| Генка смотрел на него пристально и сурово. — Слушай, — тихо сказал он. — Ни в каком месте, никогда, никому не вздумай пикнуть об этом. Яшка знал, когда можно шутить, а когда лучше не надо. — Зачем мне пикать? Мне-то что… — Он равнодушно засвистел, потом вздохнул, взглянул последний раз на Генку и ушел. А Генка смотрел на учебник полными тоски глазами. И в голове толкались две дурацкие фразы: «Хау ду ю ду, Тэдди!» — «Хау ду ю ду, Джонни!» Этих слов не было в учебнике. Генка запомнил их на одном из уроков, когда Вера Генриховна читала вслух тонкую книжонку об английских мальчиках, которые сделали воздушного змея. Поскольку речь шла о запуске змея, Генка решил сначала отнестись к этой истории с некоторым вниманием. Но понял он только первые слова: «Хау ду ю ду…» Это благовоспитанные Тэдди и Джонни приветствовали друг друга. С тех пор, неизвестно почему, стоило Генке сесть за английский язык или даже подумать о нем, как начинало вертеться в голове: «Хау ду ю ду, Тэдди!» — «Хау ду ю ду, Джонни!» Генка ненавидел этих Тэдди и Джонни беспощадной ненавистью. Он представлял их удивительно ярко, просто как живых видел: чистеньких, приглаженных, с аккуратными проборчиками в прическах, в пестрых чулках до колен и ярко-рыжих полуботинках. Тэдди, кроме того, еще и сам был удивительно рыжий, а Джонни белобрысый и лупоглазый. Они бестолково бегали по лужайке с подстриженной травкой и пытались запустить змея, сделанного из газеты с дурацким английским названием. Конечно, у таких растяп и дурней ничего не вышло, и змей упал в болото, распугав сытых английских лягушек. Это Генка знал точно, хотя Вера Генриховна ничего о таком конце не сообщала… «Хау ду ю ду, Тэдди!» — «Хау ду ю ду, Джонни!» Ну, попались бы вы Генке, он бы вам показал «хау ду ю ду»! А учебник все еще был открыт на первой странице. Трудные дела всегда надо начинать с самой первой страницы, Генка это понимал. Но учить здесь было нечего, и он перевернул лист. Потом еще. А за окном среди листьев, уже просохших после дождя, посвистывал ветер августа. И Генка увидел, как из-за крыши взбирается в небо маленький голубой змей «Василек». |
| В конце концов у него получился лёгкий круглый домик, очень похожий на птичье гнёздышко. Весь домик был величиной с детский кулак. Сбоку мышонок проделал в нём ход, внутри выложил мхом, листьями и тонкими корешками. Для постели он натаскал мягкого, тёплого цветочного пуха. Спаленка вышла на славу. Теперь у Пика было где отдыхать и прятаться от непогоды и врагов. Издали самый зоркий глаз не мог бы приметить травяное гнёздышко, со всех сторон скрытое высоким тростником и густой осокой. Ни одна змея не добралась бы до него: так высоко оно висело над землёй. Лучше придумать не мог и сам настоящий Робинзон. Незваный гость Проходили дни за днями. Мышонок спокойно жил в своём воздушном домике. Он стал совсем взрослым, но вырос очень мало. Больше расти ему не полагалось, потому что Пик принадлежал к породе мышей-малюток. Эти мыши ещё меньше ростом, чем наши маленькие серые домовые мыши. Пик часто теперь подолгу пропадал из дому. В жаркие дни он купался в прохладной воде болота, неподалёку от луга. Один раз он с вечера ушёл из дому, нашёл на лугу два шмелиных гнезда и так наелся мёду, что тут же забрался в траву и заснул. Домой вернулся Пик только утром. Ещё внизу он заметил что-то неладное. По земле и по одно му из стеблей тянулась широкая полоса густой слизи, а из гнезда торчал толстый кургузый хвост. Мышонок не на шутку струсил. Гладкий жирный хвост похож был на змеиный. Только у змей хвост твёрдый и покрыт чешуёй, а этот был голый, мягкий, весь в какой-то липкой слизи. Пик набрался храбрости и влез по стеблю, поближе взглянуть на незваного гостя. В это время хвост медленно зашевелился, и перепуганный мышонок кубарем скатился на землю. Он спрятался в траве и оттуда увидел, как чудовище лениво выползло из его дома. Сперва исчез в отверстии гнезда толстый хвост. Потом оттуда показались два длинных мягких рога с пупырышками на концах. Потом ещё два таких же рога — только коротких. И за ними наконец высунулась вся отвратительная голова чудовища. Мышонок видел, как медленно-медленно выползло, точно пролилось, из его дома голое, мягкое, слизкое тело гигантского слизняка. От головы до хвоста слизняк был длиной добрых три вершка. |
