| Когда дело было окончательно улажено, Саша спрашивает: – Юра, что мы тебе должны? – А кто там начальник этого «Керчьрыбпрома»? – спрашивает, морщась и припоминая, Юра. – Луценко… я же рассказывал. – Да я забыл уже… Так он, как… нормальный пацан? – Ну нормальный же… – Тогда ничего не должны. Когда Саня сообщил Луценко об этом, тот на радостях подарил ему два вагона рыбы. И опять Юра от своей «доли» отказался, а Саня прилично на этом деле заработал. Еще одна история. Верховную власть в Крыму тогда возглавлял ныне покойный Николай Васильевич Багров. И вот по каким-то имущественным делам и интересам он пересекся с бандитами. И нужно было как-то эти дела решать, так что он обратился с «приватной» просьбой к Саше как к человеку, более-менее «вменяемому». – Слушай, Саня, я слышал ты с этим… с Юрой Ивановым знаком. Нельзя ли с ним как-нибудь встретиться? Ну, скажем, в четверг, часа в три у меня будет время свободное. Саша пообещал посодействовать. И вот – встречается с Юрой и говорит ему: – Слышь, Юра, там Багров хочет с тобой встретиться. – А кто это такой? – спрашивает Юра. (Веришь, – изумлялся Саня, – он даже не слышал о нем ничего.) – Ну, это… как бы сказать… председатель Верховного Совета Крыма. В четверг, часа в три тебя устроит? Тут Юра с самым серьезным видом достает пухлый, потрепанный ежедневник, исписанный мелким почерком, морщась, листает его, приговаривая: «Так… в четверг… в четверг…» – и вдруг выдает: – Нет, Саня, в четверг никак не могу, не получится. – Ну, может в пятницу? Опять листает. – Нет, Саня, и в пятницу тоже никак. Извини, братан… Сейчас весь Крым на мне, так что – никак. И руками развел. Саша смеялся от души. Долгое время он был хоть и не церковным человеком, но считал себя истинным православным и даже патриотом и почвенником. И вот как-то он «вытянул» крупную сумму из банка, подконтрольного влиятельной преступной группировке, потом из другого банка, подконтрольного другой группировке… В конце концов все деньги он вложил в банк, подконтрольный спецслужбам, откуда бандитам деньги достать было, мягко говоря, непросто. Словом, Санька сильно огорчил нескольких криминальных авторитетов, и в жизни его начались серьезные проблемы. В Саню стреляли, и, кажется, даже не раз, но как-то так удачно, что всё обошлось… Вообще был трудный период всевозможных «разборок» и «терок», от которых он оказался на грани, скажем так, нервного срыва. |
| Юра тихо вышел из комнаты и сказал Егоровне, чтобы она послала в спальню сиделку. «Черт знает что, – думал он, – я становлюсь каким-то шарлатаном. Заговариваю, лечу наложением рук». На другой день Анне Ивановне стало лучше. Анне Ивановне становилось все легче и легче. В середине декабря она попробовала встать, но была еще очень слаба. Ей советовали хорошенько вылежаться. Она часто посылала за Юрой и Тонею и часами рассказывала им о своем детстве, проведенном в дедушкином имении Варыкине, на уральской реке Рыньве. Юра и Тоня никогда там не бывали, но Юра легко со слов Анны Ивановны представлял себе эти пять тысяч десятин векового, непроходимого леса, черного как ночь, в который в двух-трех местах вонзается, как бы пырнув его ножом своих изгибов, быстрая река с каменистым дном и высокими кручами по Крюгеровскому берегу. Юре и Тоне в эти дни шили первые в их жизни выходные платья. Юре – черную сюртучную пару, а Тоне – вечерний туалет из светлого атласа с чуть-чуть открытой шеей. Они собирались обновить эти наряды двадцать седьмого, на традиционной ежегодной елке у Свентицких. Заказ из мужской мастерской и от портнихи принесли в один день. Юра и Тоня примерили, остались довольны и не успели снять обнов, как пришла Егоровна от Анны Ивановны и сказала, что она зовет их. Как были в новых платьях, Юра