| может быть установлена связь с продукцией конкретных древнерус. скрипториев. Так, серб. Ватиканское Евангелие-апракос (Vat. Slav. 4), переписанный тем же писцом (Будилом) Карейский типик в свитке (Ath. Chil. AS 132/134) и хиландарское Евангелие 8 в письме и орнаментике обнаруживают знакомство их создателей с рукописями княжеско-епископского ростовского скриптория 1-й пол. XIII в. ( Турилов А. А. К истории ростовского владычного скриптория XIII в.: Старые факты и новые данные//Хризограф. М., 2007. Вып. 3: Средневек. книгописные центры: Местные традиции и межрегиональные связи (в печати)). Нет, однако, оснований считать этот аспект влияния наиболее ранним в сравнении с остальными и относить его к 60-м гг. XII в., как это сделал Мошин, исходя из предложенной им предельно ранней датировки Мирославова Евангелия ( Мошин. 1998. С. 68-69). Опыт изучения 2-го южнослав. влияния кон. XIV - 1-й пол. XV в., от к-рого сохранился массовый синхронный материал, наглядно свидетельствует, что изменения в графике письма относятся к числу второстепенных и в силу этого не самых ранних проявлений книжно-лит. связей (см.: Турилов А. А. Восточнославянская книжная культура кон. XIV-XV в. и «второе южнославянское влияние»//ДРИ. 1998. Сергий Радонежский и худож. культура Москвы XIV-XV вв. СПб., 1998. С. 323-324, 329, 333-334; Гальченко М. Г. Книжная культура. Книгописание. Надписи на иконах Др. Руси: Избр. работы. М.; СПб., 2001. С. 325-382, 386-404; 1-88). Стремясь представить картину 1-го восточнослав. влияния максимально полно, Мошин обратился к южнослав. книжной орнаментике XIII в. Он отказался от традиц. к тому времени тезиса В. Н. Щепкина о (восточно)болг. происхождении «технического» варианта тератологического стиля ( Щепкин В. Н. Болонская Псалтырь. СПб., 1906. М., 2005р. С. 50-60; он же. Русская палеография. М., 1967. С. 67-71) и высказался в пользу первичности рус. тератологии по отношению к южнославянской ( Мошин. 1998. С. 74-77), поддержав тем самым гипотезу, предложенную ранее В. Борном. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Содержание ДРЕВНЕРУССКИЕ ВЛИЯНИЯ [восточнославянские] на книжность юж. славян (посл. четв. XII - сер. XIII, XVI-XVII вв.), периоды активизации русско-южнослав. связей в рамках средневек. конфессионально-культурного (кирилло-мефодиевского, или славяно-визант.) единства, во время к-рых представители Болгарской и Сербской Церквей обращались к древнерус. (восточнослав.) книжной традиции (ср. со ст. Южнославянские влияния на древнерусскую культуру ). В процессе Д. в. происходило восполнение корпуса переводных и оригинальных текстов у юж. славян, в первую очередь богослужебных и уставных, оскудевшего вслед. неблагоприятных культурно-исторических условий (длительного иноземного и (или) иноверного владычества). Термин «влияние» применительно к этим связям носит условный характер, поскольку их инициатором и реализатором неизменно выступает воспринимающая сторона. Изучение Д. в. как культурно-исторического феномена (период XVI-XVII вв., от к-рого сохранилось большее число свидетельств) началось в кон. XIX в. в первую очередь в трудах М. Н. Сперанского. Несмотря на отдельные свидетельства распространения восточнослав. книжных памятников в XII-XIII вв. у юж. славян (исследование периода XII-XIII вв. началось в 1-й четв. XX в.), ставшие известными исследователям со 2-й четв. XIX в. (наблюдения А. Х. Востокова над южнослав. Прологом), до конца XIX столетия в историко-филологической лит-ре (включая отечественную) господствовало убеждение, что рус. книжно-лит. традиция в межслав. средневек. культурных связях выступала лишь в качестве воспринимающей стороны. В сер.- 2-й пол. XX в., когда тема привлекала большое внимание болг. и югослав. ученых, исключительное значение для изучения русско-южнослав. культурных связей XII-XIII вв. имели работы В. А. Мошина (в особенности см.: Mo š in. 1959; Мошин. 