| У меня к Вам, любезнейший Александр Васильевич , небольшая просьба. Не можете ли поручить кому-нибудь отыскать в Синодском архиве дело о хиротонии преосвящ. Агапита 759 , бывшего Томского, рукоположенного 12 августа 1834 г. в Москве. Если окажется в деле формулярный его список, то нельзя ли извлечь из него сведения о служебном поприще покойного до его рукоположения во епископа; между прочим, мне хотелось бы узнать, в какой академии, когда и с какою мирскою фамилиею он воспитывался. Это мне нужно знать для исполнения возложенного на меня Историческим Обществом поручения. Оно просит доставить непременно к сентябрю биографические сведения о лицах духовного звания на букву А. Что мог я сделать сделал и требование исполню. При этом не без внутреннего удовольствия могу сказать, что первое слово в предпринимаемом Биографическом Словаре принадлежит мне. Слово это: – Аарон (Еропкин). Об этой замечательной, но малоизвестной в печати, личности у меня имеется в рукописи полная биография, составленная на основании первоначальных источников. Биография эта в скором времени будет напечатана». На письмо это Александр Васильевич отвечал мне от 22 числа: «Приношу искреннюю благодарность за продолжение юбилейной книжки. Не читал еще и первой, а потому нескоро дождется очереди вторая. Нынешнее лето было особенно тяжело для меня. Отпустив Секретарей гулять на два месяца, остался один в отделении и за сим особо почтен вниманием Начальства, заставившего меня писать грамоту Александре Петровне, о штунде, о духовно-учебных заведениях, о завещаниях, хотя из этого меня касаются лишь духовно-учебные заведения. Благодаря сему, я не видал лета и мало сделал своей работы по Филарету. Теперь гоню последнюю во всю мочь, и уже отдал в переписку до слова «Высоцкий» отделав, таким образом, 1/20 часть труда. Когда окончу всю работу, она поразит своею громадностию. Я полагаю, что число писанных листов дойдет до 400. Впрочем, Вы будете видеть этот египетский труд, так как имею сильное желание, по окончании, послать к Вам на просмотр и исправление. Кстати, не знаете ли, кто это Варвара Александровна, графиня 760 , упоминаемая в письмах к Наместнику Антонию, которая жила в Лаврской гостиннице, в Сергиевском Посаде, и завещание которой разрешено Митрополитом Филаретом хранить в Лаврском соборе? Как ее фамилия? |
| Неплюев отвечал, что из грамоты не видно, чтоб кабардинцы были турецкие подданные, и хотя Петр Великий не захотел вмешиваться в ссоры кабардинских князей, однако велел астраханскому губернатору примирить их, что тот и сделал; грамота свидетельствует также именно, что исстари кабардинцы к русским государям прибегали и аманатов им давали. Переводчик Порты возражал, что это ничего не значит: и Порта в прошлом году старалась помирить Дундука-Омбо с калмыцким ханом; аманатов же кабардинцы давали потому, что иначе русские не позволяли им ездить к Теркам для рыбной ловли. Неплюев отвечал, что посредничество турецкое по калмыцким делам не принято и Петр Великий не мог бы кабардинцев с Портою судить, на свете такого примера нет, чтоб от чужих подданных аманатов брать. Но переводчик Порты сказал: «Донесите вашей государыне, чтоб она в Кабарды мешаться не изволила, потому что они всегда принадлежали крымскому хану и грамота Петра Великого в русское подданство их не присвояет; донесите, что Порта, освидетельствовав все свои права, не уступит Кабарды, до чего б ни дошло: хотя Кабарды и небольшой важности, но честь государственная запрещает уступить свою землю». Неплюев отвечал: «Если Порта желает ссоры, то можно ее начать и без Кабарды; если же хочет дружбы, то не должна по-своему толковать грамоты Петра Великого; что же касается государственной чести, то она одинакова как у Русского, так и у Оттоманского государства, и моя императрица не может отступиться от своих прав, для защиты которых способы найдутся». Переводчик Порты с торжеством носил грамоты к иностранным послам, а Неплюев был в