| А Л. Пантелеев, начав очень интенсивно, стал с годами как бы отставать. У Гайдара в ЗО-е выходили всё новые и новые рассказы и повести, а Пантелеев чуть ли не на десятилетие предался поискам самого себя. Арест и смерть друга и соавтора первой книги, которую, конечно же, немедленно перестали издавать, тоже сыграли свою печальную роль. Почти вся проза Л. Пантелеева всегда была автобиографическая, и писатель умел претворять свою биографию в интересный рассказ для детей. А тут, продолжая писать для них, то есть оставаясь писателем детским, он все больше, все чаще рассказывал о детях. Обычно эту грань — о детях и для детей — не очень-то чувствуют. Но в даровании Пантелеева это о и для было заложено. И можно вспомнить такие прекрасные рассказы, как «Буква «ты»», «На ялике», «Маринка», всем знакомый — «Честное слово», чтобы понять, как талантливо он сочетал о и д л я. Гайдар в годы засилья пионерского движения, вернее, пионерской жизни, назывался пионерским писателем, потому что писал для этого возраста. И Л. Пантелеев тоже считался… Да, я вовремя остановился. Но возраст читателя и принадлежность в этом возрасте к пионерской организации, по тем меркам, характеризовали и писателя. К тому же почти уже не существующая в те годы критика детской литературы, честно говоря, мало разбиралась в оттенках. Новое Л. Пантелеев писал медленно, мучительно долго. Известные его книжки (кроме «Шкиды») продолжали выходить. Но наступили годы, когда даже не все причастные к детской литературе помнили, что Пантелеев еще жив. Мне рассказывали, как один не по заслугам известный детский писатель, увидев на столе редактора радио передачу о Пантелееве, искренне спросил: — А разве он еще жив?.. Между тем Пантелеев писал всегда, но печатался все реже. Пережив самые тяжелые месяцы ленинградской блокады, он опубликовал свой дневник. Один из первых стал говорить в печати о безобразии с переименованием улиц в однотипные для всех городов и весей штампы. Писал воспоминания о Горьком и Маршаке, Евг. Шварце и Чуковском, в которых в лучших традициях мемуаристики не стеснялся и самого себя изобразить в нелепом виде, а не, как бывает, ретроспективно всезнайкой. С рождением дочки стал вести особый дневник, и в середине 60-х годов издал книгу, повествующую об удивительных отношениях отца и дочери, — «Наша Маша». А еще писал рассказы о своем детстве, о том, как мальчиком видел и понимал события и просто незначительные, на взгляд взрослого, происшествия тех невообразимо далеких лет. |
| А ведь когда он это писал, на Беломорканале тоже была " перековка " , и на Соловках, и всюду в ГУЛАГе... Ещё я иронизировал насчёт " инженеров человеческих душ " , каковыми с лёгкой руки Горького стали называться советские писатели. Говорил Пантелееву: как вы можете восхищаться Горьким? Ведь он, когда Ромен Роллан спросил его в письме, почему в СССР сотни тысяч людей посылают на Север, ответил ему: у нас людей отправляют на Север поправлять здоровье. А вот мой отец Николай Леопольдович Браун, известный поэт, узнав, что задуман выезд писателей на Беломорканал, категорически отказался. И потом мне объяснил почему: там же надо будет восхвалять труд неповинных заключённых. - И как Пантелеев к вашим словам отнёсся? - Он сказал, что Горький всё-таки значительный писатель. И что, мол, у него тоже были " Несвоевременные мысли " . И что у таких людей есть разные стороны. Маршак, например, не будучи отважным, помог Пантелееву избежать лагеря. Также и Фадеев ему помог, и не только ему одному - фактически спас Заболоцкого, вытребовав его на две недели из мордовского лагеря якобы на литературную конференцию и прописав в Москве . Парадоксальным было то, что Пантелеев, оправдывая зачинателя соцреализма, сам оставался чужд коммунистам, как и мои