| Black Μ. An Aramaic Approach to Gospels and Acts, 3 ed. Oxf., 1969). Особую роль в истории европейской культуры сыграл латинский перевод, осуществленный в кон. IV в. блаж. Иеронимом (ок. 342–420), изучившим для этого еврейский язык; из его соединения с некоторыми частями более старого перевода возникла т. н. Вульгата (собственно editio Vulgata — «общепринятое издание», термин восходит к официальному изданию Римской курии 1590 г.), вплоть до II Ватиканского собора (1962–65) лежавшая в основе теологического и литургического творчества в ареале католицизма. Из древних переводов следует также отметить коптский, эфиопский, армянский, грузинский, а также готский (IV в.), осуществленный арианским епископом Ульфилой и дошедший частично. Когда практика перевода на народные языки оспаривалась в римских кругах, все более склонных придавать сакральное значение латыни, в сфере влияния византийской Церкви (в Моравии, затем в южнославянском регионе) возникает славянский перевод Библии, созданный братьями Кириллом (826–869) и Мефодием (ок. 815–885), «апостолами славян», и их учениками. Этот перевод, ориентированный на передачу сложного лексического и синтаксического строя греческого языка, вылепил из податливого языкового материала особый язык, который принято называть старославянским (а в его позднейшем, вплоть до наших дней, литургическом функционировании — церковнославянским). На Западе предреформациониая пора создает условия для новых переводов Библии на народные языки, порождаемые возрастающим желанием эмансипирующегося читателя без посредничества теологов самому разобраться, что именно на самом деле сказано в Писании. Переводческая деятельность, особенно активная к конце XV в. н часто вызывающая конфликты с католическими церковными инстанциями, увенчивается переводом Лютера, завершенным к 1534 г. (перевод НЗ был издан уже в 1523); это очень яркое литературное явление, отмеченное большой энергией и народной выразительностью немецкого языка, сильно стимулировавшее дальнейшее развитие немецкой литературы. |
| Кодификация «словенороссийского» языка была произведена в основном в Киеве, Львове и Вильне. «Грамматика» Мелетия Смотрицкого стала учебником церковно-славянского языка для всей Русской Церкви буквально на века. «Проста мова» стала основой общерусского литературного языка. «...Действительно, «проста мова» не оказала почти никакого влияния на современный украинский и белорусский литературный языки... Однако, на историю русского литературного языка «просто мова» как компонент юго-западнорусской языковой ситуации оказала весьма существенное влияние. Достаточно указать, что если сегодня мы говорим об антитезе «русского» и «церковнославянского» языков, то мы следуем именно югозападнорусской, а не великорусской традиции... Это связано с тем, что условно называется иногда «третьим южнославянским влиянием», т.е. влиянием книжной традиции Юго-Западной Руси на великорусскую книжную традицию в Х VII в.: во второй половине Х VII века это влияние приобретает характер массовой экспансии югозападнорусской культуры на великорусскую территорию» (см. Б.А. Успенский. Там же). Что касается диалектов – «волынской», «литовской» и многих других мов, то о «целесообразности» создания на их основе местных литературных языков лучше всего сказал замечательный галицко-русский историк Денис Зубрицкий в своем письме к М.А.Максимовичу: «...Ваши мне сообщенные основательные и с систематической точностью изданные сочинения – откуда идет русская земля, и исследование о русском языке читал я с величайшим любопытством и вниманием. Вы опровергли сильным словом мечтательные утверждения писателей и выдумки как о происхождении народа, так и о русском языке, которые мне всегда не нравились... Что касается до наречий русского языка, то их бессчетное число) внимательный наблюдатель, странствуя по русской земле, найдет почти в каждом округе, даже в каждой деревне, хотя и неприметное различие в произношении, изречении, прозодии, даже в употреблении слов, и весьма естественно» (см.: «Путями истории». Т.2. Изд. Карпато-русского литературного общества, Нью-Йорк, 1977). |
