| Это прежде всего живое, непосредственное ощущение единства мировой жизни в человеке и в животном 70 . С одной стороны, человек чувствует в себе животное, ощущает непрерывную и страшную возможность впасть в животный мир, завыть по-волчьи, захрюкать свиньею, или гадом поползти по земле. С этой точки зрения оборотничество выражает собою великую жизненную правду. Зверочеловечество есть реальный факт нашей жизни: в мире подчеловеческом действительно есть та темная бездна, которая нас в себя втягивает. Помимо оборотней есть и другое напоминание об этой опасности – образы получеловеческие, полузвериные, которые встречаются в изобилии в мифологиях и сказках всех народов: сатиры и лешие с козлиными рогами и копытами, русалки с рыбьими хвостами, кентавры и т. п. В своем стремлении прочь от этой бездны падения человек ощущает не свое только человеческое усилие, а общее стремление жизни, в котором заинтересовано всякое дыхание, ибо весь мир стремится подняться над собою в человеке и через человека. Это участие всей твари в подъеме человека к неизреченному великолепию – один из наиболее ярких и любимых мотивов русской народной сказки. Иван-Царевич ищет возлюбленную «Ненаглядную Красоту», и вся тварь призывается к участию в его искании. Его стремление и его подъем к красоте рассматривается сказкою как что-то всему живому близкое и нужное, за что вся тварь призывается к ответу. Допрашивает он о местопребывании возлюбленной вещую старуху, а у старухи «есть на то ответчики: первые ответчики – зверь лесной, другие ответчики – птица воздушная, третьи ответчики – рыба и гад водяной». Встала старуха раненько, умылась беленько, вышла с Иваном-Царевичем на крылечко и скричала богатырским голосом, сосвистала молодецким посвистом. Крикнула по морю: «Рыбы и гад водяной, идите сюда». – Тотчас сине море всколыхалося, собирается рыба большая и малая, собирается всякий гад, к берегу идет – воду укрывает. Спрашивает старуха: «Где живет Ненаглядная Красота, трех мамок дочка, трех бабок внучка, девяти братьев сестра?» Отвечают все рыбы и гады в один голос: «Видом не видали, слыхом не слыхали!». |
| Но деяния продолжила его ватага, и свободу 1917 года ермолаевские мужики встретили по-своему, игру в разбойников превратили в настоящий разбой, а узнав о свободе от церкви и совести, окончательно отделились от законных жён и пошли в настоящий разгул и террор по всем примыкавшим окрестностям. Короче, стали в этих краях самой революционной деревнею. Кожаного, в будённовке, комиссара, присланного к ним из району, встретили разодетыми в ермолаевские фигурные костюмы, угостили его пивом-первачом и самогоном и в честь победы революции пожгли кладбищенскую часовенку, объявив себя красным отрядом. Потомки бесстыжевской свободы не знали, кто у них отец, а кто просто дядя, но пьянское дело справляли как положено и до сих пор не бросают, хотя живут уже без потрясований и снова имеют законных жён, правда, повязанных не церковным браком, а сельсоветовским. Водяной «Вот он и есть, бесстыжий Водяной, сохнет на солнце», — сказал нам шофёр, по-местному — возилка, маленький сухой старичок, остановив свою громадину КРАЗ за десять метров от берега. С высоты КРАЗа я увидел в квадрате парома распластанную фигуру человека с водяным «ореолом» вокруг. «Помогите мне, быстрее справимся, — обратился к нам шофёр, спрыгнув на землю. — Дело нехитрое, но без него в Заречье нам не попасть. Повезло ещё, что он с этой стороны, а то пришлось бы за ним плыть на другой берег и перегонять его сюда вместе с паромом». На другом берегу стояла низкая, поднятая на камнях рубленая избушка, или, как их здесь называли, иззёбка, с одним окном-глазом в сторону реки. Лохматая лайка внимательно наблюдала за нами. Спустившись на паром и схватив за ноги Водяного, возилка велел