| Но после улик на том же суде Арсений принужден был сознаться, что «он был обусурманен, но неволею», чтобы освободиться от тюрьмы; когда же ушел от турок в волошскую землю, то по просьбе его янинский митрополит Иоасаф опять присоединил его к православной церкви – «в вере исправил и миром помазал»; в том же он каялся и иерусалимскому патриарху Паисию и патриарх простил ему грех и благословил, «и грамоту прощальную и благословенную ему дал, и та патриархова грамота у него есть до ныне». Это второе отступничество от православия, хотя вызвано было насилием и угрозами со стороны турок и прощено было Арсению после покаяния греческими духовными властями, но оно оставило новое темное пятно в жизни нашего грека, так как совершено им в зрелом возрасте и свидетельствовало о нетвердости его духа и религиозных убеждений. Третьим актом отступничества его от православия выставляется удаление его в Польшу и переход в латинство, чтобы получить королевскую грамоту для проезда в Киеве; но это обвинение на московском суде оставалось не раскрытым и недоказанным и – как видно – здесь не придавали ему особого значения. Обучение в униатской коллегии в Риме и потом в венецианских школах дало Арсению греку возможность получить достаточное по тому времени образование в словесных, философских, богословских и даже медицинских науках, которые он успел приложить к делу в Греции, Молдавии, Валахии и Польше; теже познания он спешил приложить и в Киеве при могилянской академии. Проезд п. Паисия через Киев и желание патриарха услужить московскому правительству в отыскании православных учителей для устройства школы в Москве и для переводов с греческого и латинского яэыков привлекли Арсения в московскую столицу; он принять в свиту Паисия в качестве патриаршаего «дидаскала» и уставщика и оставлен в Москве на государевой службе для риторического ученья в греческой чудовской школе. Арсений грек намеренно заявлял на суде, что он оставлен здесь «не своею волею», но по рекомендации Паисия, по желанию и просьбе московского правительства. |
| Славянская правда! После того, как о ней мало думали Сенюша, родной брат славянского императора, писавший себя Палеологом, и Краль Марко, отомстивший Турку коссовское побоище соединением с ним в войне с христианами, хотеть услышать ее от какого-нибудь нынешнего касторийца, – с одного конца болгарина, с другого влаха, с третьего албанца, а в центре – грека! На берегу озера нас уже ожидал каик такого же допотопного устройства, как в Охриде и в Преспе. Терпко с лошадьми и багажом давно уже отправился вперед по берегу озера и должен был ожидать нас на той стороне его у самой дороги янинской. Чтобы пробраться из Македонии в Эпир, неминуемо ехать на Гревены (Гребенье, гребни?), подобно Кастории межеумочный город, ни славянский, ни греческий, к которому дорога прямая идет на местечко Лапсисту, иначе Анаселицу, по правому берегу реки Быстрицы, составляющему первую ступеньку Восточного склона Пинда. Но мы предпочли этому пути околичный по левому берегу реки, тоже, в свою очередь, составляющему подошву высокого горного хребта, который можно бы было назвать Антипиндом. Причиною этому было желание высмотреть по пути еще один епархиальный город, – одну из 80 Митрополий Константинопольского патриархата, – Сисанийскую, кафедра которой находится в городе Шатисте. А и того важнее есть обстоятельство, показывающее нам путь на этот город, именно то, что архиерей встречной епархии этой есть „из наших”... На первый раз достаточно сего признания. Не заехать к нему, бывши в такой близости от него, было бы чуть не равносильно обиде человеку. Плывем по озеру. Кастория отдаляется от нас, прятавшаяся за нею масса воды выступает и открывает вид на отдаленный северный берег, придавая самому городу чарующее положение между водой и небом, при сочетавающихся противоположностях суши и воды, синевы и зелени, зубчатой выси и ровной плоскости, шума и тишины, духоты и свежести, я же от себя прибавлю: истории и действительности. Как не ублажить обитателей подобных мест! Тягота жизни, для них не должна быть так чувствительна, как для степняков наибольшей части земли родной, подавляемых однообразием и истекающим из него тождемыслием. |
