| Другая былина об Иване Годиновиче представляет тип купца в Черниговском госте Дмитрие, который был так богат, что за его дочь Настасью сватались князья, и который с гордостью отвечал Владимирову племяннику Ивану Годиновичу, приехавшему сватать за себя Настасью Дмитриевну: «У меня срощена собака на моем дворе, отдать за тебя Иванушка Годинович». Тип черного или меньшого человека селянина былины представляют в отце Ильи Муромца, крестьянине села Корочарова. В былине сказано: Илья Муромец в полдень приходит на пожню, где отец с семейством и работниками спал после обеда; Илья взял топоры и начал чистить пожню, и сколько отец с работниками не успел начистить в три дня, то он начистил в один час, и воткнул топоры в пни, так что их никому не вынуть. Отец и работники, проснувшись, дивились, кто над ними так подшутил, и в это время Илья вышел из лесу и вынул топоры из пней. Увидев это, отец сказал: «Слава Богу, сыну Бог дал здоровье, большой будет работник». Другой тип крестьянина или меньшого человека изображен в лице Микулы Селяниновича. Былина говорит: «Был-то Микула во городе во Киеве, вывез он соли два меха, а в каждый мех входит пудов по сороку. А тут Микула пахал да орал, сосенки да ельнички в борозду валил. Ржи напахал да домой выволочил, домой выволочил, дома вымолотил». Обе былины идеал крестьянина или селянина представляют в здоровом и трудолюбивом работнике, который порабощает дикую, поросшую непроходимым лесом землю своим трудом, валит в борозду сосенки да ельнички, поднимает богатую будущими урожаями новину и топором и сохой завоевывает себе у дикого леса, или поля, ниву-кормилицу, и как пионер пролагает и расчищает дорогу для будущей цивилизации. Отец Ильи Муромца радуется, что сыну Бог дал здоровье и что он будет большой работник. Представивши типы трех классов земщины, былины представляют и отношение их друг к другу и даже частью к князю; из былин мы видим, что классы сии были довольно близки друг к другу, как члены одного общества и притом происходившие от одного племени, между которыми жизнь и история еще не успели провести ни вражды, ни отчуждения. |
| Один из вахтенных офицеров, обладавший склонностью к научной работе, сам того не подозревая, очень метко назвал это необычное существо «атлантическим шакалом». Утром следующего дня, когда супруга мистера Вандендаллеса, обеспокоенная долгим отсутствием мужа, собралась уже заявить о его исчезновении, из-за океана пришла шифрованная телеграмма: Гарри Вандендаллес сегодня утром обнаружен задворках Уолл-стрита сильно испачканном виде как очутился здесь объяснить не может или не хочет во всяком случае как показала тщательная проверка прибыл ни самолётом ни на пароходе срочно вызывает домой миссис Вандендаллес. XXX. Долог путь до стадиона… В этот весёлый и солнечный летний день, когда наши друзья отправились на футбольное состязание, приключения начались ещё в вестибюле метро. – Не понимаю, к чему стоять в очереди у кассы, когда можно свободно воспользоваться автоматом, – сказал Волька и побежал разменять трёхрублёвку. На троих требовалось мелочи на полтора рубля, по полтиннику на брата. В парфюмерном киоске Вольке просто отказали; женщина, торговавшая мороженым, объяснила ему, что мелочь нужна ей самой для сдачи; продавец в кондитерском киоске заинтересовался, зачем мальчику понадобилась мелочь, и, узнав, в чём дело, посоветовал купить билеты в кассе, у которой сейчас не было ни одного человека. Действительно, к этому времени очереди у кассы не стало, но Волька всё же стал в очередь у нарзанного киоска и минуты через три, выпив стакан шипучей воды, получил всю сдачу двугривенными и пятиалтынными. – Ну вот, видите, как всё это просто, и совсем не нужно стоять в очереди у билетной кассы, – бодро кинул он своим друзьям и выдал каждому из них на руки по двугривенному и по два пятиалтынных. Уже Волька и Женя давно держали в руках вкусно пахнущие типографской краской продолговатые кусочки тонкого картона, а Хоттабыч всё ещё возился у своего автомата. Он без устали опускал в щель монетки, и они тотчас же со звоном вываливались оттуда, откуда должен был выпасть, но никак не выпадал билет. Старик даже вспотел от усердия; он сдвинул шляпу на затылок и трудолюбиво продолжал свои попытки, но каждый раз всё с тем же печальным исходом. Наконец он не выдержал, сдался и сокрушённо промолвил: |
