| Раньше стали описываться греческие рукописи библиотеки иностранными учеными (Скиадою, проф. Маттеи). Главнейшее богатство – рукописи славяно-русские были почти недоступны. Попытки описать их возникли с начала нынешнего столетия –Калайдовичем (в 1825 г.), Ундольским (в 1847 г.). Но эти не выполненные работы были предприняты не по тому широкому плану, как впоследствии описывал А. В. с своим сотрудником. Уж во время работ его (в 1858 г.) архим. Савва (впоследствии архиеп. тверской) не без помощи А. В-ча составил указатель ко всей библиотеке. Но это только указатель рукописей, а не описание их. Мысль о поручении описи Синодальной библютеки А. В. Горскому принадлежит митр. Филарету, который был встревожен намере-нием светских писателей (Ундольского и Погодина) напечатать описание библиотеки, а также жалобами на ее недоступность. «Светские писатели, пишет митрополит в донесении св. Синоду, уже напечатали обвинение в том, что Синодальная библиотека не довольно известна и не довольно открыта». Но Филарет держался своего взгляда на драгоценное книгохранилище. «Неверное или неосмотрительное употребление древних рукописей, относящихся до церковных догматов, церковного законодательства, учения и церковной истории может произвести соблазн и дать пищу лжеучениям. Посему для всякого приходящего отворять дверь в церковную библиотеку не так удобно, как в светскую». Поэтому, описание «должно быть составляемо под ближайшим надзором духовного начальства, людьми, сведущими в церковных догматах и законоположениях». К тому же церковный взгляд откроет и внесет новые черты, полезные для церковной учености. Филарет искал между прочим в древних рукописях данных для обличения «неправых мнений разномыслящих с православной церковью». И это важное дело святитель поручает А. В. Горскому. Когда выразил свое желание описывать синодальные рукописи Ундольский, Филарет сделал об А. В-че такой отзыв: „познания, опытность и духовное направление образа мыслей проф. Горского располагают меня нимало не колебаться во мнении, мною представленном 40 . Свою волю митрополит высказал в письме тогдашнему ректору академии Алексею Ржаницыну (в мае 1849 года). Предложение застало А. В-ча уже во всеоружии учености, подготовленным к работе такого рода. Посоветовавшись с ректором, он взялся выполнять поручение. А. В-чу предоставлено было право выбрать себе сотрудника и он выбрал Капитона Ивановича Невоструева , профессора симбирской семинарии по священному писанию, магистра XII курса нашей академии 41 . Невоструев отказывался первоначально своей неподготовленностью к работе и слабостью зрения. А. В. его убедил. Они выработали приемы описания, руководясь главным образом методом Востокова, и начали, занятия в сентябре 1849 г. Невоструев жил в Москве в Чудовом монастыре, А. В. в посаде. Главная работа лежала на Невоструеве, который имел у себя помощниками двоих писцов. А. В-чу принадлежала высшая научная цензура над изысканиями чудовского труженика. |
| В письме от 31 июня 1849 года Александр Васильевич писал К. И. Невоструеву : «…По поручению нашего владыки я должен был принять на себя составление отчетливого описания славянских рукописей Синодальной библиотеки и для этого избрать себе сотрудника, который бы на месте мог вести это дело под моим надзором и распоряжением. Выбор мой пал на Вас. Для этого владыка согласился представить высшему начальству о вызове Вас в Москву… и с производством Вам тех же окладов, какими Вы пользуетесь ныне на службе при семинарии. Для этого же даны будут Вам в Москве и помещение в Чудовом монастыре и два писца из окончивших курс воспитанников семинарии. Я же буду по временам приезжать в Москву, вместе с Вами рассматривать, какие рукописи как нужно описывать, помогать Вам в Ваших исследованиях и пр. и пр. Теперь я прошу Вас уведомить меня, согласны ли Вы будете принять назначенный труд, – не выпуская, впрочем, из виду и того, что