| Нравственное отношение к человеку и ко всему живому должно основываться на том, что жизнь вообще, а человеческую в особенности мы не в состоянии разрешить в простой механизм, совершенно доступный для нашего рассудка. Таким образом единственном прибежищем нравственности оказывается наше незнание, а так как границы знания постоянно расширяются, и предел этому расширению едва ли можно предвидеть, то нужно опасаться, как бы для нравственности не стало в конце концов слишком тесно в ее по истине жалком убежище. Вот метафизика, которую предлагает нам Фуллье на место отвергнутая им абсолютного трансцендентализма. Впрочем, о философии, как известно, по преимуществу можно сказать, что в ней гораздо легче разрушать, чем созидать. Поэтому будем благодарны Фуллье за то, чт у него есть, и не будем слишком претендовать за то, чего мы у него не находим. Притом же положительное обоснование морали не входило прямо в его задачу, которая состояла в критике. Критика же его в большинстве случаев прекрасна по существу и иногда блестяща по своей форме. – Переведена книга хорошо. М. Гюйо. История и критика современных английских учений о нравственности. Перевод Н. Южина под редакцией Г. Фальборка и В. Чарнолуского. (Издание О. Н. Поповой ). СПБ. 1898. 458 стр. Нельзя не приветствовать появления прекрасной книги Гюйо на русском языке. Мало сказать, что эта книга написана с талантом и знанием дела: нужно прибавить, что почти в каждой странице ее сквозит самая искренняя любовь к истине и к наследуемому предмету, и необычайная научная тщательность. Приемы ра- —455— боты Гюйо, по своей объективности, заслуживают того, чтобы их поставить в образец всякому исследователю в области истории человеческой мысли, и еще более тому, кто берет на себя задачу критиковать не разделяемые им воззрения и системы. – Предметом работы Гюйо являются собственно не все доктрины английской морали, а только те, который хотят объяснить и обосновать мораль чисто эмпирическим путем: учения Бэнтама, Стюарта Милля, Дарвина, Спенсера, и некоторых из их последователей. |
| «Однако все это затруднение, заключает Лейбниц, которое встречается при переходе к абстрактным понятиям, нисколько не говорит против врожденных познаний. Есть народы, которые не имеют слова, соответствующего нашему слову (бытие, но может ли кто сомневаться, что они знают, что такое бытие, хотя никогда отдельно о нем не думают»? 69 Затем Лейбниц приводит выдержку из Локка, где он говорит, что идея Божества согласуется с самым простым светом разума, и замечает: «этот автор, говоря о самом простом свете разума, который согласуется с идеею Бога, по-видимому, почти не удаляется от моего мнения о врожденных истинах» 70 . Закончив изложение учения Лейбница и его полемики с Локком, скажем несколько слов о том, в каком отношении стоят между собой учения двух философов. Прежде всего, нужно заметить, что Лейбниц понимает Локка неправильно: он старается зачислить Локка в разряд сенсуалистов, производящих все познания из внешних ощущений 71 . Причиною этого послужило, кажется, Локково сравнение души с белою бумагой, или с tabula rasa. Так как это сравнение употреблялось сенсуалистами, то Лейбниц и решил бесповоротно, что Локк должен быть сенсуалистом. Вот почему Лейбниц, хорошо зная, что Локк наряду с внешними чувствами источником познания считал и рефлексию, видит в этой последней лишь непоследовательность Локка, неизбежно вынужденную уступку в пользу нативизма 72 . Неправильное понимание Локкова учения было причиною того, что Лейбниц преувеличил разницу между этим учением и своими собственными воззрениями, представляя их почти диаметрально противоположными. С другой стороны, некоторые последующие исследователи, заметив неправильность Лейбницева понимания, нашли, что разницы между обоими учениями совсем нет. Разумьем Д. Стюарта, который утверждает, что выражение Лейбница – nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu, nisi ipse intellectus – есть не что иное, как сущность учения Локка в сжатой и эпиграмматической форме 73 вообще и тех, которые думают, что в вопросе о врожденности разница между Лейбницем и Локком состоит исключительно в названии, а не в существе дела. |