| Гибридные варианты церковнославянского, распространяющиеся на славянском Юге в качестве «понятного» языка, опираются в своей книжной основе на русский церковнославянский, который в рамках этих вариантов вступает в прямой контакт с местными южнославянскими элементами 13 . Этот процесс является одним из важных аспектов русского влияния в период формирования литературных языков нового типа. Как явствует из всего сказанного, стремление не порывать с вековой культурно-языковой традицией существенно ограничивало развитие литературных языков нового типа, ориентированных на живую местную речь: новые языки либо становились компромиссными в своей структурной организации (гибридные языки в качестве «простых»), либо оказывались неполноправными в функциональном отношении. Для того чтобы это положение изменилось, нужен был стимул культурологического характера – решимость создать новую культуру секулярного типа, радикально порывающую с прошлым и отводящую традиционной литературе сугубо подчинённое место в новом общественно-культурном развитии. Предпосылкой подобного переворота служило то изменение в языковом сознании, которое было спровоцировано сознательным употреблением разного рода «простых» языков. Как бы ограничены они ни были в своём функционировании и компромиссны в своей структуре, они формировали определённый взгляд «со стороны» на традиционный книжный язык: в оппозиции к «простому» он оказывался «не простым»; а устремление «простого» языка к понятности для традиционного языка оборачивалось атрибутом «непонятности». В течение многих веков церковнославянский воспринимался как универсальный книжный язык, обслуживающий культуру в целом. С появлением «простых» вариантов значимость традиционного церковнославянского языка в культурно-языковой системе утверждалась прежде всего за счёт его церковнорелигиозного употребления (хотя пока и не сводилась к этому), за счёт того, что полный отказ от церковнославянского языка ассоциировался с отказом от православия. В определённой перспективе это могло сообщать церковнославянскому атрибут клерикальности. |
| Это тоже напоминает историю переводов священных книг: так, в христианстве Древней Армении были «святые переводчики». В истории же исихазма возникает специфический феномен «филолого-аскетической школы», впервые детально описанный А.-Э.Тахиаосом на примере румынского исихазма и переводческой школы преп. Паисия Величковского . (Присоединяясь к Н. Н. Лисовому , мы находим несколько более удачным термин «аскетико-филологическая школа»). Как сегодня считают ученые (см. раздел 13 ), ядро и основу румынского исихазма составляет так называемый «паисианизм»: движение в румынском монашестве XVIII в., созданное св. Паисием и сочетавшее исихастский подвиг с переводом исихастской литературы. Румынский случай, быть может, наиболее ярок, но исторически он – не первый и не последний. Взаимосвязь исихастской аскезы и филологии (своеобразный аспект большой темы о связи монашества и монастырей с книжной культурой) давно отмечалась в исследованиях религиозности и культуры Восточной и Юго-Восточной Европы; к примеру, позднесоветская «История всемирной литературы» писала об этом так: «Предвозрождение ... часто было связано с мистическими течениями, проповедовавшими уединенную молитву, индивидуальное общение с Богом, психологическое самоуглубление. Одно из таких мистических течений – исихазм – захватило собой Византию, Ближний Восток, Балканы и Россию, проникло на Украину, способствуя эмоциональному началу в искусстве, индивидуализму, психологичности, усложненности стиля в литературе и поощряя к филологическим занятиям» 7 . «Предвозрождение» в этом тексте – фантом, несостоятельное понятие, бывшее популярным в науке некое время, но корреляция «аскеза – филология» указана совершенно верно. Первой «аскетико-филологической школой» следует, несомненно, считать «Тырновскую литературную школу» в Болгарии XIV в. (см. раздел 11 ), весьма подробно исследованную благодаря связанному с нею явлению «второго южнославянского влияния». После же школы преп. Паисия и под ее воздействием, в прямой преемственности от нее (хотя и с дистанцией в полвека) возникает литературно-переводческая деятельность с центром в Оптиной – третья «аскетико-филологическая школа» в истории Традиции. |