1963, 1998). В них была расширена источниковая база, выделены новые направления исследования и предпринята попытка вписать феномен Д. в. в политический и культурно-исторический контекст. С сер. 80-х гг. XX в. возникает новый интерес к теме, сопровождающийся систематизацией уже накопленного материала и выявлением новых памятников. В совр. болг. филологической науке (прежде всего в трудах Р. Павловой и ее учеников) связи XII-XIII вв. сводятся к почитанию рус. святых на слав. Балканах, остальные их аспекты отрицаются (распространение восточнослав. переводов) либо игнорируются (не учитываются никакие памятники помимо житийных и памятей в месяцесловах). При изучении русско-южнослав. связей XVI-XVII вв. и их продолжения в позднейшее время был накоплен большой фактический материал, но после работ Сперанского отсутствуют обобщающие исследования. 1-е восточнославянское влияние |
| История Церкви Культурные связи Византии, южных славян и России Империя Палеологов, избавившись от господства латинян в Константинополе, ни экономически, ни политически не обрела прежней силы. Однако культурный престиж ее по-прежнему был очень высок. И если прежде историки настойчиво подчеркивали роль византийского влияния в итальянском Ренессансе, а теперь стремятся сузить ее, то о решающей роли Византии в культурной истории славянских стран, традиционно входивших в сферу ее влияния, спорить не приходится. Ведь родоначальницей, например, так называемого «второго южнославянского влияния», наложившего глубокий отпечаток на духовное, литературное и художественное творчество Руси, была Византия. Южные славяне, благодаря близким связям с Константинополем, стали посредниками в выработке изощренно-орнаментального стиля «плетения словес», упорядочении правописания, обогащении и усложнении языка. Новые черты обнаруживались не только в переводах с греческого, сделанных в основном болгарскими и сербскими монахами 122 , но и в оригинальных сочинениях, написанных в Болгарии, Сербии и на Руси. Славяне вовсе не ограничивались подражанием византийским образцам: во многих областях, например, в живописи, агиографии и проповеди, они были исключительно плодовиты, а в иконописи нимало не уступали грекам. К тому же идеология универсализма, проповедуемая византийской церковью, требовала от греков большего, в сравнении с прошлым, уважения и внимания к славянам. Славяне были признательны за дружбу. Например, русский паломник, посетивший Святую Софию, отметил доброту и приветливость патриарха Исидора (1347–1350) и записал, что патриарх «вельми любит Русь» 123 . Патриарх Каллист написал житие болгарского святого Феодосия Тырновского; у него были личные дружеские связи в Болгарии, где нашел убежище его духовный наставник Григорий Синайский 124 . В 1362 году вожди болгарского исихазма – Феоодосий и Евфимий Тырновские – были тепло встречены в Константинополе 125 . Эти и многие другие примеры свидетельствуют о растущей солидарности греков и славян, при том, однако, что сохранялось и признавалось культурное первенство Византии, особенно в монашеской среде. Переводческая работа, проведение литургических и уставных реформ, паломничества в Константинополь, путешествия иконописцев, дипломатов и церковных деятелей – все это были каналы проникновения на Русь идей и настроений византийской цивилизации, причем использовались они намного активнее, чем в предыдущие два столетия. |
| См. 109, с. 63 и 132, с. 13—15. 102, I, с. 436—439: ср. русский перевод документа, со ссылкой на древний славянский подлинник, в Трудах Киевской Духовной академии, Киев, 1871, II, с. 555—572. 102, I, с. 336; ср. буквальное совпадение этих формул с преамбулой «Постановления» Каллиста о разграничении митрополии Киевской и вновь установленной Литовской (102, I, с. 425). 102, I, с. 516. 102, I, с. 521; ср. Приложение 2. 102, II, с. 182. 102, II. с. 189. Epanagoge aucta, II, I, см. 190, IV, с. 182. «Эпанагога» предполагает существование «пентархии» из пяти равных патриархов: Рима, Константинополя, Александрии, Антиохии и Иерусалима. Филофей, однако, употребляет это выражение в более широком, вселенском смысле. 190, с. 183. 