родители, отказывался вступать в партию. Среди советских литераторов он был " попутчиком " . Кстати, он и псевдоним себе взял " говорящий " . Лёнька Пантелеев - это реальный человек, который служил в ГПУ, но, увидев, что те творят, фактически объявил им войну. Стал " вором в законе " и в годы НЭПа брал на гоп-стоп квартиры богатых коммунистов, в том числе чекистов. На месте преступления он оставлял записки: " Ленька Пантелеев, интеллигентный бандит " . Милиция считала честью поймать его, а среди народа Лёнька Пантелеев прослыл этаким Робин Гудом, поскольку делился " экспроприированным " с бедными людьми. Во всяком случае, он сумел создать такую легенду. Кроме того, он стал единственным, кто сумел совершить побег из Крестов. И вот начинающий писатель, фиктивный беспризорник, берёт себе такой псевдоним. |
| Выбор Андрея Васильевича Пантелеева как православного русского человека и верноподданного офицера Императорской гвардии было не трудно предугадать. Он выбрал третий путь - путь защиты русских национальных интересов и русского Самодержавия. Вместе со своей супругой Марией Владимировной он вошел в состав петербургского монархического Русского Собрания и со временем стал членом его руководящего органа - Совета Русского Собрания. Пламенным патриотом и монархистом зарекомендовал себя и его сын - кавалергардский полковник Андрей Андреевич Пантелеев. Его родители, как уже отмечалось выше, являлись членами Русского Собрания. Причем мать, Мария Владимировна, урожденная Родзянко, тоже была дочерью кавалергарда, гвардии полковника В.М.Родзянко, и приходилась родной сестрой председателю III и IV Государственных Дум октябриста М.В.Родзянко, также в свое время служившего в Кавалергардском полку, но, увы, в отличие от многих своих однополчан, оказавшегося не на высоте положения и предавшего Государя. Андрей Андреевич родился 3 октября 1880 года. Окончив в 1902 году привилегированный Царскосельский Александровский лицей, он выбрал военную службу, определившись в Кавалергардский Ее Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полк, продолжив тем самым семейную традицию. 26 сентября 1904 года А.А.Пантелеев был произведен в корнеты и назначен помощником начальника учебной команды, в точности повторяя послужной список отца. Ему также довелось принять участие в боевых действиях. В годы Русско-японской войны в составе Нежинского драгунского полка Андрей Пантелеев-младший отличился в боях, и опять-таки, как и его отец в годы Русско-турецкой войны, удостоился ордена св. Анны IV степени. В декабре 1905 года он вновь вернулся в родной Кавалергардский полк. Застав Родину охваченной революционной смутой, А.А.Пантелеев, по свидетельству другого видного монархиста, а в будущем историка Церкви Н.Д.Тальберга, принял деятельное участие в создавшейся тогда в полках гвардии монархической организации для борьбы с крамолой. Он " был чистый человек и честный дворянин, не за страх, а за совесть преданный Царю и Родине " , - такую характеристику А.А.Пантелеева оставил Тальберг. Хотя формально, как офицер гвардии Пантелеев не мог непосредственно состоять в монархических партиях и союзах, душа его всецело была на стороне право-монархического движения, что подтвердили последующие факты его биографии. |
