| — Представь, Ольга, какова эта Анна Львовна? Вообрази: она меня не приняла! Добрая тетя Ольга отвечала, что она этого и ожидала. — Это ужасно! — отвечала maman. — Я уверена, что она дома, потому что нет четверти часа, как мы расстались; но мне сказали, что она уехала ко всенощной. Как она может быть у всенощной, когда здесь, в ее доме, так оскорбляют родню ее мужа? Уедем отсюда: пусть всё бросают на дворе, но я не хочу здесь жить, и моя нога более не будет в этом доме! Одевайся и уедем куда-нибудь в гостиницу. Я не могу одной минуты видеть этого негодяя! Отпустив этот последний комплимент по адресу Павлина, моя нервная maman начала порывисто надевать на меня мое теплое платье. Между прислугою смятение еще более усиливалось; дворники, с вынутыми рамами в руках, тихонько пересмеивались; извозчики внизу кричали и шумели, ропща, что их долго не отпускают; по квартире расползался через выставленные рамы холод. Павлин стоял в своей строгой позитуре, и на лице его не было заметно ни малейшего беспокойства. Как ни странно может показаться вам мое сравнение, но он мне сразу напомнил тогда собою Гете, величавую и до холодности спокойную фигуру которого я знал по гравюрке, вклеенной в моей детской книжке. Павлина как будто вовсе не трогали мелкие страдания людей: он имел в виду одну какую-то общую гармонию того, что совершал и видел. Но, помимо этих моих наблюдений, я не знаю, чем бы все это смешное и досадное замешательство с нами кончилось; вероятно, нас бы прогнали, если бы в дело не вмешалась тетка Ольга. Она отвела maman немножко в сторону и, говоря с нею по-французски, успела ее убедить, что дело от каприза ничего не выиграет и что мы почтенной Анне Львовне ничего не докажем, потому что она уже, вероятно, видела всякие доказательства в этом роде и ни одним из них не переубедилась. — Но я уверена, что это не она, а этот грубиян, — молвила, смягчаясь, maman. — А я уверена, напротив, что это именно она, а не «этот», как ты его называешь, «грубиян». Он мне кажется очень хорошим и честным человеком, потому что он точно исполняет то, что обязан исполнить; я это уважаю и ценю, — отвечала Ольга. |
| Когда закрывали храмы, отец Геннадий старался спасать церковные сосуды и антиминсы. Для этого иногда приходилось идти на хитрость: под видом любопытствующего он заходил в храм, которые охранял часовой, проникал в алтарь и через окошко на улицу выставлял церковную утварь. Антиминсы он прятал на груди. С началом сталинских репрессий отец Геннадий решил, что не покинет храм и будет служить столько, сколько даст Бог . Однажды к нему пришли чекисты и обвинили в антисоветской деятельности. Тут же, не делая обыска, они взяли его Служебник, в котором оказалась вклеенная листовка. Батюшка тогда сказал: «Я знаю, кто это сделал. Лет через десять я вернусь, а человека, который к этому руку приложил, уже не будет». И, действительно, секретного сотрудника, тайком вклеившего листовку, расстреляли свои же в 1941 году. Одиннадцать месяцев, пока шло следствие, отец Геннадий сидел в одиночке. Его постоянно водили на допросы, пытались склонить к предательству, запутывали, создавали такие условия, чтобы он ошибался, запугивали. Ему приходилось напрягать все свои силы и волю, чтобы сохранить ясность ума. Батюшка рассказывал, что утешением в камере для него была мышка, которую он приучил. По памяти он совершал молитвенное правило. Не добившись никаких признаний, его осудили на десять лет лагерей. Одним из самых тягостных испытаний для отца Геннадия стала дорога на Колыму. Заключенных везли на пароходе, в трюме; среди них было много политических, но были и уголовники. В трюме – темень и духота, воды не хватало, а из еды давали только селедку. Места возле щелей, через которые можно было подышать, заняли «урки». Половина людей по дороге умерли от жажды и недостатка воздуха. Отец Геннадий, который мог расположить к себе любого, сумел найти общий язык с