136, с. 487. Ср. гл. I; прямых указаний на то, что «Эпанагога» была переведена ранее XVI века, пожалуй нет, она появляется как часть «Синтагмы» Матвея Властаря (ср. 192, с. 201, прим. 14). Ссылки на «Эпанагогу» в патриарших документах XIV столетия могут означать стремление сделать этот документ официальным манифестом византийской политической идеологии. «Синтагма» Властаря также является юридической компиляцией XIV века. Ср. известное послание патриарха Антония IV великому князю Василию I: 102, II. с. 189; ср. глава 10. Ср. 17. Глава VI.. Культурные связи Византии, южных славян и России... Империя Палеологов, избавившись от господства латинян в Константинополе, ни экономически, ни политически не обрела прежней силы. Однако культурный престиж ее по-прежнему был очень высок. И если прежде историки настойчиво подчеркивали роль византийского влияния в итальянском Ренессансе, а теперь стремятся сузить ее, то о решающей роли Византии в культурной истории славянских стран, традиционно входивших в сферу ее влияния, спорить не приходится. Ведь родоначальницей, например, т. н. «второго южнославянского влияния», наложившего глубокий отпечаток на духовное, литературное и художественное творчество Руси, была Византия. Южные славяне, благодаря близким связям с Константинополем, стали посредниками в выработке изощренно-орнаментального стиля «плетения словес», упорядочении правописания, обогащении и усложнении языка. |
| Если он и выводил в своих орнаментах драконов, змей и разных чудовищ, то, не мудрствуя лукаво, делал это не по собственному измышлению, а пользовался уже готовым преданием, освященным для него книгой, с которой списывал или по которой учился и привыкал изображать такие фигуры. Едва ли придется сделать значительные уступки в принятом здесь принципе и после произведенных г. Стасовым открытий, на которые он указывает в следующих словах предисловия: «Текст, назначенный сопровождать этот атлас, должен, по моему предположению, рассмотреть и, по возможности, решить вопрос о происхождении не только русского орнамента, но и вообще русского архитектурного стиля, столь тесно с ним связанного». Оригинальность русской архитектуры преимущественно состоит в стиле деревянных построек; но они по своему материалу очень недолговечны и могут предложить факты только позднего времени, тогда как русские рукописные орнаменты мы имеем уже от XIIu даже частью от XIbeka. Если это так, то связь русской архитектуры с письменным орнаментом, по строго историческому пути, может быть объяснена только в пользу влияния письменного орнамента на архитектуру, хотя бы и безграмотного происхождения, в силу того же принципа, по которому исследователи открывают явственные следы письменного влияния в духовных стихах и даже в былинах безграмотного простонародья. Сверх того, русский письменный орнамент состоит в родственной связи с южнославянским, как это будет указано ниже; потому вопрос и о русской архитектуре должен быть распространен и на архитектуру южнославянскую. Можно надеяться, что при этом г. Стасов обратит внимание и на утварь, а также и на другие узорчатые поделки древнейшей эпохи, из камня, металла, кости и проч. Желательно, чтобы для ясности, точности и доказательной силы он внес в текст самые изображения более замечательных и характеристических из этих предметов, с подробным их анализом. Здесь, без сомнения, мы встретим много оригинального, отличающегося от орнаментации письменной, более независимого и самостоятельного, более народности, безграмотности, следовательно, более доморощенности или по крайней мере самодельщины, хотя бы и по чужим образцам, заносным и завозным, или по разным залежам, какие дают нам раскопки от времен доисторических. Только тогда можно будет решить вопрос о самостоятельных, национальных воззрениях, о наглядке и навыке, при условии которых славянские писцы XI и XII вв., копируя византийские оригиналы, переиначивали их на свой лад, давали им свой пошиб. |
