| — Что — либо? — со зловещим хладнокровием спросил Янкель. — Либо мы будем принуждены обнародовать прошлое членов Цека, снять их с постов и… если не совсем… то хоть на месяц исключать из Юнкома. Мы должны держать твердую дисциплину. — Ну и держите себе, братишки! — истерично выкрикнул Янкель. — «День» мы не прекратим, наоборот, мы его сделаем ежедневным. Прощайте. Дверь хрястнула за сламщиками. И тотчас Юнком поставил вопрос об исключении Янкеля и Пантелеева. Постановление провели и сламщиков исключили. Тут же была выбрана новая редколлегия, которой поручили экстренно выпустить номер «Юнкома» с опровержением. Воробья назначили издателем, Пыльникова — редактором. Едва разошелся пленум и опустел Юнком, новая редколлегия уже взялась готовить номер, и на другой день с грехом пополам «Юнком» вышел. Две недели республика Шкид жила в лихорадке, наблюдая за борьбой двух течений. На стороне Юнкома был завоеванный ранее авторитет, на стороне сламщиков — техника, умелое направление газеты и симпатии тех ребят, которых Японец и его группа не пускали в Юнком. Янкель и Пантелеев после выхода нового «Юнкома» развили бешеные темпы. «День» стал ежедневной газетой, а впоследствии к нему прибавился еще и вечерний выпуск. Новый «Юнком» был слишком медлителен и слаб, чтобы бороться с газетой, вдруг сразу получившей такое распространение и популярность. Дела в ячейке шли все хуже. «День» медленно, но верно вдалбливал шкидцам, что линия Юнкома неправильная, а сам Юнком мог только на митингах парировать удары оппозиции, так как орган их не в силах был поспеть за органом сламщиков. Массы отходили от Юнкома, стали недоверчивы, и только читальня по вечерам помогала Юнкому бороться с Янкелем и Пантелеевым, но и та висела на волоске. Юнкомцам было хорошо известно, что три четверти всех книг в читальне принадлежит оппозиции и что рано или поздно читальню разорят. И это случилось. Раз вечером в Юнком вошли Янкель и Пантелеев. Был самый разгар читального вечера. Десятки шкидцев сидели за столами и рассматривали картинки в журналах и книгах. Янкель остановился у двери, а Пантелеев подошел к Японцу и с изысканной корректностью произнес: |
| Всей книги журнал не мог бы напечатать из-за ее размера, и поэтому я выбрал отдельные страницы. Но посчитал необходимым сохранить и в этом фрагментарном виде те эпизоды, которые отдают «манией преследования». Сохранить не только потому, что они целиком относятся к теме книги, но и потому, что без них представление о жизни советского человека будет неполно. И, разумеется, нигде не посягал на суждения и оценки, с которыми кто-то может и не согласиться. Таким писателя Л. Пантелеева, кроме самых близких ему людей, наверняка не знал никто. И еще меньше кто-либо ожидал, что он когда-нибудь объяснит причину своего несколько странного для многих человеческого и писательского поведения. Но вот она — разгадка. От редакции: Теперь мы регулярно будет знакомить вас. дорогие читатели, с фрагментами удивительной книги Л. Пантелеева «Я верую» Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. Сейчас ваша помощь нужна как никогда. Поделитесь, это важно Выбор читателей «Правмира» Подпишитесь на самые интересные материалы недели. Материалы по теме 3 июня, 2018 5 апреля, 2018 23 августа, 2020 9 января, 2020 3 января, 2020 27 июня, 2019 15 февраля, 2019 29 ноября, 2018 9 сентября, 2018 3 июня, 2018 5 апреля, 2018 23 августа, 2020 9 января, 2020 Лучшие материалы Показать еще Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее! Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира. Давайте дружить! © 2003—2024. Сетевое издание Правмир зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор). |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Тайная исповедь автора «Республики ШКИД» Тайная исповедь автора «Республики ШКИД» 25.06.2021 1660 Время на чтение 4 минуты Друзья-соавторы Г.Белых и Л.Пантелеев (справа). Снимок 1928 года Фото: krest-most.ru Произведения этого советского писателя и сейчас довольно известны. Не сходит с телеэкранов любимый многими зрителями фильм «Республика ШКИД» по его повести, популярны и другая повесть — «Пакет», также удачно экранизированная, и знаменитый рассказ «Честное слово». Его называли Леонидом Пантелеевым, хотя имя уже домыслили читатели. Сам он подписывал свои сочинения просто — «Л.Пантелеев». Это — псевдоним. На самом деле звали его совсем иначе. Да и о главной его книге никто при жизни не знал. Другая жизнь Настоящее имя писателя — Алексей Иванович Еремеев. Он — сын казачьего офицера, дворянина. Революция и Гражданская война перевернули жизнь его семьи. После многих испытаний и приключений мальчик оказался в колонии для беспризорников — школе имени Достоевского, о которой через некоторое время они со своим другом и соавтором, таким же колонистом, Григорием Белых написали знаменитую «Республику ШКИД». В колонии всем давали клички. Алёшу Еремеева за его отчаянный нрав прозвали Лёнька Пантелеев — по имени известного тогда бандита. Так крепко приклеилась эта кличка, что он и решил воспользоваться ею, когда совсем ещё молодыми литераторами писали с Гришей книгу. Друга и соавтора он вскоре потерял — Белых был репрессирован. А псевдоним так и остался на всю писательскую жизнь. Но вот главное своё сочинение Алексей Иванович никому не показывал. И завещал обнародовать лишь через три года после его смерти. Ведь писал он эту книгу в атеистические времена, и была она о другой его жизни — о православной вере. Так и называлась — «Верую!». Закончил эту рукопись писатель в 70-е годы прошлого века. Скончался в 1989-м году в возрасте 81 года. А напечатали его главную книгу в 1991-м. Чужие среди своих Когда же ему было восемнадцать, начинающего автора встретил в редакционном коридоре уже знаменитый тогда, но тоже ещё молодой писатель Евгений Шварц. И вдруг спросил: «Ты в Бога веришь?» «Да, — ответил, не задумываясь, — верю». «Я — тоже», — сказал Шварц, пожал ему руку и побежал дальше. |
| Этот детский писатель, конечно же, не нуждается в представлении. Его веселые герои из цикла «Невероятные истории» или «Мы с Мишкой» способны не только насмешить детей, но и помочь задуматься о совести (как в рассказе «Фантазеры»), о здравом смысле («Мишкина каша»), посмотреть на себя со стороны («Телефон») и снова от души повеселиться. 3. Виктор Голявкин. «Тетрадки под дождем» Виктор Голявкин Детский писатель Виктор Голявкин выпустил свой первый сборник рассказов «Тетрадки под дождем» еще в 1959 году. Хотя рассказы короткие — такие обожают дети, автор лаконично и с юмором передает атмосферу самых разных забавных ситуаций. Герои его рассказов — обычные мальчики и девочки, попадающие в комичные истории, но не унывающие и всегда приходящие друг другу на помощь. 