| II, явл. 1). Впервые – отдельное печатное издание: Трагик поневоле (Из дачной жизни). Шутка в одном действии А. Чехова. Издание Театральной библиотеки В. А. Базарова. СПб., 1889 (ценз. разр. 1 июня 1889 г.; вышло в свет с 24 по 30 июня 1889 г.; напечатано 600 экз.). Перепечатано без изменений в литографированном издании: Трагик поневоле (Из дачной жизни). Шутка в одном действии А. Чехова. 2-ое исправленное издание. Литография Московской театральной библиотеки Е. Н. Рассохиной (ценз. разр. 22 ноября 1889 г.; вышло в свет с 1 по 8 января 1890 г.; напечатано 110 экз.). С небольшими изменениями напечатано в журнале «Артист», 1890, кн. 7, апрель (ценз. разр. май 1890 г.). Включено в сборник «Пьесы» (1897). Перепечатано: «Для домашних и любительских спектаклей. Сборник пьес». Издание Театрального отдела «Новости». СПб., 1899. Вошло с единичными исправлениями в издание А. Ф. Маркса (1901). Сохранился цензурный экземпляр пьесы (автограф): Трагик поневоле (Из дачной жизни). Шутка в одном действии А. Чехова. На обложке – штемпель с датой представления в цензуру: «9 май. 1889» и резолюция цензора: «К представлению дозволено. Цензор др соч Альбединский. 14 мая 1889» (ЛГТБ). Печатается по тексту: Чехов, т. VII-1, стр. 131–139, с восстановлением фразы, вычеркнутой цензором (см. ниже). Пьеса написана в первых числах мая 1889 г. В основу пьесы положен рассказ «Один из многих» (1887). При переработке в пьесу действующим лицам рассказа – «дачному отцу семейства» Ивану Иванычу и его безымянному «приятелю» – даны полные имена и фамилии. Опущен ряд комически обыгранных упоминаний о «детском гробике», с которым Иван Иваныч появляется у приятеля, чтобы затем везти на дачу для «окочурившегося» младенца Куркиных (первоначально в пьесе – Курицыных). Сделано несколько вычерков в длинном перечне упомянутых покупок и поручений: «нужно забежать к Тютрюмову взять у него две банки килек и фунт мармеладу для Марьи Осиповны…»; «у Марьи Михайловны варят варенье, и по этому случаю я ежедневно должен ей таскать по полпуда сахару»; «А о таких поручениях, как письма, колбаса, телеграммы, зубной порошок – и говорить нечего». |
| Когда я в изнеможении положил наконец трубку, перед моими глазами практически нарисовалась эта сюрреалистическая картина: центр города, Блаженнейший, сонм архиереев. Тысячи людей, освящение епархиального управления, цветочки в горшочках. И отдельно стоящая кучка священнослужителей рядом с вереницей КамАЗов и ЗИЛов, груженных сеном и соломой. А еще безответный вопрос к секретарю епархии о местонахождении подарочного дойного животного… На следующий день я вновь обзвонил своих друзей и признался, что это была шутка. Посмеялись. Правда, не все. Но на дружбе и на праздничных мероприятиях эта история никак не отразилась. Зато шутка помогла ее участникам немного расслабиться и выдохнуть напряжение ежедневной и трудной работы пастыря. Была в моей жизни еще одна епархиально-неудачная шутка… В то далекое время, желая получить светское образование, я поступил в университет, в котором благополучно и учился. Как-то довелось участвовать в престольном празднике одного немаленького храма. Торжественная служба, после которой — непременная трапеза за длинным столом. Звучат стандартные панегирики-тосты, обязательно заканчивающиеся пением многолетия. Наш владыка — человек образованный и чуткий и только тихонько посмеивается в бороду над такой традицией проведения застолий. Последним говорить тост выпало мне. И я сказал. Но не про здоровье и не про многая лета архиерею (я, кстати, очень его люблю и многим ему обязан). А про одного египетского монаха, историю которого узнал из не помню какого источника. Шел тот монах по пустыне и