| — Виктор Николаевич! — визгливо прокричал он. — Я не могу идти. У меня мать больная… Я не могу. Пантелеев стоял возле Сашки, стиснув зубы и руки. — Извините, Виктор Николаевич… — начал было он. — Нет, без извинений. Отправляйтесь вон из школы, а через месяц пусть зайдут ваши матери. Скажите спасибо, что я не отправил вас в реформаторий. И, повернувшись, он зашагал в апартаменты Эланлюм. Пантелеев проводил его взглядом и, хлопнув по плечу Сашку, сказал: — Идем, Недотыкомка. — Домой я идти не могу, — сказал Сашка. — И мне не улыбается, — хмуро пробасил Пантелеев. Они сидели во дворе, на сосновой поленнице, где накануне разговаривали с Эланлюм. День клонился к концу. Серые тучи бежали по небу, обгоняли одна другую и рассыпались мелкими каплями дождя. Сашка сидел, как женщина, сомкнув колени и подперев ладонью щеку. На коленях у него лежал маленький серый узелок. В узелке было два носовых платка, книжка афоризмов Козьмы Пруткова и первый том «Капитала». Сашка сжал руками узелок, поднял голову и вздохнул. — Чего вздыхать? — сказал Ленька. — Вздохами делу не поможешь. Надо кумекать, что и как. Домой ведь не пойдем? — Нет, — вздохнул Сашка. — Ну, так надо искать логова, где бы можно было кимарить. — Да, — согласился Сашка. Товарищи задумались. — Есть, — сказал Ленька. — Эврика! Во флигеле под лестницей есть каморка, хряем туда… Они встали и пошли к флигелю. В лестнице, по которой они вчера поднимались на крышу, несколько ступенек провалилось, и образовалась щель. Товарищи пролезли через нее и очутились в узкой темной каморке. Ленька зажег спичку… Желтоватый огонек млел и мигал в тумане. Оглядев помещение, товарищи поежились. Кирпичные стены каморки были слизисты от сырости… Коричневый мох свисал с них рваными клочьями… На полу были навалены старые матрацы, рваные и грязные… Ноги вязли в серой, слипшейся от сырости мочале… — Комфогт относительный, — сказал Пантелеев, и, хотя произнес он это с усмешкой, голос его прозвучал глухо и неприятно. — Противно спать на этой гадости, — поморщился Сашка и ткнул ногой в мочальную груду. |
| Это были «Свод законов Российской империи» и «Правительственный вестник» за 1896 год. Таких книг на полке было больше ста штук. Янкель вытащил один из томов «Свода законов». В книге, не очень объемистей, было фунтов десять веса… Янкель, недолго думая, огляделся и сунул «Свод» за пазуху, под кушак. Не замеченный Марьей Федоровной, он вышел из библиотеки и прошел в класс. — Прибавление к фонду, — сказал он Пантелееву, сидевшему за партой и старательно рисовавшему очень плохого ковбоя. Пантелеев взял книгу и, перелистнув, спросил: — Где ты выкопал эту рухлядь? — Рухлядь, а стоит денег, и немалых, — ответил Черных. — Я ее слямзил в библиотеке. Таких книг там тьма, и лямзить их легко. Пантелеев задумался. — Вот что, — сказал он. — Лямзить незачем. У меня явилась мысль, благодаря которой мы сможем самым честным путем сделаться богачами. — Честным путем богачами? — удивился Янкель. — Да. То есть честным наружно. В сущности, это будет афера панама… Янкель заинтересовался: — Ну, ну, валяй дальше. Пантелеев перелистнул страницу. — Видишь, тут очень много чистых листов… Ты поймай Викниксора и покажи ему книгу… — Показать книгу? Да ты что — сдурел? — Засохни… Покажи Викниксору и попроси у него разрешения взять эту «ненужную рухлядь» для использования на журналы. Янкель подумал минутку и просиял: — Понимаю!.. Немного погодя в класс зашел Викниксор. Он разговорился с ребятами, кого-то обещал записать, кому-то приказал сдать в гардеробную пальто. Когда он собирался покидать класс, к нему приблизился Черных. — Виктор Николаевич, — потупившись, сказал он. — У меня к вам просьба. — В чем дело? Янкель вытащил книгу. — Вот… В библиотеке я нашел книги старые, «Свод законов», они сейчас никому не нужны… Можно мне взять для рисования? Там их немного… — Гм… Рисовать, говоришь? Что ж, возьми. И правда — древность никому не нужная. Лишь Викниксор вышел из класса, Янкель и Пантелеев бросились в библиотеку и, сняв с полки штук десять книг, потащили их к выходу. — Ребята, вы куда? — закричала Марья Федоровна. |