4. Леонид Пантелеев. «Фенька» и «Буква «ты» Иллюстрация М. Беломлинского Леонида Пантелеева наверное многие из нас помнят по морально выверенному рассказу «Честное слово» (с которым наверняка бы поспорил наш следующий автор, Михаил Зощенко, в своем рассказе «Золотые слова»: «все надо делать с учетом изменившейся обстановки»). И если бы мне не попался лет 10 назад расчудесный веселый детский рассказ «Фенька», таким бы идейно строгим и запомнился мне в памяти Леонид Пантелеев еще со школьной скамьи. Хотя вот «Республика ШКИД» — удивительно живая и правдивая автобиографическая повесть Леонида Пантелеева (урожденного Алексея Еремеева), лишенная какой-то явной назидательности. Рассказ «Фенька» был написан автором в 1967 году, когда его дочке Маше был всего годик. Забавный, легкий, смешной и очень милый рассказ-сказка не оставит детей равнодушными. Мы разыгрывали его по ролям, заучивали наизусть — настолько он нравился детям. Или забавный рассказ «Буква «ты», где показан очень понятный в своей реакции взрослый-обучающий и искренне не понимающий ребенок-ученик. Отдельного внимания — уже для родителей, на мой взгляд, заслуживает очень откровенный и интересный дневник Пантелеева, разрешенный к опубликованию лишь спустя 3 года после смерти автора, в 1991 г., — «Верую» . В нем бывший «шкидовец» Ленька Пантелеев рассказывает о трудностях сохранения веры в тяжелые годы XX века. 5. Михаил Зощенко. «Леля и Минька» Михаил Зощенко |
| Унтер Пришибеев — герой одноимённого рассказа А.П.Чехова. Ревунов-Караулов — тоже герой А.П.Чехова из пьесы «Свадьба». Бонбошка — (от фр. bonbon) — конфетка. «Записки из «Мёртвого дома» — роман Ф.М.Достоевского. Парфетка — (от фр. parfete — совершенная) — воспитанница, отличающаяся примерным поведением. К слову сказать, неуспевающих учениц называли «мовешками». Передонов — вероятно, речь идёт об Ардальоне Борисовиче Передонове, герое романа Ф.К.Сологуба «Мелкий бес». В начале ХХ века имя этого учителя словесности из провинциальной гимназии стало нарицательным. Дополнения В начале прошлого века книги Лидии Чарской не раз подвергались резкой, но заслуженной критике. И литературоведы, и педагоги укоряли писательницу за сумбурность, истеричность, надуманность, примитивность её произведений. Но, пожалуй, только К.И.Чуковскому удалось нарисовать яркий и точный портрет литературного, а вернее, псевдолитературного явления, каковым было творчество Лидии Алексеевны. Вместе с тем, развенчивая «гения пошлости», Чуковский в полемическом задоре не смог или не захотел объяснить, почему же дети так «обожают» Чарскую. Попытки проанализировать этот феномен предпринимались другими авторами. Тогда же, в начале прошлого века, Тво М.О.Вольф напечатало книгу В.Русакова «За что дети любят Чарскую?» Однако она оказалась слишком беспомощной, чтобы ответить на этот вопрос, и достойным противовесом блестящей статье Чуковского не стала. И всё же в рубрике «Суть дела», вероятно, следует обозначить и противоположную точку зрения, попытаться взглянуть на творчество Чарской глазами её юных обожателей. Вот как вспоминали о книгах Лидии Алексеевны известные писатели Леонид Пантелеев и Борис Васильев. Леонид Пантелеев: Среди многих умолчаний, которые лежат на моей совести, должен назвать Лидию Чарскую, моё горячее детское увлечение этой писательницей. В повести [автор имеет в виду свою повесть «Лёнька Пантелеев» — И.К.) Лёнька читает Диккенса, Твена, Тургенева, Достоевского, Писемского, Леонида Андреева… Всех этих авторов читал в этом возрасте и я. Но несколько раньше познакомился я с Андерсеном и был околдован его сказками. А год-два спустя ворвалась в мою жизнь Чарская. Сладкое упоение, с каким я читал и перечитывал её книги, отголосок этого упоения до сих пор живёт во мне — где-то там, где таятся у нас самые сокровенные воспоминания детства, самые дурманящие запахи, самые жуткие шорохи, самые счастливые сны. |
