| Москва придерживалась традиционной политики союза с наследниками ханов Ак-Орды – прежде всего с Тохтамышем, проводимой со времен Батыя. Мамай, как видим, опирался на союз с Западом, главным образом с генуэзскими колониями в Крыму. Это различие оказалось решающим в дальнейшем ходе событий. В начале 70-х годов XIV века агент генуэзцев в Москве богатейший купец, грек по национальности Некомат Сурожанин, организовал заговор с целью свержения Московского князя Димитрия Иоанновича. Этот заговор посредством военного переворота должен был осуществить начальник московского городского ополчения (тысяцкий) Вельяминов. Но в 1375 году заговор был раскрыт и Вельяминов казнен. Не сумев установить контроль над Московским княжеством с помощью внутреннего переворота, как это удалось сделать с Золотой Ордой, генуэзцы решили подчинить себе Москву с помощью внешнего военного давления через Мамая. Но Мамай намеревался не просто подчинить себе Русь с целью взимания дани, как было во времена прежних золотоордынских ханов. Он предполагал непосредственно поселиться со своим окружением в лучших русских городах – изгнать русских князей и сесть на их место – на что Золотоордынские правители никогда не посягали. Об этом говорит и автор «Сказания о Мамаевом побоище»: «Мамай... нача глаголати ко своим упатом и князем и уланом: " Аз тако не хощю творити, како Батый; како изждену князи и которые породы красны довлеют нам, и ту сядем, тихо и безмятежно поживем... " И многи Орды присовокупив к себе и рати ины понаимова... И поиде на Русь... и заповеда улусом своим: " Ни един вас не пашите хлеба, да будете готовы на Русские хлебы... " ». Равным образом в Слове о житии Димитрия Иоанновича Донского замечено о Мамае, будто он, собираясь на Русь войною, говорил: «Возьму землю Русскую, и церкви христианские разорю, и веру их на свою преложу, и велю им поклоняться своему Магомету». Эта цель была поставлена, надо думать, генуэзцами, ибо ханы Золотой Орды никогда не имели подобных намерений. Стало быть, Мамаева Орда представляла собой принципиально другое, особое явление, нежели Золотая Орда, и ставила перед собой иные цели. |
| Вероятно, после посещения Иерусалима, летом 1560 г., Позняков прибыл в Дамаск, где передал царскую милостыню патриарху Иоакиму ибн Джуме, положив, тем самым, начало русско-антиохийским связям. Иоаким также направил царю грамоту, полную велеречивых славословий. «Дал бы Бог нам видети твой царский зрак, сиречь образ, – писал патриарх, – И услышели бы божественный и сладчайший твой глас. Благословим, благодарим и покланяемся, лобзаем тя за ради милостины твоя и призирания». 1482 Правительство Ивана Грозного еще дважды отправляло специальные миссии к восточным патриархам – посольство Семена Барзунова в 1571 году с милостыней к константинопольскому и александрийскому патриархам, на Афон и Синай и посольство Ивана Мишенина (которого сопровождал известный Трифон Коробейников) в 1582–1584 гг. с огромной милостыней на помин души царевича Ивана. Дары были распределены между афонскими монастырями, константинопольским патриархом Иеремией и александрийским Сильвестром, находившимся в тот момент в Стамбуле. 1483 Заметно, что Иерусалимский и Антиохийский патриархаты в этот период представлялись Москве не столь авторитетными, и при посылке на Восток денежной помощи их часто не принимали в расчет. В этой ситуации палестинское духовенство само проявило инициативу. Летом 1582 г. вифлеемский митрополит Иоаким с группой арабов-христиан отправился за милостыней с окружной грамотой иерусалимского патриарха. Осенью 1583 г. Иоаким прибыл в Москву, был принят государем и в сентябре следующего года отпущен с дарами. Это был самый высокопоставленный представитель Иерусалимского патриархата из появлявшихся до того времени в России. Среди лиц, выехавших из Москвы вместе с митрополитом, упоминаются старцы лавры св. Саввы и архимандрит антиохийской соборной патриаршей церкви Исайя, возможно, первый сирийский посланник в Москве в османскую эпоху. 