне на чтения. Спустя три месяца арестантов стало не узнать: сделались тише, не было прежних постоянных буйств и ссор. Видимо, у многих началась серьезная внутренняя работа. – Эх, княжна-матушка, солнышко ты наше, – сказал раз какой-то с бритой головой каторжник, – если мы бы раньше слыхали, что ты нам теперь читаешь и говоришь, может быть, мы бы здесь и не были совсем. Спаси тебя Христос! Через тебя многие и здесь, в тюрьме, свет увидели. Теперь легче на каторгу идти. Главное, злобы нет больше, сердце растаяло. Пошли тебе, Господи, чего ты у Него просишь! Так я проработала среди арестантов несколько лет и всегда с любовью вспоминаю эти годы. Я шла в тюрьму на подвиг, ждала тяжелой борьбы с закоренелой злобой озверелых людей – и нашла одно удовольствие, радость, отраду. Арестанты встречали меня, молодую девушку, как сестру, как мать; несли мне свои горести, просили совета, жадно ловили каждое мое ласковое слово. Тюремное начальство меня в шутку прозвало укротительницей зверей. И действительно, арестанты меня слушались, как никого. Однажды в тюрьме вышла грустная история. За какую-то провинность арестантов им в приемный день не разрешили видеть жен. Арестанты подняли бунт, выломали нары и досками стали выбивать двери. Тюремный смотритель потребовал солдат. В эту минуту как раз я вошла в тюремный коридор. |
| Власть появилась на земле только после падения первых людей. В раю не было слышно крика надсмотрщика. Человек никогда не забывает, что он был некогда царственно свободен, и что власть явилась оброком греха. Если он и подчиняется последней из сознания, что она есть установленное Богом удерживающее начало для зла, разлитого в мире, то все же под влиянием того же греха он, как конь, грызет свои удила и как зверь, по временам – рычит на своего укротителя. То, что у культурных народов, с их общественной дисциплиной, выражается в «легальной оппозиции» правительству, то у дикарей, по наблюдению путешественников, выливается в бурных оргиях во время перерыва власти при переходе ее из одних рук в другие; толпа тогда неистовствует и осыпает прежних своих вождей самыми грубыми оскорблениями и насмешками. Подобную картину мы наблюдаем в разгаре революции. Она устремляется прежде всего на всех власть имущих и не успокаивается до тех пор, пока не напьется крови самих венценосцев, имеющей для революционного сознания какое-то сакраментальное значение. Не напрасно после казни Людовика XVI, одна женщина омочила свою грудь в его крови и вложила ее в рот своему ребенку. Другие «мочили в крови короля мученика носовые платки и концы пик», как пишет Карлейль в своей «Истории Французской революции». Не равносильно ли это было всенародному заявлению, что кровь Его на нас и на чадех наших? Впрочем, французский народ принял на себя эту кровь уже тогда, когда через своих представителей в Конвенте голосовал осуждение своего короля на смерть. Пусть этот приговор – роковой прежде всего для самой Франции вынесен большинством только од- ного голоса. Однако, он не вызвал нигде открытаго протеста против казни Людовика XVI, ни прежде, ни после ее исполнения. Как бы опьяненная этою кровью Французская революция способна была испепелить всю страну, если бы она не нашла Наполеона. Что неотразимо влекло к нему людей, не только при его жизни, но и теперь, когда его имя стало только историческим воспоминанием? Титанический размах его планов и борьба с судьбою, нередко преграждавшею ему путь при их осуществлении. Его бурная жизнь была одна великая трагедия, а люди всегда тяготеют к трагическому, в котором сказывается одновременно и слабость и сила человека. «Песчинка остановила мою судьбу» – сказал он о своей неудаче около Акры (или Птолемаиды), положившей конец его знаменитому египетскому походу. «Я дошел бы до Константинополя и Индии... Я изменил бы лицо мира». Эта «песчинка» на самом деле была всемогущей Десницей Божией, в руках которой был орудием он сам и его гений. В одних случаях она спасала его от опасности, и тогда, когда он приходил в отчаяние и близок был к самоубийству, а в других – ставила предел его успехам там, где, казалось, все благоприятствовало последним. |
