| Они начали с богослужебных книг, хотя отпечатанных уже, но наполненных грубыми ошибками вследствие невежества прежних справщиков. Исправленные экземпляры они представили митрополиту Московскому Ионе, местоблюстителю патриаршей кафедры. Но тут начались испытания для добросовестных справщиков. Закоснелое невежество восстало против них в лице прежних справщиков (Логгина и Филарета), затронутых также в их гордости и личном интересе. Они обозвали Дионисия и его сотрудников еретиками 123 . Против них был и митрополит Иона, обиженный тем, что дело это устроилось помимо него, и что новые справщики осмелились указать грубые ошибки и в книгах, напечатанных при нем. Архимандрита Дионисия, столь много потрудившегося перед тем, вместе с патриархом Гермогеном и Авраамием Палицыным для освобождения отечества от бедствий междуцарствия, и главного сотрудника его Арсения Глухого постигла участь Максима Грека . Осужденные как еретики, они подвергнуты были позору и истязаниям и, закованные в железо, брошены в монастырские подвалы, где томились около года, до вступления на патриарший престол Филарета, отца царева, возвратившегося из польского плена 124 . Польша блистала еще тогда гуманною образованностью, заимствованною из Италии. Во время восьмилетнего (1610–1618 г.г.) невольного пребывания своего в пределах Польши, оценив здесь пользу просвещения и для дела веры, Филарет открыл при Чудовом монастыре патриаршую греко-латинскую школу, поставив в ней учителем уже известного нам Арсения Глухого, того самого грамматика, который пострадал за свою ревность к просвещению при исправлении книг, а теперь вместе с архимандритом Дионисием освобожден был из заточения по предстательству иерусалимского патриарха Феофана, прибывшего в 1619 году в Москву для поставления в патриархи Филарета. Исправление книг теперь возобновилось и снова было поручено Арсению и прочим помощникам Дионисия в этом деле, вместе с ним пострадавшим за правду, теперь же торжественно оправданным на соборе, созванном Филаретом. При исправлении, Арсений и его товарищи держались на этот раз лишь древних славянских списков, согласно распоряжению осторожного Филарета, опасавшегося решительными исправлениями богослужебных книг по оригинальному тексту возбудить новую тревогу в невежественной массе 125 ; для государства же тогда необходимо было спокойствие. |
| Уже одно то, что некоторые императрицы (Екатерина I, в значительной степени отчуждавшаяся от православия Анна Иоанновна и рожденная принцесса Ангальт-Цербстская императрица Екатерина II), были по духу чужды искони русской православной культуре; хотя внешне они православие и восприняли, но более умом и внешним образом, так что многое в православных русских обычаях оставалось им чуждым. А это не могло не влиять в известной степени и на богослужебные порядки при дворе, а через них и на богослужебное пение придворных певчих. Уже история Ирмолога, составленного придворным певчим Гавриилом Головней и предложенного им для печатания, отклоненного хранителем московской традиции уставного пения и Синодом, односторонность его содержания (о чем у нас уже была речь) достаточно убедительно свидетельствуют о том, что для основного, уставного богослужебного пения в Петербурге даже среди славных придворных певчих нельзя было найти достаточно авторитетного лица для подготовки и печати богослужебных нотных книг. У придворных певчих, переименованных теперь в Императорскую Придворную певческую капеллу, были другие задачи, нежели у синодальных, бывших патриарших певчих. Придворные певчие должны были в первую очередь культивировать хоровое пение независимо от его содержания и назначения. И в этом отношении Придворная капелла в последующее время оказала русской хоровой культуре неоценимые услуги. Церковное же пение культивировалось лишь только в том объеме, в каком оно требовалось для совершения богослужений при дворе, причем образцом для них становилось то искусство, к которому их