| — А стекла?.. Сашка ответить не успел. Дежурный халдей Костец громовыми раскатами своего львиного голоса разбудил всю спальню: — Пантелеев, не мешай спать товарищам! Когда Костец, постукивая палочкой, пошел в другую спальню, Сашка высунулся из-под одеяла и прохрипел: — Ерунда. На другой день погода изменилась. Ночью прошла гроза, утро было радужное, и солнце заволакивали бледно-серые тучи. Но чувствовалась весна. Пыльников и Пантелеев встали в прекрасном настроении. За чаем Японец не на шутку ошарашил сидевшего с ним рядом Пантелеева: — А я перевел сто двадцать строк, — шепнул он. — Когда? — позабыв нужную предосторожность, чуть не закричал Ленька. — Утром, — ответил Японец. — Встал в семь часов и перевел… И из Гете два стихотворения перевел… После чая Япошка передал Пантелееву три листа исписанной бумаги. Пантелеев тотчас же засел за переписку перевода, дабы почерк не дал повода к сомнению в его самодеятельности. Ленька сидел у окна. Гейне вдохновил его, взбудоражил его творческую жилку. Ему захотелось самому написать что-нибудь. Окончив переписку, он засмотрелся на улицу. На углу улицы рыжеусый милиционер в шлеме хаки улыбался солнцу и стряхивал дождевые капли с непромокаемого плаща. Чирикали воробьи, и под лучами солнца сырость тротуаров стлалась легким туманом. Леньке захотелось описать эту картину красиво и жизненно. И он написал как мог: Голосят воробьи на мостовой, Смеется грязная улица… На углу постовой — Мокрая курица. Небо серо, как пепел махры, Из ворот плывет запах помой. Снявши шлем, на углу постовой Гладит дланью вихры. У кафе — шпана: — Папирос «Зефир», «Осман»! Из дверей идет запах вина. У дверей — «Шарабан». Лишь одни воробьи голосят, Возвещая о светлой весне. Грязно-серые улицы спят И воняют во сне. Потом он показал это стихотворение товарищам и Сашкецу. Всем стихотворение понравилось, и Янкель взял его для одного из своих журналов. Пыльников утро провел в музее — составлял таблицу архитектурных стилей. Ионические и коринфские колонны, портики, пилястры и абсиды увлекли его… Ни он, ни Пантелеев ни разу за все утро не вспомнили о прачечной и о разбитых стеклах. |
| Джапаридзе — автор идеи — кусает губы… Он в пятом разряде и в отпуск идти не может. — Я дам, что смогу, — говорит он. Завтра суббота — отпуск. Сегодня день самый скучный в неделе, но скуки нет — класс захвачен идеей, которая, быть может, на долгое время заполнит часы досуга Улигании. И Джапаридзе, гордо расхаживая по классу, поднимая вверх толстый, обросший бородавками палец, говорит: — Я! В году триста шестьдесят пять дней, пятьдесят две недели. Каждый день каждой недели в Шкиде звонят звонки. Они звонят утром — будят республику, звонят к чаю, к урокам, ко сну… Но лучший звонок, самый приятный для уха шкидца, — это звонок в субботу, по окончании уроков. Кроме конца уроков, он объявляет отпуск. Обычно кончились уроки — все остаются по классам, на местах; сейчас же Шкида напоминает сумасшедший дом, и притом — буйное отделение. В классе четвертого отделения кутерьма. — Мыть полы! — кричит Воробей, староста класса. И эхом откликается: — Мыть полы! — Полы мыть! Кто? В руках у Воробья алфавитный список класса. — Один с начала, один с конца: Еонин, Черных, Пантелеев и Офенбах. — Не согласен! — Буза! — Я мыл в прошлый раз! — К че-орту! Скульба, пререкания, раздоры… Пантелеев, Янкель и Купец не имеют желания мыть полы — им в отпуск… Купец тотчас же «откупается», то есть находит себе заместителя. — Кубышка!.. Пухленький