| Принято говорить, что у крестьян (мы говорим главным образом о крестьянстве, т. к. оно полнее всего сохранило в себе православие) нет никакой культуры. Предпосылкой такого утверждения является мысль, что существует только одна культура – европейская. Конечно, это неправда. Очень прочная, глубоко вросшая и сложная культура есть не только у крестьянина, но и у дикарей всех материков и частей света. В частности, свою культуру имеет и русский крестьянин. Мы упоминаем об этом здесь потому, что культура эта – религиозного характера и покрывается одним обозначением – православие. Это не будет злоупотреблением словом; православные сами употребляют это слово в таком смысле. С их точки зрения, быть православным не значит отрицать и чистилище и признавать причастие sub «Он ест не по-православному», «не по-православному одевается» – это ходячие выражения. Православный православен не только в догматах и, может быть, менее всего в них, а в том, что он не ест, прежде чем не прослушает раннюю обедню, что в праздник он ест пироги, что, не перекрестя лба, он не сядет за стол, что по субботам он парится в бане, – словом, живет в определенном быту, что он сын православной культуры. Третья сфера, к которой религиозно относится православный, – это природа. Область эта тесно сливается с тем, что мы рассматривали выше под именем быта. Здесь мы будем иметь в виду отношение православного не только к природе в узком смысле, но и к земледелию, которое, будучи основой крестьянского быта, все же не меньше относится и к природе. Кроме того, в ту же категорию войдут те остатки природных языческих сил в виде леших, домовых и проч., с которыми православный крестьянин и доныне имеет дело. Травы, птицы, деревья, насекомые, всякие животные, земля – каждая стихия вызывает к себе у крестьянина непонятное сочувствие. Послушайте, как крестьянин разговаривает со скотиною, с деревом, с вещью, со всею природой: он ласкает, просит, умоляет, ругает, проклинает, беседует с нею, возмущается ею и порой ненавидит. Он живет с природой в тесном союзе, борется с нею и смиряется перед нею. Вся природа и все вещи – нечто живое и личное. Это – бесчисленные существа – лесовые, полевые, домовые, подовинники, сарайники, русалки, кикиморы и т. д. и т. д. – двойники вещей, мест и стихий. Они живут своей жизнью, требуют от человека пищи, вершат житейские дела, женятся, едят, пьют, спят, ссорятся, дерутся, плачут, умирают. Все вещи и события принимают особый вид. Нет просто еды, просто болезни, просто одежды, просто огня. Все – просто и не просто. Вот вихрь крутится вдоль по дороге, но это не просто ветер. Это – ведьма празднует с чертом свою нечистую свадьбу. И в этом можно убедиться. Надо только бросить в этот вихрь нож, и нож упадет на землю окровавленным. |
| Отсюда зависть к силе Бога и ненависть к Нему. Он старается тайком портить Его творения, пробует утопить Его в море, но бессилен причинить Ему вред. Бог разрешил ему сделать ему подобных, омачивая пальцы в воду и стряхивая капли: из капель рождались черти. Наделав т. о. большое войско чертей, Сатанаил хотел низвергнуть Бога, но был низвергнут Им сам со всем войском своим. С этого времени Бог и архангел Михаил ведут непрерывную войну с чертями, убивая их молнией: громовые удары и молния не что иное, как звук и блеск выстрелов небесного ружья, поражающего черта; также и солнце сжигает чертей. Истребляет их не одна небесная сила: их убивают люди, по большей части стреляют охотники, – между прочим, известный казацкий полковник Семен Палий также застрелил однажды черта; волки едят чертей. Но уничтожить их до сих пор не удалось, т. к. они непрестанно размножаются таким же естественным путем, как и люди. Черти женятся на чертовках, а иногда крадут себе в жены женщин у людей. Метель и