мне взять его за руки — и, раскачав, мы бросили паромщика в реку. Всё произошло так быстро, что я не успел узнать, зачем это было нужно: мы ведь могли и сами справиться с мотором. «Э, нет, — сказал шофёр, держа паромщика за волосы в воде. — Без него здесь ничего не выйдет». — И, подумав, окунул того ещё раз в воду. Я спросил, где же паромщик добывает питьё, старик удивился: «Как где? Ему и не надо добывать, все машины со жратвой в Бестожево и Заречье через него ведь едут. А ему что на день-то? Две бутылки „Клюковки“ и три пива, помешать да подогреть — отрубает сразу. „Клюковка“-то местная, мангальская, не то на этиле, не то на метиле. Нормально! Речи ему не толкать, а своё движение он выучил. Главное, поставить его к дизелю лицом, а не наоборот. Без его рук механизмы не пойдут, дизель-то хоть и немецкий, но с первых колхозов здесь». |
| Бом-бом! — раздается звон из колокольного омута реки Оденсе. «Это что за река?» Ее знает любой ребенок в городе Оденсе; она огибает сады и пробегает под деревянными мостами, стремясь из шлюзов к водяной мельнице. В реке плавают желтые кувшинки, колышутся темно-коричневые султанчики тростника и высокая бархатная осока. Старые, дуплистые, кривобокие, скорчившиеся ивы, растущие возле монастырского болота и луга белильщика, нависают над водою. По другому берегу тянутся сады. И все они разные. В одних растут чудесные цветы, красуются чистенькие, словно игрушечные, беседки, в других виднеется одна капуста, а иных так и самих не видно: густые, раскидистые кусты бузины теснятся к самой реке, которая местами так глубока, что веслом и не достать до дна. Самое глубокое место — против Девичьего монастыря; зовется оно колокольным омутом, и в бездне этой живет водяной. Весь день, пока солнечные лучи проникают в воду, он спит, а ночью, при свете месяца и звезд, всплывает на поверхность. Он очень стар. Еще бабушка моя слышала от своей бабушки, что он живет один-одинешенек и нет у него другого собеседника, кроме огромного старого церковного колокола. Когда-то колокол этот висел на колокольне церкви Санкт-Альбани; теперь ни от колокольни, ни от церкви не осталось и следа. Бом-бом-бом! — звонил колокол, когда еще висел на колокольне, и раз вечером, на закате солнца, раскачался хорошенько, сорвался и полетел… Блестящая медь так и засверкала пурпуром в лучах заходящего солнца. «Бом-бом! Иду спать!» — зазвонил колокол и полетел прямо в реку Оденсе, в самое глубокое место, которое и прозвали с тех пор колокольным омутом. Но не удалось колоколу уснуть, успокоиться: он звонит в жилище водяного так, что слышно иной раз и на берегу. Люди говорят, что звон его предвещает чью-нибудь смерть, но это неправда. Колокол звонит, беседуя с водяным, и тот теперь уже не так одинок, как прежде. О чем звонит колокол? Колокол очень стар; говорят, что он звонил на колокольне еще раньше, чем родилась бабушкина бабушка, и все-таки он ребенок в сравнении с самим водяным, диковинным стариком, в штанах из угриной кожи и чешуйчатой куртке с желтыми кувшинками вместо пуговиц, в волосах у него тростник, борода покрыта зеленою тиной, а это не слишком красиво! |
| …О, особый цинизм природы, которая равнодушно взирает и на праздник жизни, и на гробовой вход, сияет вечною красою, ползает, прыгает с ветки на ветку, покрывается молодой зеленью, расцветает пышным цветом, бьет хвостом, струится, сыпет лепестками, и нет ее терпению ни конца, ни предела. Или есть?.. Первый удар землетрясения оборвал вой собак в ночь на 12 сентября 1927 года. Море отошло от берега, обнажив дно, и обрушилось на город водяной стеной. Земля дрожала, как в лихорадке. Ее как будто распирало изнутри, и она лопалась, как перезрелый фрукт. Толчок следовал за толчком. Дома трещали, падали стены, отваливалась штукатурка, грохотали железные листы