| — Я не говорю, что все всегда ладят,— говорит Хокли из Ньютауна. — Но мы уважаем друг друга как люди. И это очень важно. «Сколько лет было вашему ребенку?» Первый вопрос, который родитель, потерявший дочь или сына во время школьной стрельбы, задает другому: «Сколько лет было вашему ребенку?» Многие считают количество времени, которое они успели провести со своим ребенком, некоторой определяющей чертой в их отношениях. Каждый прошедший месяц, каждый день рождения наполнены болезненным значением. Поэтому они спрашивают друг друга: «Сколько лет было вашему ребенку?» Это способ определить, что потерял каждый родитель. Твой мальчик успел стать таким же высоким, как и ты? Удалось ли тебе научить свою девочку водить машину? Был ли твой ребенок достаточно большим, чтобы подписать открытку на День матери? Люди, которые теряют детей при стрельбе в школе, также сравнивают записи протоколов. Харт, потерявшая дочь в Санта-Фе, обнаружила, что у нее много общего с родителями из Паркленда. — Они спрашивали меня: «В какой момент ты поняла, что происходит? Когда они усадили тебя в маленькой комнате? Когда они заказали пиццу? Это было, когда вошел человек из ФБР?» Мы поняли, что наши переживания были одинаковыми. Школьные стрельбы стали настолько обычным явлением, говорит Харт, что они уже приобрели черты некой точной науки. «Кто заказывает пиццу? Есть в протоколе». Для многих членов сообщества узнать о смерти ребенка — не самое трудное. В начале трагедия настолько сильна, что это непостижимо, говорят они. Одна мать, чей сын был убит в Сэнди-Хук, помнит, что услышала эту новость и отмела ее: «Нет, это не мой ребенок. Должно быть, это какая-то ошибка». Другие вспоминают, как у них подкашивались ноги или спонтанно начиналась рвота. Некоторые говорят, что они как бы вплыли в какую-то внетелесную отстраненность, как воздушный змей, оторвавшийся от веревочки. Памела Райт-Янг (сын Тайрон, 17 лет, школа Морган Парк, Иллинойс, 2013 г.). Фото: Adam Ferguson/TIME Но в дни и месяцы, которые следуют за убийством ребенка, может возникнуть своего рода помутнение рассудка. Многие сохраняют старые привычки, связанные с умершим ребенком. Один отец рассказывал, что в течение нескольких недель после того, как его сын был убит, он включал будильник и выходил из дома в 7:30, хотя в этом больше не было необходимости. Другая мама периодически ловит себя на том, что тянется взять за руку дочь, прежде чем перейти улицу. Хокли потребовались месяцы, чтобы перестать звать Дилана к ужину. Памеле Райт-Янг, чей 17-летний сын Тайрон Лоусон был застрелен во время баскетбольного матча в средней школе Чикаго в 2013 году, пришлось сознательно отказываться от привычки заходить в его спальню, чтобы разбудить его. «Она не умерла, ее убили» |
| Амман. Вид на Старый город. Исторический центр Аммана, — так называемая цитадель, развалины крепости на вершине одного из холмов. Археологический музей, разместившийся тут, удивляет скромностью экспозиции. И это притом, что Аммонское царство, ассирийцы, персы, греки, набатеи, римляне, арабы-гассаниды (кстати, приверженцы яковитской церкви), Оттоманская Порта — все эти государства и культуры оставили свой след в здешних местах. Чувствуется, что если памятники здесь и сохраняют, то без особого пиетета перед их исторической и культурной ценностью. Возможно, в этом проявляется присущий исламу фатализм и покорность перед судьбой: чему Аллах судил быть разрушенным, то будет разрушено. …Над цитаделью, её колоннами вдруг поднимается в небо воздушный змей. Его запустили мальчишки прямо под стенами крепости. Тут же вспоминается картинка из Иерусалима, в своё время врезавшаяся в память: такие же чернявые пацаны запускают