| Получается, таким образом, всего 1682 год, вопреки ожиданиям досточтимого Метеорита, склонного, как видно, не уступать другим в притязаниях на глубокую древность своей обители. Признаться, и я ожидал от такого курьеза чего-нибудь более древнего и замечательного. Окончив обозрение зданий, более или менее миниатюрных, мы возвратились в игуменскую келию, чуть ли не единственную во всей обители, и нашли там вместо иноков, трех мальчиков школяров из соседнего городка, обучающихся чтению и церковному пению, а на случай и пустынному житию. Они напоили нас, по Евангелию, чашею студены воды, собираемой тут же от дождя небесного и даже выдержали экзамен, объяснивши нам где, кто и по какому случаю произнес эти слова. В одном из шкафиков комнаты усмотрели мы и библиотеку монастырскую. Книги хотя и лежат плашмя одна на другой, но видно, что над ними бдит хозяйское око. Каждая имеет на корешке своем наклеенный билетик с означением ее наименования. Почти все богослужебного содержания и печатный. К немалому утешению своему, я усмотрел между ними и три рукописи, из коих две мемвраны, – одна Евангелие в большую четвертку, в два столбца хорошего письма, огромной толщины в 417 листов, по-видимому должна относиться к XII веку, другая – сборник слов Златоуста, в восмерку, 34 тетради без конца, должна принадлежать XV веку. Ни хронологических, ни иных каких заметок мы на них не отыскали. При нашем занятии рукописями, о. игумен вспомнил, что в ризнице есть еще одна рукописная книга, на которую какой-то архиерей обратил особенное внимание и велел беречь ее вместе с дорогими одеждами и сосудами. Она оказалась Астрономией известного ученого историка и географа греческого, Афинского Митрополита Мелетия. Кто в Метеорах мог интересоваться таким произведением человека, считавшагося еще не так давно между своими верхом учености божественной и мирской (до слова: задверной θραθεν) – не сам ли он оставил ее тут, и не его ли собственною рукой она и писана? Переведенный с Афинской на Янинскую кафедру, ученый муж с большою неохотою ехал в Эпир и в Фессалии заболел. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла НЕОФИТ IV Патриарх К-польский (27 нояб. 1688 - 7 марта 1689). Н. род. в Эпире. Впервые Н. упоминается в источниках как диакон будущего патриарха Парфения II в бытность того митрополитом Янинским. В 1639 г. Н. прибыл в Адрианополь в связи с избранием Парфения на Адрианопольскую кафедру. В 1644 г. Парфений взошел на К-польский престол, а Адрианопольскую кафедру передал Н. Из-за финансовых разногласий Н. вступил в конфликт с прежним покровителем, был смещен в янв. 1650 г. (томос о низложении: Γεδεν. 1913. Σ. 46-51), но восстановлен на кафедре в июне 1651 г., с началом 2-го Патриаршества Иоанникия II Линдиоса. Н. поддерживал тесные отношения с Дунайскими княжествами, неоднократно посещал Валахию. В годы митрополичьего служения Н. вел активную переписку с интеллектуалами и выдающимися церковными и политическими деятелями эпохи. Эта переписка частично сохранилась в рукописи Athen. CPolit. Metoch. S. Sep. 553. Fol. 471-628 (описание см. в: Παπαδπουλος-Κεραμες Α. Ιεροσολυμητικ βιβλιοθκη. Πετροπολις, 1915. Τ. 5. Σ. 110-113). Согласно каталогу К. Сафы, рукопись содержит в т. ч. обширную переписку Н. с патриархами Иерусалимскими Нектарием и Досифеем II Нотарой , патриархом Александрийским Иоанникием , митр. Газским Паисием Лигаридом ( Σθας. ΜΒ. Τ. 3. Σ. 515-518). По словам корреспондентов Н., в Адрианополе им была собрана обширная б-ка. В 1672 г. патриарх Нектарий послал Н. книгу воспоминаний Сильвестра Сиропула о Ферраро-Флорентийском Соборе ( Γεδεν. 1913. Σ. 7). Благодаря посредничеству Паисия Лигарида слава об учености Н. достигла ушей рус. царя Алексея Михаловича и в 1665 г. он приглашал его приехать на Русь для участия в обсуждении дела удалившегося патриарха Никона (Ibid. Σ. 33-35), но сведений о прибытии Н. в Москву нет. Собрание писем остается практически не исследованным. В 1883 г. его изучал, находясь в К-поле, рус. византинист И. Е. Троицкий, но результаты этой работы не опубликованы ( Герд. 2004. С. 33). Крупные отрывки из писем и отдельные послания приводятся М. Гедеоном ( Γεδεν. 1913. Σ. 28-42). Полноценно исследована переписка Н. с митр. Нисским Германом (Локросом), включающая 26 писем ( Tsourkas. 1970. P. 79-81, 118-120). Другой кодекс с перепиской Н. хранится на Афоне (Ath. Iber. 731. Fol. 62-82), но точный состав писем в нем неизвестен ( Lambros S. P. Catalogue of the Greek Manuscripts on Mount Athos. Camb., 1900. Vol. 2. N 4851. P. 213). В румын. архивах сохранилась переписка Н. с ученым Иоанном Комнином Моливдом (буд. митр. Доростольским Иерофеем), относящаяся к 1681-1686 гг. Из посланий митр. Иерофея следует, что Н. снабжал его книгами, которые затем использовались в обучении буд. молдавского господаря Димитрия Кантемира, в т. ч. сочинениями по истории Византии (трудами Никифора Григоры и Лаоника Халкокондила) и Дунайских княжеств ( Πντος. 2007. Σ. 163-165, 233-237). |