| Принуждение Полезнее и безопаснее начальствовать желающим и над желающими. Да и по закону нашему должно вести за собой не насильно и не принужденно, но охотно ( 1Пет. 5, 2 ). Начальство не может утвердиться принуждением. Управляемое с насилием при всяком удобном случае старается освободиться, тем паче наше – не столько начальство, сколько детовождение – всего более соблюдает свободу. Ибо тайна спасения – для желающих, а не для принуждаемых (1). Принуждение убеждает и против воли, оно нередко связывает руки и исполинам (2). Выслушай же, чего достигло искусство. Скворцы говорят подобно человеку, подражая чужому голосу, который они переняли, видя в зеркале изображение из дерева выточенного скворца и слыша человеческий голос спрятавшегося за зеркалом. И ворон также крадет звуки у человека. А когда нарядный и кривоносый попугай в своем решетчатом доме заговорит по-человечески, тогда он обманывает даже слух самого человека: коням вешают канаты, и поверх их ходят кони. Степенный медведь ходит на ногах и, как умный судья, заседая на судейском месте, держит в лапах (как можно подумать) весы правосудия; и зверь представляется одаренным умом. Человек научил его, чему не научила природа. Видал я также укротителя зверей, который сидит на хребте у могучего льва и рукой укрощает силу зверя. Он держит бразды, а бегущий лев, забыв свою ярость, повинуется господину и ласкается к нему. Видел я также тяжелого и великорослого зверя с большими зубами; мальчик-индус сидит на нем и небольшим бодцем 199 заставляет его идти, как корабль, поворачивая туда и сюда тело сильного слона. Бесстрашен был тот, кто первый решил укротить зверя, наложил ему на шею ярмо и повез огромную колесницу. Но ты зверям приписываешь больше, нежели человеку, если соглашаешься, что принуждение препобедило природу в зверях, а люди не могут быть обучены добру, имея даже у себя помощником слово. Как же ты, невежда, до такой степени оскорбляешь творение великого Бога? Кто бывал таким ненавистником собственного своего рода? Но не такова мысль у меня, рассуждающего здраво. Напротив, знаю мужей и жен, которые и помыслами небесны, и телом непорочны. Все различие между ними в членах, а добродетели у тех и у других общие и общий путь к славной жизни. Все преимущество в усердии, и это дает труд (2). Читать далее Источник: Симфония по творениям святителя Григория Богослова/[ред.-сост.: Т. Н. Терещенко]. - Москва : Даръ, 2008. - 608 с. - (Духовное наследие).; ISBN 978-5-485-00194-0 Вам может быть интересно: Поделиться ссылкой на выделенное |
| – Как? Обвиняемый смеет противоречить мне! – подскочил прокурор. – Я олицетворяю собой правосудие и, следовательно, не могу ошибаться. Значит, обвиняемый лжёт. А раз он лжёт, то он не невинен, а виновен! Итак, согласно статье 512,32/ABC 3X8=24, он должен быть осуждён! Председатель, человек с очень добрым сердцем, не хотел огорчать прокурора, которому в этот день ещё не удалось обвинить ни одного подсудимого. «Ладно, – подумал он, – доставлю ему, прокурору, удовольствие! А потом, если мы быстро решим дело, можно будет уйти домой спать…» И он объявил: – Хорошо, осудим этого преступника; но куда мы заключим его? В тюрьму нельзя, потому что тюрьма создана для людей из плоти и крови. Можно, конечно, поместить его в зверинец, например, в клетку обезьян или к слону… В эту минуту двери суда распахнулись и, лёгкий на помине, в зал вошёл слон. На спине у него восседал Пилукка, Перлина и лилипуты, а в хоботе он крепко держал Мустаккио. За ними следовали все артисты, во главе с директором цирка. Судьи так испугались, что не могли даже бежать, а Перлина бросилась обнимать Гвоздика. – Настоящий преступник – Мустаккио! – закричала она. – Это он украл кассу! Мустаккио пришлось ещё раз повторить своё признание перед судьями, и его сейчас же посадили на место Гвоздика. Прокурор не протестовал: главное, чтобы кто-то был осуждён, а кто именно, – не важно. Инспектор Дальновидный, стараясь исправить глупое положение, в которое он попал, разразился следующей фразой: – Тут должен быть преступник, я сразу понял; и если это не Гвоздик, то, значит, Мустаккио. Оп-ля, смущённая, стояла в стороне, держась за руку своего отца, директора цирка; но напрасно она боялась – друзья решили простить её, ведь она только что во всём чистосердечно раскаялась. После так удачно проведённого инспектором Дальновидным следствия цирк в полном составе (конечно, кроме бывшего укротителя, осуждённого на пожизненное заключение) покинул зал суда. – Гвоздик, цирк на грани разорения, – сказал директор, – и все твои друзья не сегодня-завтра останутся без куска хлеба. Только ты можешь спасти нас. |
