| Все повернули головы к занавеси, отделявшей гостиную от зала. Минуту длилось молчание. Потом начался переполох. Все засуетились и закричали. Часть бросилась за Кокой Корнаковым на место грянувшего выстрела. Оттуда уже шли навстречу, угрожали, плакали и, споря, перебивали друг друга. – Что она наделала, что она наделала, – в отчаянии повторял Комаровский. – Боря, ты жив? Боря, ты жив, – истерически выкрикивала госпожа Корнакова. – Говорили, что здесь в гостях доктор Дроков. Да, но где же он, где он? Ах, оставьте, пожалуйста! Для вас царапина, а для меня оправдание всей моей жизни. О мой бедный мученик, обличитель всех этих преступников! Вот она, вот она, дрянь, я тебе глаза выцарапаю, мерзавка! Ну, теперь ей не уйти! Что вы сказали, господин Комаровский? В вас? Она стреляла в вас? Нет, я не могу. У меня большое горе, господин Комаровский, опомнитесь, мне сейчас не до шуток. Кока, Кокочка, ну что ты скажешь! На отца твоего... Да... Но десница Божья... Кока! Кока! Толпа из гостиной вкатилась в зал. В середине, громко отшучиваясь и уверяя всех в своей совершенной невредимости, шел Корнаков, зажимая чистою салфеткой кровоточащую царапину на легко ссаженной левой руке. В другой группе несколько в стороне и позади вели за руки Лару. Юра обомлел, увидав ее. Та самая! И опять при каких необычайных обстоятельствах! И снова этот седоватый. Но теперь Юра знает его. Это видный адвокат Комаровский, он имел отношение к делу об отцовском наследстве. Можно не раскланиваться. Юра и он делают вид, что незнакомы. А она... Так это она стреляла? В прокурора? Наверное, политическая. Бедная. Теперь ей не поздоровится. Как она горделиво-хороша! А эти! Тащат ее, черти, выворачивая руки, как пойманную воровку. Но он тут же понял, что ошибается. У Лары подкашивались ноги. Ее держали за руки, чтобы она не упала, и с трудом дотащили до ближайшего кресла, в которое она и рухнула. Юра подбежал к ней, чтобы привести ее в чувство, но для большего удобства решил сначала проявить интерес к мнимой жертве покушения. Он подошел к Корнакову и сказал: |
| По аллее двигалось два встречных потока посетителей. Обилие молодежи и малочисленность иностранных туристов обращали на себя внимание. Здесь Лазарь в очередной раз отметил сдержанность японцев в выборе одежды: мужчины отдавали предпочтение костюмам и белым рубашкам, женщины и девушки — строгим юбкам и блузкам. Найти музей и находившийся рядом с ним небольшой палаточный городок оказалось нетрудно. Ряды палаток выстроились в тени парка между деревьев. Все палатки покрывал одинаковый синий полиэтилен, дорожки были начисто выметены. Вообще городок по своему устройству и порядку больше походил на военный лагерь, чем на пристанище бездомных. Лазарь в растерянности постоял минут пять около городка, ожидая увидеть кого-то из обитателей, но, так никого и не дождавшись, подошел к ближайшей палатке и подергал за полог, громко повторяя заученное приветствие по-японски. Сзади его окликнули по-русски, так что он оторопел: — Там никого сейчас нет. А вы что, русский? Он обернулся, перед ним стоял человек среднего роста в тельняшке навыпуск, темных брюках и стоптанных кроссовках. Его загоревшее обветренное лицо было явно славянского типа. Темно-русые волосы зачесаны набок. Мощные жилистые руки устало свисали вдоль туловища. — Да, русский. Как догадался? — Несложно. По акценту и по виду. — А ты откуда знаешь, что там никого нет? — Лазарь указал на палатку. — Так ведь, как в анекдоте про Соловья-разбойника, помните? «Живу я тут!», вот и знаю, — человек улыбнулся, и стало видно, что у него не хватает минимум половины зубов. — Сейчас все на заработках: кто побирается, кто по помойкам промышляет… Лазарь тоже улыбнулся, но не анекдоту, а тому, что нашел того, кого искал. Он представился: — Иван. А тебя как зовут? — Местные меня прозвали «сэн тио», что значит «капитан корабля», хотя я вовсе не капитан, просто для них наше имя «Юра» — странное. А вообще-то я и есть Юра. Бомжую тут понемногу, — он потупил взгляд и несмело протянул руку в ответ. «Точно, Юра!» — окончательно уверился Лазарь, энергично тряся руку нового знакомого, так что тот опешил. |
