| Тут жарко топили печь, изразцы ее нежно сияли в тепле, а из северного угла тянуло прохладою. Глеб подолгу работал у небольшого стола. Пред глазами окно, все залепленное белыми снежными звездами, узорами и рисунками. В белой мути за ним, у балкона, качается в ветре куст и снежный вихрь метет его вправо и влево, куда захочет, свистом, воем наполняя окрестность. Но ведь это зима, предвесенняя метель. Это все такое свое, так знакомое, близкое с детства. Как и в детстве, за стеной мать, за другой дверью гостиная с пианино, фотографиями отца, среди разных инженеров, с ковром и диваном, с двумя печками, от которых тоже тепло. В кабинете, при закрытых дверях, пред столом, повестью, над которой сидит так рьяно, Глеб чувствовал себя в тихом пристанище, под защитой домашних благих сил. Там мать, ложась вечером, привычно вздыхает: «О, Боже мой, Боже мой!» Дальше, у себя в комнате, отец громко откашливается, громко чихает («причем нос его звучал как труба») – все такое ж, как в детстве, и он сам не Herr ли Professor Устов, мальчик Глеб с белобрысыми залысинами? Но меж этим и тем уж легла бездна и теперь он взрослый, пишет, к сроку должен сдать повесть – в келье своей Глеб в подъеме, в заряде, пишет и утром, и днем, и вечером. «Ты бы, ангел, на лыжах лучше прошелся, – говорит отец. – Что же, так засидишься совсем. Метель, кажется, стихла, смотри – зайчишку какого подымешь». И отец, надевая пенсне, старается разглядеть термометр за окном столовой, разобрать, откуда ветер, какая завтра будет погода – вечное развлечение деревенских жителей. «Вот, я и говорил, стало холодней, ветер с северо-востока, значит, к вечеру вызвездит». Мать раскладывает пасьянс. «Ну, положим, ты и вчера говорил, что нынче будет хорошая погода, а метет так, что боюсь, как бы молочник с Мордвеса не заблудился». Глеб на лыжах сегодня не выходит. Над последними страницами сидит упорно, его несет все та же сила, что и те снежные вихри за окном, и они ему не мешают, может быть, даже помогает этот белый зимний день с визгом иногда стучащего железного листа, судорогами куста за окном, воем в трубе и постукиванием ставень. Пусть там смятение снеговое, он здесь в малом углу своем, с бумагою и чернилами, с силой молодости и созидания, через всю жизнь огненной чертой протянувшегося. Пусть и ночью так же грохочет метель, пусть отец и ошибся – ничего, в громе вихрей снеговых Глеб крепко спит под рогами и ружьями, а наутро встает – все иное. Вот он, северо-восток! Тихо, мороз, солнце, бледная бирюза неба, нестерпим блеск стекляшек по снегу. Да, все кончается. Глеб утром дописывает последние строки. Вот, облегчение! Один путь окончен, что там ни написалось, а написалось, теперь можно на лыжах, теперь отдых, молчание – и теперь долго не усидишь в этом Прошине? |
| Памятник поставлен в местности дикой и пустынной, откуда видна скала, где погиб матрос Жиллиат из «Тружеников моря». Вокруг, на сколько хватает глаз, гудит неспокойный океан, лижет тяжелыми волнами подножия утесов, вздымая и раскачивая заросли морской травы, и с тяжелым грохотом врывается в подводные пещеры. Во время туманов слышно, как мрачно ревут сирены на далеких маяках. А по ночам маячные огни лежат по горизонту на самой поверхности океана. Они часто окунаются в воду. Только по этому признаку можно понять, какие огромные валы, застилая огни маяков, катит океан на берег Джерсея. В годовщину смерти Виктора Гюго жители Джерсея кладут к подножию памятника несколько веток омелы. Чтобы положить омелу к ногам Гюго, выбирают самую красивую девушку на острове. У омелы очень плотные овальные листочки оливкового цвета. Омела, по местным поверьям, приносит счастье живым и долгую память умершим. Поверье сбывается. И после смерти мятежный дух Гюго бродит по Франции. Это был неистовый, бурный, пламенный человек. Он преувеличивал все, что видел в жизни и о чем писал. Так было устроено его зрение. Жизнь состояла из гневных и радостных страстей, приподнято