увидел льва. И взмолился, чтобы Господь сделал льва православным — то бишь не ядущим людей. Через минуту лев подошел, стал на задние лапы, благоговейно перекрестил монаха со словами «Христе Боже, благослови ястие и питие рабу Твоему», а затем съел пустынника в один присест. «Так выпьем же за то, — подытожил я свой тост, — чтобы мы всегда знали, что просить у нашего Всемилостивого Господа и всегдашнего Подателя по нашим просьбам!» Тишина повисла гробовая. Никто даже не поднял бокал. По глазам нашего правящего архиерея я понял, что он оценил мою шутку. Но настоятель храма, желая объяснить митрополиту мое поведение, наклонился к нему и шепотом произнес: «Владыка, он в университете учится!» |
| Прямо сказать, вопрос о существовании или не существовании не только человечества, но и всего мира, всей вселенной, от атома до солнца и бесконечного астрономического мира, будет решен, в один прекрасный день, большинством голосов обитателей земли. В ту минуту, когда это большинство, находясь в разных местах земли, при помощи, например, усовершенствованного электрического аппарата, решит одновременно обратить все существующее в пыль, в ту же минуту решение это и будет непосредственно исполнено: вселенная вдруг исчезнет, и останется ничто, называемое чистой потенцией воли, которая, однако же, может вторично решиться хотеть, – почему Гартман допускает, что процесс мира совершился таким же самым образом уже любое число раз. Оказывается, что Гартман, в исходе XIX века, повторил, в крайне скептических, нигилистических и мрачно-пессимистических чертах, древнего греческого плаксу, мизантропа Гераклита. Что же это, шутка над здравым смыслом XIX века христианской эры? Никак нет. Нам говорят, что сочинение Гартмана принято, в разнороднейших сферах, как важнейшее произведение новейшей философии, как вернейшее проявление ее современного состояния, – что ясность изложения и точность приведенных доказательств, постоянные ссылки на естественные науки и богатый эмпирический материал, индуктивный метод и другие достоинства Гартмановой философии были причиной того, что она встретила сочувственный прием как в Германии, так и во Франции, Англии и даже в Америке. Не доставало только, чтобы она нашла себе сочувственных поклонников и в России; а найдет, без сомнения, и здесь . . . 496 Но если такой мрачный пессимизм не шутка, так что же это такое? Не сумасшествие ли? Да, последнее гораздо вероятнее. Это – повальная зараза человеческих душ, проявляющаяся и у нас в России таким поражающим количеством самоубийств. В Азии учение самоуничтожения давно уже систематизировано и возведено даже в религиозный культ. Но в Европе, после не имевшего последователей Гераклита, в теории Гартмана еще в первый раз мы видим возведение учения о самоуничтожении в сочувственную некоторыми мыслящими умами, широкую философскую систему, хотя подготовлена она уже и давно . |
| – Les Lycencies sont licencieux, – говорил великий князь Мишель чужую остроту о них. Но и Лицей скоро почувствовал на себе то, что чувствовали все. Однажды царь вызвал Энгельгардта и спросил у него – благосклонно, впрочем: – Есть ли у вас желающие идти в военную службу? Энгельгардт подумал. Желающих было так мало, что, собственно говоря, их и совсем не было. Но ответить царю, который с утра до ночи занимался теперь муштрой в полках и таинственными соображениями об изменениях военной формы, – ответить ему просто было не так-то легко. Энгельгардт наморщил лоб и сказал: – Да чуть ли не более десяти человек, ваше величество, этого желают. Царь важно кивнул головой: – Очень хорошо. Надо в таком случае их познакомить с фрунтом. Энгельгардт обомлел. «Фрунт, казарма, Аракчеев – Лицей пропал, – пронеслось