начальство властно распоряжается нами для своих целей и без нашей воли. О Вашем описании монастырей не пишу также теперь ничего; но Вы видите из дела, что труды Ваши полагают Вам путь к новым занятиям, след. достигать своей цели. Жду от Вас скорого ответа. Ваш усерднейший слуга А. Горский» 235 . В ответном письме Горскому 11 июля 1849 года К. И. Невоструев писал: «Всепокорнейше и глубочайше честь имею благодарить Вас, Александр Васильевич , за благую о мне память и то избрание, какого Вы благоволите удостоить меня, вполне сознаю великость дела и особенную для меня его трудность: ибо к описанию синодальных рукописей я не имею ни исторических и археологических сведений, ни зрения и здоровья, которые у меня заметно слабы, особенно первое. Напротив, чувствую большую способность и имею средства к занятиям по богословским наукам, – и грустно мне теперь оставлять их. Но Ваша рекомендация и обязанность беспрекословно повиноваться начальству, Промыслом движимому, определяют меня к назначенным трудам, а надежда на помощь Божию, Вашу [и] от других друзей науки успокаивает таящуюся немощь мою. И так да будет мне по мысли Вашей, за кою паки сердечно и нижайше Вас благодарю. Желательно и нужно мне, чтоб вызов мой из Симбирска последовал не ранее августа или второй половины июля и чтоб на пути можно мне было дней с пять пробыть в Нижнем для окончания на месте описаний моих и необходимых же по ним справок в Нижегор. дух. консистории…» 236 |
| «О, како велие есть благо», говорит он здесь, «ясная луча греческаго учения, еюже мрачная неведения тьма разрушается, восток и запад озаряется, север и юг просвещается и вся вселенная облистана бывает. А ненавистный человек Марко Катон, тьмою ненависти ослеплен, тако ясную возненавиде учения греческаго лучу, яко запрети сыну своему, да ею разума своего не озаряет… Не бе ли слеп сей ненавистник? Истинно слеп бе, яко не виде благополезнаго блага. Но нынешних временней везде обретаются мнози ненавистнии человеци, мрачною ненависти тьмою ослеплени, иже возлюбивши мрак неведения, ясныя учения лучи не любят, тою озаряющия ненавидят, тою озаряющимся завидят и тую темним облаком рвения, лести, коварства, оглаголания, лицемерия разрушити и прогнати усильствуют…» 268 Когда явился в Москве Симеон Полоцкий , Епифаний пользовался здесь огромною известностию, как ученейший богослов и философ. В Чудовом монастыре он успел составить тесный кружок усердных и преданных ему учеников, занимавшихся под его руководством преимущественно исправлением богослужебных книг и сличением разных отеческих творений с древними греческими подлинниками. В ученой деятельности этого кружка, после самого Епифания, особенною ревностию и талантами отличался ученик его, «честный инок Евфимий», всецело проникнутый воззрениями своего учителя на достоинство «греческого учения» и так же явившийся его горячим защитником. Учреждение Симеоном Спасской школы послужило первою причиною явного недоверия и вражды к нему в ученом кружке Славинецкого, тем более, что школа эта, как уже видели, отличалась совершенно противоположным ему, резким латинствующим направлением. С этого времени здесь началось постоянное наблюдение образа жизни и успехов Симеона и, в особенности, ревнивое отношение к постепенно возраставшей его литературной славе. Сочинения, какие время от времени выпускал в свет Симеон, становились немедленно предметом строгой критики со стороны чудовских ученых, старательно открывавших в них различные мнения, непозволительные с точки зрения древнего греческого православия. |