и Тоня прошли к Анне Ивановне. При их появлении она поднялась на локте, посмотрела на них сбоку, велела повернуться и сказала: – Очень хорошо. Просто восхитительно. Я совсем не знала, что уже готово. А ну-ка, Тоня, еще раз. Нет, ничего. Мне показалось, что мысок немного морщит. Знаете, зачем я вас звала? Но сначала несколько слов о тебе, Юра. – Я знаю, Анна Ивановна. Я сам велел показать вам это письмо. Вы, как Николай Николаевич, считаете, что мне не надо было отказываться. Минуту терпения. Вам вредно разговаривать. Сейчас я вам все объясню. Хотя ведь и вам все это хорошо известно. Итак, во-первых. Есть дело о живаговском наследстве для прокормления адвокатов и взимания судебных издержек, но никакого наследства в действительности не существует, одни долги и путаница, да еще грязь, которая при этом всплывает. Если бы что-нибудь можно было обратить в деньги, неужто же я подарил бы их суду и ими не воспользовался? Но в том-то и дело, что тяжба – дутая, и чем во всем этом копаться, лучше было отступиться от своих прав на несуществующее имущество и уступить его нескольким подставным соперникам и завистливым самозванцам. О посягательствах некой Madame Alice, проживающей с детьми под фамилией Живаго в Париже, я слышал давно. Но прибавились новые притязания, и не знаю, как вы, но мне все это открыли совсем недавно. |
| - Ну от этого всего мы карточку избавим, — сказал Стас и решительно называя Юру на ты, спросил: — Юра, скажи честно, тебя приставили и велели вернуть писателей из тундры живыми или ты все-таки не робот, а хотя бы рыбак? - Ловлю иногда, — отвечал Юра. — Завтра карабин захвачу. Там, в общем-то, и медведи, и рыси. А у медведя начальная скорость девяносто километров, убежать от него невозможно. Мы на немножко разошлись в указанные каждому номера и пошли на ужин. Коридоры были безжизненны как на космической станции. - Тут мы, Юра, без тебя заблудимся. - Нет, такое исключено. Везде контрольные блоки, приложите контрольную карточку, вам ответят. Двери открывались бесшумно и мягко, но только после прикладывания карточки к панельке около ручки. И вход в столовую был по карточкам. В столовой все сверкало еще сильнее, резкий белый бесцветный свет непонятно откуда заполнял пространство с лакированными столами, никелированными прилавками, отделявшими кухню от зала. Но изнутри вышли не роботы, а живые женщины. Выбор блюд был обилен. Названное нами было протянуто нам с улыбками, но без слов. - Все,- сказал Стас, — не будет рыбалки. Рыбалка это когда рюкзаки свалишь в груду, потом сапоги перепутаешь, потом обязательно чего-то забудешь. Юра, а предусмотрены рыбные снасти? - Конечно, — отвечал Юра. Он просто сидел, ничего не взяв. - Стас, — сказал я, — извини мое занудство, я в самолете не договорил о двух путях писателей, можно? - Изобрази. - Всем же дается талант, тем, кто пишет. Талант обязательно от Бога. А использование таланта по двум путям, по Толстому, от Бога к сатане, и по Достоевскому: от сатаны к Богу. Так? - Не будет рыбалки, — повторил Стас. Молчаливая Галина Васильевна подала голос: Почему не будет, будет. Надо Петрпавлу молиться. У нас, с детства помню, молились не Петру и Павлу, а слитно: Петрпавлу, как одному человеку. Слава, вполне освоясь, ходил за разными добавками, и нам приносил. - Здесь инвестиции “Лукойла” или “Славнефти”? — спросил он Юру. Юра даже вздрогнул и умоляюще поглядел на Стаса: |