| Рубрики Коллекции «Республика ШКИД»: что эта и другие книги Пантелеева помогают рассказать детям о самом важном 6 мин., 14.03.2022 Поделиться Леонид Пантелеев — не просто известный в советское время детский писатель, не просто автор знаменитой «Республики ШКИД» и множества рассказов, которые читают еще в том возрасте, когда не запоминают фамилию автора. Это христианин, сумевший сберечь свою веру в жестокие времена и, мало того, воплотить ее в прозе. Как же это ему удалось? О победе учителя Я раньше никогда не смотрела «Республику ШКИД». Боялась... Боялась всех этих обездоленных, неуправляемых подростков. Меня собственные дети, которые потихоньку подходят к такому же неугомонному «переходному» возрасту, заставили недавно посмотреть: «Это же самый лучший фильм! Ты что!» А ведь правда! Какая мощная победа в детских душах произошла! И так было на самом деле. Вы знаете историю реальной ШКИДы? Сами ученики называли ее «последняя гимназия». Все беспризорники, прошедшие через Школу имени Достоевского, не вернулись к воровству, а стали трудиться. Необыкновенный успех метода ее руководителя, педагога Виктора Николаевича Сороки-Росинского, стал приговором. Слишком этот метод отличался от общепринятых. Всю жизнь ему ставили палки в колеса, увольняли, ссылали. А он до старости, где бы ни оказался, учил, перевоспитывал, выдумывал, экспериментировал, записывал. Кстати, его наследие собирается по крупицам и только начинает изучаться. О тайном пути Пантелеев и Белых записали все истории «Республики ШКИД» по горячим следам, только что выпустившись оттуда. Одному было восемнадцать лет. Другому — двадцать. Один стал большим писателем. Другой умер в тюремной больнице… Г. Белых и Л. Пантелеев (1928 г.) Леонид Пантелеев — это не настоящее имя. На самом деле он — Алексей Еремеев. «Признанный советский писатель» — это не совсем настоящая жизнь. В своей настоящей жизни он был христианином, искренне сокрушающимся, что не может открыто говорить о Христе. Он был необыкновенно правдивым и честным. Но всю жизнь терпел сокращения и замены в своих текстах, чтоб иметь возможность говорить с детьми. О вере и ценностях настоящего человека. Больше всего на свете он боялся, что ему не дадут сказать. И поэтому терпел. А после вручения очередной литературной премии шел в храм и опасливо оглядывался, не донесет ли кто… Перед смертью он передал в печать интереснейший, глубоко личный текст «Верую!» (просил, чтобы эта автобиографическая повесть была опубликована через три года после его смерти). И всем стало ясно, в чем его тайна. В чем секрет его слова, которое воспитывало поколения: «От своей мамы я принял эстафету. Это она, мама, учила меня христианству — живому, деятельному, активному и, я сказал бы, веселому, почитающему за грех всякое уныние». |
