| Притч. 30:24, 25 . Четыри же суть малейшая на земли и проч. Говорит о творении, чтобы ты не смотрел на слабость телесного устройства. Смотри, как убеждает в том, что не нужно стремиться к чувственному, а также показывает какие есть мудрейшие из мудрых, не только людей, но и животных, великих бессловесных. Таковы -сильные по мудрости. Смотри, как заботится о будущем муравей, как не остается беспечным, хотя располагает к этому летнее время, как он слабость природы исправляет предусмотрительностью. Поэтому от слабых существ нужно учиться мудрости, чтобы не искал всего в телесном. Если бы муравей был сильным, не обнаружилась бы мудрость. «И хирогрилли, язык не крепок» ( Притч.30:26 ). Не просто упоминает о слабости каждого, а чтобы показать силу мудрости, проявляющейся у тех – в запасе пищи, у этих – в устройстве жилища в совершенно неприступных местах; о жилищах у них он и говорит. «Безцарни суть прузие» ( Притч.30:27 ). Здесь указывается то, что относится к управлению, повиновение, единодушие, способность приходить в движение и величайшее согласие. Это обнимает нашу жизнь – пища, жилище, войско. Видишь ли, как эти слабые животные, не имеющие при том начальства, не терпят ущерба, а находят добрый порядок в своей природе? Едва ли кто погрешит, если скажет, что они мудрее людей. Как поэтому они соблюдают этот порядок! «Ящерица, руками опирающися» ( Притч.30:28 ), живет под одною кровлею с владеющими ( μορφιος τος κρατοσν στι). Это животное «удобь уловляемо» и никто не обижает его. Притч. 30:31 . И петел ходя в кокошех благодушен. Хорош, говорит, между своими петух; но как он между своими, так и ты между людьми немного думай. Что ничтожнее петуха, а он гордится своею властью. Один силен телом, другой – природными свойствами, третий – разумом. Нельзя, подобно бессловесным, владычествовать силами телесной природы, но также словом и убеждением; что для того сила, для этого природные способности, то для царя разум. Поэтому говорит: «и козел предводитель стаду». «Бе бо уча... яко власть имея, а не яко книжницы», так что удивлялись ( Мф.7:29 ). Он, говорит Писание, убит за грех мира, принесен, как жертва, послан к народам, как в пустыню; голова Его увенчана неверующими червленою шерстью; Он сделался искуплением людей и явился жизнью для всех. «И царь глаголяй к народу». Он предсказан Исаиею ( Ис.33:17 ): «Царя со славою узрите». Он говорит верному народу и дерзновенно возвещает чрез Евангелия. «Мельзи млеко, и будет масло» ( Притч.30:33 ). Соедини ( μελγε) верно два завета Христа и найдешь заповеди, как молоко, питаясь которым можешь достигнуть верного ( πιστν), совершенного хлеба. Глава XXXI. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 25 голосов: 3.2 из 5) Вампир в Суссексе Холмс внимательно прочел небольшую, в несколько строк записку, доставленную вечерней почтой, и с коротким, сухим смешком, означавшим у него веселый смех, перекинул ее мне. — Право, трудно себе представить более нелепую мешанину из современности и средневековья, трезвейшей прозы и дикой фантазии. Что вы на это скажете, Уотсон? В записке стояло: «Олд-Джюри.46 19 ноября Касательно вампиров. Сэр! Наш клиент мистер Роберт Фергюсон, компаньон торгового дома „Фергюсон и Мюирхед, поставщики чая“ на Минсинг-лейн, запросил нас касательно вампиров. Поскольку наша фирма занимается исключительно оценкой и налогообложением машинного оборудования, вопрос этот едва ли относится к нашей компетенции, и мы рекомендовали мистеру Фергюсону обратиться и Вам. У нас свежо в памяти Ваше успешное расследование дела Матильды Бригс. С почтением, сэр, Моррисон, Моррисон и Додд». — Матильда Бригс, друг мой Уотсон, отнюдь не имя молоденькой девушки, — проговорил Холмс задумчиво. Так назывался корабль. В истории с ним немалую роль сыграла гигантская крыса, обитающая на Суматре. Но еще не пришло время поведать миру те события… Так