| «На наркотики сын подсел еще в школе». Три истории матерей Тюрьма, смерть или выздоровление? 26 июня, 2022 Тюрьма, смерть или выздоровление? «Кирилл стал принимать героин еще в школе». «Юра выжил во Второй чеченской, но начал принимать наркотики». «Егор бегал по улице раздетым, у него были галлюцинации». Накануне Международного дня борьбы с наркозависимостью матери рассказывают об аде, через который они прошли вместе со своими детьми. Имена героев изменены. «Юра умер на моих руках» Светлана Николаевна, 71 год: — Два года назад я похоронила сына. Юре был 41 год. Последние 20 лет я только и помню, что уговаривала лечиться, отдавала его долги и плакала. Я прошла через ад. Умер он не от передозировки, нет. Просто его организм был настолько истощен, что Юра не мог дышать и шевелиться. Когда я его незадолго до смерти водила в больницу, он еле передвигался. К терапевту нужно было идти на второй этаж, он поднимется на одну ступень, сядет на нее, отдышится, снова поднимется с моей помощью, а потом тихонько дальше шагает. Последние два дня жизни это был просто живой труп. Дважды вызывали скорую. Второй раз Юра просит: «Мамочка, мне так плохо, вызови, пожалуйста, я задыхаюсь». Медсестре той я очень благодарна. Несмотря на то, что она уже смену сдала свою, все равно приехала, обеспечила кислородной подушкой, пыталась меня утешить, но тихо так сказала: «Готовьтесь, он уже не жилец». Через несколько минут Юры не стало. В морге после вскрытия сказали, что и крови-то в его теле почти не было. «Вернулся из пекла целым» Полегчало ли мне, что он ушел? Нет. Вот стоит его фото на столе. Каждый день с ним разговариваю, что-то рассказываю. На фото он красивый, в военной форме. Юра был участником Парада Победы на Красной площади в 99-м. Пусть таким и останется в моей памяти. Похоронили мы его красиво, совместно с военкоматом сделали памятник как участнику боевых действий в Чечне. Там он тоже прошел через ад. Когда я приезжала навестить его в армию, видела в госпитале 18-летних пареньков, которые остались без рук и ног. Юра вернулся из того пекла целым. |
| Рубрики Коллекции Система пользовательского поиска Упорядочить: Relevance Relevance Брат и две сестры ищут новую семью 3 мин., 11.02.2016 Люда родилась в июле 2003 года, Юра родился в июне 2005 года. Настя — в августе 2008 года. Старшая сестра с теплотой рассказывает о своих младших брате и сестре. Люда ведет себя с ними как настоящий педагог и понимает: если она не права, то должна попросить прощения, и ее авторитет старшей ничуть не пострадает. Юра, когда вырастет, хочет стать трактористом. Он хорошо знает, как нужно ухаживать за лошадями. Он знает про них почти все и умеет ездить верхом. «Люда — добрая и заботливая. Настя — младшая, поэтому я ей помогаю», — говорит Юра о своих сестрах. Старшая Люда в школу ходит с удовольствием — ей нравится учиться. Любит рукодельничать, вязать, причем подходит к делу творчески. С удовольствием занимается спортом — играет в пионербол, волейбол. Еще Люда рисует и поет. «Я люблю петь, танцевать, думать, как сделать то или иное дело получше. Люблю рассказы читать, стихи», — говорит Люда. Ольга Алексеевна, психолог: «Люда — общительная добрая девочка, умеет ладить с людьми. Она очень хорошая сестра. Младшие брат и сестра за ней — как хвостики, а она не выпускает их из поля зрения, заботится о них». Тамара Владимировна, учитель русского языка и литературы: «Люда умеет читать очень выразительно. Словарный запас у Люды очень богатый, она может правильно выразить свои мысли». «Учиться интересно», —говорит Юра. Он настоящий хозяин: может забить гвоздь, работать с рубанком. Настя — любознательная девочка, ей все интересно. Умеет делать красивые поделки. Юра любит рисовать, смотреть мультфильмы. Как и младшая сестра Настя, которая еще с удовольствием слушает сказки. А еще Настя любит красивые платья, как и положено маленькой принцессе. Ольга Александровна, психолог: «Юра, как мужчина, заботится о своих сестренках. Они втроем очень дружные, очень любят друг друга. Настюшка — хохотушка, самая быстрая из семьи. Любит ласку, внимание — все то, чего ей не хватало в раннем детстве». |