в небо воздушного змея прямо со стены, окружающей место, где Господь вознёсся на небеса. Ветры здесь дуют крепкие, на этих семи холмах Аммана, и, присмотревшись, замечаешь, что тут и там над городом висят другие воздушные змеи, их много, они как редкие цветочки на длинных тонких стеблях – раскачиваются на ветру, глядя сверху на ковёр-мозаику, сложенную из бесчисленных крыш старого города. Руины древнего храма Юпитера в центре акрополя — Сейчас мы будем проезжать американское посольство — пожалуйста, не фотографируйте, — наш гид, смешливый балагур Самер, на сей раз серьёзен. — Могут быть проблемы. Накануне поездки мне рассказали в фейсбуке историю про то, что может случиться, если тебя заметят фотографирующим посольство США в Аммане: автобус с неосторожными туристами был остановлен и надолго застрял «до выяснения». Фотографировать американское посольство неинтересно: целый квартал в новом городе Аммана огорожен высоким забором с несколькими КПП и охраняется патрулями на джипах с пулемётами и автоматчиками — что тут такого. — Видите, какое тут к ним отношение, — Самер, как кажется, хочет сделать нам приятное, подчёркивая, что американцы здесь не очень-то комфортно себя чувствуют. — Просто посмотрите потом на российское посольство и сразу поймёте, в чём разница. |
| Генка сразу представил: мчится Гонец — мелькают коричневые ноги, как спицы в колесе старой бабушкиной прялки. Короткий Илькин чубчик торчком встает над лбом от встречного ветра. И расстегнутая рубашка-распашонка трепещет за спиной, будто маленький плащ. Если щелкают Илькины подошвы, значит, что-то случилось, значит, есть какая-то новость! И вот все ближе: та-та-та-та-та… Истошно завопили у соседней подворотни перепуганные куры. Илька с размаху остановился у палисадника. Встал на цыпочки, навалился голым животом на острые рейки. Головой раздвинул ветки. — Ген… — тяжело дыша, сказал он. Длинные ресницы вздрагивали над его темными встревоженными глазами. — Ну? — Гена… Он опять поднялся. Белый… Глава вторая Август — месяц ветров. Широкой полосой движутся они с северо-запада, и над городом начинают шуметь старые тополя. Хлопают незапертые калитки, во дворах летит с веревок мокрое белье. А на реке над трубами буксиров рвется в клочья черный дым и полощут на мачтах флаги. В синеве, чисто вымытой ветрами, бегут маленькие желтые облака. А под облаками, вздрагивая в потоках воздуха, стоят разноцветные квадратики воздушных змеев. …Петька Лимон, который когда-то запустил к самым тучам «Синего демона» и стал первым флагманом змеевиков, теперь уже совсем не Петька, а Петр Лиманов. И живет не на западной окраине, а на другом конце города, в новом заводском поселке, и работает мастером литейного цеха. А «Синий демон» стал легендой. Но каждый год в августе, когда приходят свежие ровные ветры, поднимаются с невысоких крыш Берегового поселка пестрые летуны с мочальными хвостами. Перечеркнутый крест-накрест тонкими планками змей похож на большой почтовый конверт. Так их и называют — «конверты». Но есть еще у каждого «конверта» свое имя. Лучше всех знает эти имена Илька. Если его поймать на улице, он охотно остановится на полминутки, запрокинет голову и, протянув в небо ладонь, посыплет звучные названия: «Леонардо», «Желтый щит», «Василек» (это уж, конечно, девчонки выдумали), «Битанго», «Восток-203» (это для запаса такая цифрища), «Гагаринец»… |