страшном затруднении, не зная, как их очистить. «В них явственное изображение в пользу турецкую, – писал он в Петербург, – и по лучшей из них, 1722 году, постороннему и беспристрастному человеку иначе нельзя почесть Кабарды как нейтральною». Но резидент скоро был выведен из затруднительного положения вступлением татарского войска в русские владения для прохода в Персию. Несмотря на протесты Неплюева и командовавшего в прикавказских владениях генерал-лейтенанта принца гессенгомбургского, предводитель татарского войска Фети-Гирей-салтан объявил генерал-майору Еропкину, начальствовавшему отрядом при гребенских городках, что похода своего остановить не может, потому что он предпринят по указу Порты и от петербургского двора дано позволение пройти ему чрез русские владения; если же Еропкин будет ему препятствовать, то он примет свои меры. |
| Но песня общины была уже спета, последние годы продолжалось медленное и мучительное умирание ее. Но об этом скажем после, а теперь посмотрим, как начала протекать хозяйственная жизнь колонии, после того, как община стала получать ежегодную субсидию от Еропкина. Главную рабочую силу в колонии представляли наемные рабочие, которые и исполняли самые тяжелые работы, им помогали старые общинники, а приезжие-практиканты работали главным образом на косовице. Один общинник так описывает летний рабочий день в Кринице: «Рано утром, колокол настойчиво дает знать, что пришло время вставать и приниматься за работу. Неохотно общинники один за другим выходят на свежий воздух, особенно молодежь после ночи шумно проведенной в принципиальных спорах или с песнями на берегу моря. С вечера были распределены все работы, и каждый знает, куда ему пристроиться. Вот собирается партия человек десять косить траву. Это обыкновенно любимая работа. Еще солнце не выходило из-за гор, а косари уже прошли несколько рядов. Среди них есть новички и первый раз держать в руках косу. В полном изнеможении валятся они на скошенную траву: хотя немного отдохнуть. Тут же один очередной под развесистым ореховым деревом готовит завтрак – варит кашу с салом и чай. Еще раз взялись за косы, как это не тяжело, а привычные идут впереди, посмеиваются: – Эй, интеллигент, не отставать! Слово «интеллигент» здесь употребляется в нелестном смысле. Солнце, сияя над горами в дымке утреннего тумана поднялось уже высоко. Время завтракать. Как живителен стакан красного вина, какою вкусной кажется нехитрая каша! Утомление сменяется оживлением, – смех, шутки, непринужденность. Наиболее впечатлительные высказываются о своем прошлом, лишенном какого бы то ни было общения с природой, как о тяжелом кошмаре. Вот железнодорожник, поклонник Толстого, человек больших размеров, благодушно улыбается, видимо бесконечно доволен. Его существо попало в родную стихию – коса у него идет превосходно, горы, покрытые лесом, душистая трава, солнце в хрустальном воздухе, – все кажется ему чуть не сказкой, и он не жалеет, что бросил хорошую службу. Тут он в каких-то изорванных опорках, всегда с открытой головой, в холщовой расстегнутой рубахе и чувствует себя независимым и счастливым. |
| Большинство общинников, а тем более приезжие практиканты были очень плохие работники, лучшими из них были босяки, забредавшие в Криницу поработать ради куска хлеба. Главная же причина того, что хозяйственная жизнь не шла вперед, заключалась в отсутствии у общины капитала. Оказалось, что без денежных средств успешно хозяйство не поведут ни высшие стремления общины – путем нравственного воздействия исправлять человека, научить его стремиться искать смысл жизни, ни общность труда, ни «братские кружки» с их якобы религиозными задачами, ни нравственное и хозяйственное исправление членов общины путем записывания погрешностей каждого в «черную книгу». Нужен был капитал и для покупки земледельческих орудий, и для наемного труда, потому что на один труд общинников и приезжих гостей нечего было надеяться, особенно при разработке