| И это взаимоотношение с обеих сторон есть результат падения. Мужчина и женщина не были созданы, чтобы одна покорялась, а другой командовал. Вот цитата из Стюарта Милля на тему подчинения женщин: «Неравенство прав между мужчинами и женщинами не имеет другого источника, кроме как закон сильнейшего. Было ли когда-либо господство, которое не казалось естественным для обладавшего им?». И чувство несправедливости этой ситуации не есть современное явление. Оно зародилось очень и очень давно. В сочинениях французского писателя Монтеня есть отрывок, очень ярко это выражающий: «Я говорю, что оба, мужчина и женщина, вылеплены из одной и той же формы. За исключением образования и обычая нет разницы между ними. Платон призывал их без различия к сообществу во всех науках, упражнениях, задачах и функциях войны и мира в своем государстве». Мы должны помнить, что положение, в котором мы находимся в мире и в какой-то мере – нет, в огромной мере – в Церкви, есть результат падения. Изначально существует разрушительное взаимоотношение, и это разрушительное взаимоотношение есть результат страха, обид и желания подавить то, чего боишься. Это мы находим и в христианском обществе, и вне его. И поэтому для того, чтобы понять взаимоотношение мужчины и женщины в Церкви, надо вернуться назад, к началу Бытия, как я попытался сделать, потому что только там мы можем найти подлинное взаимоотношение, каким его возжелал Бог. С Воплощением это взаимоотношение должно быть восстановлено. И оно не восстановлено отчасти потому, что мы принадлежим миру двусмысленности, миру греха, сумеречному миру. Но наш долг как христиан трудиться над восстановлением человечности между мужчиной и женщиной и между всеми частями общества. Вслед за апостолами, вслед за апостолом Павлом мы говорим, что Христос – новый Адам ( 1Кор.15:45 ). Из всего, что мы читали и говорили об Адаме, вполне ясно, что Адам был sum total всего человечества, в котором от начала и до дня, когда Ева родилась от него, когда он достиг зрелости, сделавшей это возможным, содержались оба начала: женственность и мужественность. |
| Стенгоп сказал на это: «Англия по общности торговых выгод и по услугам, которые она оказала царскому величеству в настоящей Северной войне, может требовать со стороны России внимания к своим интересам; а заключать конвенцию насчет претендента неприлично, потому что Англия и без того надеется на доброе расположение царского величества». «Какие услуги Англия оказала России в настоящей войне?» – спросил Веселовский. «Англия, – отвечал Стенгоп, – допустила царя сделать большие завоевания и утвердиться на Балтийском море; кроме того, посылала свой флот и помогала предприятиям царским». «Англия, – сказал Веселовский, – допустила царское величество делать завоевания, потому что у нее не было средств помешать этому, не имела и желания благоприятствовать успехам России, но по обстоятельствам должна была оставаться нейтральною флот свой посылала в Балтийское море для защиты своей торговли и для обороны короля датского в силу заключенного с ним обязательства». Узнав, что Англия снаряжает сильный флот в Балтийское море, царь велел Веселовскому спросить у Стенгопа, каким намерением этот флот будет отправлен? Стенгоп отвечал, что флот отправляется к датскому королю по примеру прошлого года, причем Англия, кроме охранения своей торговли, не имеет никакой другой цели. «Не знаю, – сказал Стенгоп, – какую причину имеет царское величество сомневаться насчет Англии; но мы имеем важную причину опасаться России, потому что эмиссары претендента при дворе царском договариваются о низвержении короля Георга». «Я весьма опасаюсь, – писал Веселовский царю, – нет ли между якобитами (приверженцами Иакова Стюарта), находящимися в России, какого-нибудь лживого человека, который или будучи подкуплен, или из недоброжелательства сообщает здешнему двору и то, что, может быть, его товарищи и не делают; но верно то, что английское министерство принимает это дело за высшую себе обиду, которою оправдывает все враждебные действия ганноверского двора против вашего величества. Также весь народ, по разглашениям якобитов, убежден, что ваше величество находитесь в согласии с Испаниею и при удобном случае намерены вместе с нею сделать высадку в Англию». |