уголовниками, и они давали ему немного подышать. Вдобавок ко всему прочему на море начался сильный шторм, который длился двадцать пять суток. От всех этих лишений у отца Геннадия начались приступы почечных колик. Заключенных выгрузили прямо на снег – ни жилья, ни теплой одежды. Батюшка предложил соорудить так называемую «лубянку»: делали шатер из простыней, обсыпали его снегом, а внутри разжигали костер. Снег таял и тут же замерзал, превращаясь в толстую ледяную корку, которая хорошо защищала от ветра и мороза. Некоторое время жили так, а потом всех распределили на работу: кого на прииски, кого на лесоповал. Отцу Геннадию пришлось испытать муку лесоповала: дневная норма доходила до двенадцати кубов. Заключенные часто выбирали его дневальным. Он так умел поставить дело, что еды хватало всем, к тому же он мог усмирять время от времени расходившуюся в разборках «братву». Затем с обострением болезни почек он попал в больницу и его отправили на заимку; где отец Геннадий провел около года. Старец вспоминал, что для него это было самое лучшее время на каторге: немыслимо, но у него была Библия , на фанере он нарисовал углем крест, поставил в угол и совершал молитвенное правило. |
| Это собрание сочинений нельзя назвать полным, потому что наследие святителя огромно, и российские и зарубежные архивы еще не изучены в достаточной степени. Однако с уверенностью можно сказать, что оно является уникальным по количеству новых материалов, научных комментариев, иллюстраций и карт. Значительная часть текстов (общим числом 351 наименование) увидела свет впервые. Это материалы из архивов Москвы и Санкт-Петербурга: Отдела рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ), Отдела рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ), Российского государственного исторического архива Москвы (РГИАМ), Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ), Российского государственного исторического архива (РГИА), Российского государственного архива древних актов (РГАДА) и др. Особое значение имеют материалы из Национального архива Республики Саха (Якутия). Отдельным блоком в седьмом томе собрания впервые опубликованы материалы из Отдела рукописей Библиотеки Конгресса США, а также материалы из Центрального архива ФСБ России о репрессированных потомках святителя Иннокентия. Впервые полностью опубликован послужной список святителя Иннокентия (Вениаминова), предоставленный Архивом внешней политики Российской империи. Три уникальные карты, вклеенные в 1, 2, 3 и 5-й тома, отражают миссионерскую и архипастырскую деятельность святителя. Ряд сопроводительных статей ведущих профильных специалистов проливает свет на некоторые аспекты исследовательской деятельности святителя, этой же цели служит обширный научно-исторический комментарий к каждому тому. Иллюстративный материал подбирался преимущественно в атласах и других изданиях, близких по времени к жизни святителя Иннокентия. В юбилейном собрании сочинений поставлена точка, однако наследие святителя Иннокентия (Вениаминова) по-прежнему не изучено в достаточной степени. Архивы Иркутска, Благовещенска, Якутска, Вашингтона, Джуно, острова Кадьяк и Алеутских островов хранят множество непрочитанных страниц нашей истории, достойных публикации и исследования. |
| Тверь, 1995, 9); несколько страниц из седьмой главы напечатала «Российская музыкальная газета» (Москва, 1996, 5–6). Данная публикация выполнена по автографу «Воспоминаний», хранящемуся в Музее-квартире Н. С. Голованова (филиал ГЦММК, 528). Рукопись Смоленского представляет собой два толстых тома в твердых переплетах (275 и 279 листов). Седьмая глава занимает лл. 236–275 первого и лл. 1–130 второго тома. Оба тома до отказа заполнены четким, убористым почерком Смоленского и писаны его любимым гусиным пером и черными чернилами. В некоторых местах в рукопись вклеены оттиски публикаций в периодике Смоленского и других авторов, афиши концертов, фотографии