| – Тогда возникает еще один вопрос. «И будете два в плоть едину» ( Быт. 2:24 ). А какова роль того и другого супруга в этой единой плоти? Отец Александр: – Мы не знаем, каково было бы, если бы люди не впали в грех. Святитель Иоанн Златоуст подчеркивает, что некая подчиненность женщины мужчине возникла только вследствие грехопадения. Изначально этого не было. Но мы говорим о том, что есть здесь и сейчас. Возьмем знаменитое наказание Еве в 3й главе Книги Бытия, где говорится «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» ( Быт. 3:16 ). Интересно, что древнееврейский язык, особенно язык Книги Бытия, очень архаичный: это, по сути, язык племени пастухов. Он отличался тем, что в одно и то же слово порой одновременно входило много терминов и значений. Поэтому, с точки зрения еврейского языка, вполне возможен перевод этого наказания Еве следующим образом: «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и хотя твое желание будет быть над мужем твоим, но он будет господствовать над тобою». Я посмотрел, что многие еврейские толкователи именно так понимают эту фразу: в женщине врожденно некое стремление «рулить» мужем. Но от этого происходит зло. И самой женщине – в первую очередь. Собственно говоря, знаменитая фраза из Послания к Ефесянам апостола Павла, которую так любят громко читать чтецы на Венчании: «А жена да боится своего мужа» ( Еф. 5:33 ) – о том же, отчасти. Кстати, многие мужья неправильно эту фразу понимают. Апостол Павел не писал: «Держите в страхе своих жен! Терроризируйте их!» Что делать мужу – он написал перед этим: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь» ( Еф. 5:28-29 ). Вот так вы, мужья, должны любить своих жен. А жена – да боится своего мужа, а жена – да держит сама себя в руках. Не муж должен жену заставлять слушаться, а жена должна себя сдерживать по отношению к мужу. Потому что ее задача – быть замужем, не перед мужем , а за мужем . Женщина в состоянии выскочить вперед, она может это сделать, но ей же самой будет хуже. |
| Уничижает плоть не христианское мировоззрение, в своем учении о конечном преображении материального мира раскрывающее его высший смысл, а именно вульгарный материализм, усматривающий в материи только слепую стихию, бездушный механизм, лишенный разумной силы. Каким образом, далее, возможно говорить об отрицании мира в христианстве, когда мир, по основам христианского учения, создан Богом, есть творение Божие, носящее на себе отблеск Божественной мысли, Божественного Слова - все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть (Ин. 1:3), - предназначенное к участию в совершенной жизни в Боге - " обожении " , - когда " преображение мира " является центральным пунктом всего христианского мировоззрения. Дело спасения и преображения мира совершается через нисхождение Слова и жертвенное принятие Им крестного пути. Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него (1 Ин. 4:9). Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего (Рим. 8:31-32)? Как можно, наконец, говорить об отрицании земной жизни и деятельности, когда совершенное и чистое нисходит на землю и принимает на себя несовершенное и нечистое - для спасения и преображения его? Идея жертвенного нисхождения Христа в мир для его спасения и преображения, для созидания в нем Царства Божия представляет самое существо христианского нравственного учения. Творческая деятельность на земле, задача совершенствования земного, поднятие его на более высокую ступень - получают именно в христианстве глубокое обоснование. Пути земной жизни и деятельности обретают высшую конечную цель. Искание правды и стремление к ее осуществлению на земле придает смысл жизни и деятельности и обосновывает их объективное значение. Цель жизни и деятельности в христианском понимании определяются не случайными влечениями и интересами (личными или групповыми, коллективными) - недостаточными, чтобы оправдать жертву, отдачу себя на служение, неизбежные для выполнения всякого творческого дела, а обязанностями, вытекающими из высшего значения человека, из смысла его жизни. |