что же нам известно о вампирах? Или и к нашей компетенции это не относится? Конечно, все лучше скуки и безделья, но, право, нас, кажется, приглашают в сказку Гримма. Протяните-ка руку, Уотсон, посмотрим, что мы найдем под буквой «В». Откинувшись назад, я достал с полки за спиной толстый справочник. Кое-как приладив его у себя на колене, Холмс любовно, смакуя каждое слово, проглядывал собственные записи своих подвигов и сведений, накопленных им за долгую жизнь. — «Глория Скотт»… — читал он. — Скверная была история с этим кораблем. Мне припоминается, что вы, Уотсон, запечатлели ее на бумаге, хотя результат ваших трудов не дал мне основания поздравить вас с успехом… «Гила, или ядовитая ящерица»… Поразительно интересное дело. «Гадюки»… «Виктория, цирковая прима»… «Виктор Линч, подделыватель подписей»… «Вигор, Хаммерсмитское чудо»… «Вандербильт и медвежатник»… Ага! Как раз то, что нам требуется. Спасибо старику — не подвел. Другого такого справочника не сыщешь. Слушайте, Уотсон: «Вампиры в Венгрии». А вот еще: «Вампиры в Трансильвании». |
| Цинциннат безучастно потрагивал свившиеся в косые трубочки края мокрой белой розы, которую машинально вытянул из упавшей вазы. — …Я, наконец, вправе требовать, — судорожно прошептал мсье Пьер — и вдруг, с отрывистым, принужденным смехом, вылил из своего бокала каплю вина Цинциннату на темя, а затем окропил и себя. — Браво, браво! — раздавались кругом крики, и сосед поворачивался к соседу, выражая патетической мимикой изумление, восхищение, и звякали, чокаясь, небьющиеся бокалы, и яблоки с детскую голову ярко громоздились среди пыльно-синих гроздей винограда на крутогрудом серебряном корабле, и стол поднимался, как пологая алмазная гора, и в туманах плафонной живописи путешествовала многорукая люстра, плачась, лучась, не находя пристанища. — Я тронут, тронут, — говорил мсье Пьер, и к нему по очереди подходили, поздравляли его. Иные при этом оступались, кто-то пел. Отец городских пожарных был неприлично пьян; двое слуг под шумок пытались утащить его, но он пожертвовал фалдами, как ящерица хвостом, и остался. Почтенная попечительница, багровея пятнами, безмолвно и напряженно откидываясь, защищалась от начальника снабжения, который игриво нацеливался в нее пальцем, похожим на морковь, как бы собираясь ее проткнуть или пощекотать, и приговаривал: “Ти-ти-ти-ти!”. — Перейдем, господа, на террасу, — провозгласил хозяин, и тогда Марфинькин брат и сын покойного доктора Синеокова раздвинули, с треском деревянных колец, занавес: открылась, в покачивающемся свете расписных фонарей, каменная площадка, ограниченная в глубине кеглеобразными столбиками балюстрады, между которыми густо чернелись двойные доли ночи. Сытые, урчащие гости расположились в низких креслах. Некоторые околачивались около колонн, другие у балюстрады. Тут же стоял Цинциннат, вертя в пальцах мумию сигары, и рядом с ним, к нему не поворачиваясь, но беспрестанно его касаясь то спиной, то боком, мсье Пьер говорил при одобрительных возгласах слушателей: — Фотография и рыбная ловля — вот главные мои увлечения. Как это вам ни покажется странным, но для меня слава, почести — ничто по сравнению с сельской тишиной. Вот вы недоверчиво улыбаетесь, милостивый государь (мельком обратился он к одному из гостей, который немедленно отрекся от своей улыбки), но клянусь вам, что это так, я зря не клянусь. Любовь к природе завещал мне отец, который тоже не умел лгать. Многие из вас, конечно, его помнят и могут подтвердить — даже письменно, если бы потребовалось. |