вихрь – это бесовские свадьбы (см.: Ветер). Сельские бабки-повитухи по обманному приглашению чертей неоднократно помогали своим искусством появлению на свет чертенят. Иногда и от обыкновенных жен людских рождаются чертенята, а иногда черти, в видах своего размножения, крадут у людей детей: вихрь подхватывает их и уносит; проклятые матерью дети также забираются чертом и превращаются в нечистых. Иногда черт подменивает новорожденное человеческое дитя своим, это чертово дитя называется вщмшок. Внешний вид черта такой: он черен, имеет рожки и хвост, ноги в шерсти, конские или козьи, пальцы рук кривые, с когтями. Он обладает способностью превращения в разные виды: чаще всего является красивым панычем, попом; в виде обольстительной девушки, умершего жениха или мужа и вообще во всяком человеческом образе; из животных он превращается в коня, овцу, барана, барашка, козленка, свинью, собаку, петуха, ворону, лягушку, рыбу; летает огненным змеем. Малороссийский черт обладает сверхъестественной силой и некоторыми знаниями, напр.: от него люди узнали секрет ковки железа, он изобрел водку, табак; но все же дела его носят печать незаконченности: он сделал воз, но не мог догадаться, как его вывезти из мастерской; изобрел мельницу, но не сумел ее достроить, и пр. |
| Но я люблю Тебя, Отцовская рука, Мне наносящая пронзительные раны. И сердце полнит мне блаженство, не тоска. Люблю Тебя, люблю, и в гимнах славить стану. 12 - 16. Переводы из книги Д. Миллера " Обычный день жизни " 1. " Нас окружает чудо... " Нас окружает чудо, Земля наполнена небом, И всякий маленький кустик Божьим огнем горит. Но только видящий это Смиренно снимает обувь, Прочие, куст обступив, Бойко ягоды рвут. 2. " Любое бремя возложи, лишь укрепи меня... " Любое бремя возложи, лишь укрепи меня, Куда угодно поведи, но только будь со мной. Любые узы затяни, но привяжи меня К служенью Твоему и к мысли о Тебе. 3. " Мне не понять, зачем внезапный вихрь... " Мне не понять, зачем внезапный вихрь Вокруг меня бушует злобно так. Но ведь Господь следит мой каждый шаг, Спокоен я. Мне не сорвать таинственный покров, Каким для нас грядущий день одет. Что он скрывает, темноту иль свет? Вверяюсь я. И в час прилива мне не разглядеть Еще далек ли берег мой родной, Но знаю я — Господь всегда со мной, И счастлив я. 4. " Не нагружайся делами на год... " Не нагружайся делами на год, Божье дитя, поживи без забот. Завтрашний день пусть тебя не страшит, Думать об этом Господь не велит. К завтрашней ноше ты рук не тяни, С теплою верой их к Богу воздень. С нынешнем бременем следуй за Ним - Это твой крест на сегодняшний день. 5. " Бог ткань моих коротких дней... " Бог ткань моих коротких дней Ткет сообща со мной. Я подбираю краски к ней, Он — Мастер основной. Вот нить печали вплетена. Я, глупый, изумлен. Но мне изнанка лишь видна, Лицо же видит Он. 17. Благодарение Да радуется поле и все, что на нем, и да ликуют все дерева дубравные. Пс. 95,12 Хвалите Господа с небес, Хвалите Его в вышних! Хвалите Его, роща и лес, И ветер в садовых вишнях. Хвали Его Истра-река, Трава веселого луга! Хвалите Господа, облака, Облака, плывущие с юга! Хвалите Его, жаворонки полей, Хвалите Его, птицы лесные! Всякий цветок славословие лей, Зажигая лампады цветные! Хвалите Его, заката янтари. Хвалите Его, звезды ночами. |