| В.В. Виноградов Зодчий ЗОДЧИЙ Акад. А. И. Соболевский предполагал, что слово зодчий вошло в русский литературный язык в период второго югославянского влияния, т. е. не ранее конца XIV – начала XV b. Это слово родственно словам здание, здати, созидати, и, по мнению А. И. Соболевского, в русском языке оно должно бы звучать зедчий, если бы русские книжники не прочитали югославянского ъ после з как о, т. е. если бы югославянское написание этого слова как зъдчий не повлияло бы и на его русское произношение. Таким образом, слово зодчий проникло в русский литературный язык чисто книжным путем в период «второго южнославянского влияния». Акад. А.Х. Востоков в «Церковно-славянском словаре» приводит слово зьдьчий в значении «мастер, строитель, владетель» («Зьдьчий. – τκτων, faber Pat., κττωρ, possessor. Dial. male») (Востоков, Сл. ц.-сл. яз.). Кроме того, Востоков отмечает слова зьдечий и зьдичий из сочинений Ефрема Сирина по списку XIV b.: писець ли еси, помяни зьдечья и камение длающихъ (χλεοτας κα λεπτοργους). Востоков предполагает здесь значение «горшечник» (ср. зьдарь «гончар, лепящий из глины, κεραμες, figulus». Ant.). (Ср. зьдъ " глина», зьдьный «глиняный» – Срезневский, 1, с. 1009). Слово зьдьчий исследователями старославянского языка (А. Мейе, Р. Ф. Брандтом) признается образованием, относящимся к более поздней эпохе жизни древнеславянского языка (сложенным по образцу кравчий, ловчий и т. п.) (Преображенский, 1, с. 247) 133 . Зодчий в ц.-слав. зьдьчий «aedificator; «possessor; ст.-серб. зьдьрь «faber» (Дан.); ново-серб. зидар «faber murarius» (Вук.), хорв. zidar, zidarc, zidatelj «structor» (Стул.); чеш. zednik «Maurer» (Ранк. Будилович, ч. 2, вып. 1, с. 103). К. Педерсен приводил русск. зодчий в числе примеров изменения ь в ъ между согласными в старославянском языке 134 . Акад. Ф. Ф. Фортунатов, считая это слово заимствованным из церковнославянского языка с о из ъ, так объяснял звуковую форму этого слова: «Ст.-слав. зьдьчии (не встречающееся в старых памятниках) фонетически не должно бы было получить ъ из ь в первом слоге (гласная ь имела здесь по положению ”большее количество“, при котором ь не подвергалось изменению в ъ даже и перед твердым слогом), но под влиянием зъдъ при зьдъ «глина; стена и при зьдьчий или зьдчии (с утратою второго ь) явилось зъдчии; в зъдъ при зьдъ гласная ъ перенесена была некогда из других падежей, где, напр., в род. пад. зъда, она образовалась фонетически из ь ”меньшего количества“ в то же время, когда перешло в зъдати (с ъ во всех древних памятниках), так что зъдъ из зьдъ является однородным, напр. с с " добъ в Синайской псалтыри под влиянием ъ из ь в с " дъба и т. д.» 135 . |
| Итогом многолетних разысканий Л. в области истории древнерус. словесности стала его кн. «Развитие русской литературы X-XVII вв.: Эпохи и стили» (1973). Ученый подробно исследовал явления «трансплантации» (процесса, при к-ром целые культурные пласты пересаживались на новую почву); «Русского Предвозрождения» XIV-XV вв. (влияния гуманистических идей в контексте «второго южнославянского влияния» и обращения к «своей античности» - культуре Киевской Руси), рус. барокко (принявшего на себя, по Л., функции Ренессанса) и др. В сер. 70-х гг. XX в. Л. были написаны и опубликованы книга очерков о классических произведениях лит-ры Др. Руси (Великое наследие. 1975) и кн. ««Смеховой мир» Древней Руси» (1976, совм. с А. М. Панченко), в к-рой, опираясь на работы Бахтина о западноевроп. культуре карнавала, авторы открыли и описали новую грань рус. средневековой культуры. В работах Л. была создана «историко-нормативная» поэтика древнерус. лит-ры, описаны система жанров и смена стилей художественного повествования в Др. Руси. «Классическим образцом научного жанра», по словам С. С. Аверинцева , стала книга Л. «Поэтика древнерусской литературы» (1967), за которую ученый получил Государственную премию СССР 1969 г. В ней Л. рассмотрел проблемы зарождения и эволюции литературных направлений, поэтику художественного обобщения, средств, времени и пространства. Л. ввел и обосновал понятие лит. этикета Др. Руси, который, будучи отражением и развитием церемониальности и обрядности, предполагал ориентацию авторов на образцы, шаблоны и трафареты, а также на использование застывших лит. формул, но сам выбор образцов требовал от средневек. автора творческого подхода. Одним из важнейших научных достижений Л. было создание с.