| Рубрики Коллекции Система пользовательского поиска Упорядочить: Relevance Relevance Тайна автора «Республики Шкид» 9 мин., 08.07.2017 К написанию этих заметок меня подтолкнуло перечитывание повести, законченной её автором ровно тридцать лет тому назад и оказавшейся, пожалуй, единственным объемным и полнокровным свидетельством глубоко верующего человека из «мира советской литературы». Впрочем, находился он в этом мире более чем номинально. Фото из архива Л. Пантелеева Его не стало летом 1987 года. Свою исповедальную книгу он завещал напечатать через три года после своей кончины. Так и случилось: в 1991-м главы из нее вышли в «Новом мире», появилось и книжное издание. В журнале публикация называлась «Я верую», в издательском варианте — просто «Верую…». В новом веке повесть переиздавали в паре с другим сочинением этого автора, очень известным по кинофильму о полутюремной школе для трудновоспитуемых юнцов. На обложке одного из таких двойных переизданий — кинокадр: лихой подросток в тенниске, кепке и с папироской в зубах. Хорошо, что автор обеих повестей писатель Л. Пантелеев (1908—1987) не видел этого оформления. С точностью в обращении ему везло не слишком: даже в некрологе его в очередной раз назвали «Леонидом Пантелеевым». А он, понимаете, без конца настаивал, что буква «Л» в его литературном имени не расшифровывается, несмотря на популярную автобиографическую повесть «Ленька Пантелеев»… Книга о личной религиозной вере была написана человеком, которого несколько поколений советских подростков знали по повести «Республика Шкид». Это именно ее соединили в одном из переизданий с «Верую…», дав здесь, кстати, уже и третий вариант названия — присоединив к тихому, камерному слову кричащий восклицательный знак. Очевидно, не читая внимательно этой документальной повести-исповеди, издатели почему-то отождествили ее героя с Галилеем или Джордано Бруно. В массовом общественном сознании Л. Пантелеев, вероятно, так и останется автором, точнее, соавтором одного-единственного произведения — «Республики Шкид». Увлекательное повествование о перековываемых новой властью подростках написали два бывших воспитанника советской «бурсы», петроградской школы имени Достоевского — Григорий Белых и Алексей Пантелеев. Лучшего примера деятельного гуманизма молодой революционной республики и придумать было нельзя: Максим Горький расхвалил эту талантливую книгу так, что она стала популярной и в Европе. Спустя годы нацисты жгли ее на кострах вместе с сочинениями Гёте и Ленина — книгу о перевоспитании революцией юного беспризорника и уголовника из дворянской семьи. |
| С этого дня Черных и Пантелеев каждодневно к семи часам вечера являлись на рынок и уносили в один присест нетяжелые сравнительно части ларька Сарры Соломоновны. Потом, войдя к ней в доверие, они помогали ее брату Яшке перевозить и товар. Однажды Сарра Соломоновна сказала: — Ой, вы бы знали, мальчики, как трудно сейчас работать торговцу… Как все дорого — патенты, налоги… Бумага оберточная и та дорогая. Ой, какая дорогая бумага, дороже, чем сам товар… — Почем же теперь бумага? — из учтивости поинтересовался Янкель. — Не говорите, вздохнула Сарра Соломоновна. — Тридцать миллионов пуд. Когда товарищи, перетащив ларек на квартиру Сарры Соломоновны, на Екатерининский канал, возвращались в школу, Пантелеев сказал: — Знаешь что, у меня явилась идея. Давай копить бумагу… — Что-о? — закричал Янкель. — Будем копить бумагу, — повторил Пантелеев. — Пуд скопить не так долго, если собирать даже старые тетради и газеты; а пуд стоит два рубля золотом, это все-таки прибавит к нашему фонду… — А и правда, — призадумался Янкель. — Давай попробуем, — может быть, от этого приблизится срок осуществления нашей идеи, — улыбнулся он. — Баку… — мечтательно прошептал Пантелеев. С того же дня они начали собирать бумагу… Первым долгом собрали все старые, исписанные тетради и газеты. Оказалось не так много — четверть фунта всего. За неделю скопили двенадцать фунтов. — Э, да это долгая волынка, — вздыхал Янкель. Но все-таки не прошло и месяца, как они скопили пуд шесть фунтов бумаги, которую снесли к Сарре Соломоновне и продали ей за двадцать пять лимонов. Кроме того, они получили от Сарры Соломоновны и месячную плату за переноску ларька. В их «фонде» уже скопилось около пяти рублей золотом. А тут еще подвернулся этот случай… Однажды Янкель менял в библиотеке книги… Он лазил по пыльным полкам, отыскивая «Голод» Кнута Гамсуна… Библиотекарша Марья Федоровна сидела за столом, принимала и обменивала книги другим улиганам. Янкель был скрыт от нее шкафами. Он забрался по стремянке на самую верхнюю полку — в надежде хоть там отыскать нужную книгу. Но на верхней полке, больше других пыльной и даже затянутой паутиной, он наткнулся на книги, не пригодные к чтению современной молодежи… |
