| Царь хотел ехать к больной жене, но сам занемог жестокою лихорадкою, которая продолжалась до 10 февраля; а царица тем временем оправилась и 2 февраля была уже в Амстердаме. Между тем в Англии произошли любопытные события. 7 февраля царь получил от резидента своего в Лондоне Веселовского следующее донесение от 1 февраля: «Четвертого дня приключился здесь случай чрезвычайный и очень полезный интересам вашего царского величества, а именно: по королевскому указу шведский министр при здешнем дворе Гилленборг в доме своем арестован, вся переписка его забрана и отнесена в тайный совет; в тот же день арестованы три человека из партии тори, и отправлены чиновники для арестования многих других лиц по областям, также посланы указы во все гавани, чтоб не выпускать ничего без паспорта от государственного секретаря, а в адмиралтейство послан указ, чтоб немедленно были вооружены двадцать три корабля. Я уведомился, что шведский министр арестован за то, что по указу короля, своего вступил в заговор против короля Георга с партиею претендента ( Uakoba III Стюарта); было положено, что в начале марта от 8 до 12000 шведского войска высадятся в Шотландии и соединятся с партиею претендента». Петр отвечал на это: «Надлежит тебе, хотя бы пришлось употребить и некоторое иждивение, подлинно проведать и нам донесть обстоятельно, имеет ли король английский подлинное намерение объявить войну Швеции и может ли склонить парламент, чтобы дал нужные субсидии, и, вооружа флот, куда намерены его употребить? Также показывает ли двор английский теперь к нам какую-нибудь склонность и как с тобою обращаются английские министры после открытия заговора в сравнении с прежним? Тебе надобно часто у них бывать и выведывать об их намерениях удобным образом. Если будут тебе говорить и обнаруживать склонность к соглашению с нами, то можете им объявить, что мы дружбы короля английского желаем и в соглашение с ним вступить готовность всегда имели и имеем; что мы для показания истинного своего намерения и к его королевскому величеству нашей дружбы повелели уже фельдмаршалу нашему графу Шереметеву с двенадцатью батальонами войск наших из Мекленбурга выступить и идти в Польшу и в Мекленбурге осталось наших только двадцать батальонов, о которых с датским двором у нас продолжаются еще переговоры; и если с этим двором мы не уладимся, что обнаружится скоро, то и остальным войскам также велим выйти из Мекленбурга. Но все это ты им говори от себя, а не по указу. Можешь объявить по указу только то, что мы очень рады открытию злого заговора короля шведского, с чем королевское величество поздравляем, поступок его с шведским министром одобряем и что теперь неприятельская злоба короля шведского явна всему свету». Как был рад Петр этому случаю, видно из письма его к адмиралу Апраксину: «Ныне неправда ль моя, что всегда я за здоровье сего начинателя пил? ибо сего никакою ценою не купишь, что сам сделал». |
| Теперь это стало возможным. Мы не умеем воспитывать поэтов и говорим, что поэты рождаются. Разумеется, если мы заставим ребенка изучать различные литературные образцы, начиная с древнейших и кончая новейшими, то этим мы из него не сделаем поэта, точно так же, как никто бы нас не услышал в Америке, как бы громко не кричали мы в Европе. Чтоб сделать человека поэтом, его вовсе не нужно «развивать» в общепринятом смысле. Может быть, следует от него прятать книги. Может быть, нужно произвести над ним какую-нибудь операцию, которая в наших глазах угрожает ему только опасностью, даже гибелью, например – проломить ему голову или выбросить его из четвертого этажа. Я понимаю, насколько рискованны эти средства, и отнюдь не собираюсь рекомендовать их для общего употребления взамен старых педагогических приемов. Но не в этом дело! Почитайте историю великих людей и поэтов! Кроме Джона Стюарта Милля и еще двух-трех положительных мыслителей, у которых были ученые отцы и добродетельные матери, никто из замечательных людей не может похвалиться – нужно было бы сказать – пожаловаться на правильное воспитание. В их жизни почти всегда решительную роль играл случай, который наш разум наверное назвал бы бессмысленным, если бы разум имел смелость возвышать свой голос даже и тогда, когда он имеет против себя несомненный успех. Что-нибудь вроде проломленного черепа или прыжка из четвертого этажа – и не только метафорически, а нередко и в буквальном смысле этих слов – таково обыкновенно начало деятельности гения, иногда видимое, большей же частью скрытое. А мы затвердили: poëtæ nascuntur, и глубоко убеждены, что это необыкновенная истина, настолько возвышенная, что ее и проверять не нужно. 