1484 Ближневосточная политика Федора Иоанновича После вступления на московский престол набожного Федора Иоанновича денежная помощь восточным церквям еще более увеличилась. Уже в августе 1584 года государь отправил в Стамбул посланника Бориса Благого с извещением о своем воцарении и милостыней константинопольскому патриарху и афонским монастырям. В апреле 1585 г. Борис Благой встречался с патриархом Феолептом и находившимися тогда в османской столице александрийским и антиохийским патриархами. Александрийский первосвятитель Сильвестр после этого несколько раз приглашал к трапезе посланника и вел с ним долгие беседы о грядущем обретении русским государем «наследия царя Константина», сокрушаясь лишь, что, ввиду своей глубокой старости, не доживет до этих дней. 1485 При отъезде посольства Сильвестр передал грамоту для царя с пространными наставлениями как управлять государством и хранить православные устои; соответствующие назидания были адресованы и московскому митрополиту Дионисию. 1486 Сильвестр, похоже, примерял на себя роль духовного наставника Московского царства. |
| по 16-е ноября 1842 г.), частые столкновения его с препятствиями в исполнении своих намерений, постоянная борьба против вторжения светской власти в дела петербургского епархиального управления, – все это более и более раздражало его и развивало в нем мизантропию. От людей бежал он к делам консисторским и хотел забыться в них, но и здесь встречал он снова людей в самых непривлекательных образах. Единственным местом успокоения его, где он отдыхал душою и телом, где среди задушевных разговоров успокаивалась у него желчь и исчезала хандра, были семейства родных его братьев: протоиерея И. Григоровича и чиновника Константиновского дворца И. Григоровича. Из писем Венедикта к братьям из Петрозаводска видно, как горячо он любил их и как близко принимал к сердцу все касавшееся до них. Приведем здесь несколько отрывков из этих писем. Вот, напр., что он писал, между прочим, к о. протоиерею Григоровичу от 29-го октября 1849 года: «Почтеннейший, любезный братец, отец протоиерей Иоанн Иоаннович, письма ваше от 28-го сентября, и братцево от 29-го, получил я исправно. Читая и перечитывая их, вижу их даже во сне и благодарю за извещение от всего сердца. Но, за всем тем, не могу ясно постигнуть, что это за беды собираются на мою голову; что я сделал худого им? в чем я виноват пред их милостями»? А вот другое его письмо к нему же, от 20-го апреля 1850 года: «Почтеннейший, любезный братец, отец протоиерей Иоанн Иоаннович! Воистину воскресе Христос! Душевно благодарю вас со всею домашнею церковью вашею и за благожелания с светлым днем Господа и Искупителя, и за праздничную посылку. Их получил я своеручно в самый день. К Александру Ивановичу (старший сыпь о. Григоровича, поступивший в военную службу) в Ямбург написал я в первый раз только ныне, 25-го числа, или лучше сказать, со вторничною почтою на Светлой неделе; приложил по настоящей своей возможности и на красное яичко или, лучше сказать, на солдатские зубы, 25 р. Дай Бог , чтоб был хорошим солдатом, тогда будет и хорошим капралом. Кланяйтесь братцу Николаю Ивановичу. |