| Замечательно, что в обычае людоедов съедать не весь труп человека, а только ту часть, в которой они полагают его душу. Так в Новой Зеландии думают, что душа сидит в левом глазу, и потому его съедают, а на Таити подносят в жертву своему королю. Пещерные дикари Южной Африки поедают только сердце с печенью и мозг, в которых полагают седалище души. Еще один шаг вперед – и из темного зверства открывается просвет в загробную жизнь. Испокон века вкоренено в человечестве убеждение в священной необходимости хоронить покойников. По верованию классических народов, тени непогребенных мертвецов с жалобными стонами блуждают по берегу Ахерона; того же мнения держатся многие из дикарей нашего времени, полагая, что душа умершего бродит по земле и терпит большие муки, пока тело остается непогребенным, так что, по словам Тейлора, какой-нибудь австралиец или карен понял бы всю силу страшного обвинения против афинских полководцев, которые покинули тела своих убитых в морском сражении при Аргинуссах, не предав их погребению 213 . Феликс Либрехт, в своей рецензии на Первобытную Культуру этого автора 214 , сближает со сказанным верование дикарей на архипелаге Самоа, будто бы только те удостоиваются блаженств в раю, которые были похоронены; что касается до непогребенных, то они блуждают по ночам и жалобно причитают: «Ох, как холодно, как холодно!» И чтобы не причинили они зла оставшимся в живых, принимаются на то разные меры. Если кто пал в сражении или утонул, так что нельзя было найти, то родные и друзья погибшего садятся на землю около разостланного полотна и воссылают к богам молитву, чтобы они ниспослали им его душу. При этом они ждут, не заползет ли на полотно какой-нибудь зверек,и если заползет муравей, ящерица или что другое, то это и есть душа того покойника, и тогда хоронят зверька того с обычными почестями. Дополняя теорию г. Каспари об отношегии животных к покойникам, этот ряд наблюдений вместе с тем значительно и противоречит ей, перенося вопрос из области предположений о том, что могло бы быть, на почву исторической и этнографической действительности, которая как нельзя проще объясняется Тейлоровой теорией анимизма, то есть такой способности, по которой человек оживляет и одушевляет всю природу, отождествляя ее явления со своими собственными силами и действиями. |
| - Господи наш, распятый на кресте... - Господи наш, распятый на кресте... - Китидзиро. повторял за мной каждое слово, совсем как ребенок, повторяющий слова матери. - Господи наш, увенчанный терновым венцом... - Господи наш, увенчанный терновым венцом... На белый камень снова взобралась ящерица. В это время сзади послышались шаги многих ног. Из кустов появились люди, они быстро приближались. - Падре, простите меня! - плачущим голосом закричал Китидзиро, не поднимаясь с земли. - Я слабый. Я не могу стать таким сильным, как Итидзо и Мокити! Руки стражников схватили меня, приподняв с земли. Один из них с презрением бросил перед самым носом все еще стоявшего на коленях Китидзиро несколько серебряных монет. Стражники молча подтолкнули меня вперед. Спотыкаясь, я зашагал по каменистой дороге. Один раз я оглянулся - вдали виднелась физиономия предавшего меня Китидзиро, похожая на мордочку перепутанной ящерки... Глава 5 Солнце светило ярко, но деревня казалась удивительно мрачной. Когда его вели по улице, одетые в лохмотья дети и взрослые стояли возле крытых тростником хижин - для защиты от ураганных ветров на крышах лежали камни, - и молча пялили на него по-звериному блестевшие глаза. Может быть, они тоже христиане, подумал он и попытался изобразить на лице улыбку, но никто не улыбнулся в ответ. Только какой-то совершенно голый малыш, ковыляя на крошечных ножках, приблизился к процессии. В тот же миг откуда-то выскочила растрепанная, простоволосая мать, схватила ребенка и, прижав его к груди, кинулась прочь. Стараясь унять дрожь, Родригес напрягал все душевные силы, чтобы думать о Том, кого в ту роковую ночь вели из Гефсиманского сада во дворец первосвященника Каиафы. За околицей у него закружилась голова от ослепительного солнечного света. Ощутив дурноту, он невольно замедлил шаг, но шедший сзади стражник, пробормотав что-то, подтолкнул его