6 Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон, В заботах суетного света Он малодушно погружен. Молчит его святая лира, Душа вкушает хладный сон, И меж детей ничтожных мира, Быть может, всех ничтожней он. Уже Писарев возмущался этими стихами, и нужно полагать, что если бы они не принадлежали Пушкину, вся критика давно бы осудила их – а с ними и их автора, ибо какой смысл осуждать творение и обелять творца? Странные, подозрительные стихи! Пока поэта не призвал Аполлон – он ничтожнейший из смертных! Обыкновенный человек в часы, свободные от обязательного или добровольного труда, находит себе более или менее интересное и благородное развлечение: он охотится, посещает выставки и театры, наконец, отдыхает в своей семье. |
| Итак, с улыбкой на лице, ты переходишь к другому темпу, более живому и более веселому, — и маленькие ножки пляшут вокруг тебя под эти звуки, и ясные детские глаза смотрят в твои. И есть тут одна тоненькая девочка, Том, — ее дитя, не Руфи, — за ней следят твои глаза во время возни и танцев, и она, удивляясь иногда, отчего ты так задумчив, карабкается к тебе на колени и касается своей щечкой твоей щеки; она любит тебя, Том, больше, чем все остальные, если это возможно; заболев однажды, она выбрала тебя в сиделки и не капризничала, Том, когда ты сидел возле нее. Но вот ты переходишь к более важной мелодии, к мелодии, посвященной прошлому и старым друзьям, и они возникают перед тобой из легкого прикосновения к клавишам и нарастающей волны звучных аккордов. Дух умершего старика, который с радостью предупреждал все твои желания и никогда не переставал уважать тебя, также среди них; с умиротворенным, спокойным выражением он повторяет те слова, которые он сказал тебе на смертном одре, и благословляет тебя! А вот идет из сада твоя сестра, маленькая Руфь, и садится рядом с тобой; детские руки увенчали ее цветами, и походка ее по-старому легка, и на сердце светло, как и в былые дни. От настоящего и прошлого, с которым так тесно и так любовно сплетена она в твоих мыслях, твои мелодии уносятся в будущее. Возвышенная музыка поет в тебе и вокруг тебя, окутывая вас обоих словно облаком, и, воспаряя над гнетущими думами о расставании на земле, возносит вас к небесам! notes 1 Убийца и бродяга — намек на библейское предание о Каине, убившем своего брата Авеля и осужденном за это богом на вечные скитания. 2 …пожаловал к нам вместе с Вильгельмом Завоевателем. — В 1066 году Вильгельм, герцог Нормандии, во главе нормандских феодалов завоевал Англию; с 1066 по 1087 год — король Англии. 3 …участвовал в Пороховом заговоре… — Пороховой заговор (1605) был организован группой дворян-католиков (Роберт Кетсби, Гай Фокс и др.), замышлявших убийство короля Иакова I Стюарта и его министров. Сигналом к общему выступлению должен был послужить взрыв парламента. Заговорщикам удалось спрятать в подвале под зданием парламента бочки с порохом, но в последний момент планы их были раскрыты, главари схвачены и казнены. 4 |
| Что же удивительного, если в понятиях своих о полезном человек так далеко уклонился от понятия о нравственном и что взгляд на полезное так глубоко извратил в смысле нравственном? Школа утилитаристов, как известно, в основу своего учения о происхождении нравственности в роде человеческом полагает в качестве универсального мотива нравственности просто-напросто стремление человека к так называемому «счастью» и обеспечение такового для себя. Понятно, «счастье» утилитаристов не есть «summum bonum» человека, к которому так или иначе человек всегда имел для себя тропу в своих религиях на основах чисто нравственных во главе с исповедуемым им Божеством, а