| Центральную точку христианского настроения души составляет Христос, живой, любящий, во внутреннем союзе с Которым заключается корень и основание всей духовно-нравственной жизни христианина. „Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе; так и вы, если не будете во Мне. Я есмь Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нём, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего ( Ин.15:4,5 .). Таков церковно-народный идеал жизни и личности. Как же относится к нему наша интеллигенция? Она относится к нему так же, как и к церковно-народному мировоззрению. Прежде всего, забота о личном самоусовершенствовании, о спасении души своей представляется ей чем-то унизительным для истинного идеалиста. Истинный идеалист должен заботиться лишь о спасении других, а никак не себя самого; и притом, не о спасении души их, а об улучшении их общественного и материального положения. В основе этого взгляда лежит добрая мысль – отрицание эгоизма, но проводится эта мысль неправильно и вместо отрицания эгоизма приводит к утверждению его. Ведь церковно-народный идеал спасения души имеет в виду ничто иное, как именно искоренение эгоизма и насаждение вместо него любви к Богу и людям. Отрицая необходимость заботы о спасении души, интеллигенция тем самым бессознательно утверждает, что не надо бороться с своим эгоизмом, и таким образом делом подрывает то, к чему стремится на словах. Стремление служить человечеству, неподдержанное и невоспитанное внутренней борьбой с эгоистическими влечениями, оказывается в конце концов одними словами и, по вступлении в действительную жизнь, мало-по-малу совершенно исчезает. Это всё равно, как если бы кто, видя прекрасную реку, утверждал бы, что источник, из которого она начинается, не имеет ровно никакого значения и что не должно заботиться о его чистоте. Но ведь чем чище и обильнее источник, тем чище и полноводнее сама река. Так и в жизни. Чем чище и богаче душа человека, тем чище, богаче и шире его общественная деятельность. |
| Что же касается отречения от собственной злой воли, то и это составляет непременное условие христианской жизни каждого. Христианин потому и христианин, что он отказывается от собственной воли, как греховной, ради жизни в духе воли Божией. И чем воля человеческая больше и больше проникается волей Божией и определяется ею, тем человек ближе к идеалу нравственной христианской жизни, будет ли это инок, или земледелец, государственный человек, художник и т. д. Иисус Христос не к аскетам только обращался со следующими словами, но ко всем людям: «если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя» ( Мф. 16:24 ). – Значит, то высшее совершенство, к которому призывал Иисус Христос богатого и знатного юношу, и та обязанность – оставить семью и имущество и отказаться от своей воли – распространяются в одинаковой мере и силе на всех людей безразлично, если это последнее нужно по условиям места и времени. »Всякий, – говорит Христос, – кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» ( Мф. 19:29 ). Для всякого христианина высшие стремления и интересы духа, возрожденного Христом, должны быть неизмеримо дороже всех вещественных благ, всех земных привязанностей и собственных личных движений и порывов воли, несогласных с волей Божией. Девство и нищета, служащие характеристическим признаком христианского аскетизма, тогда могли бы представлять собой какую-нибудь высшую ступень в деле христианской жизни, если бы семейная жизнь и обладание имуществом рассматривались, с христианской точки зрения, как неизбежный грех, от которого не всем возможно отказаться, а только более совершенным. Но что касается до семейной жизни, то мы увидим, что она есть высокое учреждение Божие. Обладание же имуществом само по себе, с христианской точки зрения, есть благо, но не грех, как мы уже знаем. Нужно ли говорить, что и внутренняя борьба с дурными влечениями и стремлениями человеческой природы одинаково требуется от всех христиан безразлично, кто бы они ни были по своему званию и состоянию. |
| Что значит: " поразил " ? Значит – наказал за дерзость и злое покушение. " Тяжкими ударами " ; не просто " поразил " царя, но " тяжкими ударами " . Так как преступление было не маловажное, напротив, даже весьма великое, то и наказание велико. " И дом его " , сказано; (наказал) не его только, но и дом его. А почему, когда согрешил один царь, наказание разделяли с ним все домашние его? Это делается не без цели, но чтобы этим сильнее поразить царя: нужен был очень тяжкий удар, чтобы пораженный им отстал от беззакония. Но справедливо ли, скажешь, за него наказывать и тех? Не за него одного они терпели наказание, но, вероятно, за то, что и сами содействовали и помогали преступному замыслу. Ты слышал, как выше Писание сказало, что " увидели ее и вельможи фараоновы и похвалили , и взята была она в дом фараонов " . Видишь, что сделали они с женой праведника из угождения царю? Поэтому не он один (наказывается), но и все близкие к нему участвуют с ним в наказании, дабы познали, что причинили обиду не простому страннику, не обыкновенному человеку, но мужу, возлюбленному Богом и пользующемуся таким покровительством Его. Так вот, почему (Бог) столь тяжким наказанием поразил душу царя, отвлек его от гнусного порока, удержал его неразумное стремление, остановил невоздержанную волю, связал неукротимую похоть, обуздал неистовую страсть! 