| Дождь – это облака, превратившиеся в воду оттого, что влага, выпаренная солнцем из земли и моря, осталась не преобразовавшейся до конца. Охлажденная, эта влага называется инеем. Град – это замерзшее облако, искрошенное ветром. Снег – это влага замерзшего облака (так говорит Посидоний в VIII книге «Рассуждении о физике»). Молния – это вспышка облаков, которые трет и рвет ветер (так говорит Зенон в книге «О целокупном»). Гром – это шум оттого, что они трутся и рвутся. Грозовой удар – это мощная вспышка, с большой силой ударяющая в землю от трущихся и рвущихся облаков; а другие говорят, что это сгусток огнистого воздуха, с силой несущийся вниз. Смерч – это грозовой удар, очень сильный и вихревой, или же дымный вихрь от лопнувшего облака. Огненный вихрь – это облако, разорванное со всех сторон огнем и вихрем. [Землетрясения бывают, когда воздух врывается] 611 в пустоты земли или спирается там (так говорит Посидоний в VIII книге). Среди землетрясений различаются дрожания, расседания, смещения и толчки. 155, 156 Расположение мира они принимают такое. Земля находится посредине, соответственно средоточию; следом за нею вода, шарообразно облегающая землю, как свое средоточие, так что земля находится в воде; следом за водою – воздух, тоже шарообразно расположенный. Небесных кругов имеется пять: первый – полярный, видимый всегда, второй – летний тропик, третий равноденственный, четвертый – зимний тропик, пятый противополярный, невидимый. Круги эти называются параллельными, потому что наклона друг к другу не имеют, а очерчены все вокруг общей середины. Напротив того, зодиакальный круг – наклонный и пересекает параллельные круги. Поясов на земле тоже пять: первый – северный за полярным кругом, необитаемый из-за холода, второй – с умеренным воздухом, третий – необитаемый из-за жары и называемый жарким, четвертый – противоумеренный, пятый – южный, необитаемый из-за холода. 157 Природа в их представлении есть искуснический огонь, движущийся по пути к порождению, то есть дыхание 612 , огневидное и искусническое; а душа есть чувствующая [природа]. |
| Был холодный ветреный день начала мая. Потолкавшись по делам в городе и на минуту заглянув в библиотеку, Юрий Андреевич неожиданно отменил все планы и пошел разыскивать Антипову. Ветер часто останавливал его в пути, преграждая ему дорогу облаками поднятого песку и пыли. Доктор отворачивался, жмурился, нагибал голову, пережидая, пока пыль пронесется мимо, и отправлялся дальше. Антипова жила на углу Купеческой и Новосвалочного переулка, против темного, впадавшего в синеву дома с фигурами, теперь впервые увиденного доктором. Дом действительно отвечал своему прозвищу и производил странное, тревожное впечатление. Он по всему верху был опоясан женскими мифологическими кариатидами в полтора человеческих роста. Между двумя порывами ветра, скрывшими его фасад, доктору на мгновение почудилось, что из дома вышло все женское население на балкон и, перегнувшись через перила, смотрит на него и на расстилающуюся внизу Купеческую. К Антиповой было два хода, через парадное с улицы и двором с переулка. Не зная о существовании первого пути, Юрий Андреевич избрал второй. Когда он свернул из переулка в ворота, ветер взвил к небу землю и мусор со всего двора, завесив двор от доктора. За эту черную завесу с квохтаньем бросились куры из-под его ног, спасаясь от догонявшего их петуха. Когда облако рассеялось, доктор увидел Антипову у колодца. Вихрь застиг ее с уже набранной водой в обоих ведрах, с коромыслом на левом плече. Она была наскоро повязана косынкой, чтобы не пылить волос, узлом на лоб, «кукушкой», и зажимала коленями подол пузырившегося капота, чтобы ветер не подымал его. Она двинулась было с водою к дому, но остановилась, удержанная новым порывом ветра, который сорвал с ее головы платок, стал трепать ей волосы и понес платок к дальнему концу забора, ко все еще квохтавшим курам. Юрий Андреевич побежал за платком, поднял его и у колодца подал опешившей Антиповой. Постоянно верная своей естественности, она ни одним возгласом не выдала, как она изумлена и озадачена. У нее только вырвалось: |