героев повествования. Как уже говорилось, машинописный вариант «Воспоминаний» (без последней главы) хранится в Рукописном отделе петербургской РГБ (ф. 1141, 465). Отдельные главы, переписанные рукой Екатерины Амандовны Смоленской, родственницы Степана Васильевича, а также машинописный вариант первого тома, находятся в РГАЛИ, в фонде С. С. Волковой (ф. 723). Рукописные варианты казанских глав разбросаны по разным хранилищам. Публикуемый текст поделен Смоленским на три очерка: «Прокурор А. Н. Шишков», «Прокурор князь А. А. Ширинский-Шихматов» и находящийся между ними очерк без заглавия, посвященный Синодальному хору. Работая над седьмой главой, автор опирался на свои подробные «Дневники» 1889–1901 годов (два тома объемом по 300 листов каждый; ныне хранятся в РГИА, ф. 1119, on. 1, 7:8). Этот источник широко привлекается нами при комментировании основного текста. В комментариях использованы также предшествующие главы «Воспоминаний». В двух случаях фрагменты из «Дневников» включены в основной текст (это оговорено в комментариях): имеются в виду описание посещения Синодального училища Чайковским и замыкающая публикацию запись Смоленского о посещении Синодального училища через полтора года после переезда Степана Васильевича в Петербург. Смоленский имел обыкновение, перечитывая написанный фрагмент текста, делать к нему дополнения, которые иногда носят характер примечаний, но чаще являются по смыслу вставками в основной текст; при этом тип оформления один и тот же: крестик в скобках с указанием листа, на котором надо искать вставку. В подобных случаях дополнения Смоленского безоговорочно вводятся нами в основной текст. А. В. Преображенский К кончине С. В. Смоленского |
| 17). При Бердникове в училище появились преподаватели и врач, был открыт приготовительный класс в дополнение к четырем имевшимся. Металлов называет этого инспектора училища «просвещенным и энергичным руководителем», который уделял особое внимание дальнейшим судьбам малолетних певчих. Тем не менее кончина Бердникова была печальной. Смоленский вспоминает: «В Синодальном училище долго хранилось предание о «темненькой», которую сделали с инспектором – добродетельнейшим Иваном Дмитриевичем Бердниковым, в которой, как говорил мне один из имевших несчастье участвовать... в этом злодеянии, приняли участие даже взрослые певчие Синодального хора. История эта, о которой мне также рассказали В. С. Орлов и А. Г. Полуэктов, была, конечно, потушена, как очень многое, была так жестока, что будто бы именно вследствие этой дикой и преступной расправы почтенный старец вскоре умер. Историю эту, конечно, потушили и замяли, а портрет Бердникова повесили. В надписи под портретом Бердникова указаны и день юбилея, и день его скорой после того кончины. «Темненькая» состоит в том, что ночью человек 5–6 придерживают одеяло на спящем ученике; один упирает голову страдальца в подушку, чтобы не было слышно крика, остальные свободной от одеяла рукой бьют его сквозь одеяло чем и как попало и затем, по условленному знаку, разом разбегаются во все стороны. Это есть один из самых страшных товарищеских самосудов, редко обнаруживаемых и обставляемых с большою осторожностью» (Воспоминания, том 1, л. 246 об. – 247). В рукопись «Воспоминаний» между лл. 246 и 247 вклеена написанная рукой Смоленского биографическая справка о Бердникове, из которой явствует, что под «юбилеем» подразумевается 25-летие его службы в Синодальном училище (7 сентября 1853 – 7 сентября 1878), а «портрет его поставлен в рекреационном зале училища при хоре синодальных певчих в память его заслуг на основании указа св. правительствующего Синода от 1 сентября 1880 года», то есть через несколько месяцев после смерти Бердникова (7 января 1880). В 1880 году, после кончины Бердникова, инспектором Синодального училища был назначен преподаватель греческого языка Петр Семенович Соколов; Н. Ф. Добровольский, служивший до того «младшим учителем», был перемещен на должность «старшего учителя». Инспектором Добровольский стал, по инициативе Шишкова, в 1885 году, после ухода Соколова. Сразу же Добровольский предпринял весьма показательные шаги: он настоял на исключении из программ училища введенных Бердниковым игры на скрипке и теории музыки (восстановлены в 1887 году). По утверждении нового штата училища в июне 1886 года Добровольский стал директором (утвержден в этой должности в октябре того же года), должность инспектора оставалась вакантной, пока не была совсем упразднена. |