на крышах, вдребезги разлетались стекла. Люди выскакивали из домов и метались в панике по уходящим из-под ног улицам. В ночном мраке, с перекошенными от ужаса белыми лицами, растрепанные, в нижнем белье, – они казались восставшими тенями. В горах гремели обвалы. В Севастополе над Карантинной бухтой небо было охвачено ярким оранжевым светом, будто весь горизонт горел пожаром. Отблеск от пылающего огня на водяной поверхности был так ярок, что Черное море казалось красным. Огненные столбы стояли над Севастополем и Анапой, были видны из Евпатории и Феодосии. Зарницы красного цвета достигали до 500 метров в высоту и до 2 километров в ширину. Отчетливо пахло серой. Тамара спала. Муж засиделся, читая при свете ночника, с накинутым на абажур платком. Душно. Володя поднялся и распахнул окно. Ни ветерка, с моря тянет тухлятиной. Он не успел по-настоящему удивиться. Пол закачался. Ночник скатился со стола и погас. По стене, там, где спала Тамара, поползла трещина. Володя бросился к кровати, схватил жену на руки и выбежал во двор. Сзади раздался грохот, и спину обдало брызгами мелких камней. На подушке, где только что находилась Томина голова, лежал выпавший из стены валун. Утром толчки стали реже, потом стихли; лишь изредка земля вздрагивала, как горячечный больной, и снова успокаивалась. Пыль стояла облаком над грудой развалин, которые еще вчера были нарядной и беззаботной Ялтой. |
| 4. Итак, не лучшее ли не пользоваться честью, чем быть обязанным благодарностью за нее таким людям? Но и без этого я постараюсь ясно показать, что приобретение богатства соединено с великим бесчестием. Оно душу делает гнусной, – а что бесчестнее этого? Скажи мне: если бы к благообразному и красивейшему телу подошло богатство и объявило, что оно сделает его гнусным, вместо здорового – больным, вместо хорошо сложенного – опухшим, и, наполнив все его члены водяной болезнью, вздуло бы лице, растянуло бы его во все стороны, раздуло бы ноги и сделало бы их тяжелее бревен, вспучило бы живот так, что он был бы больше всякой бочки, и затем объявило бы, что, если кто захочет исцелить его, – оно не позволит, – в этом его воля, – если бы, наконец, дошло до такого своеволия, что подвергало бы наказанию всякого, приближающегося к телу для его исцеления, – скажи мне: какая жестокость могла бы быть больше этой? Если же богатство поступает так с душой, какое же оно добро? Но власть его тяжелее болезни. Если больной не слушается предписаний врачей – это хуже болезни. А богатство именно это производит, отовсюду воспаляя душу и не позволяя врачам приблизиться к ней. Не будем же считать богачей блаженными за их власть, но пожалеем об них. Если я увижу одержимого водяной болезнью, употребляющего напитки и вредные мяса, какие хочет, и никто не может запретить ему, – я не назову его счастливым за власть его. Власть, равно и почести, не всегда благо, потому что они надмевают душу. Ты, без сомнения, не согласишься, чтобы тело получило с богатством такую болезнь: как же ты нерадишь о душе, которая принимает (с богатством), кроме болезни, и другое наказание? Ее отовсюду жгут горячки и воспаления, и никто не может угасить этот жар; богатство не позволяет этого, считая приобретением то, что в самом деле есть потеря, то есть, ничему не подчиняться и все делать по своему произволу. Ничья душа не наполнена столь многими и столь безрассудными пожеланиями, как (души) желающих обогащаться. Каких сумасбродств они не представляют себе? Всякий согласится, что они измышляют гораздо более, чем те, которые измышляют иппокентавров, химер, зверей с змеями вместо ног, скилл и чудовищ. Если ты захочешь представить себе какое-нибудь из их пожеланий, – увидишь, что это такое страшилище, в сравнении с которым и скилла, и химера, и иппокентавр – ничто; найдешь, что оно совмещает в себе всех зверей. |