| Из 303 миниатюр только 71 не имеет подписей. Такого числа вспомогательных текстов нет больше ни в одной рукописи XIV в. Они важны, чтобы понимать сюжеты иллюстраций и исследовать, как соотносились эти подписи с текстом псалмов, и отыскать лит. источники ряда редких иконографических решений, а также для характеристики рус. языка кон. XIV в. Все надписи на полях К. П. выполнены мелким полууставом - характерным, легко узнаваемым письмом, ведущим свое происхождение от приписок на полях рукописей и письма деловых документов. Оно возникло еще в кон. XIII в., но окончательно сформировалось в период второго южнославянского влияния, когда сложились и его специфические признаки: использование большого числа лигатур, подражание греческим буквам, наличие надстрочных знаков, орнаментация, сознательно неодинаковое написание одних и тех же букв; это письмо также отличают особая орфография и пунктуация. Бытование иллюстрированной визант. рукописи XI в. на Руси и ее использование как образца при изготовлении лицевой К. П. представляются существенными фактами рус. культурной жизни кон. XIV в. Миниатюры К. П. свидетельствуют о характерном для рубежа XIV и XV вв. слиянии визант. традиции и рус. мастерства. Лит.: Майков В. В. О владыке Михаиле, упомянутом в записи лицевой Псалтири 1397 г.//Памяти Л. Н. Майкова: Сб. ст. и мат-лов. СПб., 1902. С. 99-107; Culter A. The Marginal Psalter in the Walters Art Gallery: A Reconrideration//The Journal of the Wallters Art Gallery. 1977. Vol. 35. P. 37-61; Киевская Псалтирь 1397 г. из Гос. Публ. б-ки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (ОЛДП. F. 6). М., 1978 [факс. воспроизв. рукописи]; Вздорнов Г. И. Исследование о Киевской Псалтири. М., 1978; он же. Искусство книги в Др. Руси: Рукописная книга Сев.-Вост. Руси XII - нач. XV в. М., 1980. С. 94-97. 49 [Библиография]; Weitzmann K. Sinai Psalter cod. 48// Idem. Byzantine Liturgical Psalters and Gospels. L., 1980. [Chap.] 7. P. 4. Fig. 9; Жемайтис С. Г. К вопросу о происхождении и бытовании Киевской Псалтири (1397-1518 гг.)//Хризограф. |
| Историки не раз описывали многочисленные культурные, политические, религиозные, экономические и географические факторы, которые позволили первоначально незначительному Московскому княжеству стать в XIV веке центром русского государства. Роль, которую играла в этом процессе умиравшая Византийская империя, может расцениваться как один из важнейших моментов влияния Византии на историю Европы, «Собирание русских земель» вокруг Москвы, соперничество между Москвой и Тверью, вмешательство Золотой Орды, войны с Литвой. - все эти аспекты возвышения Москвы подробно, а подчас блестяще описывались русскими историками. Однако почти все они ограничивались русским материалом и рассматривали эти факты исключительно как эпизоды истории русского народа. В настоящей книге сделана попытка расширить перспективу и рассмотреть зарождение Российской империи на более широком восточноевропейском фоне, учитывая, в частности, внешнеполитическую деятельность Византии и торговые интересы итальянских городов-республик Генуи и Венеции. Хотя практически все архивы имперской и патриаршей канцелярий Византии погибли - либо в 1204 году, когда город был захвачен крестоносцами, либо в 1453-ем, когда его взяли турки, - в двух рукописях, хранящихся в Вене, содержится два тома официальных документов патриархата, включающих постановления патриархов (и отчасти императоров) за период с 1315 по 1402 год. Изучая эти документы в свете современной им политической и культурной истории Византии, сопоставляя их со свидетельствами других византийских, южнославянских и русских источников, мы обнаруживаем усиленную административную активность в областях, непосредственно входивших в церковную юрисдикцию византийского патриархата, и, в частности, на территориях бывшей Киевской Руси, к тому времени политически разделенных между Польшей, великим княжеством Литовским и Монгольской империей. Эта активность касалась не только церковного устройства, но и чисто политических разногласий, непосредственно затрагивавших личность и полномочия «митрополита Киевского и всея Руси», которого назначала Византия и который с 1308 года имел постоянную резиденцию в Москве. |