| Когда сей город отдалился от устья Нила: тогда торговля перешла в Фуу. Но и Фуа по той же причине потеряла ее в свою очередь. Когда я писал эти воспоминания, минул час по полудни. Наш Росс пролетел мимо деревни Кафр-Мгарр, выстроенной на левом берегу Нила. По словам судовщиков она есть имение покойного Мегмета-Али паши. Изрядная мечеть и белый дом в европейском вкусе составляют ее украшение. У берега стоял маленький пароход с белою трубою. На нем приехал в Мгарру какой-то Шериф паша. В половине второго часа ветер усилился. Нил взволновался и пожелтел. Наша дагабия избоченилась и по влажным валам быстро побежала с подскоком; двери в горницах ее захлопали; рухлядь наша повалилась; сердца оробели; все мы были на волосок от пучины; ветер свистал в трубчатых блоках; берега мелькали; судовщики стояли на страже. Трудно и даже опасно было переставлять парус, смотря по извилинам реки. Надлежало переждать бурю. Реис направил дагабию к безопасному берегу; и по его приказанию сухой мальчик Мухаммед в одно мгновение вскарабкался по мачте на рею, и обхватив ее коленами и ступнями своими, начал подвязывать парус с самого верха. Руль поворотил судно к селению Шуберхин на левом берегу. Оно с размаху прочертило своим носом мягкую землю. Полоскавшиеся тут дети испугались и рассыпались. Все они очень белы. Я взглянул на часы. Минуло три четверти второго. Приятно плавать по Нилу, но вместе и скучно. Приятно, когда попутный ветер мчит судно в даль; скучно, когда от вихря причаливают его к берегу и привяжут к двум кольям. Нельзя тогда выйти из плавучей горницы. Пыль так и заслепляет глаза. Смотри в Нил и считай желтые пирамидки, кои образуются в клокочущей воде, исчезают, и снова появляются. Не слишком приятное занятие! Наводи ухо и слушай, как вихрь свистит в блоках и снастях. Не усладительная музыка! Сожалей об утраченном времени, и сознавай свое бессилие пред мощною природою. Бесполезное сознание! Лучше беседуй с Богом и с самим собою. Молитва и размышление сокращают часы бури и отнимают житейскую горечь у души. |
| О, как наша св. Русь страдала в XII-XIV веках от силы татаро-монгольских полчищ! Какое было поголовное истребление и уничтожение мужчин, жён, юношей, девиц, детей грудных, стариков! Какой ужас переживали наши милые предки. Воинственные монголы на быстрых конях как вихрь врывались в княжеские уделы. Никакая сила, геройство русских богатырей не могли остановить эти страшные полчища истребителей. Врываясь в дома, они, как звери лютые, хватали беззащитных жён и девиц, издевались над ними, тут же и убивали своими острыми саблями, разрезая на куски. Красивых девиц и богатых привязывали к сёдлам своих коней, как какую вещь, и так носились, безумные и коварные, по опустошённой и сожжённой русской земле. Какая же это была сила? И вот Господь допускал нашим предкам такое жестокое и страшное испытание. А ведь как они молились горячо, как жили! Как полагали души свои за ближних! Вот «Слово о полку Игореве»: Третий день уж бьются! Третий день к полудню уж подходит. Тут и стяги Игоревы пали, Стяги пали, тут и оба брата, На Каяль-реке быстрой разлучились... Невесёлый час настал, о братия!.. ...И такой, как Игорева битва, На Руси невидано от века! От зари до вечера день целый, С вечера до света реют стрелы. Гремят остры сабли о шеломы, С треском копья ломятся булатны Посреди неведомого поля... А в Путивле плачет Ярославна, жена Игоря. Она вышла на заре на городскую стену, смотрит в даль синюю, и уста её бледные шепчут: Я покину бор сосновый, Вдоль Дуная полечу, И в Каяль-реке багровой Я рукав свой омочу; Я домчусь к родному стану, Где кипит кровавый бой, Князю я омою рану, На груди его младой... В Путивле плачет Ярославна Зарей на городской стене... Ветер, ветер, ты могучий, Буйный ветер, что шумишь? Что ты в небе черны тучи И вздымаешь, и клубишь? Что ты легкими крылами Возмутил поток реки, Вея ханскими стрелами На родимые полки. В Путивле плачет Ярославна Зарей на городской стене: В облаках ли тесно веять, С гор крутых чужой земли? Если хочешь ты лелеять В синем море корабли; Что же страхом ты усеял |