| Рекомендованная Заграфосом церковная реформа, выдвигавшая на первый план «народный совет», как высшую административно-судебную инстанцию в церкви, вызвала возражения со стороны других членов преобразовательной комиссии – митрополита Неофита, Каллиади и Анеопула, которые признали проект их сотрудника поверхностным и несогласным с канонами церкви и отеческими преданиями касательно положения, власти и значения патриарха и епископов. Но и сами они признавали преобразование церковного строя делом необходимым и существенным, хотя и требующим упорного и продолжительного труда; по недостатку времени, они не исполнили, возложенной на них задачи во всей полноте, а лишь предложили свой проект к погашению лежащих на патриархии финансовых недоимок. Пятый член комиссии Константинидис остался при особом мнении по поводу финансовых мер, но реформу церковно-административного строя и он признал делом необходимым 10 . Представленный доклад преобразовательной комиссии служил предметом обсуждения на общем собрании, состоявшемся в патриархии 3 августа 1867 года. В собрание были приглашены посредством патриарших питтакиев 152 человека, но явились только 78, в том числе митрополиты кизикский, халкидонский, дерконский, янинский, драмский, димитриадский, филадельфийский, созоагаеопольский и нисский, остальные же были миряне, представители греческого столичного общества. Заседание общего собрания прошло весьма оживленно, причем ораторы, выступавшие на собрании, нашли доклад комиссии неудовлетворительным в той части, которая касалась реформы церковного строя, и выражали свое недовольство по тому поводу, что комиссия в течение трехлетнего существования не закончила своего важного дела и не высказалась определенным образом по вопросу существенной необходимости. Интересную речь произнес С. Маврогенис. Указав на тяжелое положение церковных дел и на всеобщее желание изыскать меры к их улучшению, оратор констатировал, что представленный специальною комиссией доклад не имеет единства и проникнут пессимистическим настроением его составителей. |
| 3 Не менее трагическим нужно признать падение церковного просвещения, наблюдаемое в период турецкого ига. Правда, и до падения Империи просвещение носило скорее «аристократический» характер, не было уделом широких церковных масс. Очень много, как мы уже говорили, православный человек получал от богослужения и сами наши литургические тексты свидетельствуют о высоком уровне знаний церковного народа. Нельзя сказать, чтобы в турецкий период просвещение совсем исчезло, но понизилось и, главное, изменило свой дух: его целью стало сохранить эллинизм и притом в его крайне националистическом духе. По словам русского путешественника по Турции в середине 19-го века, «школьная любовь к эллинизму, без последовательного научения его, довольствующаяся отрывками, порождает лишь ограниченное, одностороннее образование, близкое к невежеству. Следствием этого бывает педантизм, напыщенность - от смешного желания примешивать к простому разговору древние эллинские фразы и, наконец, презрение к обыкновенному, но полезному знанию. Учителям кажется лучшим затвердить на показ кое-что о состоянии страны за 2.000 лет, чем ознакомить с современным ее положением. Византийское же высокомерие, признающее достоинство человека лишь в виде Грека, продолжает посевать между христианами самые не гуманные понятия». Школьное образование, в той или иной форме, не прекращалось: в Константинополе во все время турецкого ига просуществовала Патриаршая Академия, светлую память сохранили о себе школа Патмосская, в которой в течение 25 лет безвозмездно преподавал основатель ее иеромонах Макарий, и Янинская - «колыбель возродившегося в наши дни эллинства» (архим. Антонин Капустин). Короткую, но блестящую историю имела в 18-ом веке Афонская Академия Евгения Булгариса, которую в конце концов монахи сожгли. «Мне говорили, - писал еп. Порфирий Успенский, русский знаток Востока, - что монахи подожгли ее намеренно, думая, что ученость не нужна для того света»... И всё же общий уровень образования был очень низок. В 16-м веке Митрополит Фессалоникийский говорит, что «ни один монах в епархии не знает древнегреческого языка и не понимает церковных молитвословий», а в самом начале 19-го века Константин Иконом, греческий ученый, пишет: «Одно простое чтение богослужебных книг и часто весьма неудовлетворительное, если только оно соединялось с мелодичностью голоса, давало уже право на священническую и диаконскую должность». Только в середине 19-го века была осознана необходимость специального богословского образования и в 1844 году открыта первая богословская школа на о. Халки. |
