| — Да вот. Ты внизу смотри, — волновался Курочка. — Вон, где написано «Почтовый ящик»… Ленька нашел «Почтовый ящик», отдел, в котором редакция отвечала авторам. Где-то на втором или третьем месте в глаза ему бросилась его фамилия, напечатанная крупным шрифтом. Когда в глазах у него перестало рябить, он прочел: «АЛЕКСЕЮ ПАНТЕЛЕЕВУ. Присланные Вам „злободневные частушки“ — не частушки, а стишки Вашего собственного сочинения. Не пойдет». На несколько секунд похолодевшие Ленькины ноги отказались ему служить. Вся кровь прилила к ушам. Ему казалось, что он не сможет посмотреть товарищам в глаза, что сейчас его освистят, ошельмуют, поднимут на смех. Но ничего подобного не случилось. Ленька поднял глаза и увидел, что обступившие его ребята смотрят на него с таким выражением, как будто перед ними стоит если не Пушкин, то по крайней мере Блок иди Демьян Бедный. — Вот так Пантелей! — восторженно пропищал Мамочка. — Ай да Ленька! — не без зависти воскликнул Цыган. — Может, это не он? — усомнился кто-то. — Это ты? — спросили у Леньки. — Да… я, — ответил он, опуская глаза — на этот раз уже из одной скромности. Газета переходила из рук в руки. — Дай! Дай! Покажи! Дай позексать! — слышалось вокруг. Но скоро Курочка унес газету. И Ленька вдруг почувствовал, что унесли что-то очень ценное, дорогое, унесли частицу его славы, свидетельство его триумфа. Он разыскал дежурного воспитателя Алникпопа и слезно умолил отпустить его на пять минут на улицу. Сашкец, поколебавшись, дал ему увольнительную. На углу Петергофского и проспекта Огородникова Ленька купил у газетчика за восемнадцать тысяч рублей свежий номер «Красной газеты». Еще на улице, возвращаясь в Шкиду, он раз пять развертывал газету и заглядывал в «Почтовый ящик». И тут, как и в Курочкином экземпляре, черным по белому было напечатано: «Алексею Пантелееву…» Ленька стал героем дня. До вечера продолжалось паломничество ребят из младших отделений. То и дело дверь четвертого отделения открывалась и несколько физиономий сразу робко заглядывало в класс. |
| Ребята расходились, очень довольные сеансом. — Вот это я понимаю, — говорил Купец, — это тебе не Юнком! Через два дня Шкидкино поставило новый фильм — «Пупкин попадает в лавру», — в котором остроумно показывались приключения Пупкина среди преступного мира Петрограда. Программа менялась каждые два дня… Однажды, когда режиссер и сценарист находились в «кинотеатре» за просмотром только что изготовленного фильма «Антон Пупкин в прериях», Янкель сказал: — Знаешь что, а мы бы могли извлекать пользу из своего кино! — Как то есть пользу? — удивился Пантелеев. — Да так… не вечно же нам с Шкидкино валандаться? Идеал-то наш Госкино… — Ну так что ж? — Давай устроим платное кино. Пантелеев задумался. — Хреновина. Заскулят еще. — Ни псула. Две копейки золотом назначим, — это недорого. «Пупкин в прериях» шел уже в условиях коммерческого расчета. Платность заметно отразилась на посещаемости. В первый раз пришло лишь десять человек, во второй и того меньше — всего шесть или семь. — Да, действительно хреновина, — согласился Янкель. — Надо, знаешь, что-то придумывать. И сламшики придумали. Обычно перед демонстраций нового фильма давались анонсы в афишах и плакатах, развешивавшихся в классах, а на этот раз маленькие афишки раздавались по рукам: СЕГОДНЯ в 8 часов веч. в Шкидкино идет новая фильма — только для взрослых ПУПКИН ДОН-ЖУАН В первый раз за долгое время Белый зал был переполнен. Явно неприличную ленту шкидцы смотрели смакуя и гогоча. На следующий день после постановки «Дон-Жуана» в газете «Юнком» появилась статья: ОБ ОДНОЙ КИНОФИЛЬМЕ Два товарища, бывшие некогда членами Юнкома и даже его Центрального комитета и исключенные за неподчинение дисциплине, в настоящее время занимаются делами, недостойными даже их. Они устроили игрушечный кинематограф, в котором показывают безобразные картины, и притом за плату. Не видим нужды говорить о разлагающем действии этого «Шкидкино» на воспитанников младших отделений, а просто заявляем: администрация, прикрой лавочку. Викниксор прочитал статью, призвал к себе «кинематографистов» и заявил: |