| Наконец, и это важнее всего. Каждый лишний год, проведенный Антоном в сфере Вашего нравственного влияния, для него дороже всякой музыки, всяких свидетельств. Неужели Вы думаете, что если бы я имел счастье жить в районе Вашей деятельности, я стал бы брать на себя тяжелую ответственность создания сельских учителей? Всех своих учеников, к учительству способных, я поручал бы Вам. Это свидетельство в одном лице и учителя начальной школы, и инспектора училищ, и целой учительской семинарии в миниатюре – дело неестественное, вынужденное местными обстоятельствами, сложившееся помимо моей воли, силою вещей. Да и учителей моих (я их натворил до двадцати) я не создал, как может казаться со стороны. Я только тщательно их выбрал из сотен детей, проходящих через мои школы (в нынешнюю зиму в них училось более 300 человек). Относительно Антона я еще колебался. Меня смущали в нем некоторая рассеянность и торопливость, при несомненной восприимчивости к учению. Не замечал я в нем и той охоты учить младших товарищей, которая у крестьянских мальчиков обнаруживается весьма рано. Но, по крайнему моему разумению, из него может развиться именно учитель пения – в этой среде внимание его никогда не ослабевает. Для окончания же его личного развития необходимы еще несколько лет постепенного и правильного учения. Все сказанное мною ближе разъяснит Вам Степан Васильевич, коему теперь известна вся подноготная Татевской школы. Если возникнут затруднения из того обстоятельства, что Антон, окончив курс в Вашей семинарии (на казанский счет), поступит на должность вне Казанского учебного округа, я готов его выкупить – ибо он нужен именно здесь, в нашей гимназии. Паки и паки благодарю Вас от души. Неизменно Вам преданный С. Рачинский» (Там же, л. 84–84а). 397 Здесь в рукопись вклеена статья Смоленского «Памяти С.А. Рачинского» («Русская музыкальная газета», 1902, 30/31). На ней сделана надпись рукой Смоленского: « " Вы знаете, – писал он мне однажды, – что втайне сердце мое лежит не к арифметике и граматике, а к живописи и к музыке; знаете, что я – человек очень старого пошиба, из тех, которые признают непрерывную связь между истинным искусством и красотой нравственной». И действительно». |
| 180 Виктор Пикандрович Пасхалов был известен как автор романсов на стихи Н.П. Огарева, А.К. Толстого, А.Н. Плещеева, А.А. Григорьева, М.Ю. Лермонтова, Я.П. Полонского, как составитель сборника русских народных песен, записанных с голоса певца А.Ф. Макарова-Юнева (не опубликован, утерян). В Казань Пасхалов попах в расцвете творческих сил, после посещения им в Петербурге музыкальных собраний Балакиревского кружка (1872). Он давал уроки фортепианной игры, возглавил первую в Казани бесплатную музыкальную школу, студенческий хор, пользовавшийся успехом у молодежи. Жизнь музыканта прервалась трагически – самоубийством в припадке мании преследования. Смоленский посвятил ему статью «Памяти В.Н. Пасхалова» в «Русской музыкальной газете» (1905, 9/10. Стб. 258–263). Вырезка этой статьи вклеена Смоленским в рукопись Воспоминаний и приводится в Приложении I к данной книге. Па газетном поле вырезки Смоленский сделал надпись: «Сегодня был у меня сын Пасхалова Вячеслав Викторович и радостно сообщил мне, что по моему указанию (см. дневники) он получил автографы отца от Макарова-Юнева, в том числе и вещи, бывшие вполне неизвестными. 