| Чехов писал, что в человеке должны быть прекрасны и лицо, и мысли, и душа, и одежда. Так вот, папа для своих детей — образец человека. И от того, каким они его будут видеть каждый день своей детской жизни, зависит не только их представление о мужчине, но и представление о красоте, о любви, о правде. Сказал ли ты при них циничную шутку, наврал ли по телефону начальству, повысил ли голос в споре с женой, привык ли бродить по квартире в одних трусах — все это тут же становится частью воспитательного процесса. И последствия такого «воспитания» обязательно потом проявятся в их жизни. А через них — и в твоей тоже. Напакостил когда-то в детской душе — значит жди: спустя годы прилетит всё это бумерангом обратно, и никуда ты не денешься от собственной грязи. Змей Когда-то в детской песенке звучала краткая, но исчерпывающая формула настоящего папы: «Папа может, папа может все что угодно. Только мамой, только мамой не может быть». Несмотря на очевидный максимализм, это очень верное определение. Сколь бы ни менялся мир вокруг нас, в нем все равно остаются вещи, которым ребенка должен научить именно папа. А для этого ему самому нужно уметь все, что должен уметь мужчина, у которого растут дети — плавать, разводить костер в лесу, драться, запускать в небо змея, ловить рыбу, ходить на лыжах, играть на гитаре, строить снежную крепость, жарить мясо на углях, пилить, строгать, играть в футбол и волейбол, точить нож и топор, отличать съедобные грибы от несъедобных… Перечень может быть очень длинным, но суть, надеюсь, понятна. И если по каким-то причинам папа этого не умеет, ему нужно срочно учиться хотя бы чему-нибудь из таких пропущенных в детстве уроков. Нужно обязательно расширять репертуар своих папских умений и навыков, латать дыры в собственном воспитании, чтобы они не перешли от тебя к твоим детям. У меня таких дыр было множество, поэтому сквозь их пустоту приходилось продираться к совсем простым вещам. Так, например, однажды мне (уже взрослому, многодетному папе) знакомый объяснил, как можно из самых простых подручных материалов буквально за полчаса сделать воздушного змея. Не кусок бумаги на веревочке, а настоящего змея, способного взлететь на несколько сотен метров. А мне в детстве ужасно хотелось такого змея соорудить, но вот… не пришлось как-то. И я загорелся идеей, прибежал домой, собрал своих мальчишек, и говорю: сейчас будем делать змея. |
| Алиса принялась вырывать профессора из жестокой хватки робота. На помощь им пришла фотомодель, и совместными усилиями им удалось освободить профессора из плена. Посрамленный Поля отступил, но так и не поверил, что профессор — существо реальное, а не сказочное. Оставив профессора на попечение заботливой сенегальской фотомодели, Алиса потащила разочарованного в жизни робота Полю дальше. Так они вышли к берегу пруда, похожего на огурец. И остановились. Через аллею, закрепленная концами за стволы высоких сосен, висела надпись, сделанная из разноцветных лампочек: ПРИДУМАЙ СЕБЕ ЧУДО! Перед высоким шатром из зеленых и оранжевых пластиковых полос, словно воздушный шар, возвышались два столба. Между столбами висело полотнище с таким лозунгом: ТЫ САМ – ИЗОБРЕТАТЕЛЬ СКАЗКИ! — Стой! — приказала Алиса роботу. — В тебе зазвенел звоночек тревоги? — Ничего во мне не зазвенело, — ответил Поля. — Звенит только в испорченных роботах. А мне еще жить да жить! Алиса махнула рукой и поспешила к группе зевак, которые толпились перед большим стендом рядом с кассой — будкой, похожей на собачью, только значительно большего размера. К стенду были приколоты викады с изображением различных сказочных существ. И среди них — леший, Баба Яга, водяной и даже Змей Горыныч. А вот и соловьи-разбойники! — Все, — сказала Алиса. — Наше путешествие закончилось. Мы достигли Северного полюса. — Ты ошибаешься, — возразил Поля. — Северный полюс покрыт дрейфующими льдами. Алиса засмеялась и подошла к кассе. Внутри будки смутно виднелось лицо, а когда Алиса хотела спросить, можно ли купить билет, лицо исчезло, и вместо него появился раструб серебряной трубы. Кассирша заговорила в трубу низким голосом: — Спешите купить билет! Последние гастроли! Чудо двадцать первого века! Сам придумал — сам беги! — Что-то мне ее голос знаком, — заметила Алиса, дожидаясь, пока кассирша закончит свое рекламное объявление, чтобы заглянуть внутрь. В кассе сидела отлично известная Алисе тетя Дуся, которая раньше работала в Космическом зоопарке смотрительницей в отделе бронтозавров. Но ее пришлось уволить, потому что она лупила животных и ругала их. |