-петербургской («ленинградской», «лихачёвской») текстологической школы изучения древнерус. лит-ры, базирующейся на скрупулезном исследовании всей рукописной традиции средневек. текста. Важным этапом становления школы явился фундаментальный труд Л. «Текстология: На материале русской литературы X-XVII вв.» (1962). Ученый систематически изложил все задачи, которые стоят перед исследователями древнерус. лит-ры, начиная с разыскания списков произведения и кончая восстановлением истории текста и подготовкой его к изданию. Научные традиции лихачёвской текстологической школы опираются на требование установления истории создания и бытования текста на основе сравнения всех его версий, сохранившихся в рукописной традиции. Вписывая обнаруженные редакции и варианты в историко-культурный контекст, ученые лихачёвской текстологической школы стремятся за изменениями текста увидеть личность автора. |
| Итак, Византия хорошо сознавала высокие преимущества своей культуры и образованности и, уступая внешней силе, не выпускала из рук орудий нравственного влияния. Вы догадываетесь, что я подхожу к вопросу о византийских влияниях на Россию. В русской литературе на этот счет нельзя указать установленного и господствующего мнения. Чаще, впрочем, раздаются порицательные приговоры о Византии и высказываются неблагоприятные мнения насчет качеств наших заимствований от греков. Очень незначительное меньшинство ученых и литераторов говорят о византийском влиянии на Россию со всею сдержанностью, ссылаясь на то, что у нас очень мало сделано для оценки этого влияния. В самом деле, прежде чем составить себе понятие о количестве и качестве византийских влияний на Россию, нужно предпринять ряд отдельных исследований по специальным вопросам: о влиянии Византии на древнюю русскую литературу, о заимствованиях из Византии по части художественных идеалов, нашедших применение в искусстве, об обмене в области юридических понятий, в устройстве государственности, в домашнем быту и т. п. Понятно, что для общих заключений по этим вопросам у нас нет еще материала. Для России в X в. не настояло еще надобности в тех обширных заимствованиях из Византии, которые впоследствии ручьем стали вливаться непосредственно через греческое духовенство, посредственно через южнославянские литературные произведения. В X в. Россия не могла не быть вовлеченной в общий исторический поток; для всех европейских новых народов представлялась одна и та же альтернатива: или принять христианство и тем положить начало к созиданию государственности, или уступить свое место другому. В этом отношении заслуги византийской империи бесспорны и никакая научная теория не вычеркнет их из истории. По преимуществу на долю Византии выпала воспитательная роль новоевропейских народов. Признавая ее заслуги, оказанные человечеству тем, что она имела благодетельное влияние на дикие орды варваров, воспитанные ею в исторические народы, мы не должны забывать и понесенных ею великих жертв на пользу всей Европы. Следует ли перечислять последовательный ряд варварских вторжений в Европу, которым Византия ставила преграды и полагала пределы? Мало того что, устояв против врагов, она долгое время оставалась очагом и светочью просвещения, она старалась частию убеждением, частию проповедью христианства и цивилизующим влиянием укротить и облагородить дикарей, приучив их к выгодам гражданской жизни. Под ее влиянием разрозненные славянские колена и племена, равно как болгарская и мадьярская орда, выросли в исторические народы. Словом, она сослужила для восточноевропейского мира ту же благодетельную миссию, какую Рим – для галлов и германцев. Восточные народы обязаны ей верой, литературой и гражданственностью. |