земли под виноградники. Но тут среди общинников возник щекотливый вопрос: ведь цели общинников заключались не в устройстве капиталистического хозяйства, а в стремлении найти смысл жизни, цели нравственные, а не материальные, причем каждый общинник должен был жить по возможности трудом рук своих, избегать наемного труда? Но так как опыт показал, что каждое хозяйство только и держится при участии в нем капитала, то и решено было на эти высшие цели временно махнуть рукой, ибо, в противном случае, в недалеком будущем колонии грозит неминуемый крах. Покончив с этим вопросом, общинники стали решать другой вопрос: где достать необходимые денежные средства? Оставался единственный выход – заложить имение и взять долгосрочную ссуду. Но тут общину выручил все тот же В. В. Еропкин: он поступил на службу директором писчебумажной фабрики на жалование в 12 тысяч рублей в год и значительную часть этих денег отдавал общине. Но перед тем, как поступить Еропкину на фабрику, общинники решали вопрос: «можно-ли рассчитывать на прогресс в общине, если допустить получение ею субсидии со стороны? Не подействует-ли это развращающим образом на членов ее?» И было решено, что можно рассчитывать и на прогресс, и что получение субсидии развращающе не подействует на ее членов. V |
| Новая академия по указу Петра должна была заниматься и переводом книг, но пока академия не устроилась, этим делом должен был заниматься новоучрежденный Синод. Заботы о переводе нужных книг Петра по-прежнему не покидали нигде и ни для чего. Находясь в Астрахани для Персидского похода в июле 1722 года, Петр писал в Синод: «Книгу, которую переводил Савва Рагузинский о славенском народе с итальянского языка (Orbini il regno degli slavi), другую, которую переводил князь Кантемир, о магометанском законе, ежели напечатаны, то пришлите сюда не мешкав, будеже не готовы, велите немедленно напечатать и прислать». В октябре 1724 года Петр писал в Синод: «Посылаю при сем книгу Пуфендорфа, в которой два трактата: первый – о должности человека и гражданина, другой – о вере христианской, но требую, чтоб первый токмо переведен был, понеже в другом не чаю к пользе нужда быть». К тому же времени относится другая любопытная собственноручная записка в Синод, в которой ярко обрисовался человек: «Указ трудящимся в переводе экономических книг: понеже немцы обыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтоб велики казались, чего, кроме самого дела и краткого перед всякою вещию разговора, переводить не надлежит, но и вышереченный разговор чтоб не праздной ради красоты, но для вразумления и наставления о том чтущему был, чего ради и о хлебопашестве трактат выправить (вычерня негодное), и для примеру посылаю, дабы по сему книги переложены были без лишних рассказов, которые время только тратят и у чтущих охоту отъемлют». К последним годам жизни относятся и заботы Петра о драгоценной патриаршей библиотеке, переименованной теперь в синодальную: в начале 1723 года Синод получил указ напечатать немедленно и представить императору каталог рукописей этой библиотеки, составленный Скиадою; весною 1724 года Петр велел содержать библиотеку особливо от ризницы, «а не купно с нею иметь, как прежде сего доныне было». Искусства по-прежнему не забывались: в 1723 году директору от строений велено было архитектурных учеников, находившихся в Риме, Усова и Еропкина взять в Петербург, а вместо них послать в Италию двух же добрых ребят. |