у него в голове. – Конец нашему милому, нашему доброму Лицею». Он молча поклонился и вышел. На совете Лицея, о котором знали все лицеисты, на цыпочках ходившие в эти дни, шло долго обсуждение. Де Будри щурился. – Значит, переход на военное положение? Куницын, бледный и решительный, сказал: – В случае муштры и фрунта – слуга покорный, подаю в отставку. Энгельгардт наконец решил отшутиться. Это иногда удавалось. Шутка пользовалась уважением при дворе еще при Павле, который за остроумное слово награждал чинами. Великий князь Мишель из кожи лез вон, чтобы прослыть острословом. Энгельгардт пошел к царю и сказал ему: – Ваше величество, разрешите мне оставить Лицей, если в нем будет ружье. Царь нахмурился. – Это отчего? – спросил он. – Потому что, ваше величество, я никогда никакого оружия, кроме того, которое у меня в кармане, не носил и не ношу. – Какое это оружие? – спросил царь. Энгельгардт вынул из кармана садовый нож и показал царю. Шутка была плохая и не подействовала. Царь уже свыкся с мыслью, что из своего окна он будет видеть лицейскую муштру. Это было для него легким отдыхом, летним развлечением. Его тянуло к этой игрушечной муштре, как когда-то его деда Петра III тянуло к игрушечным солдатикам. Они долго торговались, и с кислой улыбкой царь наконец согласился, чтобы для желающих был класс военных наук. На том и поладили. |
| Да и не всё ли равно, что во сне, что наяву! Иногда вдруг он начинал приглядываться к Аглае и по пяти минут не отрывался взглядом от ее лица; но взгляд его был слишком странен: казалось, он глядел на нее как на предмет, находящийся от него за две версты, или как бы на портрет ее, а не на нее самоё. — Что вы на меня так смотрите, князь? — сказала она вдруг, прерывая веселый разговор и смех с окружающими. — Я вас боюсь; мне» сё кажется, что вы хотите протянуть вашу руку и дотронуться до моего лица пальцем, чтоб его пощупать. Не правда ли, Евгений Павлыч, он так смотрит? Князь выслушал, казалось, в удивлении, что к нему обратились, сообразил, хотя, может быть, и не совсем понял, не ответил, но, видя, что она и все смеются, вдруг раздвинул рот и начал смеяться и сам. Смех кругом усилился; офицер, должно быть человек смешливый, просто прыснул со смеху. Аглая вдруг гневно прошептала про себя: — Идиот! — Господи! Да неужели она такого… неужели ж она совсем помешается! — проскрежетала про себя Лизавета Прокофьевна. — Это шутка. Это та же шутка, что и тогда с «бедным рыцарем», — твердо прошептала ей на ухо Александра, — и ничего больше! Она, по-своему, его опять на зубок подняла. Только слишком далеко зашла эта шутка; это надо прекратить, maman! Давеча она как актриса коверкалась, нас из-за шалости напугала… — Еще хорошо, что на такого идиота напала, — перешепнулась с ней Лизавета Прокофьевна. Замечание дочери все-таки облегчило ее. Князь, однако же, слышал, как его назвали идиотом, и вздрогнул, но не оттого, что его назвали идиотом. «Идиота» он тотчас забыл. Но в толпе, недалеко от того места, где он сидел, откуда-то сбоку — он бы никак не указал, в каком именно месте и в какой точке, — мелькнуло одно лицо, бледное лицо, с курчавыми темными волосами, с знакомыми, очень знакомыми улыбкой и взглядом, — мелькнуло и исчезло. Очень могло быть, что это только вообразилось ему; от всего видения остались у него в впечатлении кривая улыбка, глаза и светло-зеленый франтовской шейный галстук, бывший на промелькнувшем господине. |