| Всем этого рода имуществам угрожает конфискация в пользу казны. Правительство уже положило начало конфискации, отобравши часть недвижимых имуществ, принадлежавших иерусалимскому патриаршему престолу на о. Халки и в амасийской епархии, равно как ставропигиальным монастырям янинской епархии – в Эпире. Подобные захваты турецкого правительства угрожают потрясти до основания материальное благосостояние православных кафедр, церквей и монастырей (Церк. Вестн. 1887 г. стр. 880–1). Затем турецкое правительство обратило внимание на школьное дело в христианских общинах. В прежнее время православная община, а равно и другие немусульманские общины, имела право открывать школы и вести в них преподавание без всякого контроля со стороны правительства. Теперь турецкое правительство заявило претензию контролировать школьное дело в христианских и других немусульманских общинах. Ближайшим поводом к предъявлению этого требования вселенской патриархии послужило принятие в число учебников в греческих школах, подведомственных патриархии, географии Антониада и катехизиса Диомида Кириаку. В первом из этих учебников правительственный школьный инспектор нашёл «много несообразностей», а во втором выражения, оскорбительные для господствующего исповедания. То и другое было поставлено на вид патриарху министром народного просвещения отношениями от 18 и 23 октября 1882 г. Министерство требовало от патриарха изъять из употребления в школах упомянутые книги, а на будущее время предписывало, чтобы все школьные программы и учебники неукоснительно представлялись в министерство, а равно и дипломы преподавателей, для предварительного рассмотрения и одобрения, согласно 129 § положения о частных школах. Патриархия отстаивала прежний порядок (в отношениях, отправленных в министерство 2 ноября 1882 г., 17 января и 6 марта 1883 г.), опираясь на исторические права, освящённые веками. «По точному смыслу берата, писал патриарх 17 января 1883 г., управление нашими национальными школами в столице принадлежит патриарху, а в епархиях митрополитам и епископам, которые обязаны заботиться об учителях, о школьных эфорах (инспекторах) и о содержании школ. |
| — сказал он мне. Халки В сентябре 1903 года по рекомендации митрополита Янинского Аристоклес Спиру был принят в халкинскую школу. Там ему предстояло завершить среднее образование, а затем приступить к изучению богословия. Халки — остров, расположенный рядом с Константинополем. Константинополь был тогда городом–космополитом в самом расцвете. Там проживало около полумиллиона греков, половина всего его населения. На севере Золотого Рога они создали новый, вполне европейский город, где образованные люди говорили по–французски, где женщины одевались по парижской, а мужчины по лондонской моде, а в кафе звучала итальянская музыка. Греческими были также города, что вытянулись к северу по берегу Босфора, с их ресторанами на лоне природы, куда в сезон захаживали люди лениво посмотреть на морской поток, по которому беззвучно двигались огромные суда. Многие жители Эпира эмигрировали в Константинополь и его пригороды. Они становились бакалейщиками, мясниками, менялами. Одни, накопив состояние, возвращались домой. Другие оставались, и дети их иной раз делались врачами или адвокатами. Те, кто был посмелей, уезжали по своей воле, почти подростками. Других же к этому вынуждала необходимость, отсутствие работы в самом Эпире; иной раз им приходилось оставлять там жен и детей. Ребенок вырастал, не зная своего отца, и вот приходил день, когда он отправлялся в Константинополь, чтобы его отыскать. Каждый раз вся деревня провожала уезжавшего до границ своей земли. Провожали с песнями, которые надрывали душу: «Разлука живых хуже разлуки мертвых». И наоборот, великой радостью было, когда кто–то возвращался домой еще молодым. Свахи считали мулов с тяжелой поклажей или лошадей, которых он вел за собой. Если их было много, они оповещали о том молодых девиц. Один из моих дядюшек обосновался в деревне на берегу Босфора, в Мегалон Ревма, «большом потоке», как называли его по–гречески, в то время как турки называли его Арнавут Кои, албанская деревня, ибо туда приезжали и албанцы. Албания и Эпир расположены рядом; у нас было много албанцев, и много греков жило в тех местах, которым затем суждено будет стать Албанией. Дядя мой был бакалейщиком. Я ненадолго ездил к нему на каникулы. Мегалон Ревма стала в чем–то моей родной деревней. |