| И полетели вслед за молнией на землю глыбы льда, и крушили все живое, и раздробили в куски мертвое. Упал Иван шибче льдины в лог и ткнулся в пещеру, где рыли песок в более благопристойное время. За ледобоем вдарил сверху тугой водяной столб, заготовляя влагу впрок. И синее пламя молний остановилось в небе, только содрогалось, как куски рассеченной хворостиной змеи. Пошла вода из туч – аж дышать нечем. Воет и гнетет свистящий и секущий ливень. И за каждым громовым ударом – новым свирепеющим вихрем несется вода, и, как стальным сверлом, разворачивает леса и землю, и почву пускает в овраги бурыми потоками… К вечеру стих мало-помалу водяной ураган. Стало холодно. Внизу по оврагу еще неслась вода. А по откосу, где был в пещере Иван, только топь и вывороченная, разрушенная земля. Выбрался Иван наружу и глянул. Не было ни Суржи, ни леса, ни полей. Чернели глыбы разодранной земли, и шипела вода по низинам. Задумался Иван: – Град и ливень рухнули вниз, когда засияли молнии. До того туча шла мертвой. И пошел Иван прямо к Власу Константинычу-волостному доктору, тому самому, который заразу любви обследовал. Влас Константиныч любил книги. Жил без жены и существовал лишь для пытания природы. Влас Константиныч любил всех суржинских. Пришел к нему Иван и говорит: – Дождь от молнии пошел, а не от тучи. – Как тебе сказать, – ответил доктор, – от электричества. – А электричество самому сделать можно? – Можно… И доктор показал Ивану баночку на окне, из которой шла вонь. – Дайте ее мне совсем, – попросил Иван. – Что ж. Возьми. Это штука дешевая. А зачем она тебе? – А так, поглядеть. Я принесу ее скоро. – Ну-ну. Бери, бери. Иван ушел к рыбакам на Дон, ибо Суржу со всеми домами пожгла молния и задолбил ледобой. Иван понял одно, что электричество собирает в воздухе влагу всякую и скучивает ее в тучи. – А когда бывает засуха, значит, можно все ж таки наскрести влагу электричеством и обмочить ею корни? Когда просохла земля, Иван стал добиваться, как сделать влагу электричеством. Жил он в землянке у Еремы, старика, посвятевшего от одиночества и от природы, и ел подлещиков, голавлей, сомов и картошку. |
| Рубрики Коллекции Система пользовательского поиска Упорядочить: Relevance Relevance Поделки из бисера к Пасхе 2 мин., 15.04.2016 Поделки из бисера к Пасхе выглядят действительно красиво и порадуют тех, кому вы их подарите. Сделать украшенное бисером яйцо можно двумя способами — оплести деревянную или пенопластовую заготовку, либо украсить заготовку бисером, укрепив его на восковой основе. Плетение требует специальных навыков и большого количества времени для тех, кто никогда раньше этим не занимался. С помощью воска можно сделать не менее привлекательную вещь, но с меньшей затратой сил. Вам понадобится: — деревянная заготовка в форме яйца — шило — несколько восковых свечек — бисер (для первого раза лучше взять крупный бисер) На водяной бане разогреть воск, предварительно вытащив из свечей фитиль. Для водяной бани можно использовать любую кастрюльку, налив туда воду, а сам воск положить в металлическую банку, например, от кофе или консервов. Будьте осторожны, воск может разбрызгиваться, лучше использовать глубокую емкость. Далее можно, наколов яйцо на шило, несколько раз обмакнуть его в разогретый воск, каждый раз дожидаясь, когда слой подсохнет. Для того чтобы воск покрывал заготовку ровно, лучше после нескольких слоев перевернуть яйцо, наколоть на противоположный конец и еще раз окунуть. Возможно, удобнее будет быстро, пока воск не застыл, кисточкой обмазать им яйцо. Желательно, чтобы восковой слой был не меньше 3 миллиметров, но толщина слоя зависит от размера бисера, который вы собираетесь использовать. Чем меньше бисер, тем тоньше должен быть слой. Разметьте яйцо шилом на четыре