| Пашка насупился, приложил рупором руки ко рту и заговорил медленно, по слогам. Алиса сразу поняла, в чем дело. Он говорил так, как вчера, когда был в шкуре пнута. — Вы слы-ши-те ме-ня? — произнес Пашка низким хриплым голосом. — Кто там? Кто на связи? — послышался высокий, пронзительный голос Крыса. Значит, пираты сразу услышали Пашку. — Го-во-рит Со-вет ди-но-зав-ров, — продолжал Пашка. — Слу-шай-те! — Какой еще Совет? — Вы бежа-ли от нас се-годня, — рычал в микрофон Пашка. — Но хо-ти-те вернуть-ся. Мы все ви-дим. — Это шутка, — неуверенно произнес Крыс. — Наверное, это шутка. Динозавры не умеют говорить. — Ди-но-завры уме-ют мстить. Сегод-ня вы убили на-ших пнутов. Вы хо-тели украсть на-ших детей. Нет по-щады! — Вам все равно не нужны яйца, вы все замерзнете, — заговорил Крыс. Алиса улыбнулась. Наконец-то пират поверил страшному голосу и стал оправдываться. А если так, значит, он уже испугался. — Это на-ше де-ло. А ваша смерть — это ва-ше дело, — сказал Пашка. — Со-вет дино-завров приговорил вас к смер-ти. Как пиратов и граби-телей. Теперь по-про-буйте спуститься к нам. Только по-про-буйте! Наступила томительная пауза. Слышно было, как далеко-далеко переговаривались в своем корабле пираты. — Врут они, — послышался голос Весельчака У, — пугают. Откуда у них станция связи? — Вот именно это меня и тревожит, — ответил Крыс. — Откуда у динозавров Совет и станция связи? Кто их этому научил? — А может, они? — спросил Весельчак У. — Те самые? — Вот я и подумал, — ответил Крыс. — Это Алиска со своей компанией. От нее добра не жди. — Нет, быть не может, все-таки она — ребенок… — Ребенок? А мало мы от нее настрадались? Мало нас из-за нее жизнь молотила? Ты на себя посмотри — весь в шрамах и порезах. Ведь это динозавры тебя так разукрасили. А если бы не было у них Совета динозавров, никогда бы им нас не выгнать… — А может, попробуем разок? — неуверенно спросил Весельчак У. — Уж больно золото хорошее. — Есть у нас одно яйцо на память, для музея, и хватит! — отрезал Крыс. — Берем курс на нашу планету. |
| Сын других сыновей родит, в доме будут люди жить, в дереве будут птицы небесные укрываться. И ты будешь где-то в другом месте, а сын, дом и дерево будут твоим свидетельством о жизни. Жванецкий как бы об этом. Только он «об этом» не специально. Он просто шутил, а шутка вырвалась в метафизику. Как если бы ты в бадминтон играл и так сильно ударил, что волан земное тяготение вдруг преодолел и стал маленьким искусственным спутником Земли. Со словами такое бывает. Итак, где свидетельство о жизни? Это нас всех спрашивают. Докажи, что ты действительно жил, а не одно из двух. Ко Христу приставали: докажи, что Ты – Он. Покажи знамение. И Он Себя без свидетельства не оставил. Что-то мы должны сделать, чтобы ясно было, что мы жили взаправду Что-то и мы должны сделать, чтобы ясно было, что мы жили взаправду. Я не о великих делах. Великих дел на всех не хватит. От великих дел в реке рыба дохнет. Пушкин, к примеру, просто говорит: Нет, не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать. Мыслил и страдал – жил, значит. Если по Пушкину. Страдать так и так придется, а вот мыслить нужно самостоятельно. И то, что любой из нас страдал, я знаю. Но вот вопрос: ты мыслил? Докажи. До чего домыслился? Где свидетельство? Каково слово вообще! Да из уст комика! Где СВИДЕТЕЛЬСТВО О ЖИЗНИ?! Действительно, где? Надо было после этой фразы всем слушателям по одному из зала выйти, как Адам из Рая на картине Мазаччо – закрыв лицо руками. Потому что это не шутка уже. Это статья обвинения, произнесенная автором без полного понимания, что же он на самом деле сказал. Таково оно, словесное творчество. Иной хочет Бога прославить, но людей смешит. Иной хочет людей смешить, но бередит в них совесть. И я говорю: слушайте, слушайте всем сердцем… Нет, не музыку революции. Ее как раз не слушайте. Слушайте, что люди говорят. Иногда они говорят гораздо больше, чем сами хотели. Даже соседи по дачному участку. Даже таксисты во время поездки. Даже комики, пожинающие временами вместо урожая смеха искреннее удивление и духовную оторопь. |