| Телефонный звонок разрезал тишину на кусочки, экран мобильного радостно сообщал, что звонит моя близкая подруга. И это означало лишь одно – тур по магазинам в этот вечер мне стопроцентно обеспечен. Что ж, мы вооружены и опасны, мы вчера зарплату получили…. Со всех ног мчимся в самый большой торговый центр. И с порога нас ослепляют огни новогодних гирлянд, гигантский «дед Мороз» из папьемаше заполнил собой большую часть воздушного пространства, витрины усыпаны блестками и серпантином. Повсюду виднеются плакаты с сомнительными лозунгами, но мы стараемся не обращать на все это внимание. У нас важная миссия и отвлекаться по уставу нам не положено. Через некоторое время меня начинает охватывать чувство легкой паранойи – всюду, куда бы ни ступала моя нога, будь то магазин обуви или, скажем, сувенирная лавка – повсюду были драконы. Плюшевые, рисованные, из пластика и шоколада. Большие и маленькие, зеленые и красные… Казалось, в одночасье мир изобрел новую религию – драконопоклонство. Причем к каждой фигурке прилагались какието «ценные указания», мол, в год дракона вам следует делать тото и тото, и уж тогда, быть может, наверное, вполне вероятно, счастье, богатство и прочие блага хлынут в ваш дом, как вода из дамбы. И на сцену моих мыслей вышла задумчивость. Собственно говоря, а что же я знаю про драконов? Ведь фольклор ясно дает понять, что эти чудища всегда несли смерть и разруху в человеческий мир. Один трехглавый змей Горыныч чего стоит! Губил люд, не покладая сил, так сказать, трудился денно и нощно над повышением уровня смертности в деревнях. Ну а если присмотреться еще тщательнее, если рассматривать фольклор не как красивые сказки, а как истинные символы, то, что же можно увидеть в драконе? Змия, изрыгающего пламя…Ничего не напоминает? В виде змеи проник лукавый в Эдемский сад для того, чтобы искусить первых людей, для того, чтобы спровоцировать их на грех. Это привело к изгнанию из Рая, все живое ополчилось против человека, даже земля стала рождать «тернии и волчцы». И недаром в народе этот образ использовали как символ погибели. Дракон не желает нам добра, он жаждет нашей крови и страданий. |
| Принимали бесы и образы различных животных. Во время молитвы св. Илариона диавол появлялся ему то волком воющим, то лисицей скачущей (Чет.-Мин., окт. 21 д.). Преподобного Сергия бесы устрашали преобразуясь в зверей и змей (Чет.-Мин., сент. 25 д.). 4 . Даже люди, имеющие общение с бесами, могут производить бесовские мечтания, напр., переменять воздух, производить ветры, гром и дождь, возмущать морские волны, наносить вред в садах и полях (Чет.-Мин., окт. 2 д.). 5 . Могут бесы знать будущее, как духи бесплотные, на основании долговременного опыта и наблюдения над вещами и делами человеческими, но также часто лгут и обманывают. «Знаешь ли ты, – спрашивал св. Пахомий явившегося к нему беса, – что, по кончине нашей, братия не так усердно будет служить Господу, как теперь? – Знаю, верно», отвечал бес. «Лжешь ты на свою скверную голову; знать будущее принадлежит одному Богу, а ты одна ложь». – «Во мне нет предведения, – сознавался бес, – я и сам по себе ничего не знаю; знаю, что случится в будущем посредством знания прошедших и настоящих вещей» (Чет.-Мин., мая 15 д.). 