| Служба в церкви кончилась, и народ высыпал на кладбище, на котором и тогда, как теперь, не виднелось ни деревца, ни кустика, ни цветка, ни даже венка на могилах. Только небольшие холмы указывали места, где покоились усопшие; все кладбище поросло острой, жесткой травой; ветер так и трепал ее. Кое-где на могилах попадались и памятники, то есть полусгнившие обломки бревен, обтесанные в виде гроба. Обломки эти доставлял прибрежный лес — дикое море. В море растут для берегового жителя и готовые балки, и доски, и деревья; доставляет же их на берег прибой. Но ветер и морской туман скоро заставляют их сгнить. Такой обломок лежал и на детской могилке, к которой направилась одна из женщин, вышедших из церкви. Она стояла молча, устремив взор на полуистлевший деревянный обломок. Немного погодя к ней присоединился ее муж. Они не обменялись ни словом, он взял ее за руку, и они пошли по бурой степи и болоту к дюнам. Долго шли они молча, наконец муж промолвил: — Хорошая была сегодня проповедь! Не будь у нас Господа, у нас не было бы ничего! — Да, — ответила жена, — Он посылает нам радости, Он же посылает и горе! И Он прав всегда… А сегодня нашему мальчугану исполнилось бы пять лет, будь он жив. — Право, напрасно ты так горюешь! — сказал муж. — Он счастливо отделался и находится теперь там, куда и нам надо проситься у Бога. Больше они не говорили и направились к дому. Вдруг над одной из дюн, на которой песок не был укреплен никакой растительностью, поднялся как бы столб дыма: сильный вихрь взрыл и закрутил мелкий песок. Затем пронесся новый порыв ветра, и развешанная на веревках для просушки рыба забарабанила в стены дома; потом опять все стихло; солнце так и пекло. Муж с женой вошли в свою избушку и, живо поснимав с себя праздничные платья, поспешили опять на дюны, возвышавшиеся на берегу, словно чудовищные, внезапно остановившиеся на пути, песочные волны. Некоторое разнообразие красок вносили росшие на белом песке голубовато-зеленые острые стебельки песочного овса и песчанки. На берег собрались еще несколько соседей, и мужчины соединенными силами втащили лодки повыше на песок. Ветер все крепчал, становился все резче и холоднее, и, когда муж с женою повернули обратно домой, песок и острые камешки так и полетели им прямо в лицо. Сильные порывы ветра срезывали белые гребешки волн и рассыпали их мелкой пылью. |
| В конюшнях ржали вороные кони, на них стоило поглядеть, и на них глядели. Адмирал, посланный самим королем для осмотра и покупки нового военного корабля, громко восхищался ретивыми конями. Я хорошо все слышал, ведь я прошел за господами в открытые двери и сыпал им под ноги золотую солому, — рассказывал ветер. — Вальдемар До хотел получить золото, а адмирал — вороных коней, оттого-то он и нахваливал их. Но его не поняли, и дело не сладилось. Корабль как стоял, так и остался стоять на берегу, прикрытый досками, — ноев ковчег, которому не суждено было пуститься в путь. У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше! Жалко было смотреть на него! Зимою, когда земля лежала под снегом, плавучие льды забили весь Бельт, а я нагонял их на берег, — говорил ветер. — Зимою прилетали стаи ворон и воронов, одни чернее других. Птицы садились на заброшенный, мертвый, одинокий корабль, стоявший на берегу, и хрипло кричали о загубленном лесе, о разоренных дорогих им гнездах, о бесприютных старых птицах о бездомных молодых, и все ради этого величественного хлама — гордого корабля, которому не суждено выйти в море. Я вскрутил снежный вихрь, и снег ложился вокруг корабля и накрывал его, словно разбушевавшиеся волны. Я дал ему