| То же самое, с соответствующими изменениями, произошло по отношению к Юре с Тоней. Юра думал, что напрасно все-таки они уехали из дому. Как бы чего-нибудь не случилось в их отсутствие. И он вспомнил. Узнав, что Анне Ивановне хуже, они, уже одетые к выезду, прошли к ней и предложили, что останутся. Она с прежней резкостью восстала против этого и потребовала, чтобы они ехали на елку. Юра и Тоня зашли за гардину в глубокую оконную нишу посмотреть, какая погода. Когда они вышли из ниши, оба полотнища тюлевой занавеси пристали к необношенной материи их новых платьев. Легкая льнущая ткань несколько шагов проволоклась за Тонею, как подвенечная фата за невестой. Все рассмеялись, так одновременно без слов всем в спальне бросилось в глаза это сходство. Юра смотрел по сторонам и видел то же самое, что незадолго до него попадалось на глаза Ларе. Их сани поднимали неестественно громкий шум, пробуждавший неестественно долгий отзвук под обледенелыми деревьями в садах и на бульварах. Светящиеся изнутри и заиндевелые окна домов походили на драгоценные ларцы из дымчатого слоистого топаза. Внутри их теплилась святочная жизнь Москвы, горели елки, толпились гости и играли в прятки и колечко дурачащиеся ряженые. Вдруг Юра подумал, что Блок – это явление Рождества во всех областях русской жизни, в северном городском быту и в новейшей литературе, под звездным небом современной улицы и вокруг зажженной елки в гостиной нынешнего века. Он подумал, что никакой статьи о Блоке не надо, а просто надо написать русское поклонение волхвов, как у голландцев, с морозом, волками и темным еловым лесом. Они проезжали по Камергерскому. Юра обратил внимание на черную протаявшую скважину в ледяном наросте одного из окон. Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало. «Свеча горела на столе. Свеча горела...» – шептал Юра про себя начало чего-то смутного, неоформившегося, в надежде, что продолжение придет само собой, без принуждения. Оно не приходило. |
| Он поднял руку. Надо было видеть, как он ее поднимал – с величайшим усилием, но поднял и всех нас вместе благословил. И уплыл. Я такой торжественной смерти никогда не видела. Я видела несколько смертей, но такой торжественной – нет, он уплыл в вечность. Иначе сказать невозможно. Это было так, что даже плакать не пришлось, потому что человек получил наконец освобождение. В день папиной смерти в нашем доме после некоторого перерыва вновь появился Георгий, предложил свою помощь. А вскоре мы поженились. – Ваш супруг также был глубоко верующим человеком? – Как выяснилось через некоторое время после знакомства, Юра, Георгий Валентинович Проферансов, был внучатым племянником священномученика Владимира Проферансова – того самого, который служил вместе с моим дедом, отцом Василием Смирновым. Юра был прихожанином храма Ильи Обыденного. И венчали нас там. По знакомству, конечно: Юра был офицером, поэтому венчаться открыто было сложно. Отец у него комбриг, был разжалован и отправлен в ссылку абсолютно ни за что – еще до войны. Его отец был настоящий, совершенно советский человек, хороший, простой, ясный такой – «классический» советский офицер. Юра же не был «классическим» офицером. Его дед был полковником Генштаба царской армии. С ним ничего не сделали в советские времена, и он таким маленьким старичком доживал свой век. До семи лет, пока отец был в ссылке, Юру нянчил дед. И я думаю, Юрина выправка, благородство, удивительная какая-то тактичность, то, что современным офицерам не больно-то свойственно, – это у него от деда. Когда Юра окончил педагогический институт и оканчивал музыкальное училище, его призвали в армию. И долго решали, куда его отправить. Он был очень талантливый музыкант и художник. Военные же, которые его призвали, знали его происхождение: отец был в ссылке, дядя – министр (родной брат отца), другой дядя – полковник Генштаба, уже современного. Что с ним делать? И они ему предложили пойти в авиационное училище. Он согласился, потому как на самом деле выбора не было. |