6 . Нападая и злодействуя человеку во время его земной жизни, злые духи не оставляют его и по кончине его. С особенною силой они нападают на человека в час смерти, чтобы возмутить спокойствие души его. «Когда настал час разлучения моего от тела, – сказывала св. Феодора, – увидела я много ефиопов, ставших около одра моего; лица их были, как сажа, глаза, как огненные угли. Все они грозно смотрели на меня, скрежетали зубами, готовили и развивали свитки, в которых записаны были худые дела мои. Я отвращала свои глаза, чтобы не видеть тех страшных лиц: но повсюду видела их, и душа моя была в великом страхе и трепете» (Чет.-Мин., марта 26 д.). «Господи Боже мой! – молился св. Иосиф песнописец в час смерти своей, – Ты хранил меня во все дни живота моего, и ныне до конца соблюди дух мой и помоги мне избегнуть князя тьмы и воздушных страшилищ, да не когда порадуется о мне враг мой» (Чет.-Мин., апр. 4 д.). (См. кн. «Православное исповедание христианской веры в Четиях-Минеях». Прот. А. Свирелина . СПБ. 1893 г. стр. 51–56). |
| – В болотных и влажных местах показывается иногда ночью светлое, по воздуху легко движимое вещество, которое известно у нас под именем блудящего огня, и которому некоторые из путешественников 55 приписуют в вину совращение свое с пути. – Но сие явление имеет естественныя причины. Ежели путешественник в мрачную ночь идет прямо на оный свет, думая найти там людей; то вместо того приходит он на болотныя пустыя места. А как сие вещество очень легко; то и управляется оно единым движением воздуха; почему уклоняется оно от гонящагося за ним, а преследует бегущаго от него 56 точно так, как и дым чрез поспешное махание рукою, двигается и туда и сюда. – «В воздухе зажигаются некоторые чады, состоящие из вязких и загараемых частей, кои по сгорении загораемого ниспадают. Поскольку они весма высоко в атмосфере зажигаются; и притом немного их бывает; то они и кажутся нам, наподобие маленьких звезд, движущихся с одного места на другое; почему и называются они обыкновенно падающими звездами. Ежели таковые пары состоят из большаго количества вязких и тяжелых частей; то они нетокмо не могут высоко подняться; но и не так скоро сгорают; почему и принуждены они тогда носиться у самой почти поверхности земной, в виде небольшаго пламени, который и называется блудящим огнем. – А русские суеверы утверждают, что блудящие огни суть воздушные демоны в виде огненных змей, которыя прилетая ночью к некоторым женщинам, имеют с ними супружеское дело; от чего те женщины весьма худеют. За таких же демонов почитают они и падающие звезды. Почему коль скоро усматривают они как сии звезды, так и те огни; то тот час крестятся и произносят сии слова: «аминь, аминь, рассыпься». – Хотя большая часть наблюдений о погодах неимоверна; однако не должно отвергать вовсе тех, которыя основываются на естественных началах. Например, ежели солнце восходит ясно, ветра нет; то в тот день обещевать можно хорошую погоду; ибо тогда токмо воздух и прозрачен, когда нет в нем паров. – Но ежели солнце восходит бледно; то ожидать надлежит дождя; ибо в то время воздух преисполнен паров, которые, как уже известно, умаляют сияние солнца, и которые суть единственное начало дождя. |
| На болоте болтали лягушки-квакушки. И дикая кошка — желтая иволга унесла в клюве вечер за шумучий бор, там разорила гнездо соловью, села ночевать под черной смородиной. Теплыми звездами опрокинулась над землей чарая Купальская ночь. Из тенистых могил и темных погребов встало Навье . Плавали по полю воздушные корабли. Кудеяр-разбойник стоял на корме, помахивал красным платочком. Катили с погостов погребальные сани. Сами ведра шли на речку по воду. В чаще расставлялись столы, убирались скатертями. И гремел в болотных огнях Навий пир мертвецов. Криксы-вараксы