вперед. С трудом улыбнувшись, он попросил позволения передохнуть, но стражник с суровым видом отрицательно покачал головой. Над залитыми солнцем полями стоял запах навоза, в небе звонко и весело распевали жаворонки. Какое-то незнакомое Родригесу дерево, растущее при дороге, приятно шелестя листвой, отбрасывало влекущую к себе тень. Пересекавшая поля дорога постепенно сузилась в тропинку, они вступили в холмистую местность; там, уже у подножия гор, чуть в стороне от дороги, стояла в лощине сплетенная из сучьев и ветвей хижина. На желтой глинистой земле чернела ее резкая тень. Возле хижины на земле сидело несколько человек в грубой крестьянской одежде. Руки их были связаны. Пленники о чем-то переговаривались, но, заметив священника, в изумлении умолкли. |
| Вдруг на трубу опустилась голенастая в сером платочке галка и вызывающе щелкнула языком: «Так! Мол, что тут делается?» У вороны от такой наглости даже на загривке ощетинились перья, а глаза сверкнули недобрым блеском. Она подпрыгнула и ринулась на непрошеную гостью. «Вот старая дура!» — сказал про себя следивший за всей этой историей Чик и первым перемахнул на крышу. Он-то видел, как ворона, перелетев на желоб, начала подниматься вверх не по той полосе, где лежал кусок хлеба, а по соседней. Она была уже совсем близко. У Чика даже сердечко екнуло оттого, что ворона может догадаться перейти на другую полосу и обнаружить добычу. Но уж очень несообразительна эта грязная, лохматая птица. И на ее глупость Чик втайне рассчитывал. — Чик! — закричали воробьи, пускаясь вслед за ним.— Чик! Это нечестно! Оказывается, они все видели, как старая ворона заблудилась на крыше. Хитрюга Давно приставал ко мне сынишка: принеси да принеси из лесу ежа. Они в школе живой уголок устроили: есть кролик, ящерица, воробей, даже морскую свинку где-то достали. А вот ежа нет. Раза два всем классом в лес ходили, да разве его скоро найдешь? Вот сынишка и пообещал товарищам, что я обязательно поймаю. Я, мол, знаю, где какая птица, какой зверь прячется. Пожурил я сына за поспешное обещание, которое может остаться и невыполненным, да делать нечего. Пришлось искать ежа. Правда, специально за ним я не ходил. Отправлюсь на охоту или рыбную ловлю, ну и про ежа помню: может, по пути встретится. А оно всегда так бывает: когда чего не надо попадается, а когда ищешь — не найдешь. Прошлой осенью ходил я к дальнему лесному озеру за окунями. Тихо и светло бывает в лесу осенним днем. Светло оттого, что листья осыпались и больше не затеняют землю, а тихо потому, что и ветер не шумит кроной, и птиц не слышно — они уже улетели на юг. Стволы деревьев подпирают небо, будто колонны. Между ними постлан мягкий ковер из сухих листьев. Изредка попадаются молодые дубки с еще не опавшей листвой. Освещенные солнцем, они вспыхивают в просветах между стволами, словно зажженные факелы. И эхо, гулкое, раскатистое, блуждает по лесу тоже как в большом пустом здании. |
| Жюстин-плут – «нос, как у фараона!» – видимо, был в ударе после хорошего аперитива: закидывал головой, пырял пальцем, растягивал лягушачьи губы и щурился от щекотной неги, как ящерица на солнышке. Его жуликоватые глаза были налиты смехом и чем-то еще, таинственным. Пти Жако сразу разбил очарование: – В чем тут дело, Жюстин… почему ты его завез ко мне? ты же отлично знал, что отель закрывается, и по-ихнему понимаешь… почему ты не объяснил, и что это за тип, и… вообще, в чем дело?.. – закидал вопросами чем-то встревоженный Пти Жако. – Ты послушай, что говорит! – восторженно повела глазами мадам Пти Жако и привычно поправила на муже галстук. – Совершенно необычный тип… какой-то полоумный!.. Знаешь, сколько ставят ему за километр… ну, как ты думаешь? По се-эм франков!! За прошлый месяц ему настукали… как ты думаешь…?! – Ничего я не думаю, чорт возьми! – с чего-то расстроился Пти Жако. – Больше шестидесяти тысяч! и это