| — Дурак ты, Саша. Идиот, — шепчет он, бессильно опускаясь на табуретку. Но тут Саша обижается и, перестав пищать, грубо орет: — Иди ты к чертовой матери! Играй сам, если хочешь! Япончику ничего не остается, как извиниться, иначе ведь Сашка играть откажется, а это срыв. Прерванная репетиция продолжается. — Эй, давай первую сцену! Заговор у белых. Выходят и рассаживаются новые участники. В углу за кулисами возится Пантелеев. Он завтехчастыо. На его обязанности световые эффекты, а как их устроить, если на все эффекты у тебя всего три лампочки, — это вопрос. Пантелеев ковыряется с проводами, растягивая их по сцене. Играющие спотыкаются и ругаются. — Какого черта провода натянули? — Убери! — Что тут за проволочные заграждения?! Но Япончик успокаивает актеров. — Ведь надо, ребята, устроить. Надо, без этого нельзя. — И любовно смотрит на согнувшегося над кучей проволоки Леньку. Япончик радуется за него. Ведь сламщики — Ленька и Янкель — опять стали своими, юнкомскими. Правда, в Цека их еще не провели, но они уже раскаялись: — Виноваты, ребята, побузили, погорячились. Япончик помнит эти слова, сказанные открыто на заседании Цека. Не забыл он и о том, что и ему тоже пришлось признать свою ошибку: вопрос о членстве в Юнкоме решен компромиссно — в организацию «Юных коммунаров» принимают теперь каждого, за кого поручится хотя бы один член Цека. — Янкель, а в чем мне выходить? Ты мне костюм гони, и чтоб обязательно шаровары широкие, — гудит Купец, наседая на Янкеля. Он играет в пьесе себя самого, то есть купца-кулака, и поэтому считает себя вправе требовать к своей особе должного внимания. — Ладно, Купочка, достанем, — нежно тянет Янкель, мучительно думая над неразрешенным вопросом, из чего сделать декорации. Завтра уже спектакль, а у него до сих нор нет ни костюмов, ни декораций. Янкель — постановщик, но где же Янкелю достать такие редкие в шкидском обиходе вещи, как телефон, винтовки, револьвер, шляпу? Но надо достать. Янкель отмахивается от наседающих актеров. Янкель мчится наверх — стучит к Эланлюм. |
| — Какая же у вас система? — спросил кто-то. — Может, расскажете? — попросил Янкель. — У меня система следующая: я сам провожу с воспитанниками часы их досуга, читаю им вслух, играю… В толпе ребят кто-то хихикнул. — Интересно, — сказал Янкель. — Что ж, вы сегодня и приступите к воспитательной работе? — Да, я думаю. «Племянник своего дяди» порылся в портфеле и вытащил какую-то книжку. — Я прочту вам сейчас интересную вещь, — сказал он. — Я хорошо читаю; кончил, между прочим, декламационные курсы… — Валите, читайте, — перебил Ленька Пантелеев. Айвазовский положил книгу на стол. — Это что? — спросил Япошка и, взглянув на заглавие, громко расхохотался. — «Крокодил» Корнея Чуковского, — прочел он. — Ловко! Класс задрожал от смеха. Воспитатель недоумевающе оглядел смеющихся и спросил: — Вы чего смеетесь? Это очень интересная книга. — Ладно, читайте! — снова закричал Пантелеев. Айвазовский встал, поставил ногу на скамейку парты и, закинув голову, начал: Жил да был крокодил, Он по Невскому ходил, Папиросы курил, По-турецки говорил… Кр-ро-кодил, Кррро-кодил Крррокодилович… Читал он эти детские юмористические стихи с таким пафосом, так ревел, произнося слово «крокодил», что слушать без смеха было нельзя. Ребята заливались. Айвазовский обиженно захлопнул книгу. — Что смешного? — сказал он задрожавшим от обиды голосом. — Вы глупые мальчишки и не понимаете поэзии. — Вали, читай! — кричали ребята. — Читайте, Сергей Петрович! Похмурившись немного, воспитатель перевернул страницу и продолжал чтение. Каждый раз, как он декламировал: «Кр-ро-кодил, кррро-кодил, Крррокодилович», стекла в классе дрожали от неудержимого, буйного, истерического смеха. Когда он кончил, Японец вскочил на парту и произнес: — Внимание! Традиции и обычаи Улиганской республики в частности и всей Шкиды в целом требуют, чтобы каждому новому шкидцу или халдею давалась кличка. Настоящий новоиспеченный халдей не является исключением и ждет своего боевого крещения. Думаю, что имя Крокодил больше всего подойдет к нему. — Браво! — закричали ребята и наградили Япошку аплодисментами. |