| — Приходи, Лексей! Подберём тебе карабинчик! — Мать Евлампия! Ну, скажите, разве я не смирен? — Не смирен, Лёшенька! Ох, ещё пока не смирен! Вот так! Это я ещё и не смирен! Вот что значит богословская необразованность в нашем женском приходском монашестве! Во дворе у Семёна звенит циркулярка — Семён с Юрой-спецназовцем нарезают у сарая какие-то бруски. — Бог в помощь труженикам! Семён, Юра, здравствуйте! — Здорово, Лексей! Пожди минутку, уже заканчиваем! — Может, помочь чего? — Нет, спаси Господь, последний брус дорезаем. Циркулярка замолкла. — Алексей, ты торопишься? А то, может, чайку с нами выпьешь? — Выпью, Семён Евграфыч, всё равно мои все к Солодовниковым на день рождения их Ксенички пошли, а я, вроде, книжку читал, да тут это ведро… Нина-то дома? — Тоже у Солодовниковых, именинный пирог им понесла, с ягодами. — О! Ну почему это не у меня день рожденья? За разговором Юра-спецназовец вернулся из летней кухоньки с закипевшим чайником в одной руке и гроздью кружек на пальцах другой. «Фирменный» Семёнов чай на травах заблагоухал на заднем крыльце, где мы наскоро расположились. Юра быстрыми точными движениями нарезал на дощечке утренний домашний Нинин хлеб, поставил миску с кусками сотового мёда, взял по кусочку того и другого, и тихо присел на нижней ступеньке, поставив перед собой большую алюминиевую армейскую кружку с дымящимся напитком. Он был, как всегда, молчалив и задумчив. Белая, изуродованная осколком гранаты, кисть руки двумя работающими пальцами сжимала ломоть ароматного хлеба, от которого Юра, не торопясь, отламывал кусочки и аккуратно клал в рот. Появился Юра у нас в Покровском весной, вскоре после Пасхальной недели, точнее, был «появлён». Я как раз присутствовал при этом. Помогая звонарнице Аксинье поменять некоторые верёвочки на «языках» колоколов, пообтрепавшиеся за время пасхальных трезвонов, и, между делом, любуясь открывавшейся сверху колокольни умиротворяющей панорамой весеннего Покровского, я первый заметил приближающийся к селу в клубах пыли видавший виды милицейский УАЗик Михалыча, начальника 2го отделения милиции в Тске, большого почитателя отца Флавиана. |
| Было уже абсолютно всё равно: кто четник, кто партизан, так как толку ни от одних, ни от других не было. Уже две недели мы топтались на одном месте, под линией обороны неприятеля, а разговор о прорыве их линий так и не заходил. Нам всё уже изрядно надоело, ребята чувствовали неудовлетворение от подобных акций. У меня сложилось мнение, что необходимо создать русский отряд, хотя бы величиной с роту, получив определённый статус. Одно было явно очевидным - из четы Алексича надо было уходить, поодиночке или всем вместе. К тому времени мы представляли сплоченную обкатанную боевую группу, которую составляли я, Леонид, Денис, Роман, «Барон», Андрей Л., а так же присоединившийся к нам в конце августа Петя Малышев, бывший боец 2-го РДО. По возвращении из акции мы получили ещё одного бойца, Игоря М. из Сухуми, немца по национальности, служившего, по его словам, в группе специального назначения «Сатурн», и по всей видимости, участвовавшего также в абхазской войне на стороне грузин. Появился тогда и ещё один боец, Юра Ш. откуда-то из России, но мы его так и не видели, за исключением Леонида и Кренделя. Вернувшись тогда на базу, я застал Лёню и Кренделя в весёлом расположении духа и одновременно несколько