только по мелочам… по-думать!.. – Что-о?.. – привскочил даже Пти Жако, и галстук его подпрыгнул, – шестьдесят тысяч за… километр! за… Но, ведь, это же, наконец, грабеж! это же… это чорт знает что… Врет старый плут, фантазии… Нет, серьезно, любезный друг…? – На что серьезней… самый американский стиль! – хвастливо сказал Жюстин. – И заплатил? наличными?.. – По-ихнему, чеками, понятно. И не вздохнул. Да ему плевать на это, шестдесят тыщ! Он три тыщи семьсот за аппартаменты в день платит… эти деньги у них карманные, мелочишка. – Нет, Луи, ты послушай, ты послушай, какая тут… Этот ловкач, разумеется, никогда бы к нам не завез такого жирного каплуна, – понизила голос мадам Пти Жако, игриво грозя Жюстину пальцем, – если бы не захотел сам каплун!.. – Са-ам?!.. он, захотел, сам, ко мне?!.. – выпучил глаза Пти Жако и потер заблестевший лоб. – Ничего я не понимаю… как, почему… что за история… – тер он пупырчато-сизый лоб, стараясь что-то сообразить. И вдруг засиял в улыбках. – Вот что, дорогой Жюстин, старина… как раз на проводы, сейчас с нами позавтракаешь, устрицы обновим, пока тот покуривает… и сода-виски… Но это, знаешь… вот это так – удар-чик! Да он, что же это… с «начинкой»?.. – понизил голос и поглядел на лестницу Пти Жако. – Ты вострый, плут-старина… у тебя глаз-то наполеоновский, как по-твоему, с «паучком»? – А чорт его разберет. |
| А полоз – это такая ящерица без ног, такая мерзкая, полупрозрачная змея, омерзительная совершенно. Она ползала по столу, и мой ребенок, Филипп, сидел в переднем ряду и так волновался и переживал, что ковырялся в носу, чуть ли не по локоть туда залез, а я сидел сзади, и мне было стыдно, и я не мог ничего сделать. И вот мы сели в машину, мы поехали обратно, жена спрашивает: «Ну что, дети, вам понравилось?» Филипп говорит: «Змея». Я вспоминаю и объясняю, что нельзя ковыряться в носу. Я не ору, я не раздражен, я 10 минут ему рассказываю про гигиену, про приличие, про людей вокруг. И когда я заканчиваю, он говорит: «Ну, такая противная, прозрачная». Понимаете, он поставил на паузу себя. И мы хохотали очень долго. И с тех пор у нас это вроде семейной шутки – «такая противная», что означает, что ребенок тебя не слушает. Вы должны рассказать ребенку, как себя вести, много опыта должны передать ребенку и отец, и мать, но делать это можно только на материале, который ребенку интересен, понимаете? Вот, или вы читаете книжки, или рассказываете сказки, или вы с ним беседуете, но вы говорите только на том материале, который ребенку сейчас интересен. Это принципиально важно. Что происходит, понимаете: папа спустился со своего Олимпа, пришел ко мне, сел на кровать и рассказывает мне историю. Это лучше, чем мультики, чем боевики, поверьте мне. Мама читает книжку. Я до сих пор помню, как мать читала нам Аксакова, «Детские годы Багрова-внука», может быть, вы читали такую прекрасную русскую литературу. И мне очень повезло: пока мы были маленькие, отец рассказывал нам, это называлось небылицы. Вот он приходил, садился, у него был полусказочный персонаж – друг его юности. И он, как я сейчас понимаю, пересказывал различные сюжеты, «Человек-невидимка», скажем. Невозможно придумать много сюжетов самому. Но это было неважно, понимаете? Даже когда отец ушел, у него появилось еще двое детей в другой семье, все равно отношения были сердечные. То есть это самый принципиальный момент. Вы разговариваете с ребенком, уважая его, хотя вам абсолютно неинтересны эти трансформеры или что-то еще. |