| Скука, тоска. И вдруг голос Джапаридзе: — Придумал! Ура! …бузаси. Упала на пол пиковая десятка, ладонь Офенбаха застыла в центре адмиральского треугольника. И голос Асси становится громким и слышным: — С тысяча семьсот семьдесят четвертого года Николай Михайлович Карамзин предпринял издание «Московского журнала», в коем помещал свои «Письма русского путешественника». С тысяча семьсот девяносто пятого года Николай Михайлович… — Идея! — закричал опять Джапаридзе. Тридцать глаз обернулись в его сторону. — Что? — Какая? — А ну, не тяни! Говори! Джапаридзе ставит вопрос ребром: — Скучно? Полтора десятка глоток: — Скучно. Обросший бородавками палец Джапаридзе поднимается вверх. — Лотерея-аллегри. И снова голос Асси уходит в могилу. — С тысяча восемьсот третьего года-да… Государства Российского-го… Императорский историограф-раф… Класс уподобился развороченному муравейнику. Унылая песня Японца переходит на бешеный темп: Асси в классе, А в классе бузаси, В классе бузаси, В классе бузаси Асси! Асси… Класс взбесился. Скуки нет — какая скука, если в каждой голове клокочет мысль: — Лотерея-аллегри! Долой скуку! Не надо карт, колобков и фальшивого тенора Япошки! — Даешь лотерею-аллегри! В дверь класса просовывается рука с колокольчиком. Рука делает ровные движения вверх-вниз, вверх-вниз, колокольчик дребезжит некрасивым, но приятным для слуха звоном. Асси захлопывает томик истории словесности Солодовникова, голова уходит еще глубже в плечи, руки тонут в разбухших карманах, и Асси — незаметно в общем шуме — выходит из класса. И сразу же у парты Джапаридзе оказываются Янкель, Пантелеев и Японец. — Даешь? — Даешь! Генеральный совет заседает: — Ты, я, он и он… Компания. Идет? — Идет. — Лотерея-аллегри. Черти! И не додумался никто! — Прекрасно. — Лафузовски. — Симпатично. — А вещи? — Какие? Ах, да… Наберем кто что может… Янкель: — Я в отпуск пойду, принесу прорву. — И я, — говорит Пантелеев. Японец, захваченный идеей, решается на подвиг, на жертву. — Все. Бумаги сто двадцать листов, карандаши… Все для лотереи-аллегри. |
| — Разрешите взять наши книги? Японец побледнел. Он ждал этого давно, но теперь вдруг струсил. Разгром читальни отнимал последнюю возможность привлечь и удержать массы. Однако надо было отдать. — Берите, — равнодушно бросил он, но Пыльников, стоявший рядом, услышал в голосе Еонина необычайную для него дрожь. — Берите, — повторил Японец. Под хихиканье и насмешки над обанкротившимся руководством сламщики отбирали свои книги, но теперь их уже не интересовало падение и гибель Юнкома и брали они свое только потому, что для пополнения своего «южного фонда» решили загнать книги на барахолке. Воевать сламщикам надоело. Они снова вспомнили свою идею и отвели в газете целую полосу под отдел «Кино», где помещали рецензии о фильмах и портреты известных киноартистов. Юнком получил передышку и стал выправляться. «Шкидино» Микроб немецкого ученого. — Микроб залетает в Шкиду. — Трест «Шкидкино». — Первый сеанс. — Коммерческий расчет. — Печальная ликвидация фирмы. Какой-то ученый, не знаем, в шутку или серьезно, заявил, что им открыт новый микроб, cino, который, попадая в человеческий организм, заставляет человека страдать манией киноактерства. По всей вероятности, вышеописанный микроб кино залетел в Шкиду и забрался в податливые организмы Янкеля и Пантелеева. Мания киношества, прекратившая было свое действие во время разлада в Цека, снова дала себя чувствовать… В один из понедельников два старших класса школы ходили в кинематограф — в «Олимпию», что на Международном проспекте. Смотрели какой-то чепуховый американский боевик с традиционными ковбоями, драками, погонями и поцелуями. Янкель и Пантелеев вернулись из кино возбужденные. — Эх, мать честная, — вздохнул Янкель, — так бы и поскакал через прерию с баден-паулькой на затылке и с маузером в руках. — Да, — ответил Пантелеев, за последнее время переменивший желание стать режиссером на решение сделаться киноартистом. — Да. А я бы сейчас… знаешь… я бы хотел в павильонной ночной съемке пришивать из-за угла какого-нибудь маркиза. — Очень уж мы долго идею свою осуществить не можем, — снова вздохнул Черных, — да и забыли о ней. |