скакали из-за крутых гор, лезли к попу в огород, оттяпали хвост попову кобелю, затесались в малинник, там подпалили собачий хвост, играли с хвостом. У развилистого вяза растворялась земля, выходили из-под земли на свет посмотреть зарытые клады. И зарочные три головы молодецких, и сто голов воробьиных, и кобылья сивая холка подмаргивали зеленым глазом, — плакались. Бросил Черт свои кулички , скучно: небо заколочено досками, не звонит колокольчик, — поманулось рогатому погулять по Купальской ночи. Без него и ночь не в ночь. Забрал Черт своих чертяток, глянул на четыре стороны, да как чокнется обземь, посыпались искры из глаз. И потянулись на чертов зов с речного дна косматые русалки; приковылял дед Водяной, старый хрен кряхтел да осочьим корневищем помахивал, — чтоб ему пусто! Выползла из-под дуба-сорокавца , из-под ярого руна сама змея Скоропея . Переваливаясь, поползла на своих гусиных лапах, лютые все двенадцать голов — пухотные, рвотные, блевотные, тошнотные, волдырные и рябая и ясная катились месяцем. Скликнула-вызвала Скоропея своих змей-змеенышей. И они — домовые, полевые, луговые, лозовые, подтынные, подрубежные приползли из своих нор. Зачесал Черт затылок от удовольствия. Тут прискакала на ступе Яга. Стала Яга хороводницей. И водили хоровод не по-нашему. — Гуш-гуш , хай-хай, обломи тебя облом! — отмахивался да плевал заплутавшийся в лесу колдун Фаладей, неподтыканный старик с мухой в носу . А им и горя нет. Защекотали до смерти под елкой Аришку, втопили в болото Рагулю — пошатаешься! ненароком задавили зайчонка. |
| Минул шестой час. Мы проехали мимо слоистой горы Гараб и оттуда под прямым углом поворотили на север к отдаленному Ракинскому взъезду в хребте горного кряжа, Эт-Тих. За Гарабом уже нет ни гор, ни холмов, ни долин; широкая, песчаная равнина Рамле расстилается с запада на восток таким длинным полотном, что взор не досягает концов ее. Вдоль средины сей обнаженной пустыни тянется ложбина. В нее с одной стороны от Ет-Тиха, а с другой от Гараба, Хмеира и прочих высот, стекает дождевая вода и производит кустарники и колючее былие в пищу верблюдам. На всем этом пространстве под кустами и кочками водится множество ядовитых змей. Вероятно, тут Израильтяне страдали от их угрызения. Окинув взором всю эту мертвую пустыню, я начал спускаться в ложбину ее чрез окаймляющий ее скат песчаный, который направо упирается в гору Хмеир, а налево тянется к пределам хребта Ер-Рахийского. Этот скат отлог и не мал в поперечнике. На нем, влево от дороги, среди желтого песка виден большой камень с уступами, в роде диаконского амвона. Воображение мое тут помещало вознесенного Моисеем медного змия, тем охотнее, что кругом всюду заметны были кольцеобразные следы пресмыкания ядовитых тварей. Вдали пасся одичалый верблюд. Увидев нас, он заревел и побежал во всю свою прыть. Когда поезд мой спустился в ложбину: я, сидя на своем горбуне, повернулся лицем к Синайским горам, дабы заметить, в каком виде они представляются отсюда. Сначала, напрямик, показались мне одни вершины Зербала в густой синеве, потом, немного левее, из-за Хмеира выглянули головы гор Синайской, Екатерининской и Умшомарской, как маковки пирамид, под синею тончицею. Чем далее подвигался я к Ракне: тем более вырастал предо мною Зербал во всем его дивном величии. Он – царь всех высот Синайских. Голова его покрыта венцом, сделанным из закругленных овелисков, в исполинских размерах. В средине венца вместо креста и державы вставлена пирамида. Такой вид приводил меня в восторг. Когда же Зербал сквозь проснинь воздушную выказался весь в своем венце и в мантии с безчисленными складками, направо же от него явились в большем величии остроконечные вершины священных гор на одном пирамидальном основании, а ближе ко мне развился многокупольный