простое благополучие жизни, обеспечение в ней для себя наибольшей пользы и наибольших благ в чисто земном и мирском смысле. И это учение не ново в истории направления спекулятивной мысли человека. Еще греческие софисты, равно как киринейская школа и эпикурейцы широко развили и формулировали положения и взгляды на так называемое личное «счастье»; но так как утилитаризм древних был вполне модаистичен и основан исключительно на стремлении человека к личному благополучию, каковое стремление он и имел ввиду якобы научно оправдать, считая человека или отдельную личность «мерою всех вещей», то, естественно, и не мог иметь универсального характера в качестве основательного учения о мотивах, началах и основах нравственности в роде человеческом. Новая утилитарная школа, начиная с Бэкона, а особенно в лице Иеремии Бентама и Стюарта Милля, желала дать утилитаризму универсальный характер и потому, отвергнув вопрос о личном счастье, центральным пунктом своего учения сделала учение об общем счастье и об общем благе, в котором будто бы пресекается и оттуда заимствуется наибольшая сумма и личного всех, и каждого счастья и блага. Непоследовательность учения утилитаристов новой школы очевидна сама собою: нельзя говорить об общем счастье там, где не хотят признавать права на личное счастье. Что же касается до того положения, что в общем благе будто бы заключается наибольшая сумма и личного счастья, то фальшивость оного усматривается и признается самими последователями утилитарной школы. В самом деле, созидать общее благо можно или посредством нивелировки и подведения под один ранжир всех субъективных расположений людей в общеобъективное, для всех равное и одинаковое, или посредством силы, заставляя довольствоваться тою нормою счастья, которая может быть присуждена на долю каждого. В первом случае требуется сделать такое перевоспитание человеческого рода, при котором стадное чувство заменило бы собою все инстинкты человека, а проявление духовных его сил и способностей довело бы до минимума, до атрофии, чего, очевидно, сделать невозможно; во втором же случае, при содействии силы устроению общего счастья, отсутствовало бы самое счастье, и при этом сила уже никаким образом не может быть причтена к нравственным средствам, да еще универсальным. |
| В конце апреля Ягужинский приехал в Вену и был очень ласково принят всеми министрами, начиная от принца Евгения; духовник императора, иезуит, держал длинную речь о том, что он, кроме царского величества, не видит в целой Европе другого государя, которого дружба была бы полезнее и приличнее для императора; хотя англичане и помогают цесарю против Испании, однако все делают в торговых видах и в других своих интересах и особенно хотят обязывать цесаря действовать против претендента (Стюарта), но это противно интересу и правосудию цесаря. Такая речь была очень понятна в устах иезуита, который должен был считать нечестивым союз императора с протестантскою династиею в Англии в ущерб династии католической и который должен был сочувственно смотреть на царя, готового всегда принять сторону Стюартов по вражде к Ганноверской династии. Кроме того, по случаю столкновений католиков с протестантами в самой империи английский король, как курфюрст ганноверский, принял сторону протестантов, тогда как император должен был принять сторону католиков; таким образом, католическая ревность Габсбургов подрывала союз их с Англиею; наконец, сильное влияние короля Георга в протестантской Германии, повелительный тон английских министров, память о недавней измене Англии, оставившей своего союзника, императора, и заключившей отдельный мир с Франциею, а потом тесно сблизившейся с последнею, – все это сильно раздражало венский двор и заставляло его жаловаться на наглость англичан, которые дорого продавали императору свою помощь в новой войне испанской. Император на первой аудиенции объявил Ягужинскому, что его присылка ему приятна и что он никогда не преминет оказывать всякую дружбу, усердие и любовь к царскому величеству. Но и Ягужинский должен был жаловаться на медленность венского двора. Граф Шёнборн сказал ему, чтоб он подал письменно свои предложения; Ягужинский отвечал, что он прислан для возобновления дружбы и так как венский двор объявил склонность ко вступлению в ближайший союз с царским величеством, то он, Ягужинский, имеет указ объявить о готовности своего государя ко вступлению в этот союз; пусть венский двор отправит своего министра с полномочием в Петербург для переговоров, чтоб время не проходило в переписках, и ему, Ягужинскому, пусть сообщат проект, на каком основании должен быть заключен союз. Шёнборн отвечал, что цесарь ко всему готов, но надобно, чтоб предложения были сделаны с русской стороны. |