| Кончив чтение записок, Викниксор совместно с контролерами занялся подсчетом голосов. Результаты оказались такими: Долгорукий — тридцать шесть, Громоносцев — тридцать, Козлов — двадцать шесть, Устинович — тринадцать, Бессовестин — семь… Старолинский получил три голоса. Купец — два. Янкель и Пантелеев — по одному. Викниксор сообщил: — В сельскохозяйственный техникум переводятся не три человека, а четыре. А именно — Долгорукий, Бессовестин, Громоносцев и Устинович. Козлов, как не подходящий по знаниям к техникуму, переводится на Тарасов или на Мытненку… Козлов заплакал. «Тарасов» и «Мытненка» были распределители, откуда прямая дорога вела в лавру. — Общее собрание закрыто, — объявил Викниксор. Ребята поплелись из столовой. Когда все вышли, за столом остался один Цыган. Он сидел, уткнувшись лицом в сложенные руки, и всхлипывал. Через несколько дней состоялся «первый выпуск». Он прошел без помпы. За обедом Викниксор смягченным тоном сказал напутственную речь выпускникам. Все смирились с перспективой ухода из школы: Долгорукий — по привычке скитаться с места на место, Устинович — по врожденному хладнокровию, а Бессовестин был даже немного рад переводу в Сельскохозяйственный техникум, так как любил крестьянскую жизнь. Лишь один Громоносцев до конца оставался хмур, ни с кем не разговаривал, и часто слышали, как он по ночам плакал… После обеда выпускники, распрощавшись с товарищами и халдеями, отправились на Балтийский вокзал, к пятичасовому поезду на Нарву. Провожали их Янкель, Пантелеев, Японец и Дзе. Шли по Петергофскому, потом свернули на Обводный. Выпускники, одетые в полученное из губоно «выпускное» — суконные пальто, брюки и гимнастерки, — несли на плечах мешки с бельем и прочим небогатым имуществом. Громоносцев, окруженный товарищами по классу, шел позади. — Что, Коля, неохота уходить? — спросил Янкель. Цыган минуту молчал. — Убегу! — воскликнул он вдруг глухим голосом. — Честное слово, убегу… Не могу. — Полно, Цыганок, — ласково проговорил Японец. — Обживешься. Пиши чаще, и мы тебе будем писать. Конечно, уходить не хочется, все-таки три года пробыли вместе, но… |
| На самом же деле Алексей Еремеев (это настоящие имя и фамилия Пантелеева) был сыном репрессированного царского офицера. До конца жизни Алексей Иванович оставался беспартийным и исповедующим православие, о чём я твёрдо свидетельствую. Даже в его рассказах и повестях, напечатанных в советскую пору, просматривается, что он христианин, - и в " Честном слове " , и в басне о " Двух лягушках " , и в других произведениях. Конечно, публично о своей православности он не заявлял - тогда это было " несовместимо с жизнью " , как говорят врачи. Пантелеев - очень своеобразный писатель, не все из современников смогли его понять, да и сейчас споры вокруг его личности продолжаются. - Когда вы с ним познакомились? - В 60-е годы. Наши семьи общались, поскольку мои родители тоже были литераторами, но обычно Пантелеева я видел лишь издали. А лицом к лицу с ним столкнулся в один из зимних деньков в посёлке Келломяки, ныне Комарово. Алексей Иванович выходил из столовой Дома творчества в довольно весёлом настроении. И погода была такая - стояла оттепель, уже всё дышало весной. Увидев меня, Пантелеев вдруг спрашивает: " Вы видели в цирке жонглёров? " Отвечаю: " Да, конечно " . Он: " А вот я умею неплохо жонглировать, посмотрите " . Тут же он слепил пять снежков, потом добавил ещё три и начал этими снежкам жонглировать, постепенно набирая их всё больше и больше... Позже этот образ - жонглёра - впечатался в моё восприятие судьбы этого писателя. Такое было озорство у Пантелеева, такое желание поразить меня, молодого человека, что я тоже почувствовал азарт. И мы, словно два сверстника, показывали друг другу, что и как мы можем этими снежками. А ведь мне было около 20 лет, ему отнюдь не ровня! - О чём вы тогда говорили? - О самом разном... Я сразу почувствовал его способность быстро сближаться с людьми, взвешивая дистанцию в общении. И был поражён его вопросами: как я отношусь к природе, как воспринимаю людей, даже спросил, считаю ли я себя верующим. Я ответил, что верующий, крещён в 45-м году... Представьте, весёлый дядя жонглирует снежками и этак, между прочим, спрашивает: " А Кто, по-вашему, мир сотворил? " По интонации я понял: этот человек убеждён, что без знания таких важных вещей в жизни шагу нельзя ступить. |