и торжественно выраженных. Это был великий дирижер словесного оркестра, состоявшего из одних духовых инструментов Ликующая медь труб, грохот литавров, пронзительный и заунывный свист флейт, глухие крики гобоев. Таков был его музыкальный мир. Музыка его книг была такой же могучей, как гром океанских прибоев. От нее содрогалась земля. И содрогались слабые человеческие сердца. Но он не жалел их. Он был неистов в своем стремлении заразить все человечество своим гневом, восторгом и своей шумной любовью. Он был не только рыцарем свободы. Он был ее глашатаем, ее вестником, ее трубадуром. Он как бы кричал на перекрестках всех земных дорог: «К оружью, граждане!» Он ворвался в классический и скучноватый век, как ураганный ветер, как вихрь, что несет потоки дождя, листья, тучи, лепестки цветов, пороховой дым и сорванные со шляп кокарды. Этот ветер был назван Романтикой. |
| Плясала — не баловала, мышей из их норок выгоняла… Был бы у неё тут пир на весь мир! Оказывается, вон какие звериные штучки можно узнать в такую погоду: лисьи пляски! Плюнул бы я на дождь и на холод, пошёл бы других зверей наблюдать, да собаку свою пожалел. Зря её с собою не взял. Скучает, поди, в тепле под крышей. На великом пути Спешили мы до ночи в лес попасть — не успели. Заночевали в поле. Палатку привязали к телефонному столбу. Потому что тучи на небе кипят: быть буре! И только устроились — задуло. Стенки палатки напружинились и загудели. Загудели и провода над головой. Страшно в такую ночь в голой степи. Гудит вокруг, ревёт, свистит, воет. И вдруг слышим: голоса! Странные голоса. Будто кто-то вздыхает тяжело: «Ох! ох! ох!» А другой подгоняет сердито: «Но! но! но!» Выбрался из палатки. Как в чёрный водоворот нырнул: крутит, толкает, не даёт дышать. Но всё же разобрал — голоса-то с неба! Птицы кричат. Летят птицы на юг, и вот кричат в темноте, чтобы не потерять друг друга. Большие и сильные высоко летят. А мелюзга разная — голосишки пискливые, крылышки мокрые дребезжат! — над самой землёй мчат. Гонит их вихрь, как сорванные листья. Не разобрать по голосам — что за птицы? На пролёте птицы кричат особыми, «дорожными» голосами, не похожими на их всегдашний зов. Всю ночь рвал палатку ветер. Гудели провода. И кричали в темноте птицы. А утром тишина. Ни туч, ни ветра. Солнышко проглядывает. А ничего живого не видно. Вот только лисичка вдоль столбов бежит. Да чудная какая-то — бежит и кланяется! Пробежит — поклонится, пробежит — поклонится. Поклон — носом до земли. До нас добежала — стоп! Пастишку разинула, вильнула, да так по земле пошла, что кажется, над землёй полетела! А когда вильнула, выронила из пастишки чёрный комочек. Пошёл я посмотреть. И вижу — птичка! А дальше под проводами ещё. Ночью о провода побились! Так вот почему кланялась лисичка! Каждой мёртвой пичужке — лисий поклон. Сколько тут птиц! Рыжегрудые зарянки упали на сухой бурьян, и бурьян расцвёл оранжевыми цветами. Куличок угодил в лужу — заломившееся крылышко торчит вверх. Гонит ветер мёртвого куличка, как лодочку под парусом. |
| Пловцам уже хотелось быть и пешеходами. Но погода в здешней стране, и особенно вблизи Каира, так своенравна и переменчива, что в двенадцать часов не проплывёшь десяти вёрст. Приближался полдень. Мы подходили к самой вершине египетской дельты. Каждый из нас желал видеть тут разветвление Нила на два рукава, Розетский и Дамиетский, и потешить ум и очи наблюдением, отчего и как эта река разделяется надвое. Я даже отдал приказ хозяину судна остановиться в самом верховье Дельты. Но как уждать беду! Из песчаной пустыни Сахары вдруг налетел страшный вихрь и, прижав дагабию к правому берегу, стал обижать нас. Нил взволновался. Небо омрачилось. Тучи песку понеслись с запада и заволокли ясное солнце. Горячий ветер, как пламень из печи, обдавал нас и иссушал влагу в очах и устах. Мы как будто крестились в огне. Спутники мои рады были этому явлению, которое давало им понятие об африканском горячем ветре (хамсине) и немного поясняло египетский мрак, которым Бог древле казнил ожесточение Фараона. А мне буря была не в диковину. Наш Росс мирно стоял лицом к устью Нила, из которого исходят две водотечи. Я вперил взор мой вдаль и сквозь белесоватый песочный туман видел у устья постройки, предпринятые (покойным) пашой. Поперёк реки устроен как бы мост с высокими пролётными сводами. Правый берег её гладко облицован каменными стенами с несколькими уступами. Мегмету Али присоветовали запереть устье Нила воротами для накопления воды. Сначала сомневались в надёжности грунта. Но попытка и искусство одолели сомнение, и начались работы. Время покажет, кто сильнее, ум ли человеческий, или природа; искусство ли скопит воду и будет увлажать ею нижний Египет, или вода сокрушит искусственные ворота и подмоет каменные твердыни. Под вечер буря стихла и родила нам ветер попутный. Мы распустили свой парус, полетели и к ночи прибыли в Булак. Отсюда полчаса ходьбы до Каира. Единение веры, в числе даров и благодеяний Божиих, преподанных и оказанных нам, есть дар величайший и благо вожделеннейшее. Пользуясь сим даром и благом, христианин свободно приобщается своей душой, мыслью и сердцем как ко всем уже пребывающим в обителях Отца Небесного, так и к живущим и спасающимся на земле, и от краёв до краёв вселенной везде находит утешения духовные и телесные у возлюбленных о Господе братий своих. |
| Не торопись с ответом! ПЕСНЯ КАСЬЯНА Сеня сено косит, Сёма сено носит, А Касьян на сене сидит, А Касьян вовсю голосит: — Не просите меня! Не просите! Отпустите меня, отпустите! Не умею я сено косить, Не по силам мне сено носить! Зато песни могу голосить, Всех вас песнями веселить! Смотрит сквозь колосья. ВАСИЛЕК Синий, синий, синий, Синий василёк. Спелые колосья Спрятали цветок. Сильный, сильный, сильный Ветер набежал, Спелые колосья Смело раскачал. Синий, синий, синий Светится цветок, Синенький глазок. СНЕГОПАД Тихо, тихо, как во сне, Падает на землю … СНЕГ. С неба всё скользят пушинки — Серебристые … СНЕЖИНКИ. Кружатся над головою Каруселью… СНЕГОВОЮ. На просёлки, на лужок Всё снижается… СНЕЖОК. Землю белой, чистой, нежной Застелил постелью… СНЕЖНОЙ. Вот веселье для ребят — Все сильнее… СНЕГОПАД. Все бегут вперегонки, Все хотят играть в… СНЕЖКИ. Снежный ком — на снежный ком, Всё украсили… СНЕЖКОМ, Словно в белый пуховик Мы одели… СНЕГОВИК. Рядом — снежная фигурка — Эта девочка —… СНЕГУРКА. На снегу-то, посмотри — С красной грудкой… СНЕГИРИ. …Словно в сказке, как во сне, Землю всю украсил… СНЕГ. ОСЕНЬ Осень. Осень. Осень. Ясень листья сбросил. На осинке листик Огоньком горит. Осень. Осень. Осень. Ветер листья носит. И осенний мелкий Дождик моросит… ЗВУК З Язычок широкий — ниже, Кончик — к нижним зубкам ближе! И со звонким ветерком Звонко Ззз… произнесём. З заливисто звенит, Звонко З в словах звучит: Зайка, зонт, звонок, загадка, Зал, значок, звезда, зарядка! БУКВА З «З» — завиток на завиток. «З» — закрывается замок. «З» — змейка в зарослях ползет. «З» — заинька морковь грызет. РАЗЛИЧЕНИЕ С—З ЗАГАДКИ Пёстрой лентой притворяясь, В зелени травы скользя, Извиваясь, изгибаясь По земле ползёт… (ЗМЕЯ). С визгом прыгают по веткам И резвятся, словно детки, На качелях из лианы Ввысь взлетают… (ОБЕЗЬЯНЫ). Он в заповеднике пасётся, Как вихрь по прерии несётся, Могуч, отважен, грозен он, Зовётся этот зверь — … (БИЗОН). Этот зверь раскрашен броско В чёрно-белую полоску. |