| — Викниксор взбесился. — Тебя ждет. — Ты отвечаешь! Ничего еще не понимая, Янкель прошел к своей парте, опустился на скамью. Только тут ему рассказали все по порядку. Он ушел в отпуск, сцена была не убрана, одеял никто кастелянше не сдал, и они остались висеть, а вчера Викниксор велел снять одеяла и отнести их в гардероб. Из десяти оказалось только восемь. Два исчезли бесследно. Новость оглушила Янкеля. Испарилось веселое настроение, губы уже не пели «Цыпленка». Оглянулся вокруг. Увидел Пантелеева и спросил беспомощно: — Как же? Тот молчал. Вдруг класс рассыпался по местам и затих. В комнату вошел Викниксор. Он был насуплен и нервно кусал губы. Увидев Янкеля, Викниксор подошел к нему и, растягивая слова, проговорил: — Пропали два одеяла. За пропажу отвечаешь ты. Либо к вечеру одеяла будут найдены, либо я буду взыскивать с тебя или с родителей стоимость украденного. — Но, Виктор Ник… — Никаких но… Кроме того, за халатность ты переводишься в пятый разряд. Тихо стало в классе, и слышно было, как гневно стучали каблуки Викниксора за дверью. — Вот тебе и «цыпленок жареный», — буркнул Японец, но никто не подхватил его шутки. Все молчали. Янкель сидел, опустив голову на руки, согнувшись и касаясь горячим лбом верхней доски парты. Лица его но было видно. Стояли в уборной Янкель и Пантелеев. Янкель, затягиваясь папироской, горячо и запальчиво говорил: — Ты как желаешь, Ленька, а я ухожу. Проживу у матки неделю, соберусь — и тогда на юг. Больше нечего ждать. Сидеть в пятом разряде не хочу — не маленький. — А как же Витя? Думаешь, отпустит? — сказал Пантелеев. — А что Витя? Пойду к нему, поговорю. Он поймет. Дело за тобой. Говори прямо, останешься или тоже… как сговорились? На несколько секунд задумался Пантелеев. Гришкины глаза тревожно-вопросительно впились в скуластое лицо товарища. — Ну как? — Что «как»? Едем, конечно!.. Облегченный вздох невольно вырвался из груди Янкеля. — Давай руку! — Айда к Викниксору! — засмеялся Пантелеев. — Айда! — сказал Янкель. Шли, не слышали обычного шума, не видели сутолоки, беготни малышей, вообще ничего вокруг не видели. Остановившись передохнуть у дверей Викниксоровой квартиры, невольно поглядели на сцену, снова оголенную, и Янкель скрипнул зубами. |
| — Если еще раз повторится такая штука, будете оба переведены в лавру. А пока получите по пятому разряду на брата и — налево кругом!.. Бумажная панама Сарра Соломоновна. — Бумага и лимоны. — По листику в фонд. — Законы Российской империи. Панама. — Караван невольников. — Червонцы сделаны. У Сарры Соломоновны не ларек, а целый кондитерский магазин. Целый день Сарра Соломоновна стоит, обложенная банками с монпансье, леденцами, пряниками и шоколадом… — Мадам! — кричит Сарра Соломоновна. — Мадамочка, вы не забыли купить конфет для вашего милого мальчика? Дела у Сарры Соломоновны идут хорошо… Каждый день ее брат Яша привозит на маленькой тележке полные банки сластей, а вечером увозит их почти пустыми. У Сарры Соломоновны поэтому всегда довольный вид. Целый день и зиму и лето она стоит за своим ларьком и кричит: — Гражданин? Почему бы вам не купить плитку шоколада для вашей симпатичной жены? Пантелеев и Янкель познакомились с