| А вот фотография, где сидят трое — отец, мама и сестренка Надя. Ей здесь почти 3 года. Через год на этом свете появлюсь я… А вот фотографии у меня за спиной: это Юра Арабов, мой сценарист. Юра по природе человек во многом другой. Ему нравится голливудское кино, рок-музыка, которую я не переношу. Он человек трезвый, хорошо образованный и уникально талантливый. Поэтому он может, любя что-то свое, распространять внимание и на другое… Словом, это ничего не меняет. Он — друг. И все. Юра здесь находится в прекрасной компании с Чеховым, а Чехов — с собачкой… Рядышком Лев Николаевич Толстой. Дальше Брессон — мой любимый режиссер. Вверху, справа, гениальный Миша Ямпольский, мнение которого для меня чрезвычайно важно. Увы — он далеко от меня. В Америке живет. Дальше рисунок Куросавы «Танцующие лисы». Так… Вот здесь дальше фотография Солженицына. Он важная часть моего сознания, много с ним говорили, в том числе о том, о чем можно говорить только с ним — простое величие, великая простота… А это — вот здесь, чуть правее — очень редкий снимок Шостаковича… А это моя любимая фотография старого русского фотографа Максима Дмитриева 1898 года: народ у трактира в Нижнем Новгороде. Этот город для меня очень важен. Я там учился в университете на историческом факультете. Первую работу свою режиссерскую сделал на горьковском телевидении в 18 лет. Причем это был прямой эфир: передача о классической музыке — рассказ о фортепьянной культуре Шопена. Я как-то пытался сложить пространство, монтировать. Было три камеры. Я, конечно, совершил много ошибок, после которых было вполне уместно мне отказать в доверии. Но, на мое удивление, этого не произошло. Мне продолжали доверять… Вот фото Юрия Беспалова. Наверное, это единственный мой учитель в кино. Он режиссер Горьковского телевидения. Взял меня ассистентом в свою съемочную группу. Ироничный, талантливый, безукоризненный профессионал. Историк, краевед, знаток мирового кино — в общем, настоящий исконный русский интеллигент. Строг. Беспощаден. Я многому учился у него. Учился трудно. Школа режиссера телевидения проходила для меня не просто трудно — мучительно трудно. В окружении великолепных взрослых мастеров телевидения я перестал быть юношей. Эти годы также помнятся мне как время нищего существования, когда не было денег ни на одежду, ни на еду. До сих пор не могу понять, как я не сдался, откуда были силы терпеть. Терпеть. |
| Дети видели, как тело готовят к погребению, как почтительно обращаются с ним, как нарядно и тщательно обряжают, украшают. Они слушали чтение Псалтири над усопшим, были участниками прощания, шествия похоронной процессии в храм на отпевание, понимали сердцем утешительные слова священника о воскресении в жизнь вечную. Эти воспоминания ярко запечатлевались детской памятью, и никому в голову не приходило лишать ребенка своего рода жизненной школы. Помимо страшной и трагической стороны, в смерти присутствовала сторона вероучительная, тот духовный опыт, который постигается через утрату другого человека. И, кроме печали, с раннего младенчества сеялась надежда на спасение и прощение близких, на встречу, на жизнь будущего века. Со смертью невозможно свыкнуться и смириться. Но Священное Писание говорит: «Помни последняя твоя и вовеки не согрешишь» ( Сир. 7, 39 ). Так маленький ребенок, присутствуя на событиях, связанных со