| Но довольно, господа! Теперь подсчитаем, до чего мы договорились. Я обещал сказать вам свое мнение о том, как надобно художнику смотреть на обстановку и убор изображаемых им лиц. Этот взгляд устанавливается различным значением обстановки и убора в прежние времена и теперь, иначе говоря, историческим значением этих житейских подробностей. Это различие, в свою очередь, зависит от неодинакового отношения лица к обществу теперь и в прежние времена. Теперь человек старается сознавать и чувствовать себя свободной цельной единицей общества, которая живет для себя и даже свою деятельность на пользу общества рассматривает как свободное проявление своей личной потребности быть полезным для других. Согласно с этим он подбирает себе, разумеется, в пределах своих средств, обстановку и убор по своим личным вкусам и понятиям, по своему взгляду на жизнь, на людей и на себя. Все, что мы видим на современном человеке и около него, – есть его автобиография и самохарактеристика, так сказать. Мода, общепринятый обычай, общеобязательное приличие указывают только границы личного вкуса и произвола. Прежде лицо тонуло в обществе, было дробной величиной «мира», жило одной с ним жизнью, мыслило его общими мыслями, чувствовало его мирскими чувствами, разделяло его повальные вкусы и оптовые понятия, не умея выработать своих особых, личных, розничных, и ему позволялось быть самим собой лишь настолько, насколько это необходимо было для того, чтобы помочь ему жить как все, чтобы поддержать энергию его личного участия в хоровой гармонии жизни или в трудолюбиво автоматическом жужжании пчелиного улья. Люди прежних времен умели быть эгоистами не хуже нас, даже бывали чудаками и самодурами, какими не сумеем стать мы; но они менее нас умели быть оригинальными, без странностей, своеобразными и самобытными, без неудобных чудачеств, без потребности в полицейском надзоре. Потому в своей житейской обстановке, как и в своем наружном уборе, они были столь же мало своеобычны и изобретательны, как в своих чувствах и вкусах, повторяли общепринятые завитки, цвета и покрои, исторически сложившиеся, отцами и дедами завещанные. |
| В 1871 г. многие из них сняли по 100 капов одной озимой пшеницы, т. е. по меньшей мере по 1.000 пудов. Кроме того, эмигранты с самого же начала своего поселения в Саркане занялись огородничеством, которое стало быстро развиваться в их руках, так что уже в 1871 году было совсем не редкостью встретить в Саркане раннею весною свежий лук и редиску, в конце мая – свежие огурцы, а в июле – хорошие арбузы и дыни. Один эмигрант-китаец столь усердно занимался своим огородом и столь тщательно каждый год обрабатывал его, что туркестанский генерал-губернатор, генерал-адъютант Кауфман I-й. во время своего проезда в 1870 году чрез Саркан, обратил свое внимание на этот огород и поощрил его трудолюбивого хозяина. – Кроме названных овощей, эмигранты разводили на своих огородах в большем количестве стручковый перец, разные китайские овощи и несколько красильных цветочных растений для своих домашних нужд. – Освоившись с местными климатическими условиями, эмигранты впервые завели в Саркане табачные плантации, которые они на первых порах засевали семенами низкого достоинства, а затем достали высшего сорта семян из Кульджи и Верного, – и табачное их производство возвысилось. В садоводстве они также достигли больших успехов: из яблочных семян они в два года вырастили яблоковые деревья и собрали с них плоды в 1871 году. 45 Урюк и виноградную лозу они также начали разводить. В отношении лесоводства эмигранты делали попытки с разведением тутового дерева и ясеня, но безуспешно, что зависело или от дурного качества семян, или от климата. Зато выписанные из Кульджи семена кайрагача (вяза) взошли отлично и можно надеяться, что это дерево со временем заменит для сарканцев тальник и распространится по всему Туркестанскому краю, как тополь. Недостаток леса и медовых трав в окрестностях Саркана имеет влияние на плохое состояние пчеловодства; но эмигранты не бросили совершенно и этого промысла: они начали перевозить своих пчел в соседний выселок Терехтинский и пчеловодство дает им барыши. Кроме этого они начали разводить в Саркане кохинхинских кур, завезенных русскими переселенцами из воронежской губернии, и китайских, выписанных эмигрантами из Кульджи. |