7. После этого, смотри, с какой уже кротостью царь разговаривает со странником, властитель – с тем бесприютным пришельцем, у которого он дерзнул отнять даже жену. И хорошо сказано, что " поразил тяжкими ударами фараона и дом его за Сару, жену Аврамову " . Наказание вразумляет (Фараона), что это была жена праведника, и действительно, она, хотя и была введена в дом Фараона, но пребыла женой праведника. " И призвал " , сказано, " фараон Авраама и сказал: что ты это сделал со мной " (Быт.12:18)? Смотри, какие слова произносит царь: " что ты это сделал со мной " , – говорит он. Я тебе сделал, я – странник, никому неизвестный, приведенный сюда голодом, тебе – царю, властителю, правителю Египта? Что я сделал тебе? Ты отнял у меня жену, как у странника, презрел меня, пренебрег, поставил ни во что; ты совершенно предался влечению страсти, и хотел исполнить свое желание. |
| Чувственные пожелания и стремления имеют такую силу, что заглушают и подавляют стремление высшие, духовные, и человеку нужно бывает много усилий, чтобы сохранить в сердце чистоту желаний и чувствований, победить чувственные помыслы и влечения. Из сердца, извращенного грехом, исходят, по словам Спасителя, злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления ( Мф.13:19 ). Так грех внес глубокое повреждение во все духовное существо человека, все силы духа потерпели повреждение. Вследствие этого в отправлении духовных сил нарушилось полное согласие и целесообразность; некоторые силы стали брать перевес над другими, напр. чувство или воображение или рассудочность; открылась внутренняя борьба человека с самим собою. Ибо плоть желает противного духу, говорит апостол о состоянии сил в естественном человек, а дух – противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы ( Гал.5:17 ). 354 Самое тело вышло из совершенного повиновения душе, получило неестественное преобладание над душою и увлекает постоянно человека ко греху. Кратко совокупность произведенных грехом изменений в духовной природе человека можно обозначить повреждением образа Божия в человеке, внутренне соединенного с духовными силами. Но нельзя допускать уничтожения или совершенной потери человеком вследствие греха образа Божия. Существо человеческое после падения не превратилось все в грех, в скверну, но удержало свою сущность. 355 Следы образа Божия, хотя затмившегося («некие, так сказать, сотрения божественной печати» по выражению митр. Филарета), сохранились и в падшем человеке. На это указывается и в самом Писании. Так, об Адаме говорится, что он родил сына по подобию своему и по образу своему ( Быт.5:3 ), откуда следует, что образ Божий перешел на его сына и вообще на потомков его. Яснее то же видно из заповеди Божией, запрещающей пролитие крови человеческой: кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию ( Быт.9:6 ). |
| Это не означает, тем не менее, что сущность есть просто абстрактное понятие (будь то " божественность " или " человечность " ), образующееся в нашем сознании как некое резюме общих качеств и свойств. Да, мы говорим, что природа не существует вне своих конкретных воплощений в отдельных ипостасях. Тем не менее каждый из нас, людей, вполне реально ощущает разницу между своей личностью и своей природой, или сущностью. Часто мы осознаем в себе одновременное присутствие двух желаний, двух волевых импульсов, двух потребностей, каждая из которых требует удовлетворения. Одно из этих проявлений выражает наш свободный выбор, наше личностное предпочтение, в то время как другое представляет собой естественное, природное влечение. Оно может входить в противоречие с нашими сознательными стремлениями, выступая как некая безличная сила (наподобие инстинкта) и действуя помимо нашей воли и рассудка. На эту внутреннюю противоречивость человека указывает Апостол Павел в Послании к Римлянам: " Не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю... Желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю... По внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего... " (Рим.7,15-23). В свое время мы попытаемся рассмотреть глубже проблему " бунта " природы человека против его личности, проблему стремления естества к самоутверждению и самодостаточности, его нежелания выражать себя через личностную свободу. Тогда мы увидим, что этот разрыв между природой и ипостасью составляет трагедию ( " грех " ) человеческого существования, последним следствием которой является смерть. Но в данный момент нас интересует само понятие сущности, или природы. Мы исследуем его на примере человека и видим, что здесь природа выступает как экзистенциальная оппозиция личностной свободе. Что же касается Бога, у нас нет никаких данных, позволяющих проникнуть в Его Сущность; мы можем лишь предполагать, что в Боге отсутствует противостояние между Природой и Лицом, поскольку в Нем нет ни смерти, ни греха. |