| В другой своей грамоте в Тушинский лагерь Гермоген говорил: „Мы чаяли, что вы содрогнетесь,воспрянете, убоитесь Праведнаго Судии, прибегнете к покаянию; а вы упорствуете, разоряете свою веру,ругаетесь св. церквам и образам, проливаете кровь своих родных и хотите окончательно опустошить свою землю. Не ко всем пишем это слово, но к тем, которые, забыв смертный час и страшный суд Христов, и, преступив крестное целование, отъехали и изменили царю-государю, и всей земле, и своим родителям, и своим женам и детям, и всем ближним, а особенно Богу; а которые взяты в плен, как Филарет митрополит и прочие, не своею волею, а нуждою, и на христианский закон не стоят и крови своих православных братий не проливают, таковых мы не порицаем, но молим о них Бога, чтобы Он отвратил от них и от нас праведный гнев Свой. То – мученики Господни, и ради нынешнего страдания они удостоятся небесного царствия».... Так сильно говорил этот первосвятитель, которого современники называли „Вторым Златоустом». Скоро опасения прозорливого патриарха оправдались: стало ясным, что и второй самозванец был лишь подставной ступенью к прямому покорению России поляками. В ее пределы, именно в Белую Русь, вторгся сам король Сигизмунд III для завоевания нашего передового оплота – Смоленска, а затем и всей России и „для введения в ней католицкой правды», как доносил папе его посол. Король отозвал поляков от самозванца, как уже более ненужного им, вследствие чего и Тушинский лагерь распался, а Лжедимитрий ушел от Москвы в Калугу. К этому времени в приверженцах самозванца, таких, как Салтыков, князья Масальский, Хворостин, Грамотен и другие, возникла такая склонность к слиянию России с Польшей, что они, никем не уполномоченные, предложили от имени нашего народа русский престол сыну Сигизмунда, королевичу Владиславу. В эту тяжелую пору, при попытках защитить Василия Иоанновича от изменников, не останавливали Гермогена все чаще и чаще постигавшие царя беды. Они стали очень тяжкими, после недолгого просвета, который наступил в Москве, по освобождении Троицкой лавры от польской осады и распадения Тушинского лагеря. В столицу вступил тогда с русскими войсками и вспомогательными шведскими отрядами доблестный князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, очистивший Север России от приверженцев самозванца. Радостно встречал его народ, желавший видеть в юном князе будущего преемника Царской власти, после бездетного дяди его Василия Иоанновича. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 9 голосов: 4.0 из 5) Несомненно, власть в трагедии «Борис Годунов» имеет харизматическое измерение и осознается как связь с Божественным Промыслом, с Божественной волей, с Божественным благословением или Божественным гневом. И не случайно Борис, «приемля власть», обращается к покойному царю Феодору Иоанновичу. Нельзя сказать, что трагедия А.С. Пушкина «Борис Годунов» обделена вниманием исследователей, но неисчерпаемость заключенных в ней смыслов снова и снова заставляет обратиться к ней. Говоря о философии власти в пушкинской трагедии, нельзя не вспомнить прекрасные слова митрополита Анастасия: «“Борис Годунов” с его Пименом – это не что иное, как яркое отображение древней святой Руси; от нее, от ее древних летописцев, от их мудрой простоты, от их усердия, можно сказать, набожности к власти царя, данной от Бога, Пушкин сам почерпнул эту инстинктивную любовь к русской монархии и русским государям» . Несомненно, власть в трагедии «Борис Годунов» имеет харизматическое измерение и осознается как связь с Божественным Промыслом, с Божественной волей, с Божественным благословением или Божественным гневом. И не случайно Борис, «приемля власть», обращается к покойному царю Феодору Иоанновичу: И ниспошли тому, кого любил ты… Священное на власть благословенье. Итак, власть осмысляется как дело великое, страшное и священное, как жребий, который может быть слишком тяжким: «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха». (Парадоксальным образом тяжелая шапка Мономаха ассоциируется – рифмуется – с «железным колпаком» юродивого.) Этот священный жребий может быть роковым для его недостойного носителя. С другой стороны, Божественный Промысл может не только щадить и сохранять, но и возвеличивать явно незаконного претендента, бессовестного Самозванца, если этот человек исполняет его волю. Вот что говорит о Самозванце Гаврила Пушкин: Хранит его, конечно, Провиденье; И мы, друзья, не станем унывать. В финале трагедии посланный самозванцем Пушкин обращается к москвичам: Не гневайте ж царя и бойтесь Бога. |