| Тем не менее, новая фаза жизни, обозначенная пограничной чертой отречения от Христа, пока не пугала Блока, а веселила и неудержимо влекла к себе. В упомянутом письме Иванову он сообщал: «Отрицаясь, я чувствую себя бодрым, скинувшим груз, отдалившим расплату » c.105]. Друг с грустью комментирует: «Вместе с этим " грузом " спадают с него, как груз, - и латы, и вечерняя грусть " заоблачного воина " : он бодро, решительно двинулся от заката в ночь» с. 379]. Через три дня, 18 июня, Иванов получает новое письмо от Блока, где свое «бегство» от Христа поэт оправдывает духом нынешнего «отчаянного времени» и признается: «Так хочется закусить удила и пьянствовать. Говорите, что на каком-нибудь повороте мне предстанет Галилеянин - пусть, но ради Бога, не теперь!» с.107]. Ситуация более чем понятная: Христос, христианская совесть мешают «свободе» пуститься во все тяжкие, и потому возникает решение: из души, из жизни - долой их, пусть исчезнут хотя бы на время греховного разгула, а там - будь что будет! Е. П. Иванов считал, что с этого времени во внутреннем мире поэта начал происходить невидимый поворот «обращения»: « " Не городской " Блок становится более городским, " заревой " - более ночным. Воздушный - более земным, рожденным в " бытие земли " ...Теперь уж нет в нем той прежней " заоблачной " грусти вечерней, " перекрестка " и " распутья " , нет " грустящего " - ни в нем, ни о нем... ибо, вступая в новый круг, он чувствовал себя бодро...» с. 379] Бодрость, похоже, была связана с тем, что «иго легкое» Христа казалось окончательно сброшенным, и пьянящая вольница освобожденной стихии завоевана в полной мере. Как у тех, двенадцати: «Свобода, свобода, эх, эх, без креста!» Так безоглядно весело и бодро началась та «трагедия отречения», о которой свидетельствовал Е. П. Иванов и на которую указывал Жирмунский... О, город! О, ветер! О, снежные бури! О, бездны разорванной в клочья лазури ! (2, 203) Однако картина мира становится в поэзии Блока чем дальше, тем мрачнее. Попробуем сгруппировать образы города из второго тома лирики: фиолетовый запад, дымно-сизый туман, унынье низких туч, серые виденья мокрой скуки, могилы домов, пьяная ночь, черный притон, толпа проституток румяных, диван в публичном доме, сжимающий тело и душу, как змей... |
| – Вы, Тротвуд, образованный человек, – продолжал мистер Дик. – Очень образованный. Вы знаете, какой ученый человек, какой великий человек доктор! Вы знаете, какую он всегда оказывает мне честь. Он не чванится своей мудростью. Он так скромен, так скромен, он снисходит даже к бедному Дику, который слаб умом и ничего не знает. Я написал его имя на бумажке и по бечевке послал воздушному змею, когда тот был в небесах, среди жаворонков. Воздушный змей был так рад это получить, сэр, и небеса стали еще ярче! Я доставил ему полное удовольствие, сказав, что мы глубоко уважаем и почитаем доктора. – А его красивая жена – это звезда! – продолжал мистер Дик. – Сверкающая звезда. Я видел, сэр, как она сверкает. Но… – тут он придвинул стул и положил руку мне на колено. – Облака, сэр… Облака… На лице его выражалась озабоченность, которая отразилась и на моем лице, и