части, наметьте рисунок. Для первой работы можно выбрать что-то простое, с каждым разом усложняя узоры. Можно использовать узоры для вязания крючком. Дальше вам предстоит накалывать бисер на шило, разогревать его в огне свечи (обратите внимание, что нужно нагревать бисер в нижней части огня, в верхней части он закоптится) и выкладывать по рисунку. Проще выкладывать бисер дырочкой вверх. Необходимо вжимать бисер не до конца, чтобы он не погружался в воск полностью. Готовую работу можно покрыть акриловым матовым лаком. Фото: Ana ADI/www.flickr.com Emma Forsberg/www.flickr.com Barbara Dieu/www.flickr.com Сохранить Поделиться: Поддержите журнал «Фома» Журнал «Фома» работает благодаря поддержке читателей. Даже небольшое пожертвование поможет нам дальше рассказывать о Христе, Евангелии и православии. Особенно мы будем благодарны за ежемесячное пожертвование. Отменить ежемесячное пожертвование вы можете в любой момент здесь Читайте также © Журнал Фома. Все права защищены, 2000—2024 Наверх |
| — И водяной? — Нет, водяного нет в молитвах, а только есть же царь небесный, царь земной, значит есть и водяной. Я расспрашиваю Василия дальше о его верованиях, он сказывается убежденным христианином. — Но где-то и до сих пор, — рассказывает Василий, — верят лопари не в Христа, а в «чудь». Есть высокая гора, откуда они бросают в жертву богу оленей. Есть гора, где живет нойд (колдун), и туда приводят к нему оленей. Там режут их деревянными ножами, а шкуру вешают на жерди. Ветер качает ее, ноги шевелятся. И если есть мох или песочек внизу, то олень как будто идет Василий не раз встречал в горах такого оленя. Совсем как живой! Страшно смотреть. А еще бывает страшней, когда зимой на небе засверкает огонь и раскроются пропасти земные, и из гробов станет выходить чудь. Василий рассказывает еще много страшного и интересного про чудь. Рассказывает сказку о том, как лопарь захотел попасть на небо, настругал стружек, покрыл рогожей и сел на нее, поджег костер. Рогожа полетела, и лопарь попал на небо. Я слушаю приключения лопаря на небе и вдруг понимаю Василия, понимаю, почему он болтлив, почему он хоть и старик, но глаза у него такие легкомысленные. Олений остров Возле берега на Оленьем острове мы испугали глухаря. Я успел его убить. Скорее найти его в траве, скорее подержать в руках! Выхожу на берег, но меня встречает куча комаров и мошек. Бегом, скорей найти птицу — и в лодку. Но я спотыкаюсь о какие-то сухие сучья, камни, кочки. Комары меня едят, как рой пчел. Мелькает мысль, что и заесть могут, что это дело серьезное. Я поднимаюсь и с позором, без птицы, бегу к лодке. Глухаря достал один из лопарей. Обогнув остров, мы подъезжаем, наконец, к тому месту, где должна быть вежа (лапландское жилище). Я замечаю их две одна — маленький черный колпачок аршина в два с половиной высоты, другая повыше и подлиннее. — Одна, — говорит Василий, — для людей, а другая — для оленей. Какая побольше — для оленей, потому и олень побольше человека. Теперь комары нас преследуют и на воде кажется, все, сколько их есть на острове, устремились к нам в лодку Истязание так сильно, что я непрерывно отмахиваюсь, уничтожая сотни на своем лице. Я не имею мужества достать на дне моей котомки сетку, «накомарник», которым запасся еще в Кандалакше. Пока я ее нашел бы и приспособил, все равно комары съели бы меня. |