| В обширном комплексе былин об И. М. современные исследователи выделяют собственно устное народное творчество, т. е. былины, записанные в XVIII-XIX вв. от народных сказителей (Сборник Кирши Данилова (копия сер. XVIII в. более раннего сборника), былины, собранные П. В. Киреевским , П. Н. Рыбниковым, А. Ф. Гильфердингом и др.), и былины из рукописных сборников XVII - нач. XIX в., к-рые носят следы редакторской правки и переработки. Д. И. Иловайский писал о том, что в эпосе об И. М. можно выделить неск. исторических пластов: связанные с Киевской Русью, со временем монг. ига, со Смутным временем . По мнению совр. исследователей, к домонг. периоду следует отнести былины о встречах в поле И. М. с вражескими богатырями - Збутом, Жидовином, Сокольником и др., а также былины об И. М. и Соловье-разбойнике. С эпохой монг. ига связаны былины об И. М. и Калине-царе (самая ранняя запись текста - 25 в сборнике Кирши Данилова), известные в неск. версиях (И. М., Самсон и Калин-царь; И. М., Ермак и Калин-царь; Камское побоище), былина об Идолище, нек-рые версии былины об И. М. и Соловье-разбойнике (в них Соловей получает прозвище Рахматович или именуется Одихмантьев сын) и др. События XVII в. отразились в былине «Илья Муромец на Соколе-корабле», где рассказывается о том, как плывущий по Хвалынскому м. (древнерус. название Каспийского м.) на корабле И. М. вместе с др. богатырями (иногда со С. Разиным) отражает нападения крымских татар и турок. В былине запечатлелись воспоминания о казачьих походах в Каспийское м., в низовья Волги и Дона (былина известна в записях из казачьих поселений Поволжья, Сибири, сел Вологодской и Вятской губерний). Возможным историческим прототипом И. М. для этого сюжета послужил самозванец Лжепетр - казак Илейко Муромец, участвовавший в казачьих походах против горских племен и сражавшийся против царя Василия Иоанновича Шуйского . (История Лжепетра изложена в «Царской грамоте в Соль Вычегодскую о трехдневном молебствии по случаю сдачи мятежниками царским войскам г. Тулы и выдачи самозванца Лжепетра с приложением показания сего последнего о роде его» от 19 окт. 1607 г.- ААЭ. Т. 2. 81. С. 173-176. прозвище илейки, Муромец, связано с его происхождением из Мурома. Объявив себя сыном царя Феодора Иоанновича , самозванец не претендовал на связь с былинным героем.) |
| Внутренне он будил духовность. Внешне – осуществлял мечту в иллюзии… В пошленькой переводной комедии " Три вора " он смог столь ярко героизировать банальную роль вора-джентльмена, крадущего из любви к искусству, ради острых переживаний, и вложить в нее столько неподдельной грации, что попавший на " большевицкий " спектакль старичок-дипломат времен чуть ли не канцлера князя Горчакова заплакал подлинными слезами: – Фрак-то, фрак как он носит… Ведь этого больше не увидим… никогда… никогда… А экспансивный воришка Фомка Рулек, выходя из зала, кричал, бешено жестикулируя: – Вот это всамделишный уркаган! Фартовый в три доски! А мы – что? Фартовый в этом случае означало безудержно широкий, могучий, сверхчеловек в его представлении. В обеих оценках звучала тоска по недостижимом. Мечта. О прошлом или о будущем – не все ли равно!.. Актер Кондратьев подарил им иллюзию ее осуществления. Предела своей