| В пустынях Туркмении водится огромная ящерица – варан, достигающая длины двух метров. Она совершенно безопасна, обладает красивой узорчатой кожей, и поймать ее очень легко . В Ташкенте жил энергичный, любящий свое дело биолог профессор Д. Н. Кашкаров . Он «для себя», вне плана работал над темой «насекомые безводных песков». В Нью-Йорке вошли в моду сумочки и туфельки из змеиной кожи, и московская «Вечерка», наиболее живая из всех газет СССР, сообщила об этом новом проявлении «гнилости буржуазного строя». Три этих, казалось бы, несвязуемых факта сплелись, и в результате дали характерный для уродливости советской жизни гротеск. Профессор очень хотел для разработки «своей» темы съездить в Каракумы, но прекрасно знал, что для изучения жизни каких-то букашек ему ни копейки не дадут. Собственных же средств на поездку у него, конечно, не было. По прочтении заметки в «Вечерке», перепечатанной, кажется, «Правдой Востока», профессор составил смелый план: заинтересовать, кого следует, выгодами экспорта кожи варанов, получить за счет этой безобидной ящерицы средства на поездку для изучения ее биологических особенностей и способов промышленной ловли, а поездку попутно использовать для работы над пленившими его насекомыми. Задумано – сделано! Эффект превзошел ожидания. Большевики падки на все из ряда вон выходящее, как дикари на блестящие бусы. Средства на экспедицию были отпущены во внеплановом экстраординарном порядке, но узнавшие о варанах заправилы Внешторга не захотели дожидаться результатов профессорских изысканий и дали циркулярную директиву Средазкоопсоюзу о немедленной, срочной заготовке варанов. Средазкоопсоюз – колоссальная государственная торговая система, ведущая в Средней Азии не только снабжение населения всевозможными товарами, но и заготовки местной продукции, скупку ее у населения и по твердым, и по вольным ценам. Фактории его сети раскинуты по всей Средней Азии. Его работники, конечно, не могли ослушаться приказа Москвы и тотчас приступили к его выполнению. Вот тут-то получился гротеск, очень похожий на тот, который дал безвременно погибший писатель Булгаков в своем замечательном рассказе «Роковые яйца». |
| – Что ему надо? – обратился я к “камерьеру”, понимавшему французский язык. – Дона Алаиза нет. Он у дона Карлоса, но жена ждет его каждую минуту, так что ежели синьору русскому будет угодно, он может сейчас же отправиться и будет принят с величайшим удовольствием… Я обрадовался. Таким образом, еще в ночь мне являлась возможность выехать из Реджио, чтобы к утру попасть в Пизу, в которой на следующий день именно и было назначено торжественное служение в знаменитом соборе, причем должны были петь два известных итальянских певца. Их, впрочем, так много, что читатели, надеюсь, извинят мне слабость моей памяти. Ночь уже совсем окутала старый город. Из-за стрельчатой башни собора прорезывался острый рог молодой луны. В окна его, сквозь цветные стекла, лилось на улицу мягкое сияние. В соборе шла служба, и торжественные звуки органа едва-едва слышались здесь. Веселая говорливая толпа катилась волною по каменным мостовым. То там, то сям вспыхивала и обрывалась песня. Вот из третьего этажа какого-то облупившегося давно дома, на котором балконы держались, очевидно, только по недоразумению, вынеслась на улицу давно забытая у нас ария. “Ricevi da labri dell amica il baccio estrema” звучно пело сильное сопрано того особенного, только югу свойственного тембра, где мощь взятого полною грудью звука соединяется с удивительно нужною окраскою его. Под окном тотчас же собралась толпа. – Bravo, bravo, bravissimo, bravo!.. – аплодировала она, когда последняя высокая нотка умерла в теплом воздухе тосканской ночи. Отсюда шел узенький переулок налево. Тут-то в еще более старом, подслеповатом доме и жил когда-то знатный и богатый испанец дон Алаиз Мартинец. Каменная лестница вела к нему снаружи. Видно было, что по ней мало ходят. В щелях поднялась трава, и какая-то ящерица скользнула из-под самых ног у меня, когда я поднимался на сырые ступени. Мальчик, который провел меня сюда, взбежал наверх, тотчас же вернулся, и за ним обрисовался на высоте третьего этажа силуэт женщины со свечою в руках. Она вся была одета в черное. Это оказалась жена дона Алаиза. |
|
|