Саррой Соломоновной, покупая у нее четвертку сахарного песку. Янкель вдруг спросил: — Вы что, ларек домой на ночь увозите? Сарра Соломоновна инстинктивно вздрогнула. Вопрос ей показался странным — и даже страшным. «Это, наверное, налетчики, — подумала она. — Уж не хотят ли они ограбить мой ларек?» — Нет, — сказала она. — Ларек я сдаю на хранение одному очень честному и сильному мужчине… Он же его и увозит на своей собственной тележке. — А сколько вы ему платите? — полюбопытствовал Пантелеев. Сарра Соломоновна вздохнула: — Ой, не говорите, сколько я ему плачу… Я ему плачу пятьдесят миллионов в месяц… — Здорово! — невольно воскликнул Янкель. — Ну и сволочь же, — прошипел Пантелеев. — А зачем вам это знать? — спросила Сарра. — Мы вам будем носить ларек за двадцать миллионов, — сказал Пантелеев. Сарра Соломоновна недоверчиво посмотрела на ребят, но все же согласилась. — Хорошо, носите, — сказала она, — хотя это и очень подозрительно, но вы берете дешевле, и притом у меня на собственной квартире ларек будет сохраннее… Этот рыжий человек недавно сломал мне навес. |
| Такой резкий выпад оппозиции возмутил Юнком и особенно Сашу — Бебэ, который чрезвычайно обиделся. Больше всего возмутило ячейку то, что под газетой стояло: «Редактор: Пантелеев, издатель: Черных». Это был открытый вызов. Еще не было случая, чтобы члены Юнкома выступали против своего коллектива, и вдруг такая неожиданность. Решили созвать расширенный пленум. Ввиду важности вопроса пришлось отменить трудовой субботник. Предстояла горячая схватка. — Смотрите, ребята, не сдавай! — волновался Японец, когда собрались все выделенные делегаты. — Мы идем за комсомолом. Мы должны решать по-большевистски. Либо за, либо против — и никаких гвоздей. Уже пленум был в сборе. Собралось семь человек. Не было только Янкеля и Леньки. За ними послали, и минуту спустя оба они, насупившись, вошли в комнату и сели. Япончик открыл заседание и взял слово. — Сегодня, товарищи, мы вынуждены были неожиданно для всех созвать совещание, поводом к которому послужил выход газеты «День» — газеты, которую вдруг, без согласования с нами, начали издавать наши же товарищи из Цека. Газета «День» выпущена с явной целью подорвать авторитет Юнкома. Положение создается очень опасное. Мы будем говорить прямо. «День», если не совсем, то наполовину, может разложить нашу организацию, так как, я еще раз говорю, против Юнкома выступают сами юнкомцы — члены Цека. Мы-то, конечно, знаем, что за члены Цека Черных и Пантелеев, мы-то помним их веселые оргии с Долгоруким, но массы этого не знают, и массы будут им верить, так как печать — самое убедительное средство борьбы, а Янкель и Пантелеев, мы должны признаться, самые талантливые шкидские журналисты. Япончик на минуту остановился, наблюдая за действием своих слов, но тут же увидел безнадежность положения. Лесть его не подействовала. Сламщики, по-видимому, даже и не думали о раскаянии. Оба они сидели и нахально-дерзко оглядывали противников. Тогда Япончик перешел к делу. — Ребята, надо ставить вопрос ребром. Либо Черных и Пантелеев должны будут немедленно прекратить издание своей газеты и выпустить очередной номер «Юнкома», в котором публично признают свои ошибки, либо… |