| – Это есть бессмыслица, – сказал он, – не простая, а высший ее род, ибо, если стараться, сего не достигнешь. Здесь нет связи в сочленениях. Это могу уподобить только Тредиаковскому. Не называя автора, он сказал и о причинах бессмыслицы: – Ничего столько не пленяет воображения молодых людей, как возвышенный слог. Они стремятся к подражанию и впадают в темноту, пустословие, бессмыслицу, галиматью. Слог их тяжелый, грубый, дикий, шероховатый, холодный, надутый, натянутый, топорный, водяной, булыжный! Слова пленяли его, и осторожность исчезла. Кюхельбекер сидел, бессмысленно глядя на него, надутый, с диким выражением в глазах. Взгляды всех на него обратились. На высший род бессмыслицы был способен только он. Спасительная лоза поделом ему досталась. Не связывая еще слов, он сломя голову лез в поэты. Не спросясь броду, не суйся в воду. Надлежало наказать упрямство. Однако насмешки не должны были идти слишком далеко. Общая веселость была неприлична. Яковлев был смешлив, но и Пушкин, и Дельвиг, и Малиновский смеялись открыто. Только Илличевский вел себя более прилично: тихонько хихикал. Следовало обратиться к другому предмету, дать мыслям другое направление, и он перешел к слогу неприличному . Небрежность неприлична. Галлицизмы, бессвязность, смесь низких слов с высокими, шуточных с важными. Неприличия в предмете: вино, сладострастие – таков новейший модный порок поэзии. Слог водяной, пустой, развязный, мысли скачущие – ни плавности, ни постепенности. Над всем смеются, добродушия никакого. Краткость, обрывочность. Песенки или брань. Это была не только лекция, это была жалоба сердца. Он не терпел этой насмешливой, легкой, язвительной, шаткой, песенной, болтливой поэзии, которая всех вокруг очаровывала. Пушкин-стихотворец был в этом роде. Племянник его шествовал, видимо, за дядею. Важность, даже некоторая мрачность – вот существенные достоинства поэзии. Пушкин, видно, отлично чувствовал, о ком идет речь: на сей раз он заерзал за своей конторкой. Профессор, впрочем, никогда бы ему не отказал в руководстве. Связь частей – предмет важный – была особенно им изучена. |
| Био перевел это слово «Zones» – пояс. В некоторых же местностях слово «Дао», употребляется в смысле семьи; иногда берется равнозначащее ему «Chou» «Чоу». Некоторые же основатели Танской династии в Китае делили страну на десять частей и провинций, называя их «Дао» и термин в сем смысле сохранился доселе в древних актах. С усвоением нового разделения страны в последующее время, «Дао» получило преобладающее значение и доселе под ним разумеются не только провинции, но даже их округа, подразделяющиеся на две или на три префектуры и управляемые «Tao-tai» – «Дао-дай» или просто «Tao» «Дао». В столице отдельная часть города, или квартал, называется «Chi-tao», «Ци-дао», подразумевается здесь домен собственный государя императора и его двора. «Chi» «Ци» – древне-классическое слово, означающее императорский домен в тысячу ли, – единица измерения, ныне существующая более номинально. ж) В значении течения воды, движения по орбите, употребляется тоже «Дао», в соединении с другими словами, определяющими известное действие в отношении к другому предмету. Так «Ho-tao» «хэ-дао» – речной путь, подразумевается здесь «хуан-хэ» – Желтая река, для надзора за которой существует особый водяной губернатор – «Shui-tao», «Шуй-дао» – водяной путь, течение, water-way, указывает на быстроту, стремительность водного движения, тогда как «Hsia-shui-tao», «Ся-шуй-дао» – выход из этой стремнины, тихое ровное течение реки. «Ji-dao», «Жи-дао» – солнечный путь или движение солнца от Востока на Запад, по эклиптике, иначе – центральное, среднее течение, путь; тогда как экватор означается словами «Chi-tao» – летний путь солнца, vermillion road, – червлёный путь. Небо по представлению китайских астрономов имеет девять «Дао» или дорог, соответствующих четвертям года (весна, лето, осень, зима) и которые обозначаются соответствующими цветами – лазоревый для весеннего «Дао», – червленый для летнего «дао», – белый для осеннего «дао» и черный для зимнего «Дао», последовательно сменяющихся при экваторе. Таков же и путь лунный или месяца, с соответствующими четвертями лунного обращения по путям неба, таков «Дао-юэ». |
|
|