стали с конца третьей четверти XVIII в. приучать итальянцы. У синодальных же певчих и у певчих других церковных певческих коллективов главной задачей было сохранение и передача дальше того богослужебно-певческого предания, которое обеспечивало благолепное, назидательное по своему содержанию и возможно полное совершение богослужения. Ко времени царствования императрицы Елизаветы Петровны относится отрганизация в 1751 г. в Москве Чудовского хора. Это был хор Московских архиепископов (которые, как мы знаем, долго еще не всегда имели титул митрополитов). Так как московские (т. е. имевшие титул Московских) архиереи проживали тогда в Чудовом монастыре 389 , хор этот и назывался Чудовским. Позже, когда Московские архиереи стали проживать на Троицком подворье (т. е. подворье Троицко-Сергиевой лавры, номинальными архимандритами-настоятелями которой были Московские архиереи) в Москве, на Самотеке и там же при них был их хор певчих, название Чудовских певчих осталось за этим хором на все время. В XIX в., особенно в его середине и третьей четверти XIX в., хор этот, с голосами мальчиков, получил особую известность и популярность. Как хор митрополичий, Чудовский хор был исключительно церковным хором. Просуществовал он до революции и считался в середине XIX в. самым лучшим хором в Москве. К нему мы еще возвратимся в 4-й главе. |
| Книга псалмов — это книга, имеющая неприходящую ценность, и ценность её не измеряется никакими сокровищами. — Добрый вечер, отец Андрей. Я хотела бы спросить по поводу Псалтиря. Я его читаю уже больше десяти лет, читала и толкования на Псалтирь, читала и на русском. Он мне очень понравился. Можно ли продолжать читать Псалтирь, если ты его на 80 процентов, практически, не понимаешь, но тебе нравится его читать? — Да, конечно можно. Понимаете, Писание многослойное, и знать его и понимать в полной мере — вряд ли возможно. Оно всё глубже, глубже, глубже. Т.е. вроде бы знаешь, как молитву «Отче наш», — кто её не знает, — а если её внимательно прочитывать и произносить, то каждый раз открываются какие-то грани, которых до сих пор не чувствовал, не понимал. Казалось бы, чего проще — «Отче наш»? — А она на самом деле какая-то бездонная получается. То же самое касается каждого псалма. Вот, например, псалом «Помилуй меня, Боже» — мало кто его не знает из христиан. Одно дело, читаешь его так просто, а вот когда нагрешишь, да медленно, да с расстановкой прочтёшь его: «Помилуй меня, Боже, по велицей милости Твоей...», — оно вроде бы всё и по другому. Поэтому конечно Писание нужно читать, изучать его, запоминать, нужно чтобы оно просачивалось капля за каплей в сознание ваше, из сознания в сердце, и там оставалось. А Писание, проникшее в сердце — это корень жизни. — Здравствуйте. Виктор, Москва. Как относиться к Минину и Пожарскому? Как относиться, если на тебя клевещут? Спаси Господи. — Как относиться к Минину и Пожарскому? — Хорошо относиться, если одним словом сказать. Один — князь, другой — торговец мясного ряда. Оба в одном духе, вооружённые одной и той же ревностью, собрали ополчение, двинулись на Москву поляков выгонять. В это время в кремлёвских монастырях пели Литургию на латинском языке. Чего может быть хуже? В Чудовом монастыре Патриарх умирал от голода. Они были воодушевителями народного движения. Те, кто на вас клевещут, они, по сути, клеветой своей, болью, которую доставляют вашему сердцу, сдирают с вас как наждачкой те грехи, которые остались не отомщёнными, не оплаканными и не раскаянными. |