| «Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего. Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих» (Псалтирь 118:18-19) Повести и рассказы Автор известной в советские годы повести «Республика Шкид», Л. Пантелеев, завещал издать после своей смерти произведение, которое глубоко потрясло читателей. Повесть «Верую…» — исповедь сильного человека, сохранившего свою веру при советском режиме, в годы войны и тяжелых испытаний. Сила духа, честность и любовь к ближним — главные темы и других произведений Пантелеева, представленных в этом сборнике. «Писатель Пантелеев считал себя плохим христианином, укорял себя в том, что не несет в мир свет веры. Но разве сама его жизнь не является свидетельством обратного? Пройдя, подобно первым христианам, гонимым и преследуемым, вынужденным скрываться и опознавать друг друга по тайным знакам, трудный, полный испытаний путь, он выстоял. Не отступил, не уклонился, не свернул, выбирая более легкую и безопасную дорогу. Отказываясь предать память друга, чтобы снять с себя подозрения; продолжая носить нательный крестик, что было само по себе приговором в то время; осознавая опасность дерзкого слова „православный“ в графе „вероисповедание“, — он, так же как и маленький часовой из его рассказа, оставался на своем посту. Потому что дал слово». Татьяна Клапчук Книга предоставлена издательством «Никея», бумажную версию вы можете приобрести на сайте издательства http://nikeabooks.ru/ Леонид Пантелеев Повести и рассказы Предисловие «Всю жизнь исповедуя христианство, я был плохим христианином. Конечно, догадаться об этом нетрудно было бы и раньше, но, может быть, впервые я понял это со всей грустной очевидностью лишь в тот день, когда от кого-то услышал или где-то прочел слова Н. Огарева о том, что невысказанные убеждения – не есть убеждения. А ведь я почти весь век свой (исключая годы раннего детства) должен был таить свои взгляды». Этими словами начинается повесть Л. Пантелеева «Верую». Покаянная книга-исповедь, увидевшая свет (как и завещал автор) спустя три года после его смерти, взбудоражила литературный мир того времени. Тот самый Леонид Пантелеев, автор известной всем книги «Республика Шкид»! Автор, которым гордилась советская литература: вчерашний беспризорник, ставший известным писателем. Им гордились, на него равнялись, его приводили в пример! «Такой» человек – и вдруг христианин. Это стало неожиданностью для всех, кроме разве что людей из самого близкого круга писателя. Всю жизнь Пантелеев скрывал свою веру, и это, как можно увидеть из книги «Я верую», очень угнетало его. Что же в таком случае заставляло писателя молчать? На этот вопрос не сложно ответить, если вспомнить, в какое время ему довелось жить. |
| Пантелеев вздрагивает и быстро поднимает голову над подушкой. — И ты? — Что и ты? — И ты об этом мечтаешь? — А разве и ты? — изумился Янкель, и Пантелеев смущенно признается: — И я. Только я хочу режиссером быть. Артист из меня не получится. Я в Мензелинске пробовал… Дикция у меня неподходящая. — А у меня какая? Подходящая? — интересуется Гришка, имеющий довольно смутное представление о том, что такое дикция и с чем ее кушают. — У тебя — хорошая, — говорит Пантелеев. — Ты все буквы подряд произносишь. А я картавлю… Даже в темноте видно, как покраснел Ленька. Янкелю делается жалко сламщика. — Ничего, — говорит он, утешая друга, и, помолчав, великодушно добавляет: — Зато я рисовать не могу. Я — дальтоник. Это почище дикции. Пантелеев сражен. Минуту он молчит и соображает, потом спрашивает: — Руки трясутся? — Нет, руки не трясутся, а я в красках плохо разбираюсь. Не отличаю, где красная, где зеленая. А вообще, ты знаешь, это здорово, что у нас одна мечта с тобой. — Еще бы, — соглашается Пантелеев. — Вдвоем легче будет. Ведь я, ты знаешь, давно уже думал: как выйду из Шкиды, — так сразу в Одессу на кинофабрику. Попрошусь хоть в ученики и буду учиться на режиссера. — А меня возьмешь? — Куда? — В Одессу. — Чудила. Я тебя не только в Одессу, я тебя на главную роль возьму. — А какие ты фильмы ставить будешь? — Ну, это мы подумаем еще. Революционные, конечно… — Вроде «Красных дьяволят»? — Хе! Получше еще даже. Янкель уже загорелся. — А ты знаешь, ведь это не так сложно все. Выйдем из Шкиды, получим выпускное и — айда на юг. Эх, даже подумать приятно!.. Солнце… пальмы там всякие… виноград… Черное море… Шиково заживем, Ленька, а? У Янкеля, за всю жизнь не выезжавшего из Питера дальше Лигова и Петергофа, представление о юге самое радужное. Умудренный жизненным опытом Ленька несколько охлаждает его пыл. — А деньги? — спрашивает он, иронически усмехаясь. — Какие деньги? — Как какие? А на что жить будем? Да и на дорогу… Ведь зайцами небось не поедем. — А что? Разве трудно? — Нет, с меня хватит, — говорит мрачным голосом Ленька. |