| Следует принять к сведению, что у души есть врожденная способность желать того, что согласно с ее природой, и сохранять все то, что этой природе существенно принадлежит; эта способность называется волей. В самом деле, всякое самостоятельное существо, стремясь к свойственному его природе и полному бытию, желает существовать, жить и двигаться согласно с умом и чувством. Поэтому такую естественную волю определяют следующим образом: воля есть разумное и вместе жизненное влечение, зависящее исключительно от естественных условий. Таким образом, воля есть простая, неделимая сила, единое, себе тождественное, естественное влечение ко всему тому, что составляет природу волящего; это влечение является одновременно и жизненным, и разумным, ибо влечения животных, как неразумные, не называются волей. Хотение есть определенное проявление естественной воли, иначе сказать: естественное и разумное влечение к какому-либо предмету; ибо в человеческой душе заложена способность разумения влечений. Таким образом, когда такое разумное влечение естественно направляется к какому-либо предмету, то оно получает название хотения, ибо хотение есть разумное влечение и стремление к какому-либо Словом, хотение обозначается как стремление к тому, что в нашей власти, так и стремление к тому, что не в нашей власти, т.е. как стремление к возможному, так и стремление к невозможному. Так часто мы хотим любодействовать, соблюдать целомудрие, спать и т.п. Все это - в нашей власти и возможно. Но мы хотим также царствовать, что уже не в нашей власти. Хотим мы, может быть, и никогда не умирать, но это относится к области невозможного. Хотение имеет в виду цель, а не то, что ведет к цели. Целью служит предмет хотения, как, например, царствовать, быть здоровым. К цели же ведут придумываемые нами средства, например, способ, как достигнуть здоровья или сделаться царем. За хотением следует искание и исследование. Затем, если предмет хотения - в нашей власти, имеет место обсуждение или обдумывание. Обсуждение есть желание, соединенное с исследованием тех действий, которые находятся в нашей власти; ибо обсуждение касается того, следует ли браться за какое-либо дело, или не следует. После этого решается, что лучше; это называется решением. Затем мы относительно того, что решено, определенным образом настраиваемся, у нас появляется любовь к нему; это называется склонностью. А если мы решились на что-либо, но не настроились к нему определенным образом, или у нас не появилось любви к нему, то тогда уж не говорят о склонности. Затем, после того, как у нас явилось определенное настроение, следует свободное избрание или выбор, ибо свободное избрание состоит в том, что из двух свободных для нас действий берется и выбирается одно предпочтительно пред другим. Произведя выборы, мы затем стремимся к действию; это называется стремлением. Далее, достигнув предмета наших желаний, мы им пользуемся; это называется пользованием. Наконец, за пользованием следует прекращение |
| Если и теперь в большей части случаев бывает так, что страх общественного мнения и правосудия более обязывает к нравственности, чем мысль о невидимом Законодателе и загробном суде, то это еще больше должно бы иметь места в ту воображаемую эпоху, когда о высших требованиях нравственности, по совершенному еще отсутствию религиозных понятий, не могло быть и речи. Невозможно представить, чтобы в ту эпоху господства чувственных представлений и эгоистических стремлений удалось кому-нибудь посредством хитрой выдумки склонить народ к признанию истины бытия Божества и к исполнению обязанностей, налагаемых религиею“. Впрочем, справедливость требует сказать, что иногда в народных массах были распространяемы и ныне распространяются и вымыслы из области религии, каковы напр., религиозные мифы и легенды, равно как и факты, указанные выше из жизни католических монахов. Но возможность распространения их легко объясняется существованием уже наперед потребности человеческого духа – верить в сверхъестественное и таинственное. Мифы суть образы; тех идей которые смутно сознаются духом человека, как предикаты идеи бесконечного, как ее воплощения. Мифы-не первичные, а производные явления, – и они только заменяют собою истинные выражения религиозных идей. Но чтобы религиозные