смертью близких, научался этой важной и непростой памяти. Борис Пастернак так говорит об этом в романе «Доктор Живаго»: «Десять лет назад, когда хоронили маму, Юра был совсем еще маленький. Он до сих пор помнил, как он безутешно плакал, пораженный горем и ужасом. Тогда главное было не в нем. Тогда он едва ли даже соображал, что есть какой-то он, Юра, имеющийся в отдельности и представляющий интерес или цену. Тогда главное было в том, что стояло кругом, в наружном. Внешний мир обступал Юру со всех сторон, осязательный, непроходимый и бесспорный, как лес, и оттого-то был Юра так потрясен маминой смертью, что он с ней заблудился в этом лесу и вдруг остался в нем один, без нее. Этот лес составляли все вещи на свете – облака, городские вывески, и шары на пожарных каланчах, и скакавшие верхом перед каретой с Божьей Матерью служки с наушниками вместо шапок на обнаженных в присутствии святыни головах. Этот лес составляли витрины магазинов в пассажах и недосягаемо высокое ночное небо со звездами, Боженькой и святыми. Это недоступно высокое небо наклонялось низко-низко к ним в детскую макушкой в нянюшкин подол, когда няня рассказывала что-нибудь божественное, и становилось близким и ручным… |
| Юра, я получила все Ваши письма и весь материал, который Вы мне присылали, в том числе и книжечку, о которой Вы беспокоились. Спасибо Вам большущее. Единственно жаль, что большинство материала для мужского голоса, так трудно выбрать для себя; однако, немного изменив, мне удалось в этом году прочесть рассказ о писателе, который отправил жену на курорт. А начинаю я так: «У меня есть друг… мужчина, и послушайте, что он мне рассказал…». Другую вещь о розах я рассказывала и на русском, и на английском языках с колоссальным успехом. Австралийцы умеют принимать и реагировать на шутку, с ними можно иметь полный контакт. Они реагируют на твои слова, я просто с ними разговариваю, рассказываю о нашей группе, о нашей работе, конечно, выбирая самые смешные моменты и реакция великолепная. Русские – более сдержаны, более застенчивы, с ними гораздо труднее вступить в открытый разговор. Интересно, у Вас так же, или это свойственно нашей публике? Но принимают тепло и даже бурно. Помимо Сиднея и Мельбурна мы дали ещё один концерт в Аделаиде – столице Южной Австралии. Как видите, несмотря на то, что я готовлюсь быть бабушкой, пока мне ещё трудно сосредоточиться на этой роли, потому что у меня много других интересов. Но я уверена, что Вы правы, считая, что нет ничего в жизни прекраснее, чем внуки. Мы ждём с нетерпением февраля – кого нам пошлёт Бог – внука или внучку. Юра, после недолгих размышлений мы с Вовой решили поехать в Канаду, как и хотел Коля Воронцов, а из Ванкувера поехать на колином автомобиле в Западную Америку – Сан-Франциско, Лос-Анжелес, Сиетл, Менло-парк и т.д. Предполагаем лететь в июне. Юра, мне удалось достать все нужные номера «Огонька» и прочесть «Вечер воспоминаний». Написали ли Вы уже на него сценарий? А в какой стадии и как идёт работа над «За чертой милосердия»? «Вечер воспоминаний» я живо представляю на экране. Типы яркие и, мне кажется, что самая трудная роль Сведомского. Желаю Вам успеха. Пишите о прогрессе работы. Как жаль, что я не знакома с Вашей женой. Приходится ограничиваться только приветами. |