| Поэтому он оспаривает безусловную верность ходячего положения , что правительство существует ради управляемых, а не ради правителей, не может согласиться и с тем, будто вообще и без всяких исключений отношение между властью и подвластными должно рассматриваться, как отношение взаимного подчинения. Неверно было бы говорить, что народ должен повиноваться справедливой власти, а власть, не справедливо управляющая, должна подчиниться народу. Общих рассуждений, о справедливом и несправедливом правительстве, на которые каждая из сторон могла бы ссылаться, смотря по обстоятельствам, недостаточно, и они повели бы лишь к смуте. Как скоро же власть действительно была бы разделена (между монархом и народом), это была бы уже другая форма устройства. Вообще, замечает Гроций, какую бы мы ни придумывали форму управления, никогда не придумаем такой, которая была бы свободна от неудобств и опасностей. В случае злоупотреблений со стороны власти, Гроций допускает пассивное сопротивление (не исполнять того, что приказывается, как это делали, напр., христиане первых веков, не исполнявшие требований языческой власти); активное сопротивление, по общему правилу, отвергается. Смуты, которые приходилось Гроцию наблюдать в его республиканском нидерландском отечестве, не могли не оказать влияния на его „рационалистические» построения: он отстаивает за высшей властью широкие, насколько возможно, права. § 37. Томас Гоббез Под влиянием смуты, господствовавшей в Англии в эпоху революции, низвержения и казни Карла I Стюарта, правления Кромвеля и реставрации Карла II, англичанин Томас Гоббез пришел к еще более радикальным выводам. Гоббез (1588–1679) усвоил мысли Бэкона и его эмпирическое направление, но в учении о праве и государстве он – рационалист, путем разума выводящий свое построение из одного основного принципа. Как последователь Бэкона, он исключает всякие религиозные вопросы из области философского исследования: догматы религии, говорил он, для спасения души нужно принимать так же, как пилюли врача для спасения тела, т. |
| Англичанин Джон Локк (1632–1704) сын ревностного пуританина-кальвиниста, действовавшего в войсках против короля Карла I Стюарта. Склад его философского мышления образовался под сильным влиянием Бэкона и Гоббеза. Бэкона он называл мощным Геркулесом, который сдвинул с места столбы ученого мира, ранее считавшиеся непоколебимыми. Преклонение пред Бэконом было тем более естественно в молодом Локке, что в то время в Англии вообще считалось признаком хорошая тона уметь сказать что-нибудь по части естество- знания, напр., о телескопе или воздушпом насосе. Зиатные дамы приезжали нарочно в общество естествоведения и приходили в восхищеиие, видя, как на их глазах, магнит притягивает иголку или муха под микроскопом принимаеть размеры воробья. Но Локк хорошо знал и Декарта и даже пришел в восхищение, прочитав его сочинение „О методе», в котором рассказывается о пережитом Декартом внутреннем процессе. По этому поводу Локк говорил: значит, дело не в одной только его неспособности, если он до сих пор не понимал каких-либо философских произведений. Локк обладал несомненно широким кругозором, обнимавшим математику, астрономию, историю и т. д. Подобно Бэкону и Гоббезу, он основывает научное познание на опыте и наблюдении, но внешним опытом он не ограничивается, присоединяя к внешнему опыту и внутренний, который он называл рефлексией. Под рефлексией Локк понимает работу нашей мысли над теми представлениями, которые образовались в нас, благодаря чувственному восприятию. В отличие не только от картезианцев, признававших прирожденные ясные идеи в человеческой душе, но и от Лейбница, по взгляду которого прирожденные идеи становятся ясными благодаря наблюдению или опыту, Локк отвергает всякие прирожденные идеи (как, напр., Бог , душа, совесть, право, обязанность). В человеке есть способность мыслить или ум, но этот ум есть не что иное, как чистый, неисписанный лист бумаги, гладкая или голая доска (tabula rasa), на которую заносятся получаемые нами из наблюдения и опыта впечатления. Как скоро собран достаточный запас таких впечатлений, начинает действовать рефлексия: мы начинаем размышлять не только об этом материале, но и о своей мыслительной способности. |