| Генерал-поручик Петр Дмитриевич Еропкин старается и трудится неусыпно оное зло прекратить, но все его труды тщетны; у него в доме человек его заразился, о чем он просил меня, чтоб донести Вашему Императорскому Величеству и испросить милостивого увольнения от сей комиссии. У меня в канцелярии также заразились, кроме что кругом меня во всех домах мрут, и я запер свои ворота, сижу один, опасаясь и себе несчастья. Я всячески генерал-поручику Еропкину помогал, да уже и помочь нечем, команда вся раскомандирована, в присутственных местах все дела остановились, и везде приказные, служители заражаются. Чумной бунт. Художник: Эрнест Лисснер Приемлю смелость просить дозволить мне на сие злое время отлучиться, пока оное по наступающему холодному времени может утихнуть. И комиссия Еропкина ныне лишняя и больше вреда делает, и все те частные смотрители посылают от себя и сами ездя более болезнь развозят. Ныне фабриканты делают свои карантины и берут своих людей на свое смотрение, купцы также соглашаются своих больных содержать, раскольники выводят своих в шалаши, и ничего так всех не страшит, как карантины, для чего мертвых тайно хоронят разными манерами». Не дождавшись ответа на письмо и разрешения императрицы, Салтыков в полном отчаянии уехал в свое подмосковное имение. Талантливый главнокомандующий, разбивший в 1759 году прусские войска, в результате чего был взят Берлин, мужественный герой на поле битвы оказался слаб перед лицом эпидемии. Всячески сторонившийся интриг и придворных склок, пользовавшийся всеобщим уважением как «победитель Фридриха» и еще отличавшийся удивительным добродушием, этот всецело положительный человек оказался обескуражен, напуган и внутренне разбит. На следующий день после отъезда Салтыкова – 15 сентября (по юлианскому календарю) 1771 года – в Москве вспыхнул знаменитый чумной бунт. «Откровение свыше» Владыка Амвросий деятельно помогал Петру Еропкину. Он устраивал карантины при монастырях и, как мог, объяснял значение мер изоляции. Но по многим приходам открылись самочинные ежедневные крестные ходы, за которыми тянулись вереницы людей. Архиепископ выступал категорически против – теперь на него смотрели как на врага молитвенных стояний. |
| Но тут начался спор о Кабарде и Черкесах – кому они принадлежат, потому что Неплюев никак не хотел признать над ними господства крымского хана. В начале 1732 года рейс-эффенди велел объявить Неплюеву, что указ, данный прежде Портою хану о выводе войска его из Кабарды, произошел от незнания настоящего дела: хан имел полное право вводить свое войско в эту страну, потому что Кабарда, и Большая и Малая, исстари принадлежит Крыму и Россия по договору никакого права на Кабарду не имеет; русских земель хану касаться не велено, и так как он человек умный и хорошо знает миролюбивые намерения визиря, то никогда в чужое вступаться не дерзнет. Неплюев находился в затруднительном положении, потому что не знал отношении России к Кабардам; он писал: «Прошу снабдить меня указом, как мне в кабардинских делах поступать, а именно как о Большой Кабарде объявить? И как давно Малая Кабарда находится под русским покровительством? Как давно ее князья дают нам аманатов и где эти аманаты содержались до персидской войны, чтоб я мог Порте обстоятельно доказать и тем ханские ложные донесения опровергнуть. Это кабардинское дело больше беспокойства принесет, чем последнее Суркаево, потому что хан крымский при Порте гораздо больше имеет значения, чем Суркай, особенно если Россия захочет присвоить себе Большую Кабарду. Этим дело поднимется, если же держать в своей защите одну Малую Кабарду и там иметь хотя немного русского войска, то хотя и за это много спору будет, однако не думаю, чтоб Порта позволила хану начать ссору; только с нашей стороны надобно сдерживать князей Малой Кабарды, чтоб они ногайцев и кубанцев не обижали». Положение Неплюева затруднялось еще тем, что, основываясь на грамоте Петра Великого к султану 1722 года и на указе императрицы Анны 1731 года, он объявил Большую Кабарду вольною и только недавно узнал, что русские генералы на Кавказе принимают под русское покровительство и князей Большой Кабарды. Турецкие министры настаивали, чтоб пограничные дела улаживали пограничные командиры и дворов своих ими не утруждали; но когда с русской стороны было сделано об этом распоряжение, то наместник хана крымского (калга) на Кубани отказался сноситься о кабардинских делах с генералом Еропкиным, командовавшим в крепости