| Евровинт и восьмигранник Евровинт прилагается к любой дешевой мебели, рассчитанной на собственную сборку. У него еще в шляпке восьмигранное отверстие вместо советского креста. А восьмигранником называется то, чем евровинт закручивают, — маленький ключик, изогнутый буквой «Г». А еще евровинт и восьмигранник — это те десять центов, с которых началась история успеха Юры Макарова, человека с маленькой буквы «ч». 1 декабря, 2010 Евровинт прилагается к любой дешевой мебели, рассчитанной на собственную сборку. У него еще в шляпке восьмигранное отверстие вместо советского креста. А восьмигранником называется то, чем евровинт закручивают, — маленький ключик, изогнутый буквой «Г». А еще евровинт и восьмигранник — это те десять центов, с которых началась история успеха Юры Макарова, человека с маленькой буквы «ч». Евровинт прилагается к любой дешевой мебели, рассчитанной на собственную сборку. У него еще в шляпке восьмигранное отверстие вместо советского креста. А восьмигранником называется то, чем евровинт закручивают, — маленький ключик, изогнутый буквой «Г». А еще евровинт и восьмигранник — это те десять центов, с которых началась история успеха Юры Макарова, человека с маленькой буквы «ч». Когда Юра окончательно уяснил, что в этом мире бывают мамы и папы, он уже много лет жил в детдоме города Шуя Ивановской области. Даже самый лучший детдом в России — это такое место, где дети не знают, что кефир бывает не только в стакане, но и в упаковке и что «поесть» — это не обязательно означает сходить в столовую или кафе, можно приготовить и самому. А в городе Шуя был не самый лучший детдом. Но однажды туда приехал человек с евровинтом и восьмигранником. Я не буду называть имени этого человека и названия его благотворительной организации, потому что уже устал его пиарить. Самое важное — то, что он приехал не один, а с разборной мебелью, которую предложил детдомовцам самостоятельно собрать и оставить себе. Тринадцатилетний Юра Макаров взял в руки восьмигранник и собрал себе табуретку. Потом увидел, как это просто, — и собрал стеллаж. На этом его собственный комплект закончился, и он подошел к воспитательнице с просьбой дать ему еще что-нибудь собрать. Она отправила его в учительскую слепить стол. В течение каких-то двух часов Юра Макаров сотворил несколько предметов, которые, как ему раньше казалось, сами собой рождаются на детдомовском складе. Опытным путем выяснилось: вещами, которые тебя окружают, можно не только пользоваться, их можно еще и создавать. И делается это очень просто. Например, с помощью евровинта и восьмигранника. |
| - Тут совпали некоторые обстоятельства. Прежде всего, были люди, имевшие добрую волю и решимость что–то сделать. Кроме того, это были шестидесятые годы, когда начальство ужасно боялось «марксизма с человеческим лицом», увлечения молодым Марксом и так далее. А вот насчет «религиозного мракобесия» никто никаких увлечений не ожидал. Статьи на религиозные темы в «Философскую энциклопедию» были с самого начала заказаны, естественно, воинствующим атеистам. И вот — приходит статья какого–нибудь важного атеистического начальника. А в это время в редакцию энциклопедии устроился на работу Юра Попов — человек, совмещающий удивительные черты: порядочность, храбрость и глубочайшее невозмутимое спокойствие. Он посылает статью ко мне на отзыв. И я пишу рецензию — Боже избавь, никакого спора de principiis, я лишь с прискорбием отмечаю, что не упомянуты такие–то и такие–то факты, ничего не сказано о таких–то и таких–то обстоятельствах. Причем я старался просчитать наперед, как нынче говорят, каких имен и обстоятельств автор заведомо не знает и просто никогда не слышал. Автор, понятно, приходил в глубокую ярость: рвал на куски рецензию, швырял ее в Юру Попова (иногда с криком: «Долой поповщину!»), стучал кулаком по столу и заявлял что–нибудь такое: «Я аннулирую все мои договора с вами, ничего вам писать не буду, и вы еще пожалеете!..» А затем начался уже совсем плутовской роман. Юра Попов просит меня написать статью о христианстве. Я ему говорю: «Юра, если у тебя хватает сумасшествия заказать мне такую статью, мне было бы очень стыдно, если бы у меня не хватило сумасшествия ее написать». Он для начала, понимая, что