| того танственно-духовного и жизненного единения, коего символическим предзнаменованием были претворение воды в вино и чудесное насыщение народа (общение во вкушении евхаристийного хлеба), – а потом для явления в Себе им величайшего образца смирения при самоотверженном служении человечеству и безграничной, истинно богочеловеческой, к нему любви. И после того как Иуда, этот единственный и последний представитель лжеверы или неверия среди учеников Христовых, взяв кусок, ушел совершать во мраке ночи свое гнусное предательство, – пока уговаривался он с первосвященниками и фарисеями о взятии своего Учителя, – Господь открывает оставшимся одиннадцати верным Своим ученикам Свою последнюю волю и дает им Свой прощальный завет, представляющий частью сосредоточенное повторение прежних откровений Его, частью же уясняющий их и восполняющий новыми откровениями. С своей стороны и верующие одиннадцать, хотя и многого еще не понимают в таинственно-возвышенном учении Господа и дают свидетельствующие о сем непонимании вопросы, но в лице Петра высказывают (правда, преждевременно) пламенную готовность душу свою положить за Учителя и ясно сознают, что теперь они глубже проникли в возвышенные тайны учения Господа и соответственно этому усилили в Него веру свою: говорят ученики Его: вот теперь Ты прямо говоришь, и притчи никакой не говоришь, – теперь знаем, что знаешь все и нужды не имеешь, чтобы кто Тебя спрашивал, – посему веруем, что от Бога изшел Ты. Эти слова были сказаны учениками после прощальной беседы Господа, в коей Господь, называя их чадцами (детками), говорит о необходимости близко предстоящей разлуки Его с ними, – дает или повторяет новую заповедь о такой же любви их друг к другу, какою Он возлюбил их, – заповедует без смущения верить в Бога и в пребывающего с Ним в единении Сына Его, как в путь, истину и жизнь, – удостоверяет в том, что их молитва во имя Его будет всегда исполнена Отцом, но под условием их любви ко Христу и исполнения Его заветов, – под образом жизненного единения виноградной лозы с ее ветвями учит о таинственно-внутреннем общении с Ним учеников (в Евхаристии, что соответствует прежним символическим чу- |
| – Воспитанник Московской Духовной Академии, окончивший курс в 1872 году со степенью кандидата богословия и правом при искании степени магистра не держать нового устного испытания, – он некоторое время был преподавателем греческого языка в средних учебных заведениях города Москвы, но затем посвятил свою деятельность изучению семитических языков и, главным образом, ассириологии и чтению клинообразных надписей. Многочисленные литературные труды его по ассириологии доставили ему почетную известность не только в России, где г. Никольский считается лучшим знатоком клинообразных надписей, но и заграницею. Плодом же занятий его еврейским языком и археологией были, между прочим, статьи: «Псалмы в русском переводе», «О значении еврейского языка для филологии и истории» (См. —191— «Правосл. Обозр.»), «Iakhin и Baz (в сборнике «Χαριστρια») и др. В настоящее время г. Никольский занимая должность Цензора Московского Цензурного Комитета, состоит в то же время, в качестве приват-доцента, преподавателем еврейского языка и ассириологии в Императорском Московском Университете. – На чтение лекций в Академии по кафедре еврейского языка и библейской археологии он изъявил свое согласие». Справка: 1) В 1884–85 учебном году в Московской Академии оставалась вакантною кафедра пастырского богословия и указом Святейшего Синода от 27 сентября 1885 г. за 3329 Совету Академии предписано было озаботиться приглашением для чтения лекций по означенному предмету в 1885–86 учебном году кого-либо из наличных преподавателей Академии, или, если окажется возможность, из учителей соседней с Московской Академией Вифанской семинарии. 2) Во время составления журнала настоящего собрания Совета Академии получено было нижеследующее отношение г. Председателя Московского Цензурного Комитета от 22-го июня за 1447: «Вследствие ходатайства Цензора Московского Цензурного Комитета, Статского Советника, Никольского, имею честь уведомить Совет Московской Духовной Академии, что к чтению г. Никольским лекций в Академии по кафедре еврейского языка и библейской археологии со стороны цензурного ведомства препятствий не встречается. Что же касается копии с его формулярного списка, то она будет доставлена Комитетом в Совет Академии, по получении ее из Главного Управления по делам печати». 3) По § 60 устава духовных академий «Один преподаватель не может занимать двух кафедр, кроме крайних случаев, и не далее одного года. За исполнение должности по вакантной кафедре он получает, по усмотрению Совета, с разрешения Преосвященного, вознаграждение в размере, не превышающем жалования доцента». Определили: 1) Ходатайствовать пред Его Высокопреосвященством об утверждении исправляющего должность Инспектора иеромонаха Иннокентия исправляющим должность доцента Академии по кафедре гомилетики и истории проповедничества, а цензора Московского Цензурного Комитета, Статского Советника, Михаила Никольского – сто- |