я покачал головой в знак согласия. – Что же это за облака? – спросил мистер Дик. Он смотрел на меня так пристально и ему так хотелось получить ответ, что мне стоило большого труда сказать медленно и отчетливо, как обычно говорят детям, когда что-нибудь объясняют: – К несчастью, они далеки друг от друга и для этого есть какая-то причина. Но какая причина – это секрет. Может быть, отчужденность неизбежна при такой разнице в летах. А может быть, она возникла из-за какого-нибудь пустяка. Мистер Дик после каждой моей фразы задумчиво кивал головой; когда я замолчал, и он перестал кивать, но, размышляя, продолжал смотреть на меня в упор и не снимал руки с моего колена. – Доктор не сердится на нее, Тротвуд? – наконец спросил он. – Нет. Он ее обожает. – Ну, теперь я все понял, мой мальчик, – сказал мистер Дик. Совершенно неожиданно он с таким торжеством хлопнул рукой меня по колену, откинувшись на спинку стула и высоко подняв брови, что у меня мелькнула мысль, не сошел ли он окончательно с ума. И так же неожиданно он стал серьезен, снова подался вперед на своем стуле, почтительно вынул из кармана носовой платок, словно этот платок в самом деле представлял собой бабушку, и сказал: |
| 68. Вещи сами по себе рождают простые помыслы; бесовский же прилог порождает помыслы злые. Естественные помыслы отличаются от противоестественных и преестественных по сравнению. 69. Помыслы мгновенно изменяются одни в другие: естественные в противоестественные, и те, кои по естеству, в такие, кои выше естества. Бесовские же прилоги ко всему прилипают, даже и к божественным. 70. Заметь, что впереди помыслов стоят причины их, впереди мечтаний — помыслы, впереди страстей — мечтания, впереди демонов страсти, как цепь какая, или чин в бесчинных духах устрояется, держась одно другого. Но без бесов ничего тут не творится: ни мечтание не строит образов; ни страсть не действует без скрытной силы бесовской. Впрочем они берут силу над нами больше по нашей беспечности. 71. Бесы наполняют образами ум наш, или лучше сами облекаются в образы по нам, и приражаются (прилог вносят) соответственно навыкновению господствующей и действующей в душе страсти: ибо сим навыкновением страстным они обыкновенно пользуются к размножению в нас воображений страстных, и даже во сне мечтание наше делают богатым воображениями: при чем преобразуются бесы похоти иногда в свиней, иногда в ослов, иногда в коней женонеистовных и огневидных, иногда в жидов наиболее невоздержанных; бесы гнева — иногда в язычников, иногда во львов; бесы страшливости — в измаилитов; бесы непостоянства — в идумеев; бесы пьянства и объедения — в сарацын; бесы любостяжания — иногда в волков, иногда в тигров; бесы лукавства — иногда в змий, иногда в ехидн, иногда в лисиц; бесы бесстыдства — в собак; бесы лености — в кошек. Бывает, что бесы блуда иногда превращаются в змей, иногда в ворон и грачей; в птиц превращаются наиболее воздушные бесы. Трояко же фантазия наша изменяет воображения бесов, по причине троечастности души, представляя их в виде птиц, зверей и скотов, соответственно трем силам души — желательной, раздражительной и мыслительной. Ибо три князя страстей против сих трех сил вооружаются и какой страстью окачествована душа, сродный с тою они принимают образ, в коем и приступают к ней. |