| — Сволочи! — закричал Цыган. — Сволочи, мерзавцы!.. Жульничать вздумали!.. Аферу провели!.. Хлеб у людей ограбили!.. Он схватил стол, с силой кинул его на пол и бросился к Тиражной комиссии. Комиссия рассыпалась. Лишь один Янкель, не успевший убежать, прижался к стене. Громоносцев кинулся на него и так избил, что Янкель два часа после этого ходил с завязанной щекой и вспухшими глазами. Но только два часа. Через два часа Янкель уже разгуливал веселый и бодрый. В Янкелевой голове назревала блестящая, по его мнению, мысль. Он решил возместить убытки, понесенные им от Цыгана. Для этой цели он о чем-то долго шептался с Джапаридзе. Японец и Пантелеев убирали зал; убрав, пошли в класс. Первое, что поразило их при входе, это лицо Джапаридзе — бледное, искаженное страданием. — Что такое? Говори! — закричал Японец, почувствовав беду. — Хлеб, — прошептал Дзе, — хлеб, сахар… все… — Что? — Похитили… украли… — Как… Дочиста? — Нет… вот кальмот. Джапаридзе вынул из парты горбушку хлеба фунтов в пять. Пантелеев и Японец переглянулись и вздохнули. — А деньги? — спросил Японец. Дзе на мгновение задумался. Потом вывернул почему-то один правый карман и ответил: — И деньги тоже украли. Пантелеев и Японец взяли горбушку хлеба и вышли из класса. — Ну и сволочи же, — вздохнул Японец. — Д-да. — поддакнул Пантелеев. Растратчик Джапаридзе тем временем давал взятку изобретательному Янкелю, или, проще, делился с ним растраченным капиталом — хлебом, сахаром — и лимонами. Так кончилась первая «лотерея-аллегри». Но пример нашел отклик… Скоро Купец в компании с Цыганом и Воробьем устроили такую же лотерею. Лотерея прошла слабо, но все же дала прибыль. Это послужило поводом к развитию игорного промысла в четвертом отделении. Новичок Ельховский — Саша Пыльников — придумал новую игру — рулетку, или «колесо фортуны». Пантелеев, имевший по прошлому знакомство с марафетными играми, научил товарищей играть в «кручу-верчу» и в «наперсточек». Четвертое отделение превратилось в настоящий игорный притон. Дошло до того, что не стало хватать игроков, все сделались владельцами «игорных домов». Сидит каждый у своей игры и ждет «клиентов». Наскучит — подойдет к соседу, сыгранет и зовет его к себе… За старшими потянулись и младшие. Игры стали устраивать и в младших отделениях… |
| — В класс, — небрежно бросил Янкель. — Нам Виктор Николаевич позволил. Воспитательница проводила их удивленным взглядом. Вечером она справилась у Викниксора, тот подтвердил слова Янкеля. А Янкель и Пантелеев за какую-нибудь неделю натаскали из библиотеки около десяти пудов бумаги. Бумагу они стаскивали во двор и прятали под лестницей флигеля. Наконец, решив, что и натасканного довольно, они прекратили «честное расхищение» и задумались о способе переправки груза на Покровский рынок. — Надо нанять ребят, — предложил Пантелеев. Они подыскали в младших классах десять человек, согласившихся снести бумагу за небольшое вознаграждение на рынок. Проходившие в тот вечер по Старо-Петергофскому проспекту граждане в ужасе шарахались в сторону при виде вереницы парнишек, спокойно тащивших на бритых головах бумажные кипы. — Господи! — закричал кто-то. — Да что же это, никак негры идут, караван невольников со слоновой костью?! — Не беспокойтесь, — ответил