| Вырвавшись от бандитов, Гвоздик вернулся в цирк и по-прежнему занял место укротителя. Мустаккио так и не удалось явиться перед публикой в роли укротителя. Однако Мустаккио не хотел сдаваться. Как и все злые люди, он был упрям. Глядя на Гвоздика, который под несмолкаемые аплодисменты зрителей выступал на арене, бывший укротитель, снова одетый в скромный костюм униформиста, потрясал кулаками: – Или он, или я! Я уничтожу его раз и навсегда! А если не добьюсь своего, пусть мне отрежут усы! – Ужасная угроза. Ведь Мустаккио дорожил своими усами больше, чем самой жизнью. Оп-ля, которая стояла рядом с ним и слышала эти слова, задрожала от страха. Она была не то чтобы злой, а скорее капризной, и теперь раскаивалась в том, что причинила Гвоздику столько горя. Мустаккио схватил её за руку: – Берегись, тебе не поздоровится, если ты проболтаешься или вздумаешь мешать моим планам: сегодня же вечером, чего бы это мне ни стоило, я снова стану укротителем! И действительно, в тот же вечер в цирке случилось необычайное происшествие. Не успело представление окончиться, как кассир прибежал к директору: – Кассу украли!! Мы разорены! – в страхе лепетал он. Директор чуть было не упал в обморок, а все окружающие, которые только что громко радовались возвращению Гвоздика, умолкли. И в наступившем молчаний раздался только один предательский голос: – Уж не Гвоздик ли тут замешан? Не осталось ли у него от прибора «Спи и действуй!» предрасположения к воровству? И Мустаккио, не предупредив никого, вызвал полицию. Не прошло и минуты, как в цирк уже нагрянул инспектор Дальновидный вместе с полицейским. – Где вор? – спросил инспектор, тяжело дыша. – Надо еще найти его, – объяснил Мустаккио. Инспектор Дальновидный, в высшей степени недовольный, почесал лысину. – Вечно одна и та же история! – пробормотал он. – Этих воров всегда приходится разыскивать! А мы так надеялись, что теперь грабители всегда будут ожидать нас связанные и готовые для ареста… Что за каторжный труд – быть полицейским! – А почему же, – подсказал Мустаккио, видя, что Дальновидный задумался, – почему же вы не начинаете обыска во всех фургонах цирка? |
| Наконец-то Гвоздик увидел представление! По правде сказать, вначале он почти не смотрел на арену, а больше разглядывал публику, искал среди зрителей Перлину. Но девочки в цирке не было. – И куда только она пропала? – удивлялся Гвоздик. – Вдруг я её так никогда и не найду?! Чтобы не думать больше о Перлине, он стал смотреть на артистов и мало-помалу увлёкся представлением. Ведь цирк, известное дело, как шестерня, – зацепит тебя одним зубчиком и уж не выпустит больше. Все начинается с веселой музыки, от которой даже хромому хочется танцевать, а потом один за другим идут номера и сменяются так быстро, что прямо диву даёшься, как это у артистов здорово получается. Правда, бегать и работать в таком бешеном темпе их заставляет директор: он стоит с хлыстом в руке у выхода на арену, нетерпеливо стучит ногой в пол – и люди, и животные слушаются его беспрекословно. Гвоздик, который первый раз был в цирке, пришёл в восторг и смотрел на всё широко раскрытыми глазами. Нуволино и Нуволетта под самым куполом, словно две ласточки, перелетали с трапеции на трапецию. «Гуттаперчевый человек» Ромпиколло ходил по канату, жонглировал одновременно шестью шарами и ни разу не уронил ни одного, а клоун Ридарелло то и дело умолкал, чтобы дать зрителям отдышаться от смеха. Вдруг публика замерла: на арене начали устанавливать клетку для львов. Когда вошёл Мустаккио – Грозные Усы, в красной куртке, и, словно индюк, надувшись от спеси, подошёл к дверце, зрители разразились громом рукоплесканий. Надо, впрочем, признать, что Мустаккио заслуживал аплодисменты. Не то, чтобы он был замечательным укротителем, но в клетку со львами он всё-таки входил, правда, вооруженный пистолетами, ружьями, трезубцами, саблями и хлыстами: ведь в таком деле, несомненно, нужна особая осторожность. Публика была в восторге: по приказанию Мустаккио львы прыгали с тумбы на тумбу, бегали вокруг арены, послушно ложились. Однако самые бурные аплодисменты выпали на долю трёх лилипутов: Нано, Нане и Нани. На трех малюсеньких велосипедиках они выехали на арену и понеслись. Они сделали круг, молниеносно поднялись по шестам, на которых держался купол цирка, и добрались до огромной, сверкающей огнями люстры. |