| Главной обязанностью архидиакона было исправление должности первого диакона при архиерейском богослужении; кроме того, он заведовал патриаршей «ризной казной» и, по-видимому, был также личным секретарем патриарха; по крайней мере Олеарий (бывавший в Москве именно около этих годов) замечает, что в Москве при патриархе состоит один архидиакон, «Которого он держит как бы канцлером и своей правой рукой», – но архидиаконом Арсений Суханов пробыл недолго. Ближайших сведений о деятельности Арсения за это время опять никаких нет; биограф нашел рукописи, принадлежавшие Суханову или им писанные, из которых видны его книжные занятия: это был видимо хороший начетчик в духе того времени, близко знакомый с тогдашним запасом церковной литературы, в период до исправления 11 ; Суханов, между прочим, записывал принадлежность ему книг латинскими буквами 12 ; впрочем, в латинском языке, кажется, не шел дальше умение писать латинскими буквами. Но в это время он, по-видимому, изучил достаточно греческий язык, что вероятно и побудило потом давать ему церковные поручение на востоке 13 . В 1634 году Суханов, по-видимому, оставил должность архидиакона и поселился в Чудовом монастыре, где состоял в числе «черных диаконов». Он оставался, однако, на виду, потому что вскоре вместе с другими лицами отправлен был в посольство в Грузию (Кахетию), к царю Теймуразу. Грузия еще с XVI-ro века искала помощи московского государства, и теснимая с одной стороны Турцией, а с другой стороны Персией, становилась в вассальные отношение к Москве. Эти отношение, по отдаленности страны, оставались, конечно, очень неопределенными, но не раз происходил обмен посольствами, и в таком посольстве из Москвы, в 1637–1640 году, принял участие Арсений. Посольство, во главе которого стоял Волконский, должно было выяснить политический вопрос о подданстве– «роспросить про все и розведати всякими мерами подлинно: какова их земля, и сколь просторна, на скольких верстах, и сколько в ней городов, и сколь людна, и каковы люди, и какие в ней узорочья и любять ли Теймураза царя землею». |
| 166 П. С. Лет. VIII, 215. Эта ред. в Милют. ч. мин. май, л. 1078, о вторичном перенесении л. 1082. 167 Ник. IV, 65. Фотий умер в июле 1431, а мощи обретены в мае. Поэтому мы считаем более вероятным 1431 год обретения, принимаемый арх. Филаретом (Р. Свят., февр., стр. 116), чем 1439, принимаемый преосв. Макарием на основании Питиримской службы (Ист. P. Ц. V, 239). 169 Этим опровергается мнение преосв. Макария, что служба составлена Питиримом тотчас по открытии мощей (Ист. Р. Ц. IV, 255): 3-я редакция сказания прямо говорит, что явление Алексия было «времени уже не малу мимошедшу» по обретении. 171 Макар, ч. мин. по усн. сп. февр. стр. 824–826. II. С. Лет. VIII, 26–28. Оба списка представляют разные рецензии; первоначальная из них по-видимому в летописи. Нач. по сп. Мак. миней: «Сей убо преп. отец наш Алексий митрополит беяше родом болярин, славных и нарочитых боляр». Позднейшая переделка этой ред. в печатном московском прологе 1641 г. с ошибками. 172 О начале княжения Uoahha II житие говорит: «сам князь в орду отходит к царю, якоже есть обычай, взяти великое княжение!» В Чудовом мон. Алексий поставил «трапезу велик) камену и погребы камены, еже есть и доныне: Но в 1483 была заложена новая трапеза, о которой летопись говорит: «того же лета заложи чудовский архимандрит трапезу камену, а старую разруши». II. С. Лет. IV, 235. 173 Так по сп. службы в минее 2-й полов. XV в., рук. Тр. Серг. л. 528, и в волокол. сб. Моск. д. акад. нач. XVI в. 634. Такая же заметка и в заглавии пахомиевского жития Алексия. 174 Милют. ч. мин. май, л. 1087: «по преставлении св. Алексия минувшим летом мало имее седмидесятим паки (после Питирима) составися повесть сия еромонахом Пахомием… благословением Ионы митрополита». Этим объясняется происхождение двух сказаний Пахомия о обретении: первое, пространное, вносившееся в списки жития с особым заглавием, написано раньше жития; второе без особого заглавия, не отделяемое от жития, составлено одновременно с ним и есть только сокращение первой редакции, в которое Пахомий вставил приведенное известие Питирима о 60 годах. |