моя подпись в конце статьи крайне нежелательна, заказывает человеку вполне секулярному, но порядочному, все–таки не воинствующему атеисту, — Юрию Леваде, что–то такое социологическое, на несколько фраз, о мировом христианстве. Тот был полностью посвящен в наш замысел и написал свой фрагмент, пристроенный после моей большой статьи. Так что хотя мое имя там тоже было, но в конце стояло имя Левады. И если какой–то ленивый начальник или цензор смотрел на статью слишком бегло, он видел лишь его имя. Левада в то время уже шокировал некоторых социологов своим либерализмом, но профессиональным атеистам известен не был. Было предпринято Юрой немало и иных ухищрений. Все это выглядело очень забавно, но когда том вышел, разразился великий скандал. |
| Эта история – не только о том, как спаслась от смерти старенькая полуслепая бабушка. Она, как мне кажется, еще и о глупости человеческой, о той глупости, которая может привести к большой беде. Эта история – не только о том, как спаслась от смерти старенькая полуслепая бабушка. Она, как мне кажется, еще и о глупости человеческой, о той глупости, которая может привести к большой беде. Жила-была семья: бабушка Анна Ивановна, ее сын Виктор, жена Виктора Людмила, внуки – Маша и Юра. Эта семья жила в большой трехкомнатной квартире, и имела еще одну квартиру, которую сдавали за неплохие деньги. Жили дружно, привечали гостей, тратили деньги на всякие полезные вещи и на образование младших. Но была у Виктора с Людой мечта – свой дом. Не квартира в центре города, а именно дом, с большим двором, с садом, и чтобы охранял его большой и красивый пес. Вот и Маша вышла замуж, уехала жить за границу, вот и Юра окончил институт, захотел жить отдельно. А мечта все не угасала – и вдруг Люде рассказали, что недорого продается большой и почти готовый дом. Поехали смотреть – и влюбились. Все по уму – планировка, двор, берег реки. Одна беда – от этого дома до автобусной остановки идти примерно полчаса. Но у Виктора машина, у Люды тоже права есть, а Анне Ивановне ездить некуда – ей все домой привезут. Продали обе квартиры, заняли денег, стали домовладельцами. И тут-то начались горести. У Юры было больное сердце. Пока помогал отцу доделывать дом – совсем расхворался. Врачи выписали ему инвалидность. А родители сказали: что тебе на работу ходить, поживи пока тут, на свежем воздухе, присмотришь заодно за бабушкой. А мы будем работать изо всех сил, чтобы отдать долги. Анна Ивановна не хотела из центра уезжать. Там все старые подружки, раза два в неделю обязательно кто-то заглянет. А она уже начала слепнуть и думала: если что, будет с кем договориться, чтобы каждый день приходили и обихаживали, а Витенька заплатит. Несколько месяцев спустя семья жила так: Виктор уезжал в дальние рейсы, зарабатывал хорошие деньги, но дома не появлялся по три-четыре недели, Люда вообще уехала за границу, к дочке, та ей нашла хорошую денежную работу. А в доме сидят двое – бабушка и внук. Год сидят, второй сидят, третий… Юра из дому почти не выходит, для него в город выбраться – проблема, разве что продуктов из магазина принесет, а магазин – для кого поздоровее, так двадцать минут ходьбы, для него — все полчаса. С друзьями сперва созванивался, потом как-то их растерял. И перестал бедный парень понимать, зачем живет на свете. |