| 188. Weiss G. Joannes Kantakuzenus, Wiesbaden, 1969. 189. Wojciechowski Z., L " Etat polonais au Moyen-Age, Paris, 1949. 190. Zachariae a Lingenthal, Jus graecoromanum, 7 vol., Leipzig, 1856-1884. 191. Zbornik radova Vizantološkog instituta, Belgrad, 1952. 192. uek J., Kormchaya Kniga. Studies on the Chief Code of Russian Canon Law. (Orientalin Christiana Analecta, 168), Rome, 1964. 193. Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской Империи Археографической Экспедицией императорской Академии наук. I. СПб., 1836. 194. Акты исторические, СПб., 1841-. 195. Ангелов Б. С., Из старата българска, русска и српска литература. София, 1958. 196. Банк А. В., Византийское искусство в собраниях Советского Союза. Л.-М., 1965. 197. Дмитриев Л. А., Роль и значение митрополита Киприана в истории древнерусской литературы. ТОДРЛ, XIX, 1963. 198. Дуйчев И.. Центры византийско-славянского общения и творчества. ТОДРЛ, XIX, 1963. 199. Дьяконов М., Власть московских государей. Очерки из истории политических идей древней Руси. СПб., 1889. 200. Ермолинская летопись, ПСРЛ, XXIII, СПб., 1910. 201. Голубинский Е. Е., История Русской Церкви, I, 1-2, II, 1 М., 1901. 202. Греков И. Б., Восточная Европа и упадок Золотой орды (на рубеже XIV-XV вв.), М., 1975. 203. Хрущевский М., История Украины-Руси, III. Нью-Йорк, 1954. 204. Ипатьевская летопись, ПСРЛ, II, М., 1962. 205. Иконников В., О культурном значении Византии в русской истории. Киев, 1869. 206. Карташев А., Очерки по истории русской церкви, Париж, 1959. 207. Лаврентьевская летопись. ПСРЛ, I, M., 1962. 208. Лихачев Д. С., Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России. (В кн.: Исследования по славянскому литературоведению и фольклористике советских ученых на IV международном съезде славистов, М., 1960). 209. Львовская летопись. ПСРЛ, XX, I, 1910-1914 гг. 210. Макарий, митр., История Русской церкви, IV, I. СПб., 1866. 211. Мансветов И., Митрополит Киприан в его литургической деятельности. М., 1882 г. 212. Медведев И. П., Византийский гуманизм XIV-XV веков. Л., 1976, |
| ( Виноградов В. В. О процессах развития и разрушения омонимии в кругу соотносительных русизмов и древнеславянизмов//Studia Slavica. Budapest, 1966, т. 12. Fasc. 1–4, с. 440–441). II [...] слова подобострастный и подобострастие, означавшие в старославянском языке «подверженный тем же страстям» и «одинаковая страстям подвластность», вступили в семантическую контаминацию с деловыми словами: пристрастный, пристрастие, с словом страсть в просторечном значении страха и т. п. Отсюда в словах подобострастный, подобострастие развились новые значения: «раболепный, запечатленный подобающим страхом» и «раболепная покорность, приличествующий случаю страх, льстивость». Еще А. С. Шишков протестовал против такого словоупотребления: «вместо слушать с раболепностью или со страхом, говорят с подобострастием, которое слово значит одинаковую страстям подвластность и т. д.» (Шишков, Рассужд. о стар. и нов. сл., 1818, с. 67). Ср. у Пушкина в заметках о народной драме и о «Марфе Посаднице» М. П. Погодина: «привычка смотреть на людей высшего состояния с каким-то подобострастием и придавать им странный, нечеловеческий образ изъяснения». Ср. также в статье «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности»: «Мы не принадлежим к числу подобострастных поклонников нашего века». ( Виноградов В. В. Пушкин и русский литературный язык XIX века//Пушкин родоначальник новой русской литературы: Сб. научно-исслед. работ. М.; Л., 1941, с. 554–555). III Быть может, волной второго южнославянского влияния занесены в русский литературный язык такие слова, как суевер, суеверие, суеверный (ср. старославянизмы: суеслов, суесловие, суемысл, суемудрый и т. п.– Срезневский, 3, с. 610 и Дополнения, 250–251; Востоков, Сл. ц.-сл. яз., 2, с. 193); хлебодар (ср. сл. 1847, 4, с. 403; в монастырях: «раздаватель печеного хлеба братий»; Акты юридич., 152: При хлебодаре старца Галактиона – сл. АР, 2-е изд., 6, 558; ср. у Державина в оде «На рождение царицы Гремиславы», 1, 500, 14: «Ты сердцем – стольник, хлебодар»; рукоплесканье (ср. в древнерусском языке плескати и плеснути руками, но ср. отсутствие слова рукоплесканье в Лексиконе треязычном 1704 г.); гостеприимство, вероломство, земнородный (ср. Срезневский, 1, с. 975; Сборн. Кир. Белозер. XII в.); подобострастный (Срезневский, 2, 1040, чин. избр. по списку 1423 г.); громогласный (Срезневский, 1, 597; Стихирарь, XVI в.); любострастный; первоначальный (Срезневский, 2, 1764, поуч. митр. Фот. 1431 г.); тлетворный (Срезневский, 3, 1078, менандр XV в.) и др. под. |