| лит. языка (кирилло-мефодиевская эпоха) в противовес болгарским исследователям, употребляющим понятие «древнеболгарский (старобългарски) язык» (см.: Венедиктов Г. К. Материалы к советско-болгарской дискуссии по нек-рым вопросам совр. палеославистики//Славяноведение. 2007. 2. С. 59-62, 65-76, 91-94). В 80-90-х гг. Ж. активно занималась вопросами текстологии Пролога, изучив ок. 400 списков. Исследовательница ставила себе задачи: дать классификацию списков и их текстологическую характеристику, выяснить лингвистическую историю сборника. В ходе работы были достигнуты предварительные результаты, отразившиеся в ряде докладов и статей, часть к-рых была опубликована посмертно (Текстологическое и лингвистическое исследование Пролога: (Избр. визант., рус. и инослав. статьи)//Слав. языкознание: IX Междунар. съезд славистов, Киев, 1983: Докл. сов. делегации. М., 1983. С. 110-120; Списки Пролога Гос. архива Калининской обл. и их использование для истории рус. языка//Среднерус. говоры: Межвуз. тематический сб. науч. тр. Калинин, 1986. С. 96-116; Двести списков XIV-XVII вв. небольшой статьи как лингвистический и ист. источник (статья Пролога о построении ц. во имя Георгия Ярославом Мудрым)//Ист. традиции духовной культуры народов СССР и современность. К., 1987. С. 33-63; Древнерус. Спасо-Прилуцкий Пролог II редакции//Зап. ОР РГБ. М., 2008. Вып. 53. С. 551-555; Еще о начальной редакции и о весенне-летней половине древнерус. Пролога//Там же. С. 562-566; К текстологии проложных статей об ап. Андрее//Там же. С. 567-569 и др.). Большое значение имеет предпринятая в статьях Ж. классификация восточнослав. редакций и разновидностей Стишного пролога. В ходе изучения Пролога Ж., будучи убежденной в самодостаточности русской культуры, пришла к отрицанию феномена «второго южнославянского влияния» (см. Южнославянские влияния на древнерусскую культуру ) (О втором южнослав. влиянии//Die slawischen Sprachen. Salzburg; W., 1982. Bd. 2. S. 131-144; Грецизация и архаизация рус. письма 2-й пол. XV - 1-й пол. |
| Не позднее 1785 г. имя И. О. было включено в перечень «Святые от болгарского народа», помещенный в «Истории вкратце о болгаро-словенском народе» (т. н. Зографской болгарской истории - см.: Иванов. 1931. С. 641-642); перечень встречается и в отдельных списках, напр. в сборнике 10-х гг. XIX в. хиландарского происхождения (Ath. Pantel. Собр. Ксилургу. 14. Л. 11). Почитание у восточных славян Память И. О. (устойчиво именуемого Сарандапорским или Сардипольским) с кондаком получает известность на Руси на рубеже XIV и XV вв., в эпоху «второго южнославянского влияния», в составе месяцесловной части тропарников Иерусалимского устава и Псалтири с восследованием. Память И. О. и песнопения в его честь и в дальнейшем остаются неотъемлемой частью этих месяцесловов ( Смирнов С. Н. Сербские святые в русских рукописях//Юбил. сб. Рус. археол. об-ва в Королевстве Югославия. Белград, 1936. С. 161-261; Иванова К. Български, сръбски и молдо-влахийски ръкописи в сбирката на М. П. Погодин. София, 1981. С. 427-433; Naumow A. Wiara i historia: Z dzejów literatury cerkiewnosowiaskiej na ziemiach polsko-litewskich. Kraków, 1996. S. 56-57), однако особого интереса к святому здесь не видно. Вероятно, рус. книжники XV-XVII вв. даже не знали о его слав. происхождении. Так, архим. Захария (Копыстенский) в «Палинодии» не упоминает И. О. в числе южнослав. святых, хотя достаточно подробно сообщает о святынях Сарандапорского (т. е. Осоговского) мон-ря (Ibid. S. 57). Житие И. О. и посвященные ему службы не получили на Руси известности: существующее в лит-ре указание на то, что его память содержится в рус. Прологе XIII-XIV вв. ( 1965. С. 31), ошибочно, т. к. речь идет о рукописи, по всей видимости, болгарской (ГИМ. Хлуд. 191). Житие И. О. известно в 5 списках, к-рые восходят к общему протографу, но имеют ряд различий (в частности, в наборе сюжетов посмертных чудес), отражающих более поздние предания и фольклорные влияния ( Иванов. 1931. С. 405; Jakuмobcka. 1993. С. 37-39; Гергова. 1996. С. 34; ср.: Маринов. |
|
|