| Наблюдалось и такое явление. Патриархия признавала необходимым переместить кого-либо из митрополитов с одной кафедры на другую, иди вследствие столкновения его с паствой, или в силу политических мотивов и т. п. Но в то же время перемещение митрополитов, как пожизненных, по суду канонов, кириархов той или другой епархии, признавалось делом исключительным, а с другой стороны, затруднения в данной епархии, вызывающие необходимость перемещения иерарха, создавались иногда независимо от личной его вины. В таких случаях выход из коллизии находился в том, что иерарх вынужденный искать перемещения, временно освобождался от управления и удалялся на покой ( προσωριν διαθεσιμτης), его кафедра замещалась, посредством избрания, другим лицом, а временно пребывающий на покое иерарх, как совершенно свободный кандидат архиерейства, получал потом новую кафедру посредством обычного канонического избрания. Так, в 1902 г. Ираклийский митрополит Иероним, вынужденный по местным причинам оставил свою кафедру, был временно уволен на покой, продолжавшийся, впрочем, весьма недолго... 22 мая священный синод на общем заседании постановил удалить митрополита Иеронима с кафедры и избрал его преемником Янинского митрополита Григория. И в том же заседании митрополит Иероним, как находившийся временно на покое ( ες διαθεσιμτης προσωριν), был возвращен на Никейскую кафедру, которой он раньше в продолжении семи лет занимал с успехом. Таким образом, в представленном примере имеется факт вторичного занятия митрополитом Иеронимом одной и той же кафедры. Любопытно при этом отметить, что священный синод, при указанном замещении Никейской кафедры, не производил обычного канонического избрания, с указанием трех кандидатов и т. д., но просто одобрил возвращение ( νκρινεν τν ποκατοτασιν) митрополита Иеронима в прежнюю его епархию и как бы восстановил его в прежних правах по отношению к временно оставленной им Никейской пастве. Но чины малого и великого наречения с благодарением были совершены. Изложенный факт возвращения митрополита в епархию был не единичным примером из рассматриваемого периода. |
| При этом побывавшие в Москве приводили с собою и видимые знаки царской щедрости: деньги, соболя, материи, церковные сосуды, ризы, иконы, книги, царские жалованные грамоты. Притесняемые и угнетаемые иноверным завоевателем православные народы, не видя себе ниоткуда помощи и защиты, с удовольствием слушали, что там, в далекой Москве, есть могущественный и сильный православный царь, который всячески радеет и покровительствует всем православным, царство которого все более крепнет и расширяется, который всегда готов оказать им всякую помощь. Нет поэтому ничего удивительного в том обстоятельстве, что в среде православных покоренных турками народностей сложилось и окончательно укоренилось убеждение, что московский царь есть покровитель и защитник всех православных народов и что ему именно предназначено свыше освободить их из рук неверных. По мере того как русское царство крепло и расширяло свои пределы, и надежды православных на освобождение от турецкого ига с помощью русских становились все более определенными и осязательными и даже породили у них верование, что будто бы и у самих турок существует пророчество о том, что Константинополь будет взят русскими и владычество мусульман приходит к концу. Заявления в этом роде не раз делались гречанами нашему правительству. В 1645 году грек Иван Петров советует государю послать против турок донских казаков со своими ратными людьми, от чего турскому будет большое посрамление и он смирится, «потому что в книгах своих обретают, что царство их будет взято от русского рода». В 1647 году силистрийский митрополит Иеремия показывал в Посольском приказе: «Опасение у турчан большое от донских казаков, а от немцев такого опасения нет, потому что-де у них описует взяту быть Царьграду с сея государские стороны» 412 . В 1650 году янинский митрополит сообщал в Москву, что будто бы один потурчившийся гречанин говорил раз местным нашим: «Уже наш срок отходит, что мы владеем, а хотят тем опять владеть гречане; да и в книгах-де о том писано, что от страны московские сядет царем в Константинополе». |
|
|