| Верующий в виду очевидных, действительных, неотразимых несовершенств земного бытия соединяет это счастье с тем, что выше земной жизни, выше, чище, полнее условного и ограниченного бытия земного. Верующий ищет высоты своей выше себя, ощущая все свое несовершенство, ибо никакие высоты человеческие не могут удовлетворить его. Атеист поднимает свои высоты из природы ежедневного человеческого быта на земле и указывает их такими смутными чертами, что мысль не может на них успокоиться и удовлетвориться ими. Проповедуется самопожертвование – но к чему должно служить оно? Вопрос этот шевелится в душе у каждого человека. К тому, отвечает новое учение, чтобы сделать людей лучше, чем они были, чтобы возбудить в мире незамирающую музыку гармонии, водворить красоту и порядок, распространить чистоту и пр. Нам не говорят, что геройство, что самоотвержение само по себе добродетель; нам говорят, что мы должны жертвовать собою во имя чего-то драгоценного в будущем. Но покажите нам это что-то, означьте его чертами, взятыми из жизни, из действительности и деятельности; черты эти должны быть уловимы, доступны пониманию всех и каждого. Покуда они не откроются, выражения вроде «лучшего я вселенной», красоты и порядка и гармонии останутся фразой, которая разве что обольщает мысль, но не захватывает души. Для пояснения этого нельзя не остановиться на поучительном примере в жизни самого замечательного, самого серьезного и влиятельного из атеистов – Джона Стюарта Милля. 2 Вот что говорит он сам о себе в записках о своей жизни. «Зимою 1821 года, когда мне довелось в первый раз прочесть Бентама, 3 у меня явилось то, что можно назвать целью жизни: цель эта – быть преобразователем мира. Все остальное показалось неважно, точно цветы, которые путешественник срывает по дороге: на этом на одном я утвердился, в этом одном находил для себя серьезное, прочное дело жизни и личное удовлетворение... И вдруг, однажды все это пропало: я проснулся точно со сна... Вдруг я предложил сам себе такой вопрос: что, если все твои задачи в жизни осуществятся; если все желанные перемены в учреждениях и в мнениях, которые ты провидишь в будущем, совершатся действительно тотчас сию минуту, что, будет тебе от этого великая радость, полное счастье? На этом вопросе неотразимое сознание в глубине души моей ответило: Нет! Тут упало во мне сердце, все основание, на котором установил я жизнь свою, вдруг ниспроверглось... |
| Его постоянное самоосуждение, когда он оглядывается на свою жизнь, тоже имеете предшественника: «Исповедь» Руссо. Его нерасположение к науке и искусству исходить из первых увенчанных премией произведений Руссо, – о развращении нравов, которое приписывается возрождению науки и искусства, и о происхождении неравенства между людьми, – два глубоко реакционных произведения, вызвавших революцию сперва в умах, а потом и в общественной жизни. Нет ни одной здоровой мысли и ни одной нелепости у Руссо, которых нельзя было бы найти и у Толстого. Для обоих «естественное состояние» – идеал, но идеал, лежащий позади цивилизации: к нему нас настоятельно приглашают возвратиться. 10 Вообще многие идеи Руссо, как заключающие в себе известную долю истины, едва ли когда-либо потеряют всякое значение в сознании людей. По свидетельству английского философа Джона Стюарта Милля, идеи о высоком достоинстве простоты жизни и о расслабляющем, деморализующем действии, так называемого, цивилизованного общества, со времен Руссо не были совершенно чужды ни одному образованному уму. Придет время, утверждает Милль, когда они произведут свое действие, хотя нельзя не заметить, что теперь, может быть, более чем когда-либо необходимо повторять их, доказывать и подтверждать не только словами, но и самым делом, потому что это такой предмет, по которому слова потеряли почти всякую силу». 