| Нисколько не умаляет познавательного значения экскурса Максима Грека в историю великих географических открытий тот факт, что сочинение об островах «Молукиди нарицаемых», но гораздо более полное, уже имелось в русской письменности лет за десять до того — имеем в виду сочинение, которое привез Яков Полушкин. Максим Грек говорит о «дерзании» испанских и португальских мореплавателей как о подвиге. А дерзание действительно было велико. Устремление к неизведанным параллелям и меридианам географической сетки звало и к новым широтам и высотам на карте исторического развития духовной культуры. Ибо рушились вековые представления, идущие от Птолемея, замкнувшего мир Атлантикой как бесконечной и заповедной для человека акваторией, — представления, господствовавшего в течение почти всей эпохи средних веков. Мы обратились за примерами, главным образом относящимися к аспекту культурных связей русского общества с зарубежными странами, но не с единственной целью показать, что русская культура отозвалась на те или иные события и факты культурной жизни других народов. Главным культурным фактом является своеобразие культурных связей, их адреса. Изучение этих вопросов как самодовлеющих необходимо, но недостаточно. Более плодотворным представляется их обсуждение в рамках закономерностей, присущих культурно–историческому процессу средневекового мира. Для средневековья характерно возникновение обширных культурных регионов. Они объединяли разные этносы, входившие в разные государственные образования. Факторами культурного единства западноевропейского культурного региона выступал католицизм и латинский язык как основной язык образованности, просвещения, науки. Другой европейский культурный регион — византийско–славян- ский. Здесь фактором культурного единства выступала другая ветвь христианства — православие. В исследованиях, имеющих своим предметом литературу и искусство Древней Руси, давно были отмечены и изучены так называемые первое и второе южнославянские культурные влияния. Затем вопрос об этих влияниях стал рассматриваться в плане культурных взаимовлияний Руси и югославянских народов. |
| С начала русской истории до сер. XVII в. профессиональными представителями светского музыкального искусства являются у нас «веселые молодцы, люди вежливые, очестливые, веселые ребята скоморохи». Откуда явились на Руси эти бродячие «умельцы», часто бывшие в одно и то же время и певцами, и музыкантами, и мимами, и танцорами, и клоунами, и авторами- импровизаторами исполняемых произведений – до сих еще не выяснено; самая этимология слова загадочна. Одно из его объяснений указывает на византийское происхождение скоморохов, не обошедшееся, конечно, без южнославянского посредства. В Византии были целые дружины актеров, танцовщиков, придворных певчих, которые во время торжественной царской трапезы (напр. во время приема русской княгини Ольги) занимали и потешали пирующих. Существует даже известие, что во времена византийского императора Константина Багрянородного (X в.) придворными музыкантами служили славяне, любовь которых к музыке отмечается греческими летописцами еще в VI в. Возможно, что и с Запада рано попадали к нам изредка тамошние скоморохи – жонглеры и шпильманы (последнее слово встречается уже в памятниках XIII в.; переделкой его является русское шпынь – насмешник, балагур, шут, слепой нищий – певец, откуда шпынять – насмехаться, язвить, бранить). Этим, быть может, объясняется сходство скоморошеского платья с латинским, т. е. западноевропейским, отмечаемое в XIII в. летописцем Переяславля Суздальского. Случайные западные влияния едва ли, однако, могли равняться по силе более широким и постоянным византийским. Древнейший образ, в котором являются у нас скоморохи, – это «гусельники», играющие на своих «звончатых» или «яровчатых» (т. е. яворовых) гуслях, поющие песни, а иногда и пляшущие, одетые в особое скоморошье платье и ходящие поодиночке или целыми толпами-товариществами. Они – желанные гости на свадьбах, народных праздниках и сборищах, пирах княжеских и частных; их охотно зазывают к себе в дом любители их искусства, несмотря на поучения и запрещения духовных пастырей. |
|
|