глубинности он достиг в роли царя Феодора Иоанновича. Пьеса А. Толстого была сильно урезана, не по цензурным соображениям, а по недостатку актеров, но роль самого Феодора стала от этого еще выпуклее, ярче. – А где его мощи лежать? – спросил меня после спектакля тамбовский мужик-повстанец. – Чьи мощи? Какие? – Вот этого царя, какого представляли… – Так он же не святой. И мощей никаких от него нет. – Коли не знаешь, скажи, что не знаешь, – вразумительно и веско ответил повстанец, – а врать зачем? Не могёт того быть, чтобы от него мощей не осталось!.. И Кондратьев и я имели постоянный пропуск на выход из кремля. Это давало нам возможность уходить даже ночью на берег устланного серебристым туманом Святого озера, в суровую тишь подступавшей к нему дебри. Так было и в ночь после постановки сцен из " Царя Феодора Иоанновича " . Стояла средина мая. В укрытых лапами елей низинах и под раскиданными по дебре валунами еще лежали остатки колкого, покрытого льдистой корой снега. Солнце еще надолго пряталось за серою гладью согнавшего лед моря, но ночи уже бледнели. Зимнюю тьму сменял лиловатый сумрак. Сладко пахло липким березовым листом и талой сырой землей. |
| 2. Ответ на 1, Русский Сталинист: Я, конечно, не обладаю такими ресурсами и таким положением как господин Малофеев, но в свою очередь хотел бы нижайше попросить господина мэра Москвы рассмотреть также вопрос об установке в столице памятников Ивану Калите, Дмитрию Донскому, Василию Первому, Ивану Третьему Великому, Василию Третьему, Ивану Четвёртому Грозному, Феодору Иоанновичу, Борису Годунову, Михаилу Феодоровичу, Алексею Михайловичу, царевне Софье Алексеевне. Не те смехотворные однотипные проштампованные бюстики на одно лицо на т.н. " Аллее Правителей " , а настоящие отдельные узнаваемые памятники. Или в Третьем Риме не хватит места для увековечивания памяти его создателей? Или в самом богатом городе РФ не хватит денег на это святое дело сохранения национальной памяти? На " Москву-Сити " и на " Ельцин-Центры " хватает... Дмитрий, ну что Вы в самом деле, как дитя малое.Никто и никуда, никаких памятников ставить и не собирался. По Ф. Э. Дзержинскому, несколько лет назад кстати уже проводили опрос. Просто наши " мудрецы " из АП, таким образом пробивают, созрел народец для того, чтобы вынести Ильича из Мавзолея или не созрел. Судя по опросу, пока ещё не созрел. Прямо об этом сказать у них тямы не хватает, вот и водят людей, как козлов на верёвке, выдумывая вот такие опросы. 1. Кроме Александра Невского и Феликса Дзержинского больше никого не знаем, господа-товарищи? Я, конечно, не обладаю такими ресурсами и таким положением как господин Малофеев, но в свою очередь хотел бы нижайше попросить господина мэра Москвы рассмотреть также вопрос об установке в столице памятников Ивану Калите, Дмитрию Донскому, Василию Первому, Ивану Третьему Великому, Василию Третьему, Ивану Четвёртому Грозному, Феодору Иоанновичу, Борису Годунову, Михаилу Феодоровичу, Алексею Михайловичу, царевне Софье Алексеевне. Не те смехотворные однотипные проштампованные бюстики на одно лицо на т.н. " Аллее Правителей " , а настоящие отдельные узнаваемые памятники. Или в Третьем Риме не хватит места для увековечивания памяти его создателей? Или в самом богатом городе РФ не хватит денег на это святое дело сохранения национальной памяти? На " Москву-Сити " и на " Ельцин-Центры " хватает... |