| Медведев, Лихуды и Евфимий не зря беспокоились, апеллируя к патриарху. «Краткая беседа милости со истиною о Божий милосердии» (обещавшая всеобщее прощение грешников) и в особенности перевод Белобоцким «Великой науки» и «Риторики» Раймунда Люллия с комментариями поклонников скрытой мудрости (вроде Корнелия Агриппы и Джордано Бруно) пали на благодатную почву мистических настроении русского общества (включая староверов) и проросли в XVIII в. пышным кустом теософских исканий, в частности масонского, розенкрейцерского и пантеистического толка. Московский архипастырь, в отличие от ученых–полемистов, ничуть не ужасался религиозному индифферентизму Белобоцкого, искренне отвечавшего оппонентам, что «коли он пребывает в греческой вере — и он будет послушание отдавать патриарху, а если он будет в Риме — и он будет отдавать послушание папе Римскому» . Эта формула согласия веры с властью слишком походила на ту, что патриарх изложил некогда царю Алексею Михайловичу… Об Иоакиме вообще следует сказать, что он без тени сомнения привечал обладателей глубоких знании, тесно сотрудничал с весьма образованными и талантливыми современниками, если те не покушались на монополию его сана. Являясь человеком по преимуществу служилым, он был в значительной степени избавлен от интеллигентского «недоверия, презрения и отвращения» к «оригинально мыслящим людям» (по выражению Анатоля Франса). Большим оригиналом, к слову, был верный патриарший «ушник» Евфимии Чудовский, работавший справщиком на Печатном дворе еще с 1651 г. и служивший келарем в Чудовом монастыре с 1667 г. Помимо полемических сочинений, в том числе доносительных, Евфимии оставил воистину громадное книжное наследие, отличающееся ярко выраженным стремлением к созданию нового, «еллино–славянского» литературного языка: смеси церковно–славянского с греческим. Помимо огромного количества переводов с греческого в наследии Евфимия Чудовского есть солидные переводы с латинского и польского языков, сохранился и написанный его рукой русско–латинский словарь. Кроме церковно–полемических сочинений ученого старца известны его трогательно смиренные поучения. Как библиограф, Евфимии сделал много более Сильвестра; даже «Оглавление книг, кто их сложил», считающееся первым опытом русской научной библиографии, некоторые приписывают ему, а не Медведеву. |
| и словесы моими. нечьстивь вы въобржаю сьтварати, и не по времени словеса приводити. Егда подобаше вамь сице ми оскрьбляюще тако И не оставляеть в тож-де пребывати слово. нь и подвизаетсе пакы. положим бо, рече, яко мн21;го и бледь. зазира25;те моимь словесемь, нь вамь не подо-баше аще и сице се имело би. нь стыдетисе напасти и боятисе поразавшаго. и милость подати лютым. и что се яко стыдетесе подобаеть и боятисе; мне мнитсе знаменати зде, яко не грех ради толико пострада. еда егоже бог поражаеть, сы грех ради въсако страждеть якоже и сьи. нь ради мн21;гых веньць. Прельстника зде диавола глагол25;ть. вьдварает же се вь до-уши прельщаемеи. ПОЛ40;ХР20;НИЕ. Подобаше ми, рече, древл25; благочьстию ныня 21;т дел имети дрьзновение. се же не сьтворих. же се яко праведникь. кыи есть вамь 21;т сего вредь; кая же мк яко нечьстива, и сице ОРИГЕНЪ . Аще и по таковаа сьтворих яко не подобаше. аще и таковь быль би. еда не подобаше вамь зрещим ран, гн21;евь, чрьвии. погыбель нь ми не щедеще ни страстии моих. и не смеренно ми понашаете. нь наскачюще попирающе поношаете. Скромный и однообразный лексикон, обычный для катен, затрудняет филологическую оценку текста. § 12. Чудовский Новый Завет (ЧНЗ) Деятельность восточных славян по переводу Св. Писания в XIV в. нашла себе выражение в замечательном своей полнотой списке Нового Завета, который по крайней мере с XVII в. и до 1918 г. хранился в Москве в Чудовом монастыре, почему в научной традиции нередко называется Чудовским Новым Заветом. В 1918 г. список бесследно исчез, сегодня судить о его содержании и особенностях можно по нескольким частичным и полным изданиям текста и его описаниям. К счастью, рукопись не раз привлекала к себе просвещенное внимание. В 1887 г. под наблюдением архим. Амфилохия вышло ее фотографическое издание, в 1892 г. иждивением московского митрополита Леонтия было осуществлено фототипическое издание, переизданное в 1989 г. проф. В. Лефельдтом в Германии. Г. А. Воскресенский опубликовал из этого списка текст Евангелия от Марка, а также части апостольского текста – Рим., 1 и 2 Кор., Гал., Еф. |