св. Креста, грозился не только Кабарду разорить, но послать и в Россию татар и запорожцев, крича, что может Россию плетьми заметать. Рейс-эффенди говорил переводчику русского посольства: «Резидент нам кабардинскими делами голову вскружил, представил претензию на Кабарду Большую и Малую с доказательствами из своих архивов, так что мы не знаем, что хану крымскому писать, потому что прежде таких претензий с русской стороны никогда не бывало». Переводчик отвечал: «Прежде не представляли с нашей стороны доказательств о Кабардах, потому что крымские ханы никогда не присвояли себе права на владение ими». |
| В страшные дни морового поветрия архиепископ Амвросий был вернейшим помощником генерала Еропкина, обнародовав правила исполнения церковных обрядов в отношении лиц, проживавших в «опасных домах»: исповедовать больных на дому с предосторожностью (даже через дверь или окно), от причастия удерживаться; новорождённых крестить с помощью повивальной бабки, волосы не остригать и не миропомазать вплоть для выздоровления; тела усопших отвозить сразу на кладбище, а отпевание совершать после в церкви; увещевать прихожан поститься, исповедоваться и причащаться у своих священников. П.Д. Еропкин Невежественному люду все эти правила казались еретическими. Характерно, что недовольство масс старательно разжигали корыстные представители духовенства, задетые в своих лучших чувствах рядом строгих мер, которые ещё до эпидемии предпринял архиепископ Амвросий для искоренения обычаев, возмутительных с религиозной точки зрения, но приносивших им существенный доход («Был обычай у попов, из разных епархий в Москве находившихся, собираться каждое утро на Лобном месте, что близ Спасских ворот, и там наниматься служить обедню или молебен и панихиду за деньги. Преосвященный уничтожил сие древнее между ими постановление, похожее более на публичный торг, отчего помянутая ненависть к нему и возымела начало» – «Жизнь преосвященного Амвросия», с. 35). Вопреки запрету начальства, в самый разгар эпидемии, когда в день умирало до 900 человек, «попы не столько из набожности, сколько для личной корысти своей, учредили по приходам, без дозволения на то Архиерейского, ежедневные крестные ходы. Народ от сих ходов ещё более заражался… Священники, усмотря напоследок, что от сих ходов они и сами начали умирать, как им от Преосвященного и предсказано было, оставили хождения. Что ж? Праздность, корыстолюбие и проклятое суеверие прибегло к другому вымыслу» (там же, с. 38). Нельзя не обратить внимание на почти ругательное использование слова «попы», которое, как нам, людям XXI века, представляется, скорее соответствует лексикону журнала «Безбожник». Однако цитата взята из книги, вышедшей в 1813 г., и она может служить лишь иллюстрацией того, каково было религиозное состояние образованной части общества в то время – а ведь до революции ещё оставалось больше ста лет… |
| В горе своем она доходила до какого-то исступления, так что родные учредили над нею надзор, чтоб она не наложила на себя рук. Узнав о существовании отца Серафима и необыкновенной духовной силе этого человека, родные уговорили ее немедля ехать в Саров, хотя путь предстоял пятьсот верст, и на обратной дороге Еропкину должна была застать весенняя распутица. Мы уже приводили описание того, как вошла она к старцу. Когда старец произнес над нею слова: «Приобщается раба Божия Анна благодати Божией», – можно судить о ее удивлении, что этот, не могший ничего знать о ней, человек называет ее по имени. Что же почувствовала она, когда, подняв на него глаза, узнала в стоявшем пред нею отце Серафиме того таинственного старца ее видения, который за год до того, прежде ее свадьбы, произнес над нею пророчество о ее вдовстве? Но в ту же минуту ее оттеснили от старца, и она очутилась в сенях. Там, взобравшись на поленья, она поверх народа чрез дверь стала смотреть на старца, в котором все: ангельский вид его, кротость в обращении, показывало явление