| νεδισεν «поносил, порицал», как в Сл.-др.: «поноси»; так стоит в Гр. В, С, S, 23, 70, 106, 157, 307, 308, Ald., в остальных же Гр. списках: δνησεν «мучился родами, страдал», в Гр. гл. (253, Cpl.) это чтение исправлено: συνσεισεν «сотряс», в Лат.: «побил». В Евр. стоит йахыл, от хыл или хл «мучиться родами», отсюда «дрожать» от боли или от страха, «трепетать», в 5 форме йахыл «приводить в трепет». Вместо «землю», как в Гр. и Сл., в Евр. стоит «арцф «землю Свою», – но суффикс здесь лишний. Во втором полустишии (ст. 17а) Гр. и Сл. «и воззрением Его» соответствует Евр. слову (на поле) убэкфхф «и силою Своею», – вероятно, это и было первоначальным чтением. Слову «подвижутся» в Евр. соответствует , что указывает на стоявшую здесь первоначально 5 форму глагола за «колебаться, трястись», – «потрясает» (ср. Ек. 12, 3 : «подвигнутся – йазуъ – стражие дому»). Начало следующей притчи (ст. 17b) в Гр. и Сл. читается: «волею Его», а в Евр. »атф «страх Его» или «страх пред Ним». Гр. и Сл. «возвъет юг» соответствует Евр. фразе: техареф ткман «поднимает» или «нагоняет южный ветер»; глагол хараф в Библии употребляется в значении «поносить», но в сирском языке он встречается с значением: «быть острым, скорым» 10 , отсюда можно предположить значение: «возбуждать», о ветре – «поднимать». В свободном переводе первое полустишие, согласно с Гр. и Сл., можно передать: «от страха пред Ним поднимается южный ветер», – другие грозные явления природы перечисляются во втором полустишии (ст. 18b). Сл. и Гр. «буря северова» передает Евр. ъилъфл цаффн «вихрь северный»; первое слово, употребляющееся только в арамейском наречии 11 , написано на поле вместо стоящего в тексте зилъаффт цаффн «жары» или «зной севера», – это слово было бы уместнее в приложении к «югу» в конце предшествующего полустишия. Слова: «и вихорь ветра» соответствуют Евр. сфв сэъар " а «ураган и буря», те же слова употребляет пророк Исаия в Ис. 29, 6 : «бурею и вихрем» Рус. (Сл.: «буря несома»). 19–21. К числу удивительных творений Божиих относятся и снег и иней. |
| Название «Выговский край» не существует в географии. Он входит в общее название «Поморья». Но он своеобразен во всех отношениях и достоин отдельного названия. Он занимает всю ту местность, которая прилегает к берегам Выг-озера, впадающего в него с юго-запада Верхнего (южного) Выга и вытекающего из северного конца озера Нижнего (северного) Выга. Мне казалось удобнее ознакомиться с этим краем, если поселиться где-нибудь в деревне в центре его и отсюда уже ездить на лодке на юг или на север. Как раз посредине длины Выг-озера, на одном из его бесчисленных островов, есть деревенька Карельский остров. Вот ее-то я и избрал своим пристанищем. Этот план был одобрен и дедом рыбаком, у которого я ночевал перед поездкой по Выг-озеру. – Жёнки едут на Карельский, они тебя и отвезут, – сказал мне старик. – Вот наши жёнки, любы тебе? – рекомендовал он мне двух женщин с загорелыми, обветренными лицами, в сапогах, высоко подтянутых юбках и с веслами в руках. Потом дед повернул свою седую большую голову по ветру и сказал «жёнкам»: – На озере вам хорошая поветерь будет, шалонник дует. Слово «шалонник» означает SW ветер. Другие ветры, как я потом узнал, назывались: летний (S), сток (W), побережник (NW), обедник (SW), полуночник (WN), торок (вихрь) и жаровой, то есть – случайный летний ветер. – Хороший, походный ветерок, – продолжал дед, – парус не забудьте. – А мы не взяли, дедушка, – отвечали жёнки. – Так дать, что ль? – А бе есть, так и дай. Дедушка одолжил нам парус, сшитый из мешков, и мы пошли к берегу. Там была вытащенная наполовину из воды простая небольшая лодка. На этой лодке и приходилось плыть по громадному, в семьдесят верст длины и до двадцати верст ширины, бурному Выг-озеру. Ко всему этому я узнал, что лодка «без единого гвоздя сделана» и «сшита» вересковыми прутьями. Так оказывалось прочнее, проще и дешевле. Так, кажется, по преданию, строился и Ноев ковчег. Немножко жутко было ехать в такой лодке, да еще с жёнками. Но это только с самого начала; потом же, как я убедился, женки, которые выросли на воде и начали плавать по озеру грудными младенцами, ничем не уступали мужчинам. Мужья сохранили только за собой право всегда сидеть на руле. Сначала кажется несправедливым, когда видишь, как жёнка гребет, а муж сидит на корме, чуть придерживая рулевое весло, а иногда еще при этом выпивая и закусывая рыбником. Но когда я присмотрелся, какое огромное напряжение сил требуется от рулевого в бурю и даже вообще при ветре на лодке с парусом, то понял, что тут ничего особенно несправедливого нет. Оно, может быть, и есть, но уж это везде и во всем пока так водится. |