| Едва упокоившись в столице, где царь принял его радушно и повелел «по прежнему житию пребывати без опасения» , митрополит Ростовский вместе со всей страной оказался на пороге новых бедствий и испытаний. Со смертью Скопина–Шуйского и гибелью армии царство Василия было обречено. Объединившиеся было вокруг трона политические деятели и воеводы вновь должны были искать выход для себя и своей страны порознь, кто как умеет. В посольстве и плену 17 июля 1610 г. князь Федор Волконский, Захар Ляпунов» и с ними иныя мелкия дворяне» совершили то, о чем давно мечтало большинство россиян и за что многие уже успели поплатиться головами: свергли Василия Шуйского с престола и вышибли узурпатора из царского дворца. 19 июля злой старик был пострижен и заперт в Чудовом монастыре, братья его взяты под стражу. Наконец–то россияне могли не выбирать себе власть среди банд политических авантюристов, нагло грабивших страну, а степенно и рассудительно определить государя «всею землею», собрав в Москву представителей городов и сословий, положив благоразумным советом конец гражданской войне. Служившие всем «государям» подряд бояре, перепуганные гневом уставшего напрасно проливать кровь дворянства, вняли внушениям сурового патриарха Гермогена и разослали по стране окружную грамоту с ясным призывом: чтобы все россияне «были в соединении и стояли бы за православную христианскую веру все заодно», защищая право страны самой выбирать себе государя, не покоряясь ни захватчикам–иноверцам, ни вору–самозванцу. Наивные ликовали, а бояре уже рассылали по городам и весям другую грамоту, присягу самим себе: дескать, государя–то надо выбрать всей землей — вот бояре это и устроят. Само собой, бояре во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским объявляли, будто приняли власть исключительно по просьбе народа: о том–де «все люди били челом». Кстати сказать, не упомню, чтобы в русской истории самый бестыжий и злодейский захват власти совершался когда–либо не «по воле» и «для блага» народа. Выписав самим себе право распоряжаться судьбой престола, бояре в количестве семи душ озаботились тем, чтобы реализовать это право наиболее удобным и выгодным для себя способом. Выборы государя всею землей, хлопотные и опасные, когда Москве, с одной стороны, грозил Лжедмитрий, а с другой — гетман Жолкевский, удобством и выгодой для Семибоярщины не отличались. У Лжедмитрия были среди россиян свои «царедворцы» — значит, выгоднее всего было продать власть Владиславу Сигизмундовичу и использовать польские войска против русских «воров» (а не наоборот). |
| Мама было начала: – Степанида, дорогая, как мы вас отблагодарим?.. – Маша, матушка Маша, милая, никому ничего не надо. Все давно договорено. Сама сколько раз так ездила с сахаром да с крупами. И вас Бог благослови на шальную дорогу. А нам, грешным, может, Бог и простит какой грех из нашего-то беспутства да обмана, прости Господи. Отец, сдерживая волнение, неровными шагами отошел к окну, мама, что-то слезно шепча, поклонилась огромным ботинкам Степаниды. Была теплая южная ночь. Я сладко спал. Итак, выдворенный из храма в станице Ладожская новой властью и своими же собратьями – обновленческими попами, отец Павел снова, как три года назад, не имея пристанища, перебирался на новое место. Трясясь в общем, третьего класса, вагоне с женой, дочерью, трехгодовалым сыном, он уже думал о том, какие подберутся певчие, и как быть с мужскими голосами (их теперь в церковном хоре не услышишь), и сколько будет человек, и какой репертуар подобрать, и если транспонировать, то надо самому расчерчивать нотную бумагу. Так, думая о работе, надо было еще удерживать место в вагоне: постоянных спутников нет, и на каждой остановке поезд, особенно вагон третьего класса, осаждает лавина людей с мешками, чемоданами, тюками, с детьми, гирляндами висящими на матерях, группы солдат, матросов, цыган. И все это с воем, криком, плачем, руганью, а то и с выстрелами. Еще там, в Ладожской, и теперь ночью или просто на стоянке (а ехать до