| 302 . В отношении к истории философии из всего этого вы- —236— текает вот какое следствие. Никакая философская система вскоре после своего появления не бывает как следует понята и в надлежащей мере усвоена, – многое в ней оспаривается, многое понимается превратно. Частью полемика с нею, частью непонимание ее истинного значения успевают породить новые доктрины, прежде чем данная система будет оценена по достоинству. Понятно, что самая эта оценка должна захватывать и указанные доктрины. Так история произносит приговор над системами. Подобное же значение для философии имеет и оппозиция всякому новому учению со стороны других, ранее появившихся философских учений. Приверженцы последних редко бывают способны беспристрастно отнестись к тому, что идет в разрез с усвоенными ими воззрениями. Оставляя здесь в стороне мотивы самолюбия, научного соревнования и другие личные побуждения, о которых я уже сказал раньше, надо согласиться, что самая приверженность к существующим уже воззрениям порождает некоторую умственную близорукость в оценке новых учений. Не было еще такой философской системы, которая бы при самом появлении встретила общее признание в самом философском мipe. Всегда начиналась борьба за существование, имевшая, как обыкновенно, результатом переживание сильнейшие, т.е. таких элементов в сталкивающихся философиях, которые оказывались наиболее ценными и плодотворными в смысле приближения к истине. Таким образом, судьей является опять история. «Абсолютная истина», как идеал, оказывается только движущей силой этого исторического процесса, но никогда, ни в одном его моменте, не бывает достигнутым результатом. В условиях усвоения философских учений имеют значение не только препятствия, встречаемые данными учениями, но и отношение к ним их приверженцев. Если противники оказываются слепы к достоинствам, то приверженцы часто оказываются столь же слепы к недостаткам системы. Я говорил вам, что приверженцы всех великих систем склонны бывают видеть в них последнее слово философского ведения. В их глазах положения исповедуемой ими доктрины стоят не менее твердо, чем |
| —30— меньше Его? Ведь если бы было так, как говорят они, то оказалось бы, что Отец не совершенно премудр, не совершенно силен, не совершенно свет, не совершенно истина, не совершенно праведен, но не совершен и в совете, как скоро Сын, будучи меньше Отца, действительно не окажется совершенным, – Сын, Который есть все это для Него (Отца). Но нечестиво так думать или говорить. Отец совершен, потому что все имеет в Себе совершенным образом. Совершен, очевидно поэтому, и Сын, премудрость и сила, свет и истина, правда и совет Отца. Тот, Кто представляет совершенство в Своем Родителе, как может быть мыслим меньшим? Иное. Если Сын, будучи меньше Отца и Бога, имеет поклонение от нас и от святых ангелов, то мы окажемся служащими двум Богам, так как несовершенное с совершенным отнюдь не может восходить к тожеству природы. Велико то различие, которое разделяет между собою предметы не одинаковые по природе. Но у нас вера не во многих по числу богов, но один Бог и Отец, к единству с Коим восходит Сын и, очевидно, Святой Дух. Нет, следовательно, уже никакого недостатка в Сыне; ибо каким же образом Он может допустить меньшее до единства с совершенным Отцом, будучи и по природе объединен с Ним в тожество сущности. Иное. Если Сын есть полнота, ибо от полноты Его все мы приняли ( Ин.1:16 ): то каким образом Он может допустить меньшее? Ведь противоположности друг с другом не совместимы в одном предмете одновременно. Иное. Если Сын, будучи меньше, наполняет все: то где же поместится бльшее Отца? Говорить так —31— нужно по сходству с телесными предметами, в виде примера, хотя преимущество и уменьшение в бестелесных предметах мыслятся иначе. Иное. Если Бог есть выше всякого имени, а Сын, будучи наследником его, не может быть совершенным, потому что Он меньше: то ничего великого нет в том, чтобы быть выше всего, то есть Богом. Но нелепо так мыслить или говорить. Следовательно, совершен Сын, как превысший всякого имени и Бог . ( Флп.2:9–10 ). Иное. Если божественная природа не подлежит количеству 197 , а меньшему свойственно встречаться в количествах: то каким образом Сын, будучи Богом по природе, может быть мыслим меньшим? Ведь не вне количества будет Он, хотя бы и говорили, что Он имеет меньшее только по сравнению с Отцом. |