| Веселость мистера Бристоу была самой высокой марки, он ее отвоевывал у опасностей и тревог. А уж что за краснобай он был» что за мастер убеждать и уговаривать! Любые предметы у него окрашивались в те цвета, в которых ему угодно было их изобразить. Чтоб уметь уговорить, надо быть беспринципным, честность косноязычна. О появлении мистера Бристоу Эшли оповещен был громким негодующим возгласом миссис Уикершем, донесшимся снизу, из холла: «Ну уж нет, мистер Бристоу, гроба я здесь не потерплю!.. А мне все равно, что он черного дерева, в моем доме его не будет!» Речь шла всего лишь об очередной шутке мистера Бристоу. Привезенная им дюжина шампанского была упакована в узкий продолговатый ящик. Шутка… но в то же время и не совсем шутка. Мистер Бристоу питал особое пристрастие ко всему связанному со смертным одром, с гробами и похоронами. Тут он становился не просто серьезен, он преисполнялся высокого торжественного достоинства. Он охотно навещал умирающих. Он им облегчал переправу, пробуждая в них стремление к дальнему берегу. Он уступал место священнику со святыми дарами и, нетерпеливо постукивая йогой, ожидал, когда тот кончит свое дело, но у многих страдальцев последние минуты озарены были видением прекрасного юноши, ведущего их в благоуханные сады. В дверь его дома в Сантьяго мог всегда постучаться человек любого сословия с просьбой сочинить текст для газетного извещения о смерти. Некоторые из этих текстов приобретали потом легендарную славу: «О люди, лишь тот, кто знал величайшее счастье, может понять наше горе. — Семья Касильды Ромео Вальдес». «Прохожий, знай! Смерть не страшна тому, кто видел страдания своего ребенка. — Семья Мендо Касареса-и-Кастро». Веллингтон Бристоу приезжал в Манантьялес раза три-четыре в год. Манантьялес называли «маленьким Амстердамом» Андов, здесь был черный рынок изумрудов, отсюда они, чаще всего тайно, отправлялись через горные перевалы в дальний путь. Подпольный маршрут, оканчивавшийся во многих столицах мира, проходил через жалкие лачуги на окраине этого тихого городка. |
| Все Лансинги были страстными любителями поговорить; Фелиситэ вставляла свое слово реже других, но это слово всегда было продумано. В доме часто читали вслух, и любая сцена из Мольера или Шекспира становилась предметом длительных обсуждений. Каждый вечер Юстэйсия тщетно пыталась отослать детей спать хотя бы в половине одиннадцатого. Больше всех от этих затягивавшихся бесед выигрывала Энн. Она сильно изменилась за последнее время, взрослея не по дням, а по часам. В своем классе она училась лучше всех. Уроки готовила за каких-нибудь четверть часа, чтобы не пропустить вечерней беседы. Случалось, Брекенридж Лансинг возвращался домой неожиданно рано, часов в десять. На миг с порога он ощущал жар и увлеченность этого разговора в семейном кругу — разговора, который тотчас же умолкал при его появлении. Как-то раз он бесшумно отворил парадную дверь и, остановись в холле, прислушался. — Maman, мисс Дубкова сказала, что русские писатели — величайшие писатели в мире. И самый из них великий был негр. А папа говорит, негры даже не люди и нет никакого толка учить их читать и писать. («Cheri, каждый человек вправе иметь свое мнение».) Если только оно не дурацкое, как большинство мнений папы. («Джордж, я не разрешаю тебе так говорить об отце. Твой отец…») Его мнения! Пусть говорит что хочет обо мне, но когда он утверждает, что у тебя… («Джордж! Переменим тему!») Когда он утверждает, что у тебя в голове не больше, чем бог вложил в голову суслика… («Это же шутка».) Очень плохая шутка! А помнишь, как