11 Толстой со свойственным ему художественным талантом как бы выполнил этот совет Дж. С. Милля, и вернул для сознания многих силу словам Руссо о простоте жизни и о вредном влиянии человеческой цивилизации. Вместе с этим в течение долгой своей литературной деятельности Толстой старался подорвать веру в силу человеческого ума понять и устроить жизнь. Эта черта произведений Толстого, между прочим, особенно обратила на себя внимание нашего критика Н. К. Михайловского, который сам был склонен именно к вере в безграничную силу человеческого разума. С особенной охотой, по разъяснению Н. Михайловского, Толстой при всяком удобном случае подчеркивает бессилие разума перед жизнью, бессилие не только изменить и направить ее, но даже и понять. 12 |
| И вот, завидев, что со старым портфелем под мышкой, уплетая купленную впопыхах грошовую рогульку, бежит рысцой учитель, дающий частные уроки, эти тротуарные соглядатаи знают, что сейчас пробьет восемь. Когда на улице появляется рассыльный из кондитерской с лотком, покрытым салфеткой, для всех ясно, что уже одиннадцать часов и скоро отправится завтракать отставной батальонный командир, проживающий в полном одиночестве на шестом этаже. — И так на протяжении всего дня. Всякая перемена в туалете модниц, которые показывают здесь свои более или менее кокетливые наряды, тоже отмечается, критикуется и истолковывается по меньшей мере двадцатью не очень-то снисходительными кумушками. Вообще, если воспользоваться образным выражением, которое в ходу в центральной Франции, поведение и даже малейший поступок обитателей этих четырех-пяти улиц тут у всех «на языке», а поступки г-на Адриена Сикста — в особенности; причины этого вполне может нам объяснить даже самая беглая его характеристика. К тому же подробности о жизни ученого дадут людям, интересующимся человеческой природой, возможность познакомиться с представителем довольно редкого социального типа, а именно: с профессиональным философом. Несколько образчиков людей подобного рода даны нам античными писателями, а если говорить о более близком времени, то в рассказах Колеруса о Спинозе и в рассказах Дарвина и Стюарта Милля о самих себе. Но Спиноза был голландцем XVII века, Дарвин и Милль выросли в среде — богатой и деятельной английской буржуазии, в то время как г-н Сикст жил в самой гуще Парижа конца XIX века. В дни юности, когда и меня интересовали подобные вопросы, я знавал некоторых людей, так же как и Сикст целиком погруженных в атмосферу отвлеченно го мышления. Но никто из встреченных на моем жизненном пути философов не помог мне лучше, чем г-н Сикст, понять существование какого-нибудь Декарта у его камелька в глуши Нидерландов или автора «Этики», у которого, как известно, не было среди его раздумий других развлечений, кроме удовольствия выкурить иногда трубку или наблюдать, как дерутся пауки. |
| — Ноги у него были покрыты темным пледом из мягкой шерстяной материи. На руках, поддерживавших плед, были коричневые перчатки с черными узорами. Надвинутая на глаза фетровая шляпа блестела, как шелк. Уже по этим подробностям можно было судить о разнице между образом жизни маркиза и жалким убожеством нашего домашнего обихода, скрываемым лишь благодаря редкой опрятности моей матери. Но я испытывал удовлетворение от того, что это богатство не вызывает во мне ни малейшей зависти, — ни зависти, ни робости. Я " великолепно владел собой, чувствовал себя уверенно и от всякого вульгарного посягательства на меня был, как броней, укрыт своей теорией, вашей теорией, и неизменным превосходством моих идей. Мой тогдашний внутренний портрет будет очерчен со всей полнотой, если прибавить к этому, что я дал себе слово раз навсегда вычеркнуть любовь из своей жизненной программы. Дело в трм, что после приключения с Марианной у меня было еще одно любовное приключение, — о нем я умолчал, — с женой лицейского преподавателя, женщиной