| — Ешь, тебе говорят! — побагровел Еонин и сунул лепешку новенькому в рот. Пантелеев оттолкнул его руку. — Уйди лучше, — совсем тихо сказал он и взялся за ручку двери. — Нет, не смоешься! — еще громче завизжал Японец. — Ребята, вали его!.. Несколько человек накинулись на новенького. Кто-то ударил его под колено, он упал. Цыган и Купец держали его за руки, а Японец, пыхтя и отдуваясь, запихивал новенькому в рот грязную, жирную лепешку. Новенький вывернулся и ударил головой Японца в подбородок. — Ах, ты драться?! — заверещал Японец. — Вот сволочь какая! — Дерется, зануда! А? — В темную его! — Даешь темную!.. Пантелеева потащили в дальний угол класса. Неизвестно откуда появилось пальто, которое накинули новенькому на голову. Погасло электричество, и в наступившей тишине удары один за другим посыпались на голову непокорного новичка. Никто не заметил, как открылась дверь. Ярко вспыхнуло электричество. В дверях, поблескивая пенсне, стоял и грозно смотрел на ребят Викниксор. — Что здесь происходит? — раздался его раскатистый, но чересчур спокойный бас. Ребята успели разбежаться, только Пантелеев сидел на полу, у классной доски, потирая кулаком свой курносый нос, из которого тоненьким ручейком струилась кровь, смешиваясь со слезами и с прилипшими к подбородку остатками злополучной лепешки. — Я спрашиваю: что здесь происходит? — громче повторил Викниксор. Ребята стояли по своим местам и молчали. Взгляд Викниксора остановился на Пантелееве. Тот уже поднялся и, отвернувшись в угол, приводил себя в порядок, облизывая губы, глотая слезы и остатки лепешки. Викниксор оглядел его с головы до ног и как будто что-то понял. Губы его искривила брезгливая усмешка. — А ну, иди за мной! — приказал он новенькому. Пантелеев не расслышал, но повернул голову в сторону зава. — Ты! Ты! Иди за мной, я говорю. — Куда? Викниксор кивком головы показал на дверь и вышел. Не глядя на ребят, Пантелеев последовал за ним. Ребята минуту подождали, переглянулись и, не сговариваясь, тоже ринулись из класса. Через полуотворенную дверь Белого зала они видели, как Викниксор открыл дверь в свою квартиру, пропустил туда новенького, и тотчас высокая белая дверь шумно захлопнулась за ними. |
| Вид смущенного Старолинского на минуту убедил всех в правоте меньшинства. Однако выступившие вслед за тем Еонин и Пыльников с треском разрушили все доводы Янкеля и Пантелеева. Собрание единодушно постановило: «Прием членов ограничить. Каждый вступающий вновь должен выдержать месяц испытательного срока, затем месяц кандидатуры с рекомендациями трех членов и наконец месяц учебной подготовки». Огорченное провалом меньшинство голосовало против, а потом, взобравшись на подоконник, вытащило из карманов папироски и отказалось принимать дальнейшее участие в собрании. — Это неправильно. Это же обессиливание ячейки, насильственный зажим, — горячился разнервничавшийся Янкель, злобно обкусывая кончик папиросы и сплевывая прямо на улицу. Дзе и Пантелеев поддакивали ему. После этого обсуждался вопрос об Октябрьском спектакле. Когда все высказались, Еонин сделал попытку примирить меньшинство. — Эй вы, на окне! Как ваше мнение о проведении вечера? — Мы воздерживаемся от мнений, — буркнул Пантелеев. — И предпочитаете курить? — Хотя бы так. Японец взволновался, потом притворно равнодушно заявил: — Между прочим, мне кажется, надо обдумать вопрос о курении в Юнкоме. И вообще стоит ли членам нашей организации курить? — Ишь гусь, — злобно хихикнул Янкель. — Сам не куришь, так под нас подкапываешься. Номер не пройдет. Решайте не решайте, а курить будем. — Как решим, — протянул Японец. Дальше Янкель не выдержал и вышел за дверь, за ним последовал и Пантелеев, а Дзе, минуту постояв в нерешительности, погасил о подошву окурок и сел за стол. На повестку дня был поставлен вопрос о курении. Большинством голосов постановили: в помещении Юнкома не курить. — Не курить, значит! Ну что ж, ладно, не будем курить в Юнкоме, — посмеивался Пантелеев, читая протокол собрания, вывешенный на стене. — Это нарочно. В пику нам. Японец свое влияние и силу показать хочет. Предостерегает нас, — бормотал Янкель. Постановление разъярило обоих. Сламщики настолько разгорелись боевым задором, что даже забыли о своей идее. |
|
|