| 581 См. дневн. Зап. Св. Димитрия Др. р. Вивлиоф XVII, стр. 22–23. Св. Димитрий не сообщает когда это было, но можно думать, что не ранее половины 1686 года, так как в это время он «сел на игуменстве», которое он сложил было еще в 1683 г. см. там же стр. 21 февр. 9, снос. Стр. 17 «октябр. 26». 583 Автор соч. св. Димитрий м. Ростовский (см. стр. 27) говорит, что патриарх вытребовал Московские минеи неизвестно почему, и предполагает только, что сделано это вследствие предубеждения возникшего тогда против православия Малороссийского духовенства. Но если так, то почему же св. Димитрий тотчас после востребования патриархом миней просил его благославления на издание своих миней ….. (см. далее в тексте и прежде предоставлял их только в Киевскую Лавру на рассмотрение? Всего вероятнее просьба эта была вследствии замечаний сделанных тогда Иоакимом. Впрочем – переписка по этому делу не сохранилась до нас. 585 Послал ли св. Димитрий список со своих миней на рассмотрение патриарха определенно не известно, по крайней мере не сам св. Димитрий в своем письме не упоминает об этом. 588 Это мы видели уже в деле ходотайства Федора Алексеевича за низложенного Никона; то же подтверждают и изложенные нами Московских попежников, но особенно ясно открывается такое отношение патриарха к двору из челобитных к п. Иоакиму, сосланного в пустоозерский острог бояр. Матвеева, в которых он просил его ходотайства пред царем за себя. Матвеев хотя и говорил в третьей челобитной: «власть, великий святитель превысокую иметь, и милость любве у великаго и благочестиваго царя милосерднаго», но как из той же (третьей) челобитной его, как и из других видно, что п. Иоаким не мог и при своем «великоестественном и высоком разуме, исправить злобствующих на боярина». Кроме того сам же Матвеев в той же челобитной, сказавши, что «не слышит не точию милости» получения, но и ответа милость, делает поэтому случаю два предположения: «или (сие) возбраняется препонами указов царского величества или превысокая степени престолв (патриаршаго) нашея нищиты возгнушаем». Но что касается последнего его предположения, то Матвеев должен был его совершенно оставить, когда узнал ход дела при дворе получше. В 1682 г., когда по смерти ц. Федора, Матвеев с почестями был возвращен в Москву, он был принят п. Иоакимом «в 14 день мая с премногою отечелюбию милостию и со всеусердным сорадованием, по древнему его патриаршу с ним боярином при прежде бывшем его Чудовом архимандритстве и Новгородском архиерействе, по крайнему дружелюбию и на мног час во внутренней его патриаршей кельи откровенно он святейший патриарх с ним боярином духовне беседовали; к великому тех обеих особ удовольствию. См. «Истор. о велик. Заточении бояр. Артеми Сергеивеча Матвеева» изд. 2-е Ник. Новикова 1785 г. стр. 415. Челобитные Матвеева патриарху помещены там же стр. 236–298. |
| Выезд моего Достопочтенного Предместника из Витебска предполагается 12-го числа. Пребывание здесь Его Высокопреосвященства не причинило для меня никакого затруднения, надеюсь, что и он ничего не встретил для себя неприятного. С моей стороны оказаны были Высокопочтенному гостю всевозможные знаки почтения и внимания. Несмотря на двадцативерстное расстояние от Витебска имения, где он имел свое пребывание, я три раза посетил его; и эти посещения, кажется, не были неприятны для Его Высокопреосвященства. В свою очередь и я был удостоен посещения со стороны Преосвящ. Архиепископа. Вообще, наше взаимное свидание послужило на общую пользу; оно рассеяло те недоразумения и предубеждения, какие поселены были на счет меня и моего действования в душе Его Высокопреосвященства неблагонамеренными людьми.» Еще прежде, чем я получил формальное разрешение на путешествие в Киев и Москву, гостеприимная Москва узнала уже о моем намерении посетить ее. Не знаю от кого получил об этом известие мой добрый преемник по Можайской кафедре, Преосвященный Игнатий, и сообщил о том своему