| Глава XVII. Шайка Тек-Тек На следующий же день после телефонного разговора с Мустаккио две подозрительные личности, затесавшиеся среди публики, внимательно следили за Гвоздиком. Это были Джо Косой Глаз, атаман шайки Тек-Тек, и его правая рука – Пистола-Пистолет. Оба то и дело почёсывались, но не от блох, а оттого, что их щекотали револьверы, автоматы и кинжалы, спрятанные под одеждой. Гвоздик стоял в клетке со львами вместе с Перлиной. В красном костюме укротительницы, Перлина была прелестна и, конечно, рядом с Гвоздиком ничего не боялась. Львы, отчасти из страха перед Гвоздиком, отчасти очарованные девочкой, в этот вечер старались проделывать свои упражнения ещё лучше, чем обычно. Подозрительные личности не отрывали глаз от Гвоздика. – Проклятие! – пробормотал Джо Косой Глаз. – Да он же весь из железа! И силища у парнишки, должно быть, изрядная! Не уничтожить его надо, а постараться извлечь из него пользу. – Да это вышло здорово. Просто нам на руку, что Мустаккио позвал нас, – прибавил Пистола. – Только бы заполучить Гвоздика, и мы станем самой сильной шайкой в мире. Когда представление окончилось, оба они незаметно приблизились к Гвоздику, который вместе с Перлиной остановился покормить слонов. – Приятель, – сказал Джо Косой Глаз Гвоздику, протягивая ему сигару, – мы пришли предложить тебе сделку… Гвоздик, чтобы не обижать Джо, взял сигару, но незаметно сунул её обезьяне, которая из любопытства сразу же закурила. – Мы образовали небольшое общество… Это, как бы сказать… благотворительное общество, – продолжал Джо Косой Глаз, пытаясь скрыть револьвер и автомат, которые болтались у него под курткой. – Не хочешь ли и ты стать членом нашего общества? Дело, видишь ли, в том, чтобы различными путями добывать деньги, а потом раздавать их тем, кому они нужны. По физиономиям обоих молодчиков нельзя было сказать, что они добрые люди, и Гвоздику их слова показались подозрительными. – А кто же эти люди, которые так нуждаются, – спросил механический мальчик, – и как вы будете доставать деньги? |
| В этот вечер спектакль кончился настоящим праздником в честь Перлины. Все в цирке слышали о ней и знали, как Гвоздик любил её, и поэтому вышли на арену, чтобы торжественно отметить встречу Перлины и Гвоздика. Лилипуты кувыркались от восторга, Нуволино и Нуволетта спустились с трапеции и преподнесли Перлине букет цветов, а Ромпиколло, стоя на голове, продекламировал приветственные стихи. Директор тоже принял участие в общей радости: он приказал оркестру сыграть триумфальный марш. Никогда ещё в цирке не было такого шума и такого веселья. Одним словом, Перлина и Гвоздик встретились так хорошо, как только можно было придумать. После спектакля директор, боясь, как бы Гвоздик не ушёл вместе с Перлиной, пригласил её остаться в цирке. – Благодарю вас, – ответила ему Перлина, – но даже если бы вы мне этого не предложили, я всё равно осталась бы здесь. Теперь ничто уже не может разлучить нас с Гвоздиком; и потом, мне у вас в цирке очень нравится. Только двое не участвовали в общем веселье: Оп-ля и Мустаккио. Они так ненавидели Гвоздика, что его радость доставила им настоящее огорчение. – Мне не нужны нахлебники в моём цирке, – ворчала Оп-ля, со злостью глядя на Перлину; Оп-ля, дочь директора, держала себя как настоящая хозяйка. – Совершенно верно, – согласился Мустаккио, – поэтому нужно поскорее избавиться от Гвоздика. – И в то время как все пили за здоровье Перлины, бывший укротитель побежал к телефону и набрал номер. – Алло! Это атаман шайки Тек-Тек? В трубке раздался рёв, от которого задрожал аппарат. – Да, это я, Джо Косой Глаз собственной персоной. – Тогда слушай… – и голос Мустаккио перешёл в шёпот. Шайка Тек-Тек, надо вам сказать, была самой грозной разбойничьей бандой в городе. Если бы у Джо Косого Глаза была визитная карточка, то на ней стояло бы: «Осужденный всеми судами мира, лауреат самых знаменитых тюрем, академик краж со взломом, почётный член всех окрестных шаек, специалист по грабежам, мошенничествам, шантажу, вымогательству, контрабанде…» и так далее… Мы не продолжаем этого перечня, так как иначе глава оказалась бы слишком длинной. |