| А между тем еще 11 июня того же года он согласно заявленному им желанию 326 , приказом обер-прокурора Св. Синода графа Д.А. Толстого определен был на должность преподавателя греческого языка в Литовскую духовную семинарию 327 и с 1-го сентября означенного —255— года вступил в должность. Сверх того, не далее, как чрез год, именно 20 июня 1875 года, резолюцией высокопреосвященного Макария (Булгакова) , архиепископа Литовского 328 он определен быть преподавателем русской словесности в Виленском женском училище духовного ведомства, с оставлением и в должности преподавателя семинарии. На новом месте службы В.Ф-ч в короткое время так успел зарекомендовать себя, что в том же 1875 году был избран и 6 октября сего года утвержден в звании члена педагогического собрания правления семинарии. Но не долго послужил В.Ф. Кипарисов на пользу Литовской епархии и для преподавания предметов, не бывших предметами специального изучения для него в академии. Выдающиеся успехи его академических занятий указывали ему место не на семинарской, а академической кафедре. Еще в 1874 году профессор гомилетики и пастырского богословия в Московской Духовной Академии протоиерей Ф.А. Сергиевский был избран и утвержден в должности ректора Вифанской духовной семинарии, с увольнением от профессорской должности в академии. Но так как новое назначение о. протоиерея состоялось уже в конце означенного года (22 ноября), т.е. после начала учебного 1874–1875 года, то академический совет упросил его продолжить преподавание своего предмета на академической кафедре и в остальное время означенного 1874–1875 учебного года. А в начале 1875–1876 учебного года и приглашен был академическим Советом к занятию этой кафедры В.Ф. Кипарисов . 26 ноября 1875 года он был избран и 26 декабря утвержден в знании приват-доцента по кафедре пастырского богословия и гомилетики в Московской Духовной Академии, с увольнением от должностей, которые занимал в Вильне. С тех пор начались и почти до самой смерти непрерывно продолжались неустанные труды его по Академии, причем он, сверх профессорских обязанностей и ученых работ, нес еще неко- —256— торое время труды по исполнению побочных должностей, именно – должности помощника-секретаря Совета и Правления Академии (с 6 октября 1882 и по 15 августа 1884 г.) и помощника инспектора Академии (с 8 сентября 1884 и по 15 августа 1887 г.), побуждаемый к тому скудостью доцентского жалования и необходимостью содержать семейство, которым обзавелся в 1882 году. |
| Тареева, дабы чрез это сильнее побудить автора устранить их в магистерской диссертации, чем и объясняется мой весьма подробный и довольно суровый отзыв о кандидатском сочинении Тареева, напечатанный в Журналах Совета за 1891 год, стр. 219–240. Напечатанное затем в Чтениях (Московского) Общества Любителей Духовного Просвещения, под цензурой и редакцией этого журнала, сочинение автора вышло отдельною книгою (оттисками) под составленным самим автором заглавием: «Искушения Богочеловека, как единый искупительный подвиг всей земной жизни Христа, в связи с историей дохристианских религий и христианской церкви. Москва, 1892», – и было им представлено в Совет Академии в качестве магистерской диссертации. Так как книга г. Тареева представляла собою только дополненное, но почти совсем не измененное кандидатское его рассуждение, то достоинство и недостатки его остались существенно те же, что мною подробно были указаны в отзыве о кандидатском сочинении и потом кратко повторены, с указанием на печатный кандидатский отзыв, в отзыве магистерском, напечатанном в Журналах Совета за 1892 год, стр. 345–352. Не смотря на многие и крупные недостатки книги г. Тареева, я, согласно с другим рецензентом (бывшим тогда Ректором Академии Архимандритом Антонием, ныне Епископом Чебоксарским и Ректором Казанской Академии – отзыв напечатан там же, стр. 342–345), в виду многих «в науч- ном отношении достойных полной похвалы качеств книги» признал за нею «бесспорное право не только на степень магистра, но и на то, чтобы быть в богословской науке явлением незаурядным и заслуживающим самого серьезного к себе отношения со стороны богословов мыслителей» (Журналы 1892 г. стр. 352). На последовавшем затем 25 января 1892 года коллоквиуме Совет Академии признал защиту г. Тареевым своей диссертации удовлетворительною и определил просить Епархиальное начальство ходатайствовать пред Святейшим Синодом об утверждении г. Тареева в степени магистра богословия (Журналы 1893 г., стр. 1–2). На сие ходатайство последовал от Святейшего Синода указ, в коем значилось: «Ваше Преосвященство доносите Святейшему Синоду, что Ректор Московской Духовной Академии, Архимандрит Антоний, и доцент Митрофан Муретов , читавшие сочинение кандидата Тареева, под заглавием: «Искушения Богочеловека, как единый искупительный подвиг всей земной жизни Христа, в связи с историей дохристианских религий и христианской Церкви», нашли это сочинение вполне удовлетворительным для степени магистра богословия и автора его достойным искомой им степени; на коллоквиуме Тареев пред Советом Академии защищал свое сочинение, и Совет, признав защиту удовлетворительною, постановил ходатайствовать об утверждении Тареева в степени магистра богословия. |