Владыке – Иннокентию. Как бы то ни было только он писал уже мне от 7-го августа: «В Москву милости просим. Узнав о желании Вашем на обратном пути из Киева посетить Москву, я говорил о сем Высокопреосвященному Митрополиту, который предлагает Вашему Преосвященству свои комнаты в Чудовом монастыре, как человеку уже знакомому. Конечно, и Высокопетровская обитель, предложила бы Вам помещение с полною готовностию. Но полагаю, что в Чудове Вам будет гораздо удобнее и спокойнее, и надобно воспользоваться Чудовским помещением, как знаком особенного расположения Святителя Московского. Прошу Вас уведомить меня о времени приезда. Прошу прфд Киевскими Чудотворцами воспомянуть и мое недостоинство». Получив это братское послание 11-го числа, я поспешил немедленно отвечать на него, и вот что писал я Можайскому Владыке: «Милостивым приглашением Высокопреосвященнейшего Архипастыря я с радостию воспользуюсь. Об этом вместе с сим я пишу и Его Высокопреосвященству. |
| ...Простимся дружно, О юность легкая моя! Благодарю за наслажденья, За грусть, за милые мученья, За шум, за бури, за пиры, За все, за все твои дары; Благодарю тебя. Тобою, Среди тревог и в тишине, Я насладился... и вполне; Довольно! С ясною душою Пускаюсь ныне в новый путь От жизни прошлой отдохнуть... Зрелище чужого страшного греха не только несколько примиряет Автора со своим прошлым, но и настойчиво предостерегает от возможного в будущем окаменения духа, заставляет энергичнее стремиться к тому источнику, с которым тесно связана его жизнь: А ты, младое вдохновенье, Волнуй мое воображенье, Дремоту сердца оживляй, В мой угол чаще прилетай, Не дай остыть душе поэта, Ожесточиться, очерстветь, И наконец окаменеть В мертвящем упоенье света, В сем омуте, где с вами я Купаюсь, милые друзья! Для Автора вернуться или не вернуться в покинутый им мир – поистине вопрос жизни и смерти... А ведь именно в этот омут стремятся Григорий и Альбер; сюда же невольно попадает Барон; здесь проводит свои дни Дон Гуан. И каждый из них по-своему терпит здесь поражение. V Сцена «Ночь. Сад. Фонтан» является смысловым завершением сцены в Чудовом монастыре. Два человека столкнулись в океане мира: Самозванец и Марина. Вырвавшийся на волю Самозванец жаждет насладиться жизнью, жаждет завоеваний. Ему уже открывается путь на царский престол, как вдруг возникает женщина и оказывается настолько желанной, что Самозванец ради нее готов отказаться от всего остального, в том числе и от почти достигнутого царства. Марина же мечтает только о царском достоинстве. Своеобразным ключом к сцене могут служить слова, сказанные Самозванцем после ухода Марины: Нет – легче мне сражаться с Годуновым Или хитрить с придворным езуитом, Чем с женщиной – черт с ними; мочи нет. И путает, и вьется, и ползет, Скользит из рук, шипит, грозит и жалит. Однако это суждение нельзя отнести к Марине, не погрешив против истины: слова «и путает, и вьется, и ползет» никак не вяжутся с той удивительной прямолинейностью, которую видим в Марине. Их скорее можно отнести к композиционному движению самой сцены. Самозванец невольно обозначил то, что с ним и вокруг него происходит. |
| Больше того, отец Алексий являлся старцем над старцами – руководителем духовников. Ему часто приходилось улаживать неправильные отношения между духовными отцами и их чадами. Дело это, по словам батюшки, трудное и тонкое, однако, с успехом всегда проводилось им. Отец Алексий не делал того, что делают многие старцы, пользуясь своим авторитетом: не отменял и не изменял повелений духовных отцов, вселяя тем в души их чад смущение, а умел действовать по отношению к тем и другим в совершенном согласии. С нашей характеристикой личности отца Алексия, по-видимому, не вяжется общераспространенное мнение, будто он был противник монашества и не советовал духовным детям принимать его. Нужно, однако, знать, кому и при каких обстоятельствах он этого не советовал. Будучи духоносным пастырем, отец Алексий не мог не