| Из юго – восточных степей двинулся ещё и третий отряд под предводительством Лжепетра. Ещё в последние дни царствования Лжедимитрия терский казак Илейка объявил, что он, в действительности, сын Царя Феодора Иоанновича Пётр, родившийся в 1592 году и подменённый Борисом Годуновым на скончавшуюся девочку Феодосию. Лжедимитрий понял, что открыто бороться с новым самозванцем нельзя, так как наследником Феодора Иоанновича должен бы быть его сын, а не брат, и в случае столкновения его с Лжепетром войско и народ могут перейти на сторону последнего. Поэтому он обратился к Лжепетру с приглашением прибыть в Москву, распорядившись, чтобы его встречали с подобающими почестями. Однако по пути в Москву Лжепётр узнал о гибели своего мнимого дяди и остановился. Теперь же он соединился с Болотниковым для борьбы с их общим врагом воцарившимся в Москве князем Василием Шуйским. Соединённые ополчения Ляпуновых, Болотникова и Лжепетра двинулись на Москву. Ляпуновы увидели вскоре, что отряды Болотникова, хотя идут под знаменем восстановления законной власти, но в то же время настроены против теперешних порядков на Руси, а по приёмам мало отличаются от разбойничьих шаек. К тому же они усомнились в действительном спасении Димитрия и, не желая дальше участвовать в разрушении Русского Государства, признали Царя Василия и покорились ему. После этого войска Василия Шуйского осадили Болотникова и Лжепетра в Туле и принудили их к сдаче. Оба они были казнены, хотя Болотников и уверял, что действовал всё время из делания верно служить законному Царю Димитрию, но теперь, оставленный им без помощи «на произвол судьбы», он так же верно будет служить Царю Василию. На юге тем временем продолжали собираться войска под знамёна Царя Димитрия. Но где находился и скрывался сам Димитрий, все ещё никто не знал. Один из сторонников Лжедимитрия прибыл набирать войско в Путивль и объявил, что недалеко находится сам Царь. Чтобы увидеть Царя, посольство путивльцев отправилось с ним в Стародуб, но видя, что там нет Царя, хотело его избить. |
| При мысли, что многие тысячи этих храбрых витязей падут чрез несколько часов как усердные жертвы любви к отечеству, Димитрий Иоаннович в умилении преклонил колена и, простирая руки к золотому образу Спасителя, сиявшему вдали на черном знамени великокняжеском, в последний раз горячо молился за христиан и Россию... Потом он сел на коня, объехал все полки, воодушевляя их и называя воинов «верными товарищами и милыми братьями». «Готовы головы наши сложить за Христа и отечество и за тебя, Великий княже!» – отвечали ему со всех сторон дружины храбрых героев. Вооружившись железной палицей, Великий князь выступил из полка вперед, чтобы лично подать пример другим и собственной особой начать бой. «Мне должно, – говорил он, – общую с вами пить чашу, – смерть ли или живот – едино с вами вкушу!..» Но усиленные просьбы всех русских князей и воевод – не вдаваться без нужды в опасность и щадить свою дорогую жизнь для общей пользы – едва удержали его от такого великодушного порыва. На время он покорился их желанию и оставил за собою только общее распоряжение ходом битвы. Наступил грозный час этой битвы, которая должна была решить участь тогдашней России. Солнце переходит шестую степень дня (12-й час – полдень); лишь небольшое пространство отделяет русские передовые полки, при которых находился сам Великий князь, от несметных полчищ татарских. Уж начались небольшие сшибки под начальством какого-то Тулина... В самый полдень оба войска сошлись лицом к лицу при устье реки Непрядвы... Вдруг с татарской стороны выехал вперед богатырь огромного роста, крепкого сложения, страшной наружности; звали его Челибей Тамир-Мурза, а родом он был печенег. Тщеславный своей силой, подобно древнему Голиафу, грозно потрясал он копьем и вызывал на единоборство кого-либо из русских витязей... Страшно было смотреть на этого великана, и русские думали про себя: «Ах, если бы нашелся кто-нибудь из наших, который бы поразил его!» И хотя было немало среди них храбрых воинов, но никто не решался сам добровольно вызваться на такой подвиг. |
|
|