послушать свой голос и музыку бури. Моя совесть чиста: я сделал свое дело, познакомил его со всем, что полагается знать кораблю. У-у-уу! Лети дальше! Прошла и зима. Зима и лето проходят, как проношусь я, как проносится снег, как облетает яблоневый цвет и падают листья. Лети дальше! Лети дальше! Лети дальше! Так же и с людьми… Но дочери были еще молоды. Ида по-прежнему цвела, словно роза, как и в то время, когда любовался ею строитель корабля. Я часто играл ее распущенными русыми волосами, когда она задумчиво стояла под яблоней в саду, не замечая, как я осыпаю ее цветами. Она смотрела на красное солнышко и золотой небосвод, просвечивавший между темными деревьями и кустами. Сестра ее, Йоханна, была как стройная блестящая лилия; она была горда и надменна и с такой же тонкой талией, какая была у матери. Она любила заходить в большой зал, где висели портреты предков. Знатные дамы были изображены в бархатных и шелковых платьях и затканных жемчугом шапочках, прикрывавших заплетенные в косы волосы. Как прекрасны были они! Мужья их были в стальных доспехах или дорогих мантиях на беличьем меху с высокими стоячими голубыми воротниками. Мечи они носили не на пояснице, а у бедра. Где-то будет висеть со временем портрет Йоханны, как-то будет выглядеть ее благородный супруг? Вот о чем она думала, вот что беззвучно шептали ее губы. Я подслушал это, когда ворвался в зал по длинному проходу и, переменившись, понесся вспять. |
| «…С доставкой на дом! — подумал я весело. — По отношению ко мне «Она», во всяком случае, изумительно любезна. Но какова силушка: вырвать из земли столетний кедр и швырнуть его на добрый километр — через тайгу — под гору!» Я расседлал Воронка, пустил его пастись, а сам тут же, под ветвями поверженного кедра, завернулся в пальто и заснул, даже не вспомнив о еде. Проснулся я, когда солнце встало уже над горами. Мир был совсем другим. В нем и помину не было вчерашней тишины. Со стороны белков дул сильный горячий ветер, тайга шумела. Пережитое ночью казалось сном. Я готов был смеяться над собой: и чего испугался, как маленький! Просто внезапный сильный порыв ветра, шквал этак баллов на десять — двенадцать. Что ему стоит сдуть стог сена и сбросить дерево со скалы? Ураган, бывает, крыши с домов срывает и уносит, дома валит. Удивительно приятно было чувствовать, что в мире всё так добротно, прочно устроено. Эта гора, на которой я сижу: никакими силами ее не своротишь с места. В свете ясного утра всё так нерушимо, крепко-телесно: могучий ствол кедра, на который я оперся спиной, камни скал, жирные лишайники на них, упругие травинки. Даже у ветра откуда-то взялась невидимая плоть. Он так и напирает на лицо, на грудь — будто резиновый. А здоровый же ветер! Надо ехать, покуда он не перешел в бурю. Свистнув коня и поделившись с ним хлебом, я приторочил к седлу пальто и сумку и тронулся в путь. Когда начался спуск, тайга уже гудела. Я благополучно выехал на торную дорогу. Ветер уже превратился в ураган, рвал и метал. Он сдувал в пропасть бегущие по крутым склонам, вздувшиеся ручьи, превращал в пыль летящую воду. Тайга стонала. То и дело в глубине ее слышался треск падающих деревьев. Даже в глубине долины — под защитой гор — было трудно дышать. Раскаленный вихрь минутами совсем запирал дыхание. Уверенность в прочности мира опять покинула меня. Всё лезло в голову: «А что наделала внизу «Она», такая милостивая ко мне? Не сбросила ли в реку моих спутников, вещую девушку-ойротку?» В деревне Коргон я получил первые тревожные вести. Знакомый старик-зверолов рассказал, что ночью «верховка» наделала беды. Только что с белка прибежал парнишка. Он спасся случайно. Четверо взрослых мужиков, бывших с ним, погибли: снежный буран разметал и загасил их костер, люди заблудились и замерзли в снегу. |
|
|