Кубышка — Молотов — вырастает как из-под земли. — Моешь пол? — Сколько? — Четвертка. — На псул! — А сколько? — Фунт. Отдать фунт хлеба за мытье пола Купцу не улыбается, но желание поскорее попасть в отпуск побеждает. Купец за фунт хлеба желает получить максимум удовольствия. Здоровенный щелчок по лбу Кубышки: — Получи в придачу. Янкель и Пантелеев бесятся. — Да как же это?.. Ведь в отпуск… А лотерея-аллегри? Джапаридзе — председатель лотерейной компании — решается: — Черт с вами!.. Хряйте… Мы с Японцем осилим. Верно? — Верно! Лица Пантелеева и Янкеля расцветают. — Лафа. По лестнице наверх. В спальне забирают одеяла, постельное белье — и в гардеробную. У гардеробной хвост. Шкидцы, идущие в отпуск, пришли сдать казенное белье и получить пальто и шапки. |
| Дальше Японец не мог говорить — что-то застряло в горле. Каждый старался утешить Цыгана, как мог. На вокзале выпускников ожидал вернувшийся недавно из отпуска Косталмед. Он усадил их в вагон, вручил билеты и, простившись, ушел в школу. Провожающие до звонка оставались в вагоне с выпускниками. Когда на перроне прозвенел второй звонок, товарищи переобнимались и перецеловались друг с другом. Громоносцев опять заплакал. Заплакали и Японец с Пантелеевым. — Счастливо! — крикнул Янкель, выходя из вагона. — Пишите!.. — Будьте счастливы! — повторили другие. Поезд тронулся. Изгнанники сидели молча. Говорить было не о чем, вспоминать о прошлом было страшно и больно, нового еще не было. В купе было душно, пахло стеариновым нагаром и нафталином. Тарахтели на скрепах колеса, в окне плыли березы, и казалось, что не березы, а люди бежали, молодые резвые девушки в белых кружевных платьях. Раскол в Цека Киномечты. — Принципиальный вопрос. — Курительный конфликт. — «День». — Быть или не быть. — Раскол в Цека. — Борьба за массы. — Перемирие. Уже час ночи. Утомившиеся за день шкидцы спят крепким и здоровым сном. В спальне тихо. Слышно только ровное дыхание спящих. В раскрытые окна врывается ночной ветерок и освежает комнату. Все спят, только Ленька Пантелеев и Янкель, мечтательно уставившись в окно, шепотом разговаривают. Сламщикам не спится. Их кровати стоят как раз у окна, и прохладный воздух освежает и бодрит разгоряченные тела. — Ну и погодка, — вздыхает Янкель. — Да, погодка что надо, — отвечает Пантелеев. Янкель минуту молчит и чешет голову, потом вдруг неожиданно говорит: — Эх, Ленька! Сказать тебе? Задумал я одну штуку!.. — Какую? — Ты только не смейся, тогда скажу. — Чего же смеяться, — возмущается Пантелеев. — Что же мы — газве не сламщики с тобой? — Правда, — говорит Гришка. — Мы с тобой вроде как братья. — Конечно, бгатья. Ну? — Что ну? — Какую штуку? — Есть у меня, понимаешь, мечта одна, — тихо говорит Янкель, умиленно глядя на кусочек неба, виднеющийся из-за переплета окна. — Хочу я, брат, киноартистом сделаться. |
| Более того, Алексей Иванович не побоялся вести переписку с политзаключённым. У меня ведь была статья 70-я - " антисоветская пропаганда и агитация " - и я считался ООГП, особо опасным государственным преступником. Многие писали мне через родителей, прося вложить свои записки в их конверты. А Пантелеев не побоялся напрямую отправлять корреспонденцию, оставляя на конвертах и открытках-поздравлениях с религиозными праздниками свой адрес и фамилию. По тем временам это был отважный поступок. Расскажу такой эпизод. Когда в 79-м году я вернулся из лагеря после 10-летнего срока, мы сразу же встретились. Говорили много... Я всё ждал, когда Алексей Иванович начнёт расспрашивать о лагерной