ценить монашества в идеале и истинных основах – он только не одобрял тех, кто принимал его ради тщеславия, без понимания смысла и значения столь великого звания… О том, что отец Алексий принципиально не был против монашества, может свидетельствовать, кроме дружбы с оптинскими старцами, еще интересное письмо батюшки, незадолго до его смерти полученное мною, пишущим эти воспоминания. В нем он, молитвенно приветствуя меня по случаю выздоровления от болезни (воспаления легких) и выражая пожелание рано или поздно вновь видеть нас вместе со всею нашею паствою в Москве, в Чудовом монастыре, между прочим, обращается с такой просьбой: «Тогда примите и Вашего покорного слугу под свой покров. Хочу и я последние дни своей жизни докончить под сенью обители святителя Алексия». Как ни удивительно, а настоящая деятельность отца Алексия особенно развилась и укрепилась тогда, когда в обществе понизились религиозные интересы. И нужно сказать, работа батюшки оказалась весьма благотворной. Один из посетителей Маросейского храма передает следующее: «Вскоре после памятных всем нам дней наступила новая эпоха, казавшаяся особенной для тех, кто не привык к новому порядку вещей; в такое смутное время хотелось уйти куда-нибудь далеко, чтобы слышать бодрящие, теплые слова и жить иными, добрыми чувствами любви и мира, а не злобой и враждой, разливавшимися повсюду. |
| Великая княгиня получала множество писем, которые она доверила читать Джунковскому. «Вся почта поступала ко мне, — вспоминал он, — я откладывал письма родных и близких, которые передавал тотчас, а другие письма вскрывал и докладывал их содержание; затем от имени великой княгини я отвечал на них, почему ни одно письмо не осталось без ответа. Но, к сожалению, были и такие письма, которые я прямо сжигал, не докладывая, письма эти, почти все анонимные, были полны ругательств по адресу покойного великого князя, а в некоторых были и угрозы относительно великой княгини. Я не покидал дворца во все время до похорон, и в течение всего дня мне приносили разные предметы из одежды великого князя, а также и частицы его тела, костей. Все это складывалось мной, вещи передавались великой княгине, а частицы останков были помещены в металлический ящик и положены в гроб». Джунковский всегда с благоговением относился к памяти великого князя и каждый год 4 февраля молился у его гроба, поминал его на литургиях или, находясь в отъезде, служил панихиды в память о нем. После успешного губернаторства, за время которого его искренне полюбили представители всех сословий губернии, Джунковский в начале 1913 года был назначен товарищем министра внутренних дел и командиром Отдельного корпуса жандармов. Свой отъезд из Москвы в Санкт- Петербург Джунковский назначил на 4 февраля. «Мне хотелось в этот день годовщины мученической кончины великого князя Сергея Александровича помолиться в усыпальнице у его могилы и ехать уже к новому месту его трудного служения как бы с его благословения», — вспоминал он . Джунковский присутствовал на заупокойном богослужении в Чудовом монастыре, а затем в усыпальнице на панихиде. После этого он был принят великой княгиней Елизаветой Федоровной, которая благословила его и напутствовала иконой. После отставки с поста товарища министра внутренних дел, связанной с его выступлением против Г.Распутина, в августе 1915 года, Джунковский по собственному желанию направился на Западный фронт, где последовательно командовал бригадой, дивизией и корпусом, создавая на всех командных постах наилучшие условия для своих бойцов. Инструктор Дербышев, потерявший при разрыве снаряда оба глаза, был эвакуирован в Москву. «По моей просьбе добрая Великая Княгиня Елизавета Федоровна взяла его к себе в приют для слепых воинов, — вспоминал Джунковский. – Он мне оттуда писал трогательные письма» . В декабре 1917 г. Владимир Федорович вышел в отставку по состоянию здоровья и стал официальным пенсионером и «бывшим» человеком в Советской России. |
|
|