| Я ему говорил: " Вы имеете острый глаз как документалист. Поэтому вам нужно всё, что видели в жизни, описать. Только описать так, как оно было на самом деле. Если напишете, мы когда-нибудь издадим за рубежом. Пишите спокойно, не волнуйтесь, что это пропадёт " . Пантелеев отвечал: нет, мне трудно писать в стол. И всё же он написал! - По вашему мнению, " Верую " получилась честной книгой? - Однозначно. Это исповедь. Для нас его духовная биография ценна тем, что она совершалась не в среде верующих, не среди монахов или священников, а в самом страшном, духовно извращённом месте - в советском Союзе писателей. Я хорошо знал его атмосферу, поэтому нисколько не преувеличиваю. Для нас ценно, что даже в наихудшие времена и в наихудшем месте были люди, которые сознавали, что путь России невозможен без Церкви, без Христа. Без этого распадётся всё - и мораль, и само государство. Распадутся люди внутренне и не смогут преодолеть возрастающих сложностей жизни. Сам же Пантелеев нашёл свои " архимедовы " точки опоры именно в православии. И это позволило ему в запутанной, двойственной советской действительности сохранить бессмертную душу. Записал Михаил СИЗОВ http://www.rusvera.mrezha.ru/564/5.htm Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите " Ctrl+Enter " . target="" > Поделиться РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям. Комментарии Закрыть Закрыть Сообщение для редакции Закрыть Закрыть Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции»; Комитет «Нация и Свобода»; Международное общественное движение «Арестантское уголовное единство»; Движение «Колумбайн»; Батальон «Азов»; Meta |
| У Н. Г. Чернышевского в «Прологе» (конец 60-х годов): «Пока настроение общества не изменится, литература обречена оставаться пустою, мелочною, презренною, как теперь» (Чернышевский 1932, 5, с. 526). У Ф. М. Достоевского в письме к М. Н. Каткову (1865): «Теряю золотое время и с расстроенным духом... должен садиться за вещь, прежде всего поэтическую, которая требует и спокойствия духа и определенного настроения». У И. Г. Прыжова в статье «Юродивые и кликуши» (напечатана в «Вестнике Европы», 1868, кн. 10): «Постоянная боязнь за себя и за других и какие-то побои и раны, и суеверное настроение духа – все это гнетет ее, и она делается больной». (Прыжов, с. 94). У П. А. Каратыгина в «Записках»: «... и чуть ли он не был в этот страшный час в таком отважном настроении, когда человеку, как говорится, море по колено» (Каратыгин, 1829, 1, с. 210). В журнале «Дело» (1875, 1) в отделе «Научная хроника»: «Кто или что вы такое? С какими намерениями вы сюда являетесь? Чем вы предполагаете заниматься? В каком вы находитесь настроении? Последний вопрос, очевидно, относится к моему умственному темпераменту» (с. 70). В 70–80-х гг. слово настроение, по-видимому, выражало оттенок более интеллектуальный: «убеждение, строй мыслей и оценок, присущий тому или иному человеку». Так, Л. Ф. Пантелеев, рассказывая о своей встрече с Чернышевским в Астрахани в 1889 г., пишет: «...Даже люди, хорошо знавшие Н. Г., пользовавшиеся его доверием, не всегда могли отличить, когда он шутил, когда говорил серьезно... Это манера была небезызвестна и мне. Потому, слушая теперь Н. Г., я был, как говорится, настороже и ждал случая, когда он выскажет свое настоящее внутреннее настроение» (Пантелеев, с. 548). В письме В. Г. Короленко к Ф. Д. Батюшкову: «Разумеется, я не отрицаю, что общественность у животных и эта «логика» сменяющихся поколений, бессознательно осуществляющих разумную систему, – может заставить задуматься и вызвать ощущение таинственности этого процесса. Я не против такого настроения, но сильно против кокетничанья им и риторики» (Короленко, Письма, 3, с. 152). |
|
|