он разбил ту раковину с каминной полки, которую прислала тебе твоя мать? («Джордж, ну стоит ли говорить о раковине?») Он ее растоптал каблуком! А это была память оттуда, где ты родилась! («Чем мы старше, тем меньше мы дорожим вещами, Джордж».) Но своей гордостью я дорожу, maman, и твоей гордостью тоже. Больше Лансинг подслушивать не рисковал. Юстэйсия делала что могла, для того чтобы эти семейные вечера были интереснее, — вырезала статьи из газет и журналов, выписывала из Чикаго книги и репродукции; в основе ее стараний между прочим лежало и то, что ей хотелось почаще удерживать сына дома. В стенах «Сент-Киттса» Джордж был теперь совсем другим; за этими стенами он оставался прежним — вождем «могикан», грозой всего города. Никакие материнские уговоры и мольбы не действовали. Он выслушивал их, мрачно сдвинув брови, скрестив руки на груди, глядя в одну точку за ее спиной. |
| 5 . Небольшую причиняет боль царапина иголкою; но если бы кто вздумал долго накалывать свое тело на одном и том же месте, то такая шутка имела бы вредные последствия; ибо случается, что едва приметная заноза производит столь сильное воспаление, что признается нужным отсечь целый член. Подобно сему желающий душевного спасения должен беречься и малых, по-видимому, грехов и приносить в них покаяние, потому что многократное повторение и малых грехов или непосредственно ведет к беззакониям, или есть уже смертный грех, лишающий душу благодатных сил ее. 6 . Как бы ни казался грех малым, он все-таки есть злое семя, из которого может вырасти огромное зло. Это то же, что семя ядовитого растения: на что меньше его, а как смертоносны плоды, когда оно возрастет! Таковы, например, опыты невоздержания в вине, делаемые сначала для развлечения и часто кончающиеся пьянством. Такова склонность слушать насмешки над другими и даже клевету: поначалу это шутка, не более, а между тем она обращается в привычку к насмешливости, пересудам и сплетням. Всякий преступник вначале был невинным и не вдруг сделался великим грешником. Первый шаг его на пути порока был мало заметен, но, не быв остановлен, он послужил началом ужасных злодеяний. Душегубец, быть может, сначала задушил только птичку. Не должно допускать и малых начал зла. Грех – как огонь, которым шутить очень опасно. Один нечистый взгляд, одно соблазнительное слово могут довести человека до грехов великих («Цветник духовный»). 7 . Не считайте малости ничтожными, но имейте их за великие. Ибо кто погрешает по своей воле в малом и бережется от большого, тот большему подпадет наказанию, – так как, победив большее, побеждать себя допустил меньшему. К тому же и одной страсти достаточно, чтоб ввергнуть нас в ад. Чтоб подтвердить это еще и примером, спрошу вас: кто имеет брань с десятью или двенадцатью врагами, если когда начнется война, с самого начала победит и убьет всех первейших противников своих, наиболее мужественных, но, видя, что остались еще один или два слабых и немощных, выступающих против него с робостью, не устремится на них издали и, схватив не свяжет или не убьет их, то не будет ли он убит ими? Если он в гордости своей, сбросив оружие, предастся сну, презирая тех двух слабых, то не устремятся ли на него эти двое, или даже и один, чтоб связать его и взять в рабы себе, или и убить и сделать посмешищем пред всеми людьми, которые праведно будут говорить: поделом ему, что попался в рабство или убит: это ему за гордость и беспечность. Я же скажу лучше: за неразумие и бессмыслие его. Ибо не столько достоин он похвалы за мужественную вначале борьбу и победу, одержанную над более сильными врагами, сколько порицания, презрения и отвержения за то, что попустил одолеть себя тому одному слабому. |
|
|