необыкновенное. Она не спускала глаз с него. Чрез некоторое время старец стал выпроваживать всех из своей кельи, а Еропкину внезапно взял за руку, ввел к себе и, прежде чем она успела произнести что-нибудь, сказал ей: «Что, сокровище мое, ты ко мне, убогому, приехала? Знаю, скорбь твоя очень велика. Но Господь поможет перенести ее». Старец советовал ей исповедаться и приобщиться в Сарове, а о судьбе ее мужа, прежде чем она заговорила о том, первый сказал: «Не сокрушайся, радость моя, не думай, что только из-за того одного погибнет душа его, что он пред смертью не был приобщен. Бывает иногда так: здесь, на земле, и приобщается, а у Господа остается неприобщенным. Другой же хочет приобщиться, но почему-нибудь не исполнится его желание, совершенно от него независимо. Такой невидимым образом сподобляется причастия чрез Ангела Божия». Старец дал вдове наставление, как молиться за мужа. О пути ее сказал: «Бог даст тебе дорожку: снежок выпадет на пол-аршина 17 , и ты лучше доедешь, чем приехала». И действительно 17 марта выпал густой снег, исправивший дороги. Приехав домой и исполняя все, что советовал ей старец, Еропкина совершенно переродилась. Точно бремя свалилось с нее. На душу сошел покой. Вот к старцу приехала за триста верст в 1831 году пензенская дворянка Беляева, изнемогавшая от жизненного горя. Пошла она к келье старца, но народу было так много, что подойти к нему было впору лишь сильному мужчине. Она стала поодаль; как вдруг старец чрез народ пошел к ней, махая ей рукой и говоря: «Гряди сюда, раба Божия!» Благословил ее старец, посмотрел на нее и говорит: «Тяжело тебе, раба Божия! Какое горе! Гряди за мной!» – и повел ее к себе в келью. Там он усадил ее на отрубок дерева и стал кормить из деревянной чашки хлебом, размоченным в воде. |
| Судьба архитектора Петра Михайловича Еропкина отчасти напоминала евангельский рассказ. По воле царицы Анны Иоанновны и ее влиятельного фаворита Бирона безвинный архитектор был приговорен к смертной казни и обезглавлен в 1740 году на Сытном рынке в Санкт-Петербурге. В юности зодчему Петру Еропкину сопутствовала удача. В 1717 году он был отправлен Петром I в числе шести других молодых художников в заграничное путешествие. Все они были переданы на попечение великого герцога Тосканского, который нашел для них учителей по живописи, архитектуре и философии. Флорентийские учителя предрекали талантливым русским художникам блестящее будущее. Во время заграничной поездки Петр Михайлович Еропкин не только обучался зодчеству, но освоил несколько европейских языков, собрал библиотеку из сочинений на латинском, итальянском и французском. В 1724 году П. М. Еропкин вернулся из Италии в Москву, где царь Петр I дал ему поручение спроектировать и построить дворец в селе Преображенском. К несчастью, в 1725 году царь Петр Алексеевич скончался, и проект дворца так и не был осуществлен. Несмотря на эту неудачу, в начале царствования Анны Иоанновны Еропкин занимал высокие должности в Санкт-Петербурге: в частности, был назначен главным архитектором при полиции. В 1730-е годы Еропкин разрабатывал нормы устройства набережных, проводки водосточных каналов и других мер по осушению затопляемой местности, в которой стоит Петербург. В 1735 году из полиции Еропкин был переведен на стройку собора Александро-Невского монастыря. Как и в случае с дворцом в Преображенском, проект не был доведен до конца. В 1739 году огромный купол собора дал трещину, и было решено разобрать храм. Троицкий собор Александро-Невского монастыря в итоге был заново возведен по другому проекту, который выполнил архитектор И. Е. Старов только при Екатерине II. В последние годы перед казнью Еропкин составлял регулярный план Петербурга, стараясь привести в порядок хаотичную и беспорядочную застройку Адмиралтейской части. В 1740 году Еропкин спроектировал по прихоти Анны Иоанновны «Ледяной дом» – дворец из снега для шутовской свадьбы князя М. А. Голицына и А. И. Бужениновой. |
|
|