ошеломленных. Юра, представившись капитаном-»афганцем», заявил, что в Боснию прибывает на мусульманскую сторону пакистанская группа «Чёрные аисты», и он решил создать собственную группу, в которую должны войти все те русские, кто хочет остаться в живых. После этого Юра сразу же отбыл в состав 2-ой Сараевской бригады, и там встретив ещё двоих русских, Сергея и Игоря из Молдавии, стал их командиром и провёл несколько разведывательных выходов, что для этой бригады было большим достижением. Затем эта русская тройка перебралась из этой части к Борису Пичугину, который ещё в июле ушел от нас в Касиндольский батальон, где вскоре стал командиром интервентного взвода. Главную силу в этом взводе составлял он, и к нему периодически присоединялось несколько сербов. Разумеется, русские ему были нужны. Трое ребят поначалу собрались остаться там, но в этом взводе им не понравилось, так что они вскоре соединились с нашим отрядом в операции на Нишичком плато, где в бою за Мошевичко Игорь и Юра были ранены. Юра был ранен весьма тяжело, так как в него попала пуля, когда он собирался бросать ручную гранату, и та, разорвавшись, дополнительно посекла его. Что касается Бориса, то он некоторое время оставался один. Зимой к нему присоединился Женя Калмык из Питера, а летом 1995 года ещё несколько русских. Впрочем, эти русские там не задержались, ибо местное командование не оказало им должного внимания и не понимало, что создание русского отдельного отряда не чья-то прихоть, а необходимость. В конечном итоге все русские из этого батальона ушли, а под конец ушёл и Борис, перебравшись в состав бригады специального назначения МВД Республики Сербской. |
| Надрывный кашель наконец-то утих, и дядя Юра сделал вторую, чуть более успешную попытку затянуться табачным дымом. — Так почему не напишу? — спросил Бронников. — Потому! Выселяют меня, суки. Под Волоколамск куда-то… — То есть как выселяют? — не понял Бронников. — Под какой Волоколамск? — Под обыкновенный! — прохрипел дядя Юра. — Я же олимпийскую картину порчу. Несоциальный элемент. Бутылки вот ихние собираю… Им, видишь, покрасоваться охота. Чтобы, значит, ни сучка ни задоринки. А меня, значит, нельзя иностранцам показывать… немцам показывать нельзя. А что долбил я этих немцев четыре года изо всех видов, так им до этого дела нет… Вроде как воняет от меня. Себя бы понюхали, козлы!.. Соседка написала, сука гребаная… а они сейчас лютуют — страшное дело! — Дядя Юра безнадежно махнул рукой и закончил неожиданно деловито, говоря о себе так, будто был бревном, которое надлежало распилить, и сам отчасти заинтересован в успешности распила: — Участковый уже два раза приходил. — И что? — И то!.. Общежитие там. В общежитии буду жить. — Ага… в общежитии… это что же?.. То есть вот так, значит… — Бронников недоуменно подержался за нос, потом снова взглянул на дядю Юру. — И охота тебе? — Охота! С чего охота-то? Тут свои все… мужики свои… с чего ж охота? Тут комната у меня, а там что? — Так не езжай никуда, — предложил Бронников. — Права у них нет тебя выселять! — Ээ-э! — Дядя Юра посмотрел на него как на ребенка. — С ними не поспоришь!.. А иначе — по суду. И через пятнадцать суток еще, он говорит… — Каких пятнадцать суток? — Ты что, как маленький? За административное правонарушение! — Кто? — Да участковый же! — окончательно рассердился дядя Юра на его бестолковость и возмущенно растоптал окурок. — Ладно, пойду, некогда мне тут с тобой! Дел невпроворот… Ворча, он подхватил брякнувший мешок и поковылял к выходу со двора. Бронников озадаченно смотрел в его спину, и ему казалось, что запах, уносимый с собой дядей Юрой, стелется за ним шлейфом золотистого марева, в котором подрагивают листья жасмина и даже асфальт немного зыблется и течет. |
|
|