до того глупой и вместе с тем до того претенциозной, что я расстался с ней, более чем когда-либо утвердившись в своем презрении к умственным способностям «дамы», как выразился Шопенгауер, и также с полным отвращением к чувственности. Я приписываю это отвращение к плоти глубокому влиянию на меня католицизма, сохранившего власть надо мной, несмотря на новые догмы моей духовной жизни. По опыту, который я слишком часто повторял, я уже знал, что этой гадливости еще недостаточно, чтобы подавить в себе плотские вожделения. Но я также знал, что они рож дались у меня — например, в дни встреч с Мариан ной- только оттого, что я не сомневался в возмож ности их удовлетворить. Поэтому я рассчитывал, что одиночество в замке избавит меня от соблазнов и позволит в полной мере осуществить правило древ него мудреца, который сказал: «Инстинкты пола обуздывай мыслью!» Ах, это мое вечное преклонение перед мозгом, перед мыслящим «я»! Преклонение перед ним до такой степени гнездилось во мне, что одно время я даже хотел изучать монашеские уставы, чтобы при их помощи лучше выполнить это предписание. Да, я собирался ежедневно посвящать, как это- делают монахи, определенное время размышлениям над ка ким-нибудь вопросом своего философского кредо и ежедневно, по монашескому обычаю, отмечать день одного из моих святых — Спинозы, Гоббса, Стендаля, Стюарта Милля, вас, дорогой учитель, — вызывая в па мяти образ и теорию избранного мною наставника и вдохновляясь его примером. Я понимаю, что такие планы можно объяснить только молодостью и что все это было очень наивно. Но по крайней мере вы убедитесь, что я совсем не был тем человеком, каким меня теперь изображает семья маркиза, — плебеем-интриганом, который только и мечтает о выгодной женитьбе; если совращение мадемуазель де Жюсса и входило в мои расчеты, то это было обусловлено и вызвано обстоятельствами совершенно особого рода. |
| Короче говоря, музыкальные пристрастия ребенка идут на самотек. И он упивается возможностью выбора буквально заполонивших все страны и континенты CD, CD ha любой вкус, выбирая из них то, что трогает, подражая другим и пытаясь идти с ними рядом, не выпячиваясь, в одной общей шеренге. И вот эта шеренга детей, и он в ней, не ведая этого, вступает в опасную зону, где, к сожалению, нет предупредительных знаков. Предположим, ребенок увлекается роком. Увлекается – пусть увлекается. Не играет в азартные игры, не торчит днями у телевизора, только лишь покупает CD u их слушает. Но что слушает, в этом вопрос. Родители современных детей вряд ли догадываются, какие ценности навязывает их любимцам подобная музыка. А рок-музыка пропагандирует самое страшное, что только может быть в жизни: от всевозможных форм жестокости и насилия до суицидальных поступков. Эта музыка не просто пропагандирует, а подталкивает ребенка на подобные действия. И чем раньше ребенок начинает слушать рок, тем сильнее внедряется в него все пагубное, связанное с рок-музыкой. Причем сами рок-музыканты не отрицают этого факта, публично заявляя о нем. «Я понял, что эта музыка проникает в молодежь потому, что ее ритмы совпадают с ритмами в их организме. Я знал, что никто и ничто не может вышибить эту музыку из них… Они будут ее носить в себе всю жизнь», – откровенно признался в журнале Life в 1968 году один из первых распространителей рок-музыки Хэл Зигер. Но если они будут носить ее в себе всю жизнь, то что именно они будут носить? На конференции Британского психологического общества в Йорке были представлены результаты опроса, проведенного среди студентов Национальной академии для талантливой молодежи, – какой музыке они отдают предпочтение. Оказалось, что классика и джаз, относящиеся к интеллигентным жанрам, у самых одаренных молодых людей Англии были менее популярны, чем «грубый и жестокий» металл, занявший третье место в списке самых любимых стилей. По мнению руководителя этого исследования Стюарта Кэдуалладера, талантливой молодежи часто приходится преодолевать проблемы, не свойственные обычным людям, и, «быть может, с помощью музыки им удается на время уйти от давления, которому подвергаются талантливые люди». |
|
|