| Что это такое, друзья и братья? Для чего и мы носим в себе болезнь, — болезнь душевную, которая гораздо тягостнее телесной? Ибо та, как известно, приходит не по воле нашей, а эта приходит от нашего произволения; та оканчивается с настоящей жизнью, а эта переходит с нами и в другую жизнь, в которую мы отсюда преставляемся; о той жалеют, по крайней мере, здравомыслящие, а эту ненавидят. Для чего не спешим, пока еще есть время, помогать сродникам нашим по естеству? Для чего, будучи сами плоть, не покрываем безобразия плоти? Для чего предаемся неге, видя бедствия наших братьев? Не дай мне Бог ни жить богато, когда они нуждаются, ни наслаждаться здоровьем, когда не окажу помощи к уврачеванию их ран, ни иметь достаточной пищи, ни одежды, ни покойного крова, когда не разделю с ними хлеба, не снабжу их, по возможности, одеждой, и не упокой под моим кровом! Ибо нам должно — или все оставить для Христа, дабы, взяв крест, истинно следовать за Ним (Мф.16:24), и сделавшись легкими, развязанными и ничем не увлекаемыми вниз, как на крыльях, лететь к горнему миру, и возвысившись смирением, обогатившись убожеством, в замену всего приобрести Христа (Флп.3:8); — или разделять свое имущество с Христом, дабы и само обладание имуществом освятилось через то, что мы будем обладать им, как должно, и соучастниками в нем будут неимущие. Если же я буду сеять для одного себя; то скажу опять словами Иова: «пусть я сею, а другие едят; вместо пшеницы пусть вырастет волчец, а вместо ячменя куколь» (Иов.31:8, 40); пусть жгучий ветер убьет и вихрь развеет посев мой, так чтобы все труды мои остались напрасными. Если я стану строить житницы, собирая сокровища от маммоны и для маммоны, то пусть в эту же ночь возьмут душу мою (Лк.12:18-20) для истребования отчета в злом стяжании богатства. Ужели, наконец, мы не очувствуемся, не отвергнем жестокосердия, или — о чем желал бы и не говорить — низкой скупости, не подумаем об участи человеческой? Ужели не обратим себе во благо несчастья других? Ибо в делах человеческих, по естественному порядку, нет ничего твердого, ровного, держащегося своими силами и пребывающего в одинаковом положении; участь наша вращается, подобно колесу, в различные времена, и часто в один день, а иногда и в один час подвергаясь различным переменам, так что скорее можно положиться на постоянство ветров, никогда не останавливающихся, или следов плывущего по морю корабля, или на обманчивые ночные сновидения, доставляющие минутное удовольствие, или на твердость тех начертаний, какие дети, играя делают на песке, нежели на благоденствие человеческое. |
| Слава Тебе и [по]хвала, Господи благий. Но знайте и сказуйте своим детям, что помиловал нас Господь при молчаливом условии, что мы никогда уже не оставим Его, Животворящий Источник живой воды, и не будем, уподобляясь еретикам и безбожникам и повернувшись спиной ко Христу, копать безводные колодцы, возле которых люди стоят, ждут и умирают от жажды. И ещё при условии, что никто не дерзнёт выступать против Божиих и народных святынь, но весь этот народ встанет пред Христовой хоругвью и прославит, ещё громогласнее и истиннее, мыслями, словами и делами единого Бога в Троице, Отца и Сына и Святаго Духа во веки веков. Аминь. IV Вот, приходит день Господа лютый, с гневом и пылающею яростью, чтобы сделать землю пустынею и истребить с неё грешников её… Сделаю то, что люди будут дороже чистого золота ( Ис. 13:9, 12 ). Многие люди не чувствуют, что существует воздух, пока не дунет ветер. Другие опять-таки не думают о свете, пока не спустится мрак. Так и многие христиане не ощущали бытие Бога, пока не поднялся вихрь этой войны; не помышляли они о Боге, пока светло [царил] над ними мир и улыбалось им счастье. Но когда нагрянул смерч войны и снизошёл на них