| Но и сегодня в наши дома настырно лезут «иеговисты», кришнаиты и прочая; и сегодня в республике действуют тоталитарно-деструктивные секты, о которых рассказывается в этом номере. Зато с какой яростной критикой обрушились некоторые газеты на Департамент по делам народностей и федеративным отношениям РС(Я) и Якутскую епархию РПЦ, когда в октябре 2006 они провели конференцию «Основы духовной безопасности Дальневосточного региона»! Хотя, как показало исследование самих СМИ, проведённое Независимым Институтом Коммуникативистики, около 40% всех публикаций содержат «отчётливо выраженные признаки интолерантной интенции». Главную причину агрессии журналистов специалисты видят в отсутствии «ясных этических и профессиональных ориентиров, навыков освещения расовых, этнических и религиозных отношений». Может быть, поэтому, когда на последних Рождественских чтениях в Якутске за «круглым столом» с представителями местных СМИ возник вопрос: «Должна ли пресса говорить о нравственных ценностях?», прозвучала отповедь: «Мы должны информировать, но не навязывать эти вещи». Понятно – нравственность (в отличие от безнравственности) навязывать нельзя. Только где та грань, которая проходит между информацией и проповедью? То, что в городе N освятили храм, – это сообщение? А то, что Христос воскрес, – это информация или нет? То, что православные празднуют очередной праздник с такими-то приметами и традициями, – это новость? А то, что есть заповеди Божии, есть грех , и человек погибнет, если будет жить вопреки воле и замыслу Спасителя о нём, – это покушение на толерантность? Новый «опиум для народа» Я думаю, что если бы дремлющего в человеке зверя можно было остановить угрозою, всё равно, каталажки или загробного воздаяния, высшею эмблемою человечества был бы цирковой укротитель с хлыстом, а не жертвующий собой проповедник. Но в том-то и дело, что человека столетиями поднимала над животными и уносила ввысь не палка, а музыка: неотразимость безоружной Истины, притягательность её примера. Борис Пастернак. «Доктор Живаго» |
| Во-первых, почитай Бога, а потом супруга – глаз твоей жизни, руководителя твоих намерений. Его одного люби, ему одному весели сердце, и тем больше, чем нежнейшую к тебе питает любовь; под узами единодушия сохраняй неразрывную привязанность. Дозволяй себе не такую вольность, на какую вызывает тебя любовь мужа, но какая прилична; потому что во всем возможно пресыщение. Но хотя и во всем бывает пресыщение, однако же лучше такая любовь, которая не знает оного. Источник. Родившись женщиной, не присвояй себе важности, свойственной мужчине; и не величайся родом, не надмевайся ни одеждами, ни мудростью. Твоя мудрость – покоряться законам супружества, потому что узел брака все делает общим у жены с мужем. Источник. Когда муж раздражен, уступи ему, а когда утомлен, помоги нежными словами и добрыми советами. И укротитель львов не силою усмиряет разъяренного зверя, у которого в бешенстве прерывается дыхание, но укрощает его, гладя рукою и приговаривая ласковые слова (свт. Григорий Богослов , 16, 241). Источник. Радости и все скорби мужа и для себя почитай общими. Пусть и заботы будут у вас общие; потому что чрез это возрастает дом (свт. Григорий Богослов , 16, 242). Источник. Не выходи часто за двери дома, в места народных увеселений и неприличных собраний, там и у стыдливых похищается стыд, там взоры смешиваются с взорами, а потеря стыда – начало всех пороков (свт. Григорий Богослов , 16, 242). Источник. Когда муж скорбит, поскорби с ним и ты несколько (сетование друзей служит приятным врачевством в печали), но вскоре потом, приняв светлое лицо, рассей грустные его мысли, потому что сетующему мужу самая надежная пристань – жена (свт, Григорий Богослов , 16, 242). Источник. Будь высокомудренна, но не высокоумна (свт. Григорий Богослов , 16, 243). Источник. Не спеши на брачный или именинный пир, где пьянство, пляски, смех... это приводит в расслабление и целомудренных, как солнечный луч топит воск (свт. Григорий Богослов , 16, 243). Источник. На щеках твоих не должно быть ни похотливых движений, ни гневливых трепетаний. Это постыдно для всякого человека, особенно же для женщины, и делает лицо безобразным. Уши свои укрась не жемчугом, но привычкой внимать добрым речам, а для худых речей замыкать их ключом ума. И отверстые, и замкнутые уши твои да будут целомудренными слушателями (свт. Григорий Богослов , 16, 243–244). Источник. |
|
|