| Когда памятование о Боге проявляется в постоянном призывании имени Божия, ум принимает просвещение, чтобы не блуждать в собственных суждениях; одновременно пробуждается и ревность, которая ослабляет тяжесть труда, так что подвиг трудолюбия облегчается. Это вещи предваряющие. Если же прибавить к памятованию о Боге большее усердие, то они пробуждают чувство любви Божией, которая является основой преуспеяния «в Боге». Хотя всякое трудолюбивое делание, служащее для исполнения добродетели, является полезным, тем не менее оно не выше памятования о Боге. Непрестанно повторяемое в молитве всесвятое имя Господне делает присутствие самого Спасителя ощутимым, ибо имя Его – не какое-то простое слово, но некое живое действие. Это то слово, которому учат нас отцы: «Именем Иисусовым бичуй супостатов». Тот же смысл имеет и Павлово побуждение к непрестанной молитве. Тому, кто терпеливо творит молитву, " вскоре Бог подаст защиту» ( Лк. 18, 8 ), поскольку такой человек призывает Его дни и ночи. Слова «бодрствуйте и молитесь» ( Мф. 26, 41 ) и «не унывать в молитвах» ( Лк. 18, 1 ) характеризуют ту настойчивость, которая здесь требуется. Посредством этой настойчивости не только ниспровергается всякое коварство и сатанинские козни врага, но и врачуется природная неустойчивость и уклонение, свойственные человеку. Не только Богоданное святоотеческое учение, но и естественная логика вещей убеждают нас, что надлежит вручать воле Божией как начало, так и завершение своего предприятия, и только на Него уповать. Таков необходимый закон и условие успеха во всяком нашем стремлении. " Начало премудрости – страх Господень; разум верный у всех, исполняющих заповеди Его» ( Пс. 110, 10 ). БОГОВИДНОЕ УСТРОЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА Один из способов обрести цель жизни пред Богом состоит в том, чтобы помнить о нашем боговидном сотворении «по образу... и подобию» ( Быт. 1, 26 ) нашего Владыки и Бога. Значит, нам необходимо стать похожими на Него и уподобиться Первообразу. Второй способ – это памятование о том, что личность нашу постигло крушение и что наша мысль настаивает на «порочном от юности нашей» ( Быт. 8, 21 ). |
| Старшая из них, Анна, первоначально пользовалась большим вниманием Гоголя. В 1829 г. он увещевал мать прилагать «всевозможное старанье о воспитании этого умного дитяти», предрекая, что «от него много можно ожидать» (т. X наст. изд., стр. 142). В первый же год пребывания сестер в институте Гоголь изменил мнение о даровитости старшей сестры, находя, что у нее, как и у младшей, «способностей не много». Из строго закрытого учебного заведения, каким был Патриотический институт, сестры Гоголь были выпущены в 1839 г. Результатами их воспитания Гоголь был недоволен. «Он жаловался, — вспоминает С. Т. Аксаков, — на юродство институтского воспитания и говорил, что его сестры не умеют даже ходить по-человечески» («История моего знакомства», стр. 27). Однако Гоголь надеялся перевоспитать сестер. Делясь с Погодиным намерением поселить сестер в Москве, Гоголь писал ему: «Они будут покамест переводить и работать для будущего журнала и для меня. Я хочу совершенно их приучить к трудолюбивой и деятельной жизни» (см. письмо М. П. Погодину от 4 ноября ст. ст. 1839 г. ). Гоголь старался сблизить сестер с литературными кругами, возил их на литературные вечера к Хомяковым, Свербеевым, Елагиным, Киреевским и другим. В это пребывание сестер Гоголя в Москве (первые пять месяцев 1840 г.) они принимали участие, вместе «с кое-какими студентами», в переводе какой-то пьесы Шекспира, назначавшейся для бенефиса Щепкина. Однако оставить в Москве Гоголю удалось только младшую сестру Лизу. Она поселилась у П. И. Раевской, а старшая, Анна, уехала с матерью в Васильевку. Елизавета Васильевна Гоголь в течение двух лет (1840–1842) оставалась в Москве, но, вопреки надеждам брата, не выказала никакой любви к умственному труду и занималась у Раевской лишь домашним хозяйством. В 1842 г. возвратилась в Васильевку. В 1851 г. она вышла замуж за саперного поручика В. И. Быкова (ум. 1862). Их сын Н. В. Быков женился на родной внучке Пушкина — М. А. Пушкиной. Е. В. Быкова оставила после смерти два письменных свидетельства о брате: отрывки из дневника 1848 г. |