мрак всех зол вкупе, тогда вспомнили они Бога; нет, ни о чём другом не могли они думать, как только о Боге. День Господень! Днём Господним в Священном Писании называется то, что для людей ночь, зловещая ночь, тьма с раскатами грома, кровь и дым, страх и ужас, дрожь и трепет, огонь и разрушение, крики и предсмертный хрип, – вот что в Священной Божией книге именуется днём Господним. Вы спрóсите, как же так? Отчего это так? Просто-напросто оттого, что в таких условиях и под гнётом сих обстоятельств изнеженные и обнаглевшие [букв.: утратившие образ. – Ред.] люди приходят к полному осознанию того, что Бог – это всё, а человек – ничто. Хвастуны покрываются стыдом, спесивцы смотрят в землю, богачи ходят с вывернутыми наружу карманами, князья желают, чтобы хоть какой-либо чужеземный полицай удостоил их беседы; лишившиеся фуражек военачальники, не имея ни одного подчинённого, но огромное число стариков, суть сами себе армия; некогда нерадивые священники плачут перед разрушенными храмами, дотоле свирепые женщины в грязных обносках варят себе на обед собачину – и все вместе помышляют о высоте Божия величия и о пустом надмении людского ничтожества. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 52 голоса: 4.3 из 5) Глава девятая. Плавучий дом Мне захотелось еще раз пойти взглянуть на одно место, которое я приметил посредине острова, когда его осматривал; вот мы с Джимом и отправились и скоро туда добрались, потому что остров был всего в три мили длиной и в четверть мили шириной. Это был довольно длинный и крутой холм, или горка, футов в сорок высотой. Мы еле-еле вскарабкались на вершину — такие там были крутые склоны и непролазные кустарники. Мы исходили и излазили все кругом и в конце концов нашли хорошую, просторную пещеру почти на самом верху, на той стороне, что ближе к Иллинойсу. Пещера была большая, как две-три комнаты вместе, и Джим мог стоять в ней выпрямившись. Внутри было прохладно. Джим решил сейчас же перенести туда наши вещи, но я сказал, что незачем все время лазить вверх и вниз. Джим думал, что если мы спрячем челнок в укромном месте и перетаскаем все пожитки в пещеру, то сможем прятаться здесь, когда кто-нибудь переправится на остров, и без собак нас нипочем не найдут. А кроме того, птенцы недаром предсказывали дождь, так неужели я хочу, чтобы все промокло? Мы вернулись, взяли челнок, подплыли к самой пещере и перетаскали туда все наши вещи. Потом нашли такое место поблизости, где можно было спрятать челнок под густыми ивами. Мы сняли несколько рыб с крючков, опять закинули удочки и пошли готовить обед. Вход в пещеру оказался достаточно широк, для того чтобы вкатить в нее бочонок; с одной стороны входа пол немножко приподнимался, и там было ровное место, очень удобное для очага. Мы развели там огонь и сварили обед. Расстелив одеяла прямо на полу, мы уселись на них и пообедали. Все остальные вещи мы разместили в глубине пещеры так, чтоб они были под рукой. Скоро потемнело, и начала сверкать молния, загремел гром; значит, птицы-то оказались правы. Сейчас же полил и дождик, сильный как из ведра, а такого ветра я еще никогда не видывал. Это была самая настоящая летняя гроза. Стало так темно, что все кругом казалось черно-синим и очень красивым; а дождь хлестал так сильно и так часто, что деревья чуть подальше виднелись смутно и как будто сквозь паутину; а то вдруг налетит вихрь, пригнет деревья и вывернет листья светлой стороной, наизнанку; а после того поднимется такой здоровый ветер, что деревья машут ветвями, как бешеные; а когда тьма сделалась всего черней и гуще, вдруг — фсс! — и стало светло, как днем; стало видно на сотню шагов дальше прежнего, стало видно, как гнутся на ветру верхушки деревьев; а через секунду опять сделалось темно, как в пропасти, и со страшной силой загрохотал гром, а потом раскатился по небу, все, ниже, ниже, словно пустые бочки по лестнице, — знаете, когда лестница длинная, а бочки сильно подскакивают. |
|
|