Москвы неизвестно сколько; вот уже четвертые сутки, но только еще проехали Харьков) он рассказывал жене и дочери о московских святынях, к которым они приближаются, о храме Христа Спасителя, о Кремле, соборах, усыпальницах князей, о монастырях: Чудовом – мужском и Вознесенском – женском. И вот наконец Москва. Слава Богу, добрались. Бабушка Евфросиния На вокзале в Москве нас встречала бойкая, веселая, гостеприимная, милая старенькая бабушка. Это была теща моего деда Евфросиния Савельевна. Она была дочерью бывшей крепостной, получившей освобождение, взятой замуж купцом Савелием Куприяновым. Мать ее рано овдовела и, оставшись хозяйкой большой торговой лавки в Москве, успешно вела хозяйство, делая засечки ножом на оконной раме о взаиморасчетах с покупателями (она была неграмотна). Наняла дьячка из соседнего храма учить единственную дочку Фроську грамоте, научила ее всем премудростям домоводства и выдала замуж за семинариста Стефана, впоследствии моего прадеда. И Фроська перестала быть Фроськой, а стала Евфросинией Савельевной. |
| В заседании тогда же определено было отправиться Борису Годунову к патриарху Иоакиму, передать ему царскую волю и приговор думы. Годунов ездил к патриарху на подворье и от царского имени передал ему слово в слово ту же речь, какую государь произнёс в тайном заседании с боярами; причём просил Иоакима, чтобы он «о том посоветовал с святейшим вселенским патриархом 68 цареградским, а пресвятейший бы патриарх посоветовал о том великом деле со всеми патриархи – с пресвятейшим патриархом александрийским Селивестром и с тобою патриархом Иоакимом и с иерусалимским патриархом Нифонтом и со архиепископы и епископы и со архимандриты и со игумены и со всем освященным собором; да и во святую бы гору и в синайскую о том обослалися, чтобы дал Бог такое великое дело в нашем российском государстве устроилося ко благочестИю веры христианския. А помысля бы о том нам объявили, как тому делу пригоже состоятися». В ответ на эту речь патриарх Иоаким благодарил государя за милостыни его бедствующим восточным христианам, одобрил мысль об учреждении в России патриаршества и обещал советоваться с остальными восточными патриархами и со всем освященным собором, прибавив, что «то дело великое, всего собора, а мне без этого совета учинить то дело невозможно». Эти слова переданы были государю, и царь, наградив патриарха богатыми дарами, приказал ему готовиться к отъезду из Москвы 69 . В 1-й день июля патриарх просил позволения посетить знаменитые московские монастыри 70 ; 4-го июля он был в Чудовом, а 8-го в Троицко-Сергиевой лавре; в каждом из них был встречен с почётом и получил подарки. 17-го июля патриарх опять был принят во дворце на прощальной торжественной аудиенции, где получил новые царские подарки; «а ести его (государь) не звал, а велел дать корм». Откланявшись государю, патриарх с царского дозволения заходил в Благовещенский и Архангельский соборы, в которых придворное духовенство пело для него молебны; в Успенском соборе патриарх не был; и по актам не видно, чтобы он прощался с митрополитом, может быть потому, что был недоволен первой встречей митрополита, может быть и по другим каким-либо причинам. |
| «Солнце правды» — помните, мы, недавно отпраздновавши Рождество, пели: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся Тебе кланятися, Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока. Господи, слава Тебе!» Там есть слово «ведеть», т.е. глубоко знать. Здесь про ведение, как раз и говорится, что ведение ищут от уст священника. И «Солнце правды». Т.е. два слова, употребляемых пророком Малахией, есть в тропаре Рождеству Христову. Теперь гляньте: «...для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды» — это Христос. Это говорится людям, жившим за четыреста лет до Господа Иисуса Христа, до Его Пришествия. Что такое четыреста лет? Это тысяча шестисотые года, если от нас сейчас отсчитать четыреста лет назад. Что было четыреста лет назад, в тысяча шестисотых годах? Это была смута. 