| Только при третьем сменившемся поколении, когда патриархальная семья, крайне туго доселе подвигавшаяся в своём росте, быстро увеличилась в числе своих членов и достигла момента превращения в племя, глава этой семьи, под действием известных совершившихся в ней и в самой стране событий, решается оставить Ханаан на более продолжительное время ( Быт. 45:10 ; Быт. 46:3 ) и переселяется в Египет, с тем, однако, чтобы пожить в этой земле ( Быт. 47:4 ). Для поселения многочисленной пастушеской семьи, по её желанию, назначается правительством та именно из египетских областей, которая и по качествам своей почвы, и по составу населения, и по географическому положению совершеннейшим образом соответствовала тогдашнему состоянию переселенцев и будущему назначению их потомства. В лучшей египетской земле переселенческая семья быстро возрастает, усиливается, и первое проявление народных сил совершает под регулирующим воздействием египетской образованности. Встретивши своё детство в Ханаане, будущий народ, образовавшийся из пастушеской семьи, свою юность проводит в египетской школе, нелёгкой, как и всегда, заставившей много трудиться над переработкой образа жизни и деятельности, – заставившей учиться тому, чего не знали его отцы, но необходимой для предстоящего исторического назначения. В многотрудной египетской школе, сделавшейся особенно тяжкой перед самым, если можно так выразиться, выпуском, молодой израильский народ спокойно и выносливо, хотя и с полным сознанием тяжести своего положения, остаётся до тех пор, пока он не достиг достаточной зрелости, дабы стать самостоятельным среди других народов земли. Чтобы воспрепятствовать этому последнему, египетское правительство в лице нового фараона, который восстал в то время в Египте, составило весьма искусный, по-видимому, тонко рассчитанный план, выполнение которого должно было, казалось, в настоящем принести несомненную пользу для государства, а в будущем – устранить опасность потери для государства значительной массы трудолюбивого населения. |
| Стремление к добру, сделавшееся единою заботою ее жизни, побудителем всякого действия, ненависть и отвращение к внушениям демона, смирение, не возмущаемое никакими противностями, беспрерывное умерщвление похотей плоти во всем; пылкая, спокойная любовь к Богу, внимание к себе, ничем ни на минуту не рассеваемое, трудолюбивое собирание и очищение всех добродетелей, составляющих совершенство монашеской жизни и ведущих душу, как ученика из класса в класс, до высшего отличия и глубочайшего знания науки духа, с полным успехом, обнаруживались, со дня на день более, в юной подвижнице. Твердая в уповании, она не теряла бодрости, не смущалась, не ослабевала никогда; она носила в себе, также неизменно, как дыхание, как биение сердца, мысль, что всякое искушение должно быть поводом лишь к новой победе; а потому была постоянно осторожна, неусыпна в трезвенности духовной. Все более решительная и готовая к битве, она из самых искушений, казалось, извлекая лишь новую силу, новую добродетель, новые достоинства, возвышавшие ее пред Богом, возвращавшие ее душе ту необъятную мощь, то Божественное совершенство чистоты, разума и света, которым Творец одарил человека, и которое, быв утрачено в грехопадении, может быть восстановлено Богом в каждом человеке, если только он возлюбит Бога точно всем сердцем, всею душою, всею волею и силою своею. Глубоко тронутая таким благодатным настроением Евпраксии, настоятельница, со святым вниманием и осторожностью, как опытная последовательница Христа, содействовала преуспеянию этой избранной души; она руководствовала, подкрепляла ее силы, внушала ей безграничное упование, или испытывала ее возложением на нее самых унизительных послушаний, самых неприятных трудов, чтобы более и более отрешать ее от себя самой и привлекать к ней неистощимые дары благости Творца. Так вела она ее, будто по ступеням, от упражнения к упражнению, в то же время молясь с сестрами обители, будто «единым сердцем и едиными устами» о ниспослании Богом силы и мудрости смирения, без коих не может быть ни одной победы духовной. |