| С этих пор он как бы умирает для внешнего мipa; но отчуждившись от этого мipa, от его треволнений, он создал собственный мip, доставлявших ему мир и душевное спокойствие. В тиши кабинета, уставленного книгами, этими безмолвными, но верными друзьями, он занимался такими вопросами, которые имеют жизненное значение для каждого человека, но вместе с тем далеко не легко решаются, требуя для своего решения основательных и глубоких познаний. Это – вопросы о свободе совести, о церковной дисциплине или свободе обряда. Не много, правда, он писал; но это потому, что он не разбрасывался «по сторонам»; он знал цену печатному слову, и притом – слову профессора… Официальным признанием учености его трудов является присуждение ему магистерской и докторской степеней. Но высшею наградой служило для него несомненно —271— то чувство удовольствия, которое испытывает истинный ученый в самом процессе работы, даже независимо от тех результатов, к которым он приходит. Этим, думаем, объясняется то спокойствие, которое отличало покойного; объясняется то равновесие душевное, которого ищут многие, но не находят, не имея определенного центра в своей деятельности; объясняется и довольство своим скромны положением, которое, при полной преданности Промыслу Божию, определяющему жребии человеческие, было отличительною чертою его отношений к самому себе, к своему положению. Самомнительность, которою часто грешат не истинно ученые, мысль о правах на лучшее состояние, на высшее положение были неизвестны ему, хотя они и могли бы найти для себя поводы и основания в его трудах и заслугах. Верность в малом, добросовестное исполнение почившим своих обязанностей, искренняя любовь к науке, скромность в суждениях о себе – да послужат к нашему назиданию, да напоминают и нам каждый раз, как только вспомним об усопшем собрате, о нашем долге добросовестно проходить свое служение высокому делу духовного просвещения и воспитания духовного юношества. Тогда и мы, при вступлении нашем во врата вечности, сподобимся услышать, как веруем, услышит их и почивший собрат наш, вожделенные слова Господа: рабе благий и верный, о мале был еси верен, над многими тя поставлю: вниди в радость Господа твоего. |
| все равно производил бы вредное влияние. – Итак, мнение г. Соловьева о невозможности связать чувство стыда с какою-либо пользою для индивидуума и общества, нужно признать необоснованным. Мы должны здесь впрочем прибавить, что полемизируя с г. Соловьевым о происхождении полового стыда, мы имели в виду не чувство стыда вообще, которое нет нужды выводить из одной этой области, а лишь об одном из частных видов проявления данного чувства. Само же по себе чувство стыда, вопреки мнению г. Соловьева, не связано исключительно ни с материальною природою, ни с нравственною областью: с одной стороны, оно проявляется в связи с процессами, хотя и материальными, но не имеющими никакого отношения к нравственности, с другой стороны – в связи с явлениями, хотя и имеющими нравственное значение, но не стоящими ни в каком отношении к материальной природе. г. Чичерин уже указывал нашему философу на тот факт, что человек не стыдится наполнять себя материей, но стыдится освобождения от излишней материи». 344 В ответ на это основательное возражение г. Соловьев с победоносным видом пускает в ходи свой обычный прием совершенно произвольного философствования. «Указанный им (т.е. г. Чичериным) физиологический факт есть лишь частичное и так сказать хроническое проявление той аномалии, острое обнаружение которой дано в смерти и тлении организма. В обоих случаях аномалия состоит в перевесе материи над формой, в том биологическом регрессе, в силу которого творчество жизни уступает явлениям низшего порядка, переходит в процессы химического разложения». Но почему же, спросим мы, человек стыдится частичного проявления этой аномалии, а с острым и всецелым ее проявлением – смертью – чувство стыда совсем не стоит ни в какой связи? Одного уже этого достаточно для того, чтобы подорвать доверие к глубокомысленному соображению нашего философа. Притом же эстетическая, а может быть и гигиенические причины, которые в данном случае лежать в основании стыда, настолько же естественны и понятны, насколько неестественно и произвольно метафизическое объ- |