мифы могли быть распространяемы между людьми, для этого нужно, чтобы у людей уже наперед была вера, которая сделала бы их доступными для восприятия или – точнее – чтобы у людей была религиозная потребность духа. Вместе с тем нельзя не иметь в виду еще и того обстоятельства, что содержание религии не исчерпывается одними религиозными представлениями или идеями; оно включает в себя еще целый ряд чувствований, называемых религиозными, и религиозное настроение, в основе которого лежит свойственное только человеческому духу влечение к Высочайшему Существу – Богу. Но чувства и влечение нельзя выдумать и вложить, так сказать, в душу всего человечества; чувства и глубочайшие изгибы человеческого сердца не измышляются и не навязываются отвне механически, их можно только затуплять или развивать, но создавать их заново невозможно. Вообще нужно сказать, что как врожденное человеческому духу стремление к истине и усвоение знаний отвне есть истинная причина появления и существования ученых людей и как присущее человеку влечение к прекрасному и соответствующее ему воздействие отвне произвело художников и поэтов, так и прирожденное человеческому духу влечение к Богу, о чем ясно свидетельствует уже один факт всеобщности религии в роде человеческом, обусловливало появление и существование как жрецов, так и религиозного культа, а не наоборот. Поэтому как неразумно было бы утверждать, что ученые вложили в природу человеческого духа влечение к истине или что художники и поэты измыслили стремление людей к прекрасному, так неразумно думать, будто бы жрецы по тем или другим побуждениям создали влечение человеческого духа к Высочайшему Существу, т. е., чувство религиозное. |
| Очевидно, здесь связь была исключительная. Старец спас своим советом молодую женщину, спас и мальчика, и возлюбил их особенною любовью, как сове творенье, усыновил их себе; а благодарная женщина вся отдалась именно благодарному религиозному чувству, выразившемуся в писании икон для пустыни. Как я расспросил и узнал, суровый отец ей выдавал немного денег на содержание, но в дом ее не впускал, и сам и семья его сношений с ней не имели». 27 Очень ценные замечания по этому предмету находятся в «Очерках психологии» Геффдинга (изд. 1, М. 1982, стр. 375–376): «Влечение заключает в себе как чувство удовольствия или недовольства, так и позыв к деятельности, направленной на (действительную или мнимую) причину удовольствия или недовольства. Никак нельзя смешивать и сливать обоих этих сторон влечения, хотя язык тут легко вводит в соблазн, и отношение между ними не следует понимать так, как будто объектом влечения всегда бывает удовольствие ( или устранение недовольства)». Такое понимание несостоятельно. «Если целью или объектом влечения служит нечто такое, что возбуждает или, по-видимому, возбуждает удовольствие, то отсюда вовсе не следует, что этою целью должно быть непременно само чувство удовольствия. Влечение определяется главным образом представлением, это – порыв к содержанию этого представления. В голоде, напр., влечение иметь предметом прежде всего питательные вещества, а не чувство удовольствия от еды. Влечение к познанию направлено не на усладу от познавания, но на познание само по себе: это-то и есть предмет хотения. Симпатические влечения, напр., влечение к тому, чтобы смягчить нужду других людей, или повысить их благосостояние, управляются представлением об их улучшенном состоянии, разрисованном в той или другой степени фантазией, а также представлением об удовольствии, которое испытывают эти люди от такого состояния, но во все нет надобности, чтобы проявлялось представление об удовольствии, которое мы сами будем испытывать при виде их улучшенного состояния. Если чувство удовольствия, которое мы предвидим в достижении первоначального объекта движения, пробуждает влечение, то это уже зависит от известной абстракции. Подобная абстракция всегда более или менее нездорова». Ту же мысль высказывает Владимир Сергеевич Соловьев во своей статье «Мнимые начала правильного поведения» (вошла в состав его книги «Оправдание добра»): «Будучи лишь следствием стремления, достигшего своей цели, такие состояния (ощущения приятности) не бывают желательны сами по себе. Желаются известные определенные реальности, а не приятные ощущения, от них происходящие. Для голодного и жаждущего хлеб и вода суть прямо вожделенные предметы, а не средства для получения вкусовых удовольствий» («Вопр.филос.и псих.», кн.29,стр 466). Приведенные замечания следует иметь в виду при суждении о нормальном характере тех деятельностей, которые направлены к удовлетворению природных потребностей человека. |
|
|