жизни. Но он был сосредоточен на своих размышлениях, которыми, видимо, прежде не с кем было поделиться. Я его прерываю: " Алексей Иванович, расспрашивайте, я ведь только что " оттуда " , вам, как писателю, будет интересно " . Я ж и вправду мог рассказать интересные сюжеты, описать необычные персонажи. Но Алексей Иванович продолжал своё... Недоумевал я так, а потом заметил на книжной полке за стеклом свой портрет в зэковском бушлате и лагерном шапо. Это был снимок " оттуда " , который Пантелеев увеличил большим размером, 18х24. Понимаете? У него было личное, христианское отношение к моей судьбе. Но политической стороны он не хотел касаться. Исповедь - Что вас тронуло в посмертных записках Пантелеева " Верую " ? - Знаете, когда я первый раз прочитал их, то вдруг представил, что Алексей Иванович не умирал, а живёт и поныне. В " Верую " он переживал о закрытых и порушенных храмах в России. Сейчас его упования исполняются. Если б он встал из могилы, то был бы счастлив и озарён увиденным. Если б он ещё пожил, застал бы свободу... Я сейчас как бы прокручиваю события его жизни. Детство. Беспризорные скитания. Первая книжка " Республика Шкид " , " Лёнька Пантелеев " , книга о блокаде " Живые памятники " , " Дом у Египетского моста " , документальные записи. И что вижу? У него была очень яркая жизнь и при этом замечательные способности описывать реальные события. Не придуманные, художественные, а именно реальные. |
| — Готово. Товарищи усаживаются к окну. Джапаридзе закуривает и, затягиваясь, осторожно пускает дым по стене. Просидев срок, который нужен для хорошего мытья, идут в канцелярию. — Дядя Саша, примите зал. Сашкец идет в зал, близоруко, мельком осматривает пол и возвращается в «халдейскую». Японец и Дзе идут в класс, растопляют печку и, греясь у яркого огня, болтают о лотерее-аллегри и ждут понедельника. В сумраке октябрьского утра Ленька Пантелеев бежал из отпуска в Шкиду. Обутые в рваные «американские» ботинки ноги захлебывались грязью, хлопали по лужам, стучали на неровных плитах тротуаров. На улицах закипала дневная жизнь, открывались витрины магазинов, и из лавок «Продукты питания» вырывался на улицу запах теплого ситного, кофе и еще чего-то неуловимого, вкусного. Ленька бежал по улице, боясь опоздать в Шкиду. У Покровки в витрине ювелирного магазина попались часы. Ленька взглянул и похолодел. Пять минут одиннадцатого, а в Шкиду надо было поспеть к первому уроку, к десяти. Он прибавил ходу и крепче сжал объемистый узел, наполненный вещами, предназначенными для лотереи-аллегри. Были в нем: «Пошехонская старина» Салтыкова, ржавые коньки, гипсовый бюст Льва Толстого, ломаный будильник, зажигалка и масса безделушек, которые Ленька частью выпросил, частью стянул у сестренки. — Начались уроки? — спросил Пантелеев, когда ему, запыхавшемуся и усталому, кухонный староста Цыган открыл дверь. — Начались. — ответил Цыган. — Давно? — С полчаса. «Влип, — подумал Пантелеев. — Какой еще урок, неизвестно… Если Сашкец или Витя, то гибель — пятый разряд!» Боясь попасться на глаза Викниксору или Эланлюм, он, крадучись, пробрался к классу, прильнул ухом к замочной скважине и прислушался. Сердце его радостно запрыгало. Через дверную щель глухо доносились отрывистые реплики: — Карамзин… Тысяча восемьсот третий год… Наталья, боярская дочь… Ленька приоткрыл дверь и спросил: — Можно? — Пожалуйста, — ответил Асси, — войдите. Он был единственный халдей, который называл шкидцев на «вы». Ленька вошел в класс. При виде его, несущего узел, класс загромыхал. |
|
|