1612-й год: польско-литовское нашествие, осада Троице-Сергиевой Лавры, Лжедмитрий I, Лжедмитрий II, Марина Мнишек, и полная куча разных безобразий, когда было непонятно, что будет дальше, жить или не жить Русской земле. Междуцарствие, погибель Рюриковичей, возникновение Романовых... Гермогену, умиравшему от голода в Чудовом монастыре, явились святые, и Сергий Радонежский сказал ему, что молитвами Богоматери суд об Отечестве переменён на милость. Давно это было или нет? Это было очень давно — четыреста лет, семнадцатый век. Представьте себе, что от Малахии до Господа четыреста лет. И вот Малахия — последнее пророческое слово, ободряющее евреев, которым нужно ждать Миссию. Ведь ещё, по меньшей мере, шестнадцать поколений евреев умерло, не дождавшись. «А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его...» — это так они из года в год, из поколения в поколение повторяли друг другу эти слова, с угасающей надеждой, но до конца не исчезающей. Верь в Господа, надейся на Него, и увидишь милость Божию. И одно поколение умирает, а второе пытается веру сохранить. И потом, эта вера — она же такая слабенькая, она же пытается держаться как маленький фитилёк дрожащий. Ещё одно поколение... — не дождались мы Миссию. И эстафету веры передают следующему поколению. Говорят, вы верьте, верьте, верьте, потому что Солнце правды взойдёт, и исцеление в лучах Его. Представляете, такой подвиг веры, который несут столетиями. И умирают поколения, одно за другим, не дождавшись, и не увидавши собственными глазами исполнения обещанного. Однако, вера не гаснет, и праведный, как говорит нам Писание, верою жив будет. Надменный человек, как бродячее вино, не успокоится, а праведный — верою жив будет. |
| Синоду. 3 июля 1849 г. Александр Васильевич уведомил об этом и Невоструева. «По поручению нашего владыки, писал ему, Я должен был принять на себя составление отчетливого описания славянских рукописей синодальной библиотеки и для этого избрать себе сотрудника, который бы на месте мог вести это дело под моим надзором и распоряжением. Выбор мой пал на вас... В Москве вам даны будут и помещение в Чудовом монастыре и два писца из окончивших курс семинарии. Я же буду по временам приезжать в Москву, вместе с вами рассматривать, какие рукописи как нужно описывать, помогать вам в ваших исследованиях и проч. и проч. Жду от вас скорого ответа» 59 . На это письмо Капитон Иванович сначала ответил отказом, мотивируя его своею сильною привязанностью к богословским, собственно, наукам. «Чувствую, писал он Александру Васильевичу, большую способность и имею средства к занятию по богословским наукам и грустно теперь оставить их 60 ; оне питают и греют меня» 61 . «И при воспитании и на должности, писал он еще, я занимался собственно богословскими науками и считал долгом своего звания для них, собственно, трудиться и писать, а древностями (предполагая жить в Москве) заниматься моем роде второстепенно“ 62 . Однако, как кажется, Капитон Иванович клеветал на себя, считая себя специалистом в области «собственно богословия». По всей вероятности, его пристрастие и «большая способность» к богословским наукам была не более, как привычкой человека, 9 лет делавшего одно и то же дело. С предметами, на которые его назначили, он ознакомился, лекции составил – вот и показалось ему, что эти науки – его призвание и что к ним только он и способен. И это тем легче, что в наших академиях нет специализации, так что большинство их воспитанников еще на школьной скамье приготовляет себя ко всяким случайностям, вроде неожиданного назначения на гомилетику и т. п. 63 Впрочем, что касается собственно Невоструева, то, помимо всего, он еще сильно боялся ответственности за такое большое дело, да и вообще, по своей слабохарактерности и житейской неопытности, трусил перемены жизни и труда. |
|
|