| Некогда существовал один такой студенческо-преподавательский литературный клуб (заправлял там Тэнджи Лин, студент Юнив .: мы частенько собирались у него) ; «Приключение» впервые появилось в записках клуба и, надо полагать, с этой отправной точки и пустилось в странствия из уст в уста. Хотя, сдается мне, строчка, которая вывела на сэра Джона Бернет-Стюарта и его зятя, возможно (исходя из внутритекстовых свидетельств), заимствована из опубликованной версии, что появилась позже в «Оксфорд мэгэзин» 9 ноября 1933 г. Не исключено, что с вашим источником информации — та же история. Этот вариант можно назвать А.В. Я отослал обратившейся ко мне даме копию такового, и один из И.В. , и я так понял, гостившая у нее компания целый день напролет забавлялась тем, что составляла «аннотированный текст», в то время как сама хозяйка (миссис Роберте из Лайтуотер-Мэнор) лежала с переломом руки. Она пишет, что не может «взять в толк, как это стихи до сих пор не опубликованы», — «О.М.» в расчет не идет! — «ведь столько времени прошло! Боюсь, ваш литагент крайне некомпетентен». Разгадка, конечно же, кроется в том, что я слишком занят делами служебными, чтобы уделять такого рода вещам должное внимание. Но скажу также, что я не раз и не два пытался протолкнуть в печать «Приключение» и всякое такое, да только безуспешно. Одно время «О.М.» (особенно при Ноуэлле Смите) выделял мне местечко для публикации; но более — никто. Конечно же, я буду очень рад предоставить вам всю подборку, как только выкрою время. Но «Приключение» — вещица наиболее заманчивая. Во-первых, написано оно размером, мною же и изобретенным (на основе трехсложных ассонансов или неполных рифм — и размер этот настолько труден, что, за исключением этого одного-единственного образчика, я так и не смог воспользоваться им снова — он просто исчерпал себя единым духом, и все) . Что до «Властелина Колец» и «Сильмариллиона», с ними все по-прежнему. Первый окончен (и конец отредактирован), второй до сих пор не окончен (или не отредактирован); оба пылятся без дела. Я тут время от времени прихварывал, да и бремя всяких дел навалилось, так что до рукописей просто руки не доходили; да и духом пал. Наблюдая, как растет дефицит с бумагой и затраты на производство — все против меня! Однако я отчасти поумерил свои притязания. Лучше хоть что-нибудь, чем вовсе ничего! Хотя для меня эти две книги — одно, и «Вл. Колец» воспринимался бы лучше (и легче) в составе единого целого, я охотно рассмотрю возможность публикации хотя бы части. Годы теперь на вес золота. Уход на пенсию (до которого рукой подать) сулит мне, как я понимаю, не избыток свободного времени, но нищету, так что поневоле придется наскребать на хлеб насущный «экзаменами» и тому подобными приработками. |
| Следующий этап — изучение скептического Джона Стюарта Милля: догматы материализма не выдерживают тонкой и насмешливой критики английского эмпири–ста. Соловьев начинает понимать, что сущность материи не менее непостижима, чем сущность духа, что материализм ничего не объясняет и никакой «действительности» не соответствует. Он вплотную подходит к проблеме человеческого знания — и здесь ждет его Кант. «Наиболее глубокий переворот в Соловьеве, — сообщает Лопатин, — вызывает изучение Канта и в особенности Шопенгауэра». Молодой философ окончательно освобождается от догматизма и через кан–товскую гносеологию приходит к заключению, что знание не противоречит вере и что наука совместима с религией. Изучение Канта было для Соловьева школой философской дисциплины мысли, но теория познания, формально разрешив ему искать Бога, не могла этих исканий удовлетворить. Бог Канта был не живым Богом, а отвлеченным понятием, «постулатом практического разума». И Соловьев стремительно «влюбился» в Шопенгауэра. Лопатин пишет: «Шопенгауэр овладел им всецело, как ни один философский писатель после и раньше… У него Соловьев нашел то, чего не находил ни у одного из излюбленных им писателей — удовлетворение никогда не умолкавшей в нем религиозной потребности, религиозное понимание и религиозное отношение к жизни». У немецкого философа Соловьев встретил родственную ему эсхатологическую интуицию. Биологическая эволюция Дарвина, привлекавшая его своим динамизмом, и теория прогресса Спенсера, вдохновлявшая его идеей исторического процесса, в сочинениях Шопенгауэра приобретали глубокий религиозный смысл. Вся мировая жизнь раскрывалась здесь как единый нравственный очистительный процесс. Цель истории — освобождение мира от зла и страданий через угашение злой воли к бытию. У Шопенгауэра Соловьев узнал знакомую ему русскую «страсть к разрушению». Пережитый им нигилизм возрождался, облеченный в философскую мантию. У Шопенгауэра было то же острое чувство неправды жизни, тот же пафос спасения и освобождения. Он учил, что конец мира должен наступить и что каждый может ускорить его приближение. Соловьев верил, что «правда» на земле скоро восторжествует, но не знал, какая правда. Шопенгауэр открыл ему глаза: эта правда — Нирвана. На некоторое время Соловьев становится буддистом и со страстью отдается изучению восточных религий. |