23 апреля 1905 г. ». 183 Казанский купец М.М. Дмитриев, будучи страстным театралом, в 1865 году перекупил у купца Зурина здание деревянного зимнего театра на Арском поле и набрал две труппы: драматическую и итальянскую оперную (последнюю – лично за границей). В состав итальянской труппы входила Каролина Гриняски, оставшаяся затем в Казани и основавшая музыкальные классы и курсы вокального мастерства, просуществовавшие вплоть до XX века. Итальянская труппа Дмитриева пользовалась большим успехом, но выступала лишь год – 3 августа 1866 года театр сгорел (см.: Кантор Г.М. Предыстория Казанской оперы//Вопросы истории, теории музыки и музыкального воспитания. Казань, 1970. С. 52–88). 184 Итальянская оперная труппа под управлением Серматтеи гастролировала в Казани в конце 1860-х – начале 1870-х годов; в ее постановках принимала участие К. Гриняски. 185 Известная актриса П.А. Стрепетова говорила, что «в безбрежной русской провинции 70-х годов существовало всего восемь хороших театров – киевский, харьковский, одесский, тифлисский, воронежский, ростовский (на-Дону), саратовский и казанский», «среди них театр Медведева в Казани был чуть ли не единственным, где новые актерские силы получили возможность наилучшим образом обнаружить и развить свои дарования, тем самым совершенствуя искусство отечественной сцены» (цит. по кн.: Крути И. Русский театр в Казани. М., 1958. С. 162). Петра Михайловича Медведева современники называли «собирателем русского актера, русского театра, своего рода Иваном Калитой от театра» (Медведев П.М. Воспоминания. Л., 1929. С. 8). |
| Как только сошел снег и подсохли загородные холмы, начались частые конные учения. В дивизионе еще была крепка традиция конного артиллериста Воронцова–Дашкова, не любившего математической премудрости и требовавшего от батарейных командиров прежде всего лихих конных учений: безупречной посадки ездовых и ловкой работы «номеров». Такая кавалерийская постановка дела была мне как нельзя больше по душе. И сейчас с радостью вспоминаю первые весенние выезды на позицию: старшего офицера штабс–капитана Головина, великолепного барина в мундире с иерихонскою трубою, вместо глотки–г–любил саженей за тридцать здороваться с батареей — сверхсрочного фейерверкера Худыгу, словно вклеенного в седло, широкий фронт шести высоких, тупоносых мортир и моего горячего гнедого мерина Ветреного, знавшего конное учение много лучше меня и державшего дистанцию с точностью опытнейшего балетмейстера. Взводы вытягиваются гуськом и строятся фронтом; интервалы между орудиями смыкаются и размыкаются; передки на ходу отцепляются от орудий и почти на лету снова нацепляются на орудийные крюки: все фигуры этой кадрили хороши, но нет лучше заворота всем фронтом, в особенности, если твое орудие стоит на заносящем фланге. Какая радость скакать перед уносами, слыша позади грохот своего орудия; ветер свищет в ушах, яркое, но еще холодное утреннее солнце слепит глаза, в груди, выкрикивающей вслед за Головиным команды, целый океан воздуха и голоса. Во всем теле восторг: от ловкого сидения в седле, от точного держания дистанций и интервалов, от пьянящего душу ощущения все совершеннее удающегося лада древней военной игры, так же не заменимой никакими спортивными суррогатами, как насущный хлеб не заменим никакими питательными пилюлями. Ничего не поделаешь: очевидно душу человечества сильнее всего влекут темные срывы и светлые вершины жизни. Бессмысленность войны человечество очень скоро поймет, но воевать, т. е. время от времени вскипать на весь мир своими первозданными, утробными страстями, вряд ли когда–нибудь перестанет… |