Гараб, и когда пред ним песчаный скат Рамлийской пустыни с амвоном его окрасился желтобагровым цветом: тогда восторг мой превратился в изумление сладчайшее. Я смотрел на гору Божию с неизреченным веселием и восклицал: дивна дела Твоя Господи! дивно светиши от гор вечных! Исповедую величие Твое, – силу, премудрость и красоту Твою. – Бруни, Бруни! здесь надлежало бы тебе писать картину вознесения змия в пустыне. Еслибы ты перенес на полотно это лазуревое небо, это песчанобагровое поле с черным амвоном, этот многокупольный Гараб, этот венчанный Зербал и все окрест его стоящия высоты велелепные; то на картину твою смотреть сошлись бы все люди. |
| Хотя он приходит к тебе раздраженный сильным гневом, но хитро скрывает свою злобу. Он принимает на себя вид светлого Ангела и беседует с тобой языком друга: он хвалит, льстит, предлагает наслаждения; нет ни одной хитрости, которой бы не употреблял он. Сей змей вероломный вползает в твою грудь, усыпляет тебя и язвит смертельным жалом: то старается он погасить в твоем сердце спасительный свет веры, то томит тебя беспечностью и скукой, то возбуждает в душе твоей бурные страсти, то увлекает твои чувства к постыдным вожделениям. Он не оставляет тебя в покое ни на минуту. Чем настойчивее ты гонишь его, тем с большей яростью он нападает на тебя. Он, по слову Апостола, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити ( 1Пет.5:8 ). И сие не может быть иначе. Он с ожесточением и с яростью ополчается против Бога, но, чувствуя себя слабым и видя все свои усилия тщетными, обращает свою злобу на тебя, ибо знает твою слабость и непостоянство. Еще было бы менее опасности, если бы он нападал на тебя с открытой силой. Его хитрость гораздо опаснее, нежели его сила. Как воздушная зараза, наполняющая атмосферу и незаметная для твоего чувства, вливает смертоносный яд в твое дыхание, так и злобный дух, действуя с тонким и незаметным коварством, растлевает непорочность твоей души. Ты не замечаешь его действий на твое сердце, потому что он не противодействует, но потворствует стремлению твоих наклонностей. Он манит, стремительно влечет тебя в ту сторону, куда твои наклонности увлекают тебя. Он непрестанно разжигает твои пожелания, дабы постепенно воспламенить их и превратить в необузданные страсти. Он умеет приноровляться ко всем умам и ко всем характерам. Зачатые и рожденные в грехах, мы принадлежим по началу нашего бытия власти преисподнего духа, который, обладая нами, успевает в это время разлить тайный яд своей злобы на всё существо наше. Таинство Крещения омыло наш грех и даровало нам новое, благодатное бытие, но в нас осталось семя смерти. Если мы решаемся иногда предпринять что-нибудь доброе, мужество наше слабеет и предприятие остается без выполнения. Если благочестивая мысль побуждает нас на доброе дело, злая воля тотчас отклоняет нас от него и часто изглаживает его из памяти. Рожденные для познания истины, мы томимся в невежестве; рожденные любить Бога, мы занимаем сердце свое самыми низкими чувствами. И верх несчастья нашего есть то, что мы не хотим знать наших немощей. Находясь в беспрестанной мучительной борьбе со смертью, мы считаем себя здоровыми и добровольно отдаем себя во власть врагу душ наших. |