| Во время заседаний парламента в июне 1564 г. между Н. и секретарем королевы Уильямом Мейтлендом из Летингтона возник спор о праве королевы вносить изменения в мессу и предоставлять прерогативы светской власти в решении церковных проблем. Н. по-прежнему отстаивал положение о том, что подданные гос-ва, установившие завет с Богом, имеют право на восстание, если власти ведут их к ложной вере. Невзирая на то что его оппонент приводил аргументы из работ Лютера и Кальвина, реформатор настаивал на своем мнении. Осуждение Н. вызвал и брак королевы с Генри Стюартом, лордом Дарнли, летом 1565 г. Хотя Н. и не присоединился к восстанию, к-рое подняли из-за этого неск. аристократов-протестантов, включая Джеймса Стюарта, гр. Морея, и Арчибальда Кэмпбелла, гр. Аргайла, 19 авг. он произнес в ц. св. Эгидия проповедь, сравнив королеву с Иезавелью, а ее мужа - с Ахавом, после чего, невзирая на протесты городского совета, ему запретили проповедовать в Эдинбурге. В ответ Н. опубликовал обличительную речь - единственную сохранившуюся его проповедь с рассуждениями о распространении Слова Божия и защите подданных как о главных задачах власть имущих. Он назвал Шотландию Израилем времен прор. Иеремии и предупреждал о грядущих несчастьях, к-рые истинно верующие должны быть готовы стойко перенести. Осень и зиму 1565 г. Н. провел в поездках по Шотландии, подготовив за это время текст трактата «Порядок общего поста» (Order of General Fast), утвержденный Генеральной ассамблеей Церкви Шотландии в дек. 1565 г. В этом документе устанавливался пост в последнее воскресенье февр. и в 1-е воскресенье марта и пояснялось, что он отличается от католич. поста, к-рого придерживаются демонстративно. Он должен был стать актом покаяния верующих Шотландии, уже «зараженной» католич. мессой, перед лицом грядущих опасностей (напр., возможный «крестовый поход» против протестантов после завершения Тридентского Собора в 1563). 9 марта 1566 г. в Эдинбурге заговорщиками, лояльными лорду Дарнли, был убит Давид Риччо, секретарь кор. |
| Гипотеза Т. Боулина может быть все же отчасти верна. Так, глагол используемый в пророчестве И.: «Еще сорок дней - и Ниневия будет разрушена ( )!» - в смысле «разрушать», употребляется чаще всего, когда речь идет о Содоме и Гоморре (Быт 19. 21, 25, 29; Втор 29. 23; Ам 4. 11; Плач 4. 6; Ис 13. 19; Иер 49. 18; 50. 40). Т. о., Ниневия уподоблена этим городам, грех к-рых заключался скорее в разврате (Быт 19. 4-9), нежели в ведении завоевательных войн. Прор. Иона под деревом. Извержение из чрева кита. Миниатюра из Минология Василия II. 1-я четв. XI в. (Vat. gr. 1613. P. 52) Прор. Иона под деревом. Извержение из чрева кита. Миниатюра из Минология Василия II. 1-я четв. XI в. (Vat. gr. 1613. P. 52) Некоторые комментаторы тем не менее рассматривают Книгу прор. Ионы как повествование о реальных событиях 1-й пол. VIII в. до Р. Х. Так, Д. Стюарт отмечает, что, хотя Ниневия не была в это время столицей, там могла существовать 2-я царская резиденция. Покаяние Ниневии, по его мнению, было наиболее вероятно как раз при слабых царях, правивших Ассирией в 784-745 гг. до Р. Х., поскольку ассирийцы в этот период были деморализованы военными поражениями, мятежами, голодом и т. п. ( Stuart. 1987. P. 440-442). Мнение Стюарта мотивировано желанием поставить значимость и серьезность библейского текста в зависимость от исторической достоверности (Ibid. P. 440). В этом случае значимость покаяния Ниневии резко снижается, если речь идет не о могущественной и цветущей столице, а об одном из городов слабой страны. Многие повествования о пророках в ВЗ были основаны, по-видимому, на легендах и преданиях (напр., о прор. Елисее в 4 Цар). Подобная легенда могла послужить отправной точкой и для создания Книги прор. Ионы. Но тогда автор придал своему материалу новую форму и новый смысл. Кроме того, сюжет книги слишком сложен для легенд, к-рые, как правило, прославляют своего героя. Сюжет легенды о пророке обычно довольно прост и строится вокруг одного центрального события - чуда. В Книге прор. Ионы чудеса не совершаются И., а случаются с ним; сам И. |
|
|