Янкель полным достоинства голосом. — Это не негры. У негров физиономии черные, а у этих товарищей самые обыкновенные. — Не создавайте панику, — присовокупил Пантелеев. Пантелеев и Янкель шли впереди «каравана», изредка помогая уставшему «невольнику» и принимая от него груз. Караван без особых происшествий дошел до Покровки. Там грузовладельцы распорядились, чтобы бумагу сложили на парапет церковной ограды, приказали зорко зекать, а сами пошли подыскивать покупателей. Покупатели нашлись очень скоро. Три пуда купила Сарра Соломоновна, остальные семь разошлись в момент по ларькам мясного отдела рынка. У сламщиков на руках оказалась невиданная ими ранее сумма — двести шестьдесят лимонов. Шестьдесят лимонов они великодушно отдали грузчикам и с тем отпустили их… Оставалось лишь купить червонцы. Пошли к валютчикам, которые в те дни буквально залепляли все входы и выходы рынка. Курс червонца равнялся восьмидесяти миллионам рублей дензнаками; они приобрели два червонца. Две заветные белые бумажки очутились у них в руках. Остальные деньги они в тот же день прокутили — сходили в кино, закупили папирос, колбасы и хлеба. |
| Гроза разразилась в обед. Если говорить точнее, первые раскаты этой грозы прокатились еще за полчаса до обеда. По Шкиде прошел слух, что в прачечной неизвестными злоумышленниками уничтожены все стекла. В эту минуту двое сердец тревожно забились, две пары глаз встретились и разошлись. А за обедом, после переклички, когда дежурные разносили по столам дымящиеся миски пшенки, в столовую вошел Викниксор. Он вошел быстрыми шагами, оглядел ряды вставших при его появлении учеников, ни на ком не остановил взгляда и сказал: — Сядьте. Потом нервно постучал согнутым пальцем по виску, походил по столовой и, остановившись у стола, по привычной своей манере растягивая слова, произнес: — Какие-то канальи выбили все стекла в прачечной. Глаза всех обедающих оторвались от стынущей пшенной каши и изобразили знак вопроса. — Вышибли стекла в пяти окнах, — повторил Викниксор. — Ребята, это вандализм. Это проявление дегенератизма. Я должен узнать фамилии негодяев, сделавших это. Ленька Пантелеев посмотрел на Сашку, тот покраснел всем лицом и опустил глаза. Викниксор продолжал: — Это вандализм — бить стекла, когда у нас не хватает средств вставить стекла, разрушенные временем. Еле досидев до конца обеда, Сашка позвал Леньку: — Пойдем поговорим. Они прошли в верхнюю уборную. Там никого не было. Сашка прислонился к стене и сказал: — Я не могу. Мы действительно были скотами. — Пойдем сознаемся, — предложил Пантелеев и закусил нижнюю губу. Пыльников секунду боролся с собой. Он надулся, зачем-то потер щеку, потом взял Леньку за руку и сказал: — Пойдем. По лестнице наверх поднимался Викниксор. Когда он прошел мимо них, Пантелеев обернулся и окликнул: — Виктор Николаевич. Викниксор обернулся. — Да? Отвернувшись в сторону, Пантелеев сказал: — Стекла в прачечной били мы с Ельховским. Наступила пауза. Викниксор молчал, ошеломленный слишком скорым признанием. — Прекрасно, — произнес он, подумав. — Можете оба отправляться домой, ты — к матери, а ты — к брату. Ударил гром. Сашка подошел к окну, закрыл лицо руками и съежился. |
| Однако Бог ссудил иначе. Как вспоминал Тальберг, " этим истинно благородным людям суждено было соединиться лишь для того, чтобы вместе погибнуть " . В день взятия Киева петлюровцами, брошенного военным командованием гетмана П.П.Скоропадского, граф Келлер предпринял попытку совместно с русскими офицерами с боем выйти из города. Вместе с графом Келлером пытался собрать в Киеве отряды русских офицеров, брошенных скрывшимся начальством на произвол судьбы и полковник А.А.