| – На л. 18–658: стихи. Отражая состав рукописи А практически целиком, список В , дополненный несколькими стихотворными текстами, содержит четыре блока, где стихи организованы по алфавитному принципу. Первый, наиболее обширный блок (18–559) воспроизводит полную алфавитную схему, заданную «Регистром» автографа. Тем самым подтверждается, что работе над списком В началась тогда, когда основной первоначальный корпус стихов книги, содержащийся в 54-х тетрадях рукописи А , был систематизирован при помощи «Регистра». Более того, можно далее предположить, что дата на титульном листе списка В – «1678, август» – фиксирует момент, когда именно этот слой текста был переписан в список В . Расширение текста в списке В за счет стихов, пополнивших остальные три раздела с неполным алфавитом, произошло позже указанного времени. В первом блоке в алфавитном порядке названий и с соблюдением внутреннего алфавита расположены стихи, зарегистрированные указателем автографа: Аа (Аарон). Аве (Авель. Авесолом), Ави (Авимелех), Авра (Авраам). Ага (Агарь), Агг (Аггел)...Бде (Бдение) и т.д. Цикл «Вивлиа» следует в рукописи В в основном алфавитном блоке (75 об.–93 об.). Каждый раздел алфавитной композиции начинается на лицевой стороне листа. Исключение составляет раздел на букву Хер. первые стихи которого располагаются на обороте листа, где заканчивается раздел на букву Ферт (493 об.). После того, как писцы переписали текст из автографа в согласии с «Регистром» в рукопись В, в основной алфавитный блок влились также стихи, включенные Симеоном в «Вертоград» дополнительно, уже после составления «Регистра». В порядке общего алфавита размещены стихотворения из трех последних тетрадей рукописи А – 65-й. 66-й и 67-й (524–547). Не учтенные «Регистром», они не отмечены и в «Оглавлении» списка В ; некоторые из них вписаны в остававшиеся свободными в рукописи места, другие помещены на вклеенных листах. Кроме того, в первый алфавитный блок вошло, минуя рукопись А , стихотворение Симеона «Θрон истинный» (557–559) из его более ранних рукописей (см. комментарий), оно встало на имевшееся в последнем разделе (на Фиту) свободное место. |
| Обращает на себя внимание тот факт, что только в сборнике РГБ конца XVI, нач. XVII в. из собрания Овчинникова, 277, памятник озаглавлен как «Сказание». В одном из списков XVI в. отсутствует начало (РНБ, Погод. 641) 243 , другой не имеет заглавия (РНБ, Погод. 836), а четыре списка, переписанные после 1547 г., имеют название «Житие» (ГИМ, Епарх. 407 244 , СПбИИ РАН, ф. 238, оп. 1, д. 275; 245 РНБ, Q. 1.173; 246 РГБ, ф. 310, 337) 247 . В рукописи РНБ, ОЛДП, Q. 258 середины XVII в. 248 слово «Житие» в заглавии зачёркнуто киноварью и исправлено на «Обретение мощей». В сборнике 30−50-х гг. XVI в. – СПбИИ РАН, ф. 115, Q 249 , на обороте вклеенного л. 455 почерком, отличающимся от основного почерка списка, киноварью написано заглавие памятника: «Лта 7029 (1521). М()с(я)ца маия въ 26 д(е)нь. Oбpmehie мощемъ пр(е)п(о)д(о)бнаго и б(о)гоноснаго о(т)ц(а) нашего Makapiя Колязинскаг(о) чюд(отворца)». Начало статьи на л. 456 имеет подзаголовок «Npeдucлobie», а перед началом собственно текста Сказания на левом поле, л. 466, об., киноварью вписано ещё одно заглавие: «Ckaзahie oбpmehiю с(вя)тых мощеи преподобнаго Makapiя Колязиньс(каго) чюдотвор(ца)». Появление заглавия «Житие» в списках Сказания о мощах, можно связать с отсутствием начального текста в двух ранних списках памятника, из составных рукописей собрания Погодина 836 и 641. Сказание данной редакции не встречается в рукописях позже середины XVII в. Статья об обретении мощей святого переписывалась под 26 мая в составе сборников типа минейного Торжественника (СПбИИ РАН, ф. 238, оп. 1, д. 275), сборников слов и житий (РНБ, ОЛДП, Q. 258; РНБ, Погод. 641; РГБ, ф. 209, 277), житий и служб (СПбИИ РАН, ф. 115, 155 Q), житий, служб и поучений (ГИМ, Епарх. 407), а также сборника постоянного состава – постного Златоуста (РНБ, Погод. 836). Два сохранившихся сборника, тексты которых посвящены исключительно Макарию Калязинскому, входили ранее в состав других рукописей. Так, список середины XVI в. из собрания Толстого (РНБ, Q. 1.173) был приписан к служебной Минее начала того же века 250 . |
|
|