| Мытарство четырнадцатое Пока я беседовала таким образом со святыми Ангелами, мы вошли в мытарство, называемое мытарством убийства. Здесь истязуется не одно только разбойничество, но требуют отчета за всякую причиненную кому-либо кару, за всякий удар по плечам или по голове, по щеке или по шее, или когда кто с гневом отталкивает от себя ближнего. Злые духи всё это испытывают здесь с подробностями и взвешивают; мы же прошли это мытарство беспрепятственно, оставив малую часть добрых дел на покрытие моих грехов. Мытарство пятнадцатое Беспрепятственно прошли мы и следующее мытарство, где истязуются духами за чародейство, колдовство, обаяние, нашептывание, призывание бесов. Духи этого мытарства по виду своему похожи на четвероногих гадов, на скорпионов, змей и жаб; одним словом, страшно и мерзко смотреть на них. По благодати Божией, духи этого мытарства не нашли во мне ни одного подобного греха, и мы отправились далее; духи же с яростью кричали мне вослед: “Посмотрим, как уйдешь ты из блудных мест, когда придешь туда!” Когда мы стали восходить выше, я спросила водивших меня Ангелов: “Господие мои, все ли христиане проходят эти мытарства и нет ли для кого-нибудь возможности пройти здесь без истязания и страха?” Святые Ангелы отвечали мне: “Для душ верующих, восходящих на небо, другого пути нет – все идут здесь, но не все бывают так испытываемы на мытарствах, как ты, а только подобные тебе грешники, то есть те, которые из стыда не открывали искренно духовному отцу всех своих грехов на исповеди. Если же кто покается искренно во всех грехах, того грехи, по милосердию Божию, невидимо заглаживаются, и, когда таковая душа проходит здесь, воздушные истязатели раскрывают свои книги и ничего не находят записанного за ней; тогда они уже не могут ни устрашить ее, ни причинить ей чего-либо неприятного, и душа в веселии восходит к престолу благодати. И ты, если бы во всем раскаялась перед духовным отцом и получила от него разрешение, избежала бы ужасов прохождения по мытарствам; но помогает тебе еще то, что ты давно перестала творить смертные грехи и уже много лет проводишь добродетельную жизнь, а главным образом помогают тебе молитвы святого Василия, которому ты усердно служила на земле”. |
| – Случилось? Что случилось? – с переломом голоса спросила она и трудно глотнула. Он сел. Попирая локтями раскрытые журналы, обхватил растягом пальцев справа и слева голову и прямым взглядом посмотрел на девушку. Но прямоты не было в том взгляде. Стояла глухая тишина. Ни звука не доносилось. Их разделяло два стола – два стола, озаренные четырьмя верхними, двумя настольными лампами и простреливае мые взглядом часового с вышки. И этот взгляд часового был как завеса колючей проволоки, медленно опускавшаяся между ними. Глеб сказал: – Симочка! Я считал бы себя негодяем, если бы сегодня... если бы... не исповедался тебе... – Я как-то... легко с тобой поступал, не задумывался... – А вчера... я виделся с женой... Свидание у нас было. Симочка осела, стала еще меньше. Крыльца ее воротникового банта бессильно опали на алюминиевую панель прибора. И звякнула отвертка о стол. – Отчего ж вы... в субботу... не сказали? – подсеченным голосом едва протащила она. – Да что ты, Симочка! – ужаснулся Глеб. – Неужели б я скрыл от тебя? (А почему бы и нет?..) – Я узнал вчера утром. Это неожиданно получилось... Мы целый год не виделись, ты знаешь... И вот увиделись, и... Его голос изнывал. Он понимал, каково ей слушать, но и говорить было тоже... Тут столько оттенков, которые ей не нужны, и не передашь. Да они самому себе непонятны. Как мечталось об этом вечере, об этом часе! Он в субботу сгорал, вертясь в постели! И вот пришел тот час, и препятствий нет! – занавески ничто, комната – их, оба – здесь, все есть! – все, кроме... Душа вынута. Осталась на свидании. Душа – как воздушный змей: вырвалась, полощется где-то, а ниточка – у жены. Но, кажется – душа тут совсем не нужна?! Странно: нужна. Все это не надо было говорить Симочке, но что-то же надо? И по обязанности что-то говорить Глеб говорил, подыскивал околичные приличные объяснения: – Ты знаешь... она ведь меня ждет в разлуке – пять лет тюрьмы да сколько? – войну. Другие не ждут. И потом она в лагере меня поддерживала... подкармливала... Ты хотела ждать меня, но это не... не... Я не вынес бы... причинить ей... |
|
|