| —202— далее, к сев. востоку от Смолевич, города Юрьев Борисов, и далее, на восток, поселения: Бобр, Словяны. Близ Орши, на запад, расположены Смоляны. Обращаясь к местности, где протекает река Вилия (Велия), правый приток Немана, со Святой (Свента), мы находим: озеро Свирь, озеро Нарочь, реку Нарочь, и гор. Нарочь; на сев. востоке от г. Свенцян – гор. Твереч, далее, на сев. восток, селение Погость, и еще севернее: Росица. Возвращаясь на юг, мы, близ г. Вилейки, укажем южнее его мест. Селища, и на север, древнерусское поселение Куренец; еще севернее расположены городки: Кривичи, Навры и Буделов. На запад от гор. Лепеля – находится местечко Березино, на восток Иконники, а на юг – Волоки и Солец. 240 Еще большее сплочение литовских племен произошло под предводительством их старейших князей в XII веке, когда прежнее обширное Полоцкое княжество распалось на множество уделов, и между удельными князьями вскоре после смерти Всеслава стали происходить из-за преобладания междоусобия. В этих междоусобиях деятельное участие принимали литовские князья, находившиеся прежде в полной зависимости от Полоцких князей. Вообще раздробление всей Руси на уделы, постоянные междоусобия ее князей, и наконец татарское нашествие, заставившее множество русских искать спасения в обширнейших и дремучих литовских лесах, способствовали поднятию значения и могущества литовских князей. 241 Все эти обстоятельства выдвинули на историческое поприще смешанное литовско-русское население, переменившее с падением Полоцких князей в сущности лишь династию своих государей. Появление Литовского государства В половине XIII и в начале XIV веков в западной части Полоцкой области (центр-Новогрудек) появляются уже могущественные литовские государи, как Миндовг, Витенес и Гедимин. Эти князья на территории бывшего —203— Полоцкого княжества положили прочное основание для возвышения нового литовско-русского государства и успели остановить завоевательное движение немцев на восток. Все соседние страны стали постепенно подпадать под власть Литвы, которая возвышалась и расширялась, особенно со времени ослабления Галицко-Волынского русского центра, не столько завоеваниями, сколько добровольным подчинением русских областей, не терявших вследствие такого подчинения своей национальной самобытности, а также и путем брачных союзов литовских князей и княжен с представителями русских княжеских фамилий. |
| Но переделывать прочно сложившиеся убеждения весьма трудно, и обыкновенно при самом тщательном пересмотре многое из старого остается незамеченным и без проверки входит в систему. И это одинаково неизбежно, каким бы путем ни шел мыслитель, – путем ли Декартовского методологического сомнения во всем, за раз расчищающего почву для новых уже научных, построений или путем постепенных поправок. В первом случае мыслитель совсем почти остается без средств, и его будто бы «чистый» разум не может ни одного шагу сделать вперед, не ощущая для своего движения необходимости в тех самых понятиях, которые он только что подверг своему абсолютному сомнению; дело кончается тем, что или все отвергнутое разом восстановляется на своем месте посредством какого-нибудь необычайного «критерия», или же явно отвергнутые понятия тайком и бессознательно пускаются в дело, и таким образом получается только обманчивая видимость критически проверенной и обоснованной системы. Во втором случае, новые поправки, вступая в соединение с элементами старого мipoboззpehuя, в итоге все-таки дают довольно урод- —232— ливую смесь истины с наивно-догматическими воззрениями. Это отчасти похоже на то, как если бы из стакана чернил вычерпывать по чанной ложке содержимое, заменяя каждую почерпнутую ложку ложкою чистой воды: скоро ли вы достигнете, чтобы у вас в стакане оказалось если не абсолютно чистая вода (что, конечно, невозможно), то хоть нечто подобное ей?… А теперь соответственно раздвиньте рамки этого сравнения, – и вы поймете, что не только одной человеческой жизни не хватит на эту работу постепенного исправления непосредственного наивного мipoboззpehuя, но и целому поколению философов эта работа дается с большим трудом. Как видите, дело опять сводится к тому, что немощь индивидуальной мысли препобеждается только историей философии, т.е. рядом преемственно следующих друг за другом и друг друга продолжающих, исправляющих и дополняющих попыток философского приближения к истине. Замена мipoboззpehuя естественного смысла строго философскими мipoboззpehueм затрудняется главным образом тем, что философствование образует лишь малую часть в духовной жизни человека. |
|
|