| Отряды в одном из лагерей формировали рандомно. Разъединяли даже близнецов, которым мама дала один шампунь на двоих. В мой отряд попала Катя, а ее возлюбленный Юра оказался в отряде моей однокурсницы. «Я без него не выживу, — плакала Катя. — Дайте телефон, позвоню маме, хочу домой». Когда мы привели ее к психологу, оказалось, что у Юры такая же истерика. Мы с другой вожатой получили краткую инструкцию: «Справляйтесь, девочки». Я пообещала Кате, что, так как мы живем с Юрой в одном корпусе, они смогут видеться в столовой, в актовом зале и даже в свободные полчаса перед сном под моим присмотром. Она вроде успокоилась, но на следующий день оказалось, что расписание построено так, что за день ребята не увиделись. У 17-летней девочки случилась новая истерика. К третьему дню Катя нашла себе подруг, завела знакомства, с удовольствием ходила на секции. Я радовалась. А вечером пришел Юра. Девушка не особенно хотела с ним общаться, потому что была увлечена настольной игрой с ребятами. Нехотя пошла и после 20 минут разговора вернулась в слезах. Парень обвинил ее, что разлюбила, не вспоминала и все в таком духе. От коллеги я узнала, что сам Юра ни с кем не подружился, требует телефон все время, ему скучно. Еще пару дней спустя Катя пришла с жалобами на острые боли в животе, тошноту и температуру 38,5. Я отвела ее в медпункт, а когда вернулась туда с вещами, встретила вожатую Юры. Оказалось, что и он в изоляторе с температурой. Там у детей телефоны не отнимают, их кормят, поят, лечат, они в одном пространстве, вместе смотрят телевизор, играют в настолки. Короче, мы заподозрили неладное. Сообщили начальству и психологу про парочку, которая всех достала. Так как температура и правда у ребят была высокая, мои сомнения отвергли. Но я вспомнила, что подростки часто прибегают к методу — растирают и съедают карандашный грифель, чтобы на время повысить температуру. Предложила перемерить ее часа через полтора-два. «У Юры красное горло, а Катю все-таки забирайте, все с ней в порядке», — сказал врач. Когда я шла за девочкой, передо мной возникла дилемма: поздравить со скорым выздоровлением или прикинуться дурочкой. |
| Безногий, почти слепой от диабета, спокойно сидел в кресле или лежал на кровати и слушал радио. Ни слова жалобы ни мне, ни жене, ни дочери. Дочь раскладывала родителям таблетки на неделю, варила им каши и супы, баловала вкусненьким, которое разрешено было диабетикам, купала, обрабатывала раны, приходила и звонила по сто раз в день. – Хоть бы раз отец пожаловался или выразил неудовольствие. То неосторожно задену рану, то еда не очень нравится. Мать жалуется, а он нет. Он все принимал с благодарностью, как незаслуженное. Когда отправляли мою бабушку доживать век к дочери, моей маме, он напутствовал ее: – Ты человек чижелый, жалуешься и всюду лезешь. А ты молчи и терпи. Молчи и терпи. Он напутствовал: «Вот ты все жалуешься… А ты молчи и терпи. Молчи и терпи» Пришло время, дядя Юра надел крест. Внук сказал бабушке и дедушке: – Пожалуйста, венчайтесь! Если хотите быть вместе ТАМ, надо повенчаться. Тетя Аня неоднократно заводила этот разговор и раньше, но дяде Юре казалось несолидно венчаться старикам. Но внука послушал. Молча кивнул. Венчался, исповедовался, причастился. Жал с благодарностью руку священнику. Незадолго до дядиюриной кончины я навестила его. Он расспросил меня о жизни, о детях, посмотрел их фотографии, ни словом не обмолвившись о том, что уже не видит, а перед моим отъездом полез в кошелек и вынул 500 рублей – значительный процент от его рязанской пенсии. «На гостинцы детям». Я растерялась и хотела отказаться, но не посмела. Пришел его сын, который не разговаривал с родителями несколько лет. Поговорил с матерью, а к отцу не хотел войти. Его молодая жена сказала: если не пойдешь к отцу, разведусь с тобой. Вошел в его спаленку и не узнал в сухом безногом старичке грозного отца. Опустился на колени, зарыдал, просил прощения. Дядя Юра молча гладил его лысую непутевую голову и плакал. Тоже хотел просить прощения, но слова не шли из горла. Крёстный дядя Юра и тетя Аня в старости Когда старики совсем ослабели, дочь наняла им сиделку с проживанием и сама приходила каждый день. |
|
|