| Яннулу выдали замуж за Димитрия Фану. У них родилось трое детей. Семья еле сводила концы с концами. Яннула купила швейную машинку и стала шить. Постепенно, довольствуясь малым, ей удалось скопить денег и даже построить на них дом. Яннула была очень трудолюбивой и милосердной. Но не бедность тяготила Яннулу. Куда больше она страдала от трудностей, с которыми столкнулась в семье своего мужа. Её свекровь была злым и жестоким человеком. Она невзлюбила свою невестку. Всё время клеветала на неё мужу, добиваясь, чтобы он держал её в строгости и даже бил. Яннуле было трудно, но она оказывала великое терпение и никогда ни словом не осудила свою свекровь. Муж Яннулы был продавцом лотерейных билетов. Круглыми сутками он работал на площадях и в ресторанах. Часто возвращался домой пьяным. Выгонял жену из дома и не раз снимал со стены ружьё, пытаясь её застрелить. Он не давал ей даже спокойно зажечь лампадку. Однажды, когда муж по обыкновению богохульствовал, Кира-Яннула плакала и молилась святой Параскеве: «Лучше пусть он потеряет зрение, чем будет хулить Бога». Когда утром Димитрий проснулся, он в ужасе стал голосить и просил жену зажечь лампаду. С тех пор он больше никогда не произнёс хулу на Господа. Яннула воспитала детей в страхе Божием, дала образование и помогла определиться. Однажды по её молитвам спасся сын, упавший на машине в пропасть. Заранее почувствовав опасность, Яннула вымолила его. Во время оккупации она спасла мужа от смерти. Она упала в ноги фашистам и на коленях со слезами на глазах стала смиренно их умолять отпустить её супруга, что они и сделали. Яннула была человеком, все мысли и дела которого были устремлены только к добру. Она познакомила десять пар, которые стали впоследствии супругами, крестила множество маленьких детишек. Однажды мама сказала Яннуле: «Кто покрестит сорок христиан – спасёт свою душу». И эта благословенная женщина, несмотря на свою бедность, находила маленьких беспризорных детишек и брошенных цыганят, крестила их, одевала и обеспечивала благословениями (подарками). К 1980 году у неё было более тридцати крестников. |
| Пелагий, хотя и известен как писатель в защиту трех глав и противник п. Вигилия, однако все, что мы о нем знаем, решительно не согласуется с приведенными выше (стр. 127–129) выводами относительно содержания, состава и характера „Авелланы” и личности, методов и целей ее неизвестного редактора. Как апокрисиарий папы в Константинополе, а потом как наместник его в Риме во время его отсутствия (не говоря уже о времени собственного понтификата), Пелагий не имел времени и возможности заниматься долгими и кропотливыми поисками в архивах, не был ни собирателем, ни списывателем или издателем каких-нибудь рукописей или сборников исторических документов. Это был типичный карьерист и конъюнктурист, который одно говорил, когда боролся против Вигилия, а другое, когда сам стал папой, дипломат, старавшийся угодить императрице Феодоре и Юстиниану с одной стороны, а с другой – возбудить на Западе оппозицию Вигилию, и таким образом пробраться на папский престол, что ему, в конечном счете, и удалось. Став папой, он был послушным орудием в руках Юстиниана. Как писатель, Пелагий отнюдь не историк-исследователь или богослов-догматист, а только лишь полемист легкого пошиба. Вся его аргументация основана не на первоисточниках, а взята из других рук, от ученейшего карфагенского диакона Фульгентия Ферранда 132 . Это вовсе не тип ученого-подвижника, ревностного и трудолюбивого собирателя документального материала из архивов и рукописей, везде выискивавшего и списывавшего все новое, чего он не имел еще у себя дома, каким был редактор „Авелланы”. К тому же Пелагий старался угодить императорскому двору в Константинополе, а редактор „Авелланы” настроен в этом отношении воинственно и стоит за твердую политику по отношению к Константинополю времен Геласия и Гормисды, как это было показано выше (стр. 123–129). Значит Пелагий не мог быть редактором „Авелланы”. Остается один Рустик. Внимательно перечитывая „Письмо и две заметки о неоконченной работе о Рустике” В. В. Болотова (СПб., 1907, стр. 20–26), я пришел к мысли, что Рустик мог быть и редактором „Авелланы”. |
|
|