Пантелеев. Однако пробиться из-за малочисленности отряда не удалось. Потерпев неудачу, Келлер отказался от предложения германских войск вывести его из Киева и удалился в гостиницу при Михайловском монастыре, где и был арестован петлюровцами. Имевшие возможность скрыться адъютанты графа - полковник А.А.Пантелеев и ротмистр Н.Н.Иванов предпочли остаться при своем начальнике и сознательно принести себя в жертву воинскому долгу и дворянской чести. " Верный своему долгу, полковник Пантелеев не оставил своего начальника до последней минуты, хотя имел полную возможность спастись " , - отмечал в эмиграции Тальберг. 8/21 декабря 1918 года в 4 часа утра Андрей Андреевич Пантелеев вместе с графом Келлером и ротмистром Ивановым были подло убиты петлюровцами выстрелами в спину на Софийской площади Киева рядом с памятником Богдану Хмельницкому. " Боже Правый! Сколько невозродимых, страшных жертв понесла Императорская Российская Армия! Почти все храброе, почти все лучшее погибло - на радость врагам и злодеям - и усеяло своими костями великое поле междоусобиями и взаимными истреблениями... " , - напишет в очерке, посвященном графу Ф.А.Келлеру и полковнику А.А.Пантелееву в монархическом журнале " Двуглавый орел " Тальберг. Что же касается отца А.А.Пантелеева, - Андрея Васильевича, - то он, встретив революцию в чине тайного советника, тоже по мере своих уже не молодых сил, не остался в стороне от участия в Белом движении. Проработав долгие годы после выхода в отставку в Ведомстве Императрицы Марии Федоровны, он нашел себе применение в ведомстве Министерства просвещения учрежденного при Вооруженных силах Юга России. С поражением Белого дела Андрей Васильевич эмигрировал в Болгарию, правительство которой назначило ему небольшую пенсию. Скончался он в Софии 17 сентября 1938 года. |
| Лицо его сжалось в гримасу: казалось, что вот-вот он расплачется. Но он не заплакал. Вместо этого он стал чихать. Чихал он как-то особенно, корчил лицо, жмурился, и звук чоха у него получался какой-то необыкновенно нежный: — Апсик!.. Чихал он часто, с определенными промежутками. Ребята окружили его и смотрели с недоумением и любопытством. — Что это с ним? — испуганно спросил Японец. — Чихает, — ответил Янкель. — Вижу, что чихает, а зачем чихает? — Так, должно быть, привычка… наследственность. — Чихун, — сказал кто-то. Купец нагнулся и больно щелкнул Ельховского в затылок. Тогда выступил Ленька Пантелеев. — Чего издеваетесь над человеком? — сказал он. — Тебя небось, Купец, не мучили, когда новичком был?! Класс расхохотался. — И смешного ничего нет, — покраснев, заявил Пантелеев. — Нечего хвастаться своей гуманностью, хорошим отношением к новичкам, когда сами их бьете… Разве не правда? Никто не ответил. Все молчали, молчание же, как известно, служит знаком согласия. Ельховский тем временем напялил искалеченную туфлю, поднялся, чихнул в последний раз и, тоскливо оглядев ребят, остановил признательный взгляд на Пантелееве. В коридоре, когда ребята расходились по классам, Пантелеев подошел к новичку. — Будем сламщиками, — сказал он. — Сламщиками у нас зовут друзей. Будем друзьями… Идет? Ельховский не ответил, только кивнул головой. Пантелеев протянул сламщику руку, тот крепко пожал ее. Панька Ельховский родился в Смоленске. Панькин отец, учитель начальной городской школы, принадлежал к числу тех людей, которых не любит начальство. Начальство не любит людей слишком умных, замкнутых и свободомыслящих. Панькин отец был умный и свободомыслящий: он принадлежал к местному социал-демократическому кружку. За это он был отстранен от должности учителя, проще сказать — изгнан. Он целиком отдал себя революционному делу, семья же голодала, дети росли. Отец искал работы, но не мог найти ее. Мать стирала в господских домах, мыла полы. Детство Паньки — нерадостное детство. В 1917 году Панькиного отца убили на улице казаки. |
|
|