| — Дурак! — с удовольствием произносит Генка. Он шагает спиной вперед и снова прислоняется к Владику. — Нет, в самом деле. Читали. А нам второй раз тоже интересно. Мы вчера и без тебя читали, все равно. Двадцать три страницы. Теперь будешь дальше слушать и не поймешь ничего. Сам виноват. Владик вздыхает. Генке кажется, что вздыхает он с облегчением. — А помнишь, как Илька все спрашивал: «Это по правде было?» Забавно, — говорит Владик. …Генка считает в небе «конверты». Один, два… пять… девять… Ого, вон еще два: «Сатурн» и «Битанго». — Одиннадцать змеев, — говорит Генка. — Здорово сегодня! А «Фрегат» все равно выше всех. Владик скромно молчит. Но, конечно, он рад. — Стоп, внимание! — командует Генка. — Сигналы… Это Воробей с нами здоровается. Три белые «телеграммы» — это тебе. Две зеленые и белая — мне. Какой вежливый стал Воробей! — Ответим? — Бумаги нет. Для его позывных желтая бумага нужна… Давай просто качнем. Они несколько раз коротко дергают нитки, и «Фрегат» с «Кондором» снисходительно кивают Яшкиному «Шмелю». Неуклюжий «Шмель», не ожидавший такой чести, начинает кивать в ответ, радостно дергается, мотает хвостом и, не удержавшись на высоте, начинает круто падать к дальним крышам. — Допрыгался, — мрачно говорит Генка. — Закувыркался. — Упал? — Как железный. — Надо выручать, — вздыхает Владик. — Не надо, без нас подберут… Вон «Битанго» сигналит, что подберет. Антошка Калинов. — «Битанго»… — повторяет Владик. — Непонятное имя какое-то, — говорит Генка. — Антон всегда выдумывает. — Непонятно? — переспрашивает Владик. — Это испанское слово. Это и значит — «воздушный змей». — Ты учил? — удивляется Генка. — Испанский? Владик качает головой, и волосы его опять щекочут Генкину шею. — Да нет… Я не учил. Мы с папой немного пробовали, когда у него отпуск был. Немного слова учили, слов по десять на каждую букву. Только времени не было, до буквы «Б» дошли и бросили. Ну, вот попалось это слово… Ты в школе английский учишь? — Английский, — бормочет Генка и настороженно замолкает. |
| — Случилось? Что случилось? — с переломом голоса спросила она и трудно глотнула. Он сел. Попирая локтями раскрытые журналы, обхватил растягом пальцев справа и слева голову и прямым взглядом посмотрел на девушку. Но прямоты не было в том взгляде. Стояла глухая тишина. Ни звука не доносилось. Их разделяло два стола — два стола, озарённые четырьмя верхними, двумя настольными лампами и простреливаемые взглядом часового с вышки. И этот взгляд часового был как завеса колючей проволоки, медленно опускавшаяся между ними. Глеб сказал: — Симочка! Я считал бы себя негодяем, если бы сегодня… если бы… не исповедался тебе… — ? — Я как-то… легко с тобой поступал, не задумывался… — ?? — А вчера… я виделся с женой… Свидание у нас было. Симочка осела, стала ещё меньше. Крыльца её воротникового банта бессильно опали на алюминиевую панель прибора. И звякнула отвёртка о стол. — Отчего ж вы… в субботу… не сказали? — подсеченным голосом едва протащила она. — Да что ты, Симочка! — ужаснулся Глеб. — Неужели б я скрыл от тебя? (А почему бы и нет?..) — Я узнал вчера утром. Это неожиданно получилось… Мы целый год не виделись, ты знаешь… И вот увиделись, и… Его голос изнывал. Он понимал, каково ей слушать, но и говорить было тоже… Тут столько оттенков, которые ей не нужны, и не передашь. Да они самому себе непонятны. Как мечталось об этом вечере, об этом часе! Он в субботу сгорал, вертясь в постели! И вот пришёл тот час, и препятствий нет! — занавески ничто, комната — их, оба — здесь, всё есть! — всё, кроме… Душа вынута. Осталась на свидании. Душа — как воздушный змей: вырвалась, полощется где-то, а ниточка — у жены. Но, кажется — душа тут совсем не нужна?! Странно: нужна. Всё это не надо было говорить Симочке, но что-то же надо? И по обязанности что-то говорить Глеб говорил, подыскивал околичные приличные объяснения: — Ты знаешь… она ведь меня ждёт в разлуке — пять лет тюрьмы да сколько? — войну. Другие не ждут. И потом она в лагере меня поддерживала… подкармливала